Анна ФРУМКИНА

ПОЭТИЧЕСКАЯ ПРОЗА ГАЙТО ГАЗДАНОВА...

На первую страницу

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ

ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ

ИСТОРИЧЕСКИЕ ОРГАНИЗАЦИИ

КАРТА САЙТА

... в свете русской классики

В предыдущей своей работе о Газданове под названием "Предназначение и тайна" ("Новый мир", 1992, № 1) я пыталась доказать, что в подтексте его неординарной юности, его непокоренной обстоятельствами молодости лежала внутренняя готовность и неудержимое стремление к писательской судьбе. И не просто к судьбе беллетриста.

В отличие от многих владеющих словесным искусством от Селина до Катаева и от Сорокина до Галковского Газданов полагал, что писатель должен иметь моральное право предложить людям свою картину мира.

В свете этих представлений мне хотелось бы остановиться на некоторых особенностях его личности и творчества, которые сближают его с Чеховым, так непохожим на него по слогу и по видимости неспешного течения мирной биографии. Однако Чехов тоже полагал, что существует писательская честь и ответственность перед миром. Это большая тема. В кратком сообщении я поневоле хотела бы остановиться всего на нескольких частностях проблемы Чехов - Газданов.

Первое, к чему я хотела бы обратиться, - свойственная Газданову "болезнь сосредоточенного внимания" - феномен, о котором много пишет и он сам и его комментаторы. В “Ночных дорогах” он упоминает как компонент одиночества, ненамеренно, неотвязно отделяющий его от других людей, от реальности, этот недуг, преображающий улицы и перекрестки ночных маршрутов парижского таксиста в фантастические углы и клубящиеся снежные бездны совсем другой жизни. Он посвящает этому странному мироощущению абзацы повестей и части рассказов.

В бытовой и записанной реальности его всегда занимают чужие судьбы, чужие мысли. Именно этот неординарный бескорыстный интерес, возможно, побуждает не близких к нему людей искать общения с ним, его защиты (герои "Ночных дорог" Алиса, Сюзанна и другие). Но и в те минуты, когда он, казалось бы, поглощен переживанием ярких событий, пейзажей, музыки, его мучит обременительно зоркое присутствие безучастной объективированной памяти.

Само по себе такое состояние и такая память не редкость, а как бы предварительное условие работы писателя.

Газданов приводит в пример Герцена, который искал среди погибших труп своей дочери с ребенком, но все равно заметил и сумел описать "необычайно красивую крестьянку", лежавшую невдалеке.

Интересные замечания о свойствах необыкновенной памяти Анны Ахматовой содержатся в работе Аллы, Марченко "С ней уходил я в море...". В очерке приведены слова Гумилева о том, что Ахматова, преобразуя память в творчество, как бы делает несколько снимков на один и тот же кадр (фотопластинку, как тогда называлось).

И оттого описания и события ее стихотворений звучат одновременно и точно, и таинственно. [Даже и в дореволюционных ее произведениях (поэма "У самого моря", например), не говоря уже о "Поэме без героя"].

Проблемы писательской памяти, использования и преображения материала, проблемы творческой одержимости... Чехов, может быть, первый осознал и осмыслил этот процесс и даже поставил его в центр "Чайки" - пьесы, где "пять пудов любви и очень много разговоров о литературе".

Тригорин. Разговор с Ниной. Второе действие.

"Мы с вами едва ли еще увидимся когда-нибудь. А жаль. Мне приходится не часто встречать молодых девушек, молодых и интересных... и потому у меня в повестях и рассказах молодые девушки обыкновенно фальшивы...

Бывают насильственные представления, когда человек день ночь думает, например, все о луне, и у меня есть своя такая луна...

Вот я с вами, я волнуюсь, а между тем каждое мгновение помню, что меня ждет неоконченная повесть. Вижу вот облако, похожее на рояль. Пахнет гелиотропом. Скорее мотаю на ус: приторный запах, вдовий цвет, упомянуть при описании летнего вечера.

Ловлю себя и вас на каждой фразе, на каждом слове... И так всегда, и нет мне покоя от самого себя, и я чувствую, что я съедаю собственную жизнь, что для меда, который я отдаю кому-то в пространство, я обираю пыль со своих лучших цветов, рву самые цветы и топчу их корни. Разве я не сумасшедший? Разве мои близкие и знакомые держат себя со мною как со здоровым?.."

Когда в четвертом акте Тригорин через два года ненадолго возвращается в эти места, его уже не тревожит память о Нине. Этот сюжет прожит, цветы сорваны, корни растоптаны, его занимают наметки к очередному произведению: "надо осмотреть сад и то место, где - помните? - играли Вашу пьесу. У меня созрел мотив, надо только возобновить в памяти место действия..."

Можно предположить, что Тригорин не остался с Ниной не потому, что она была наивна, тщеславна, бедна, не обладала внутренним опытом, а только искала его... Он вернулся к Аркадиной из-за того, что его страсть к писательству, его "болезнь сосредоточенного внимания" была для него превыше всех других страстей. А Аркадина жила своей жизнью и отношения с ней не требовали измены его одинокой одержимости.

Я, конечно, упрощаю все это. Но вернемся к Газданову.

В “Ночных дорогах”, где тоже описывается этот недуг, не говорится о том, что герой повествования - писатель. Эмигрант, гимназист из южного российского города, а впрочем и нескольких городов, проживший за немногие годы несколько разнообразных жизней в разных концах Европы и Турции, участник сражений в южной степи, видевший в свои шестнадцать лет сотни атакующих, стреляющих, повешенных и убитых. Его называют мечтателем ("История одного путешествия"). Обилие впечатлений отягощало его. Он сначала и не был писателем, и это звание не служило защитой его странностям.

В первое время, когда Газданов (и повествователь "Ночных дорог") взялся за очень тяжелый и длительный по времени (10-14 часов в сутки) труд чернорабочего ему, скорее всего, было не до странной "болезни". Как Достоевскому на каторге в общей камере.

Но когда явилась возможность хоть какого-то досуга и размышления, страсть к воплощению в слова захватила его с гипертрофированной силой. Я думаю, что дело осложнялось тем, что воплощение оказалось п о э т и ч е с к о й п р о з о й. Не поэтичной, где встречаются романтические чувства и красивые пейзажи, как у Паустовского, например, а именно поэтической по задаче, по конструкции и даже, в пределах прозы, по построению речи.

Поэтическая проза большой формы - редкий жанр. Любопытно было бы сравнить "Мертвые души", "Степь" Чехова и "Ночные дороги" Газданова (отчасти и "Вечер у Клэр").

Существенные черты такой прозы, пожалуй, такие:

1) - ни характеры персонажей, не завязки и развязки их судеб, ни алогизм жизненного анекдота - все то, что входит в нее эпизодами, не составляют в ней главного интереса и содержания;

2) - основой этой прозы являются - вольный полет открытого авторского размышления и чувства жизни, в нескольких местах выделенного и сгущенного особенным ритмом речи, и вольная композиция всего повествования;

3) - авторская интуиция соположением эпизодов и ассоциаций ведет читателя к сопереживанию и соразмышлению с автором, как ведет нас за собой автор стихотворения.

Интересно, что все три произведения - это путешествия. И с номинальной деловой целью. Оно и естественно. Путешествие, тем более в виртуальной географии, позволяет вместить все - пейзажи, грозы, снега, песни, рассказы о судьбах, маленькие дорожные анекдоты, философские споры, социологические рассуждения, стихотворения в прозе и даже волшебные сказки.

Что же держит это повествование? Почему оно не превращено названными авторами (и даже не тяготеет к этому) в роман, цикл рассказов, подборки из записных книжек, наконец? Нас долго и тщательно учили реалистичности образа Собакевича, типичности образа Ноздрева , вынимая их из общей ткани. Но что заставляет нас читать книгу Гоголя, которая разворачивается так медленно и при том, что роль "интриги" в ней так незначительна?

И что превращает ее в "Поэму"? Тысячу раз сказано, что л и р и ч е с к и е о т с т у п л е н и я поднимают ее над обыденностью и слогом своим (стихотворение в прозе) и полетом мысли. Но не только это - н е п р е д с к а з у е м о с т ь т е ч е н и я текста заменяет интригу.

Есть и третье основание. Всякого, кто хоть сколько-то любит русский язык, его звук, его поворот мысли, его характер - в "Мертвых душах" держат во внимании, терпении и желании прочесть вслух - г о г о л е в с к и й а б з а ц и г о г о л е в с к а я ф р а з а. Их лукавство, их избыточность, их столь же полная непредсказуемость, как и всего текста в целом.

Известный пример такого непредсказуемого поворота - окончание дня, после того как Чичиков отпраздновал оформление покупки мертвых душ, а Петрушка и Селифан побывали вечером в трактире.

"Оба заснули в ту же минуту, поднявши храп до неслыханной густоты, на который барин из соседней комнаты отвечал тонким носовым свистом.

Скоро вслед за ними все угомонилось, и гостиница объялась непробудным сном; только в одном окошечке виден еще был свет, где жил какой-то приехавший из Рязани поручик, большой по-видимому охотник до сапогов, потому, что заказал уже четыре пары и беспрестанно примеривал пятую. Несколько раз подходил он к постели с тем, чтобы скинуть их и лечь, но никак не мог: сапоги точно были хорошо сшиты и долго еще поднимал он ногу и обсматривал бойко и на диво стачанный каблук". Уж сколько исследователей спотыкалось об этот каблук - зачем он? С чем связан? Откуда взялся? А без него сюжет неполный. Нет картины - нет поэмы.

У Газданова своя гибкая, упругая, точная фраза, ничуть не похожая на гоголевскую. Но его абзац тоже всегда чреват возможностью неожиданного, сугубо личного развития. И это роднит его построения с гоголевскими.

Другое свойство - многослойность повествования, его п р о ш и т о с т ь множеством п о в т о р о в, авторских отсылок, аллюзий, сопоставлений сцен и разговоров, п у н к т и р н ы м д в и ж е н и е м с у д е б. Это уже гораздо ближе к "Степи" как поэтической композиции. "Ночные дороги" начинаются с явления старушки в инвалидном кресле-каталке глубокой ночью на пустынной парижской улице. Куда она едет, зачем? Мы никогда не узнаем.

Тема старости и отношения к ней, старости и размышлений о смысле жизни как будто поддержана историей Ральди, старухи-хозяйки привокзального кафе, старика-шофера, который пытался летать, и так далее.

И вдруг словно обрывок уже прозвучавшей мелодии через много страниц воспоминание о маленькой нищей старушке "из благородных", которая пела на уличном перекрестке в Севастополе двадцатого года:

"Я остановился однажды, / чтобы разобрать, наконец, / что она поет. / Слабым старческим голосом / она тянула нараспев: /

"Мой миленький дружок,

Любезный пастушок..."

Это было на Приморском бульваре, / была прекрасная погода, / под вечер, / за морем садилось солнце, / на рейде стоял английский крейсер “Мальборо".

Я на секунду закрыл глаза и быстро пошел дальше. Никакая прочитанная книга, никакой результат длительного изучения не могли бы обладать такой убедительностью, как этот жалобный, умирающий в солнечном и юном великолепии отклик давно умолкнувшей и исчезнувшей эпохи. И мое воображение рисовало мне картины, относящиеся к молодости этой женщины, создавало вокруг нее целый мир, неверный расплывчатый, но бесконечно очаровательный и от которого не осталось ничего, / кроме этой мелодии, / похожей / на тихую музыку из могилы, / на кладбище в летний день, / в тишине, / прерываемой только жужжанием насекомых".

Теперь два чеховских абзаца из "Степи", точнее два стихотворения в прозе из разных мест текста.

"Летит коршун / над самой землей, / плавно взмахивая крыльями / и вдруг останавливается в воздухе, / точно задумавшись / о скуке жизни, / потом встряхивает крыльями / и стрелою несется над степью, / и непонятно, / зачем он летает, / и что ему нужно. /

А вдали машет крыльями мельница..."

И другой:

"...неожиданно послышалось тихое пение. Где-то не близко пела женщина / а где именно и в какой стороне, / трудно было понять. / Песня тихая, / тягучая и заунывная, / похожая на плач / и едва уловимая слухом, / слышалась то справа, то слева, / то из-под земли, / точно над степью носился / невидимый дух / и пел. / Егорушка оглядывался и не понимал, / откуда эта странная песня, / потом же, / когда он прислушался, / ему стало казаться, / что это пела трава; /в своей песне она, / полумертвая, уже погибшая, / без слов но жалобно и искренно / убеждала кого-то, / что она ни в чем не виновата, / что солнце выжгло ее понапрасну; / она уверяла, / что ей страстно хочется жить, / что она еще молода / и была бы красивой, / если бы не зной и не засуха; / вины не было, / но она все-таки / просила у кого-то прощения / и клялась, / что ей невыносимо больно, / грустно и жалко себя..."

Не правда ли есть аналогия Чехов - Газданов?

Вопросы о том, "зачем он летает", то есть о смысле жизни, контраст между ограниченностью, краткостью, видимой бессмысленностью обыденного существования и переживанием в этой же самой жизни красоты моря, степи, музыки, человеческого и божественного единения в русской церковной службе (Чехов "Святою ночью", "Архиерей"; Газданов "Панихида"), другие н е "ф а б у л ь н ы е вопросы легли в основу многих произведений Чехова конца восьмидесятых, а также девяностых и девятисотых годов. У Газданова ярче всего, с напором и страстью, они проявились в прозе, написанной до второй мировой войны.

Чехов пишет по большей части в третьем лице, и вопрос его обращен чаще всего не к спутнику-персонажу, как у Газданова, а к самому себе и к с о б е с е д н и к у - ч и т а т е л ю за кадром. *

"Какова-то будет эта жизнь?" - последняя фраза повести "Степь" "Если бы знать, если бы знать" - финал пьесы "Три сестры". Газданов, переживший войны и революции XX века, ставит эти вопросы более открыто, жестко и с большей опорой на суждения различных мыслителей (рассказы, "Вечер у Клэр", "Ночные дороги"). Его жизненный опыт солдата и эмигранта как будто далек от чеховского. И тем не менее не только факт и манера ставить размышление в центр повествования в м е с т о ф а б у л ы, но и само содержание позиции автора, не демиурга, а р а с с к а з ч и к а, в о п р о ш а т е л я, с о б е с е д н и к а, сближает его с Чеховым. Этот "содержательный" пункт - близость в отношении к миру, впрочем, как и упомянутые другие сближения, имеет свои основания, но они не вмещаются в рамки данного сообщения.

Между двумя точками можно провести только одну прямую, но между двумя писателями можно найти сколько угодно линий притяжения и отталкивания. Я обозначила несколько.

ВСЕ ПРОЕКТЫ:

Русская жизнь

XPOHOC

ФЛОРЕНСКИЙ

НАУКА

РОССИЯ

МГУ

СЛОВО

ГЕОСИНХРОНИЯ

ПАМПАСЫ

МОЛОКО

ГАЗДАНОВ

ПЛАТОНОВ

СТАТЬИ

Председатель Общества друзей Гайто Газданова -

Юрий Дмитриевич Нечипоренко

редактор Вячеслав Румянцев 01.07.2002