Сергей Доморощенов

РАДОСТЬ НАШЕЙ ЖИЗНИ

XPOHOС

НОВОСТИ ДОМЕНА

ГОСТЕВАЯ КНИГА

Беседа с сельским священником

В двенадцать лет архангелогородец Саша Ковалев самостоятельно начал изучать философию.

Подростком он уже прочитал работы Ленина, Гегеля, Шеллинга. Увлекался и театром, музыкой, серьезно занимался историей живописи. Без труда поступил на филологическое отделение историко-филологического факультета Архангельского педагогического института (теперь — Поморский государственный университет). Преподаватели заговорили: «Необычайно интересный юноша, его ждет блестящее будущее. Вполне возможно, он оставит след в науке…» Но в том же 1969 году его исключили из вуза за «убеждения церковнослужителя».

Судьба Александра Ковалева складывалась нелегко. Видимо, иной она и не могла быть. Сейчас протоиерей Александр, выпускник духовной семинарии, служит настоятелем Матигорского прихода в Холмогорском районе, преподает богословие в Поморском госуниверситете.

— Отец Александр, есть легенда о том, что митрополит гор Ливанских Илия в начале Великой Отечественной войны сообщил Сталину о явлении Богородицы и о том, что если не будут открыты храмы, то положение страны безнадежно. Хотя, может, это и не легенда, а сущая правда, я не знаю. Что вы на этот счет думаете?

— Было это или нет, Сталин мог послушаться митрополита, потому что в душе его, я думаю, была Вера, было и сознание ответственности за государство. Та война, которая разразилась, не могла не вселять паники в сердца людские. Поэтому Сталин, верный, может быть, даже не своей политике, а своей душе, решил открыть храмы. И мы знаем, что в военные годы не было гонений на церковь. К тому же ведь Сталин вел гонения только политического характера, идеологический характер они приобрели уже при Хрущеве.

— Но церкви-то разрушались уже при Сталине…

— Да, но они разрушались, потому что, по мысли Сталина, духовенство являлось «врагом народа». И потребовались годы, чтобы эта мысль была исключена.

Сталин был равнодушен к идеологии, и он мог признать любую идеологию, которая бы работала на государственность. Христианство, как считал он, на государственность не работает, поэтому христиане — враги государства.

При Хрущеве появляются атеизм, карикатурные изображения в печати священнослужителей, то есть материалистическая идеология вступает в действие.

Сталин был человеком типа Ивана Грозного. Ему были присущи идеалы и высокие, и крайней низости, — то, что мы называем карамазовской душой. Отсюда и его поступки.

— Писатель Федор Абрамов говорил о двоякой роли церкви. С одной стороны, прогрессивной — Русь объединяла, с другой, отрицательной — «научила русского человека умирать, но не научила жить (воин, но не личность)». На ваш взгляд, насколько верна эта мысль?

— Научила умирать, но не научила жить?.. Это не совсем религиозная мысль. Умение жить и умение умирать — это одно и то же. В Священном Писании, в Нагорной Проповеди, мы читаем о высоких идеалах нравственности, которые Христос обращает к нам. И в то же время эти идеалы являются залогом будущей жизни, вечной и бессмертной. С самого начала своего рождения человек идет к смерти, поэтому наука жизни — это и наука умирания, но умирания в высоком религиозном смысле.

Живя, человек рассуждает: чем пользоваться, духовными или материальными благами. Отсечение ненужного, материального, — есть наука жизни. Но ведь и естественным путем, когда человек, образованный, интеллектуальный, духовный, близится к старости, то поневоле все материальные принадлежности, порой мишурные, пустые, сами по себе отстраняются от него. Человеку уже не надо ни буйного веселья, ни больших денег, ни сокровищ, — душа уже жаждет другого мира. К тому же болезни пригибают человека к земле… Таким образом, и природа, и сознание помогают нам и жить, и умирать.

В отношении того, какую роль играла церковь в государстве. Не только в нашем. О положительной роли подробно говорить здесь не приходится, потому что всем известно: христианство — это есть проповедь Царства Божия, проповедь всего самого светлого и чистого, что мы можем иметь на земле. Это учение братства, объединения, это закон высочайшей терпимости, любви друг к другу. Та земля, на которой мы живем, не должна быть для нас юдолью скорби и мрака. Христос нас не для того поселяет на земле. Испытания мы проходим, но и на земле мы должны видеть свет Божий. То есть царствие Господне мы предвкушаем уже в земной нашей жизни. Здесь — положительная роль церкви, христианства.

Что касается отрицательного в истории церкви, то это прежде всего противоположные качества — злоба, нетерпимость, стремление утвердить свою мысль, пусть даже самую благородную, силой. Величайшим грехом церкви (мировой, не только православной и католической) является учреждение двух организаций — цензуры и инквизиции. Метод цензурирования — порочный. Гонение на мысль, на общественное мнение, пусть и заблудшееся, имеет знак «минус». Мы должны всегда наши желания, наши намерения согласовывать с величайшей заповедью Божией, которая дана нам в молитве «Отче наш»: «Да будет воля Твоя». Мы часто выражаем нетерпимость к чужим мнениям и не думаем, как Бог к этому относится. Ибо если Творцу угодно терпеть, то и мы должны взглянуть на человека противоположных взглядов теологически, то есть спросить: с какой целью он говорит что-то, для чего? Может быть, то, что он высказывает неправильно, впоследствии, по закону предустановленной гармонии, обернется благом?.. То есть в нашем враге идеологическом мы должны видеть прежде всего брата. И когда церковные люди не видели этого, — допускали величайший грех.

Возьмем нашу православную церковь и посмотрим на историю XVII века — я имею в виду Раскол, который произошел при патриархе Никоне. Последствия его не каждый историк видит правильно. Я их вижу в психологической стороне проблемы.

Почему возник раскол? Почему произошло такое противоборство в церковном и гражданском обществе? Вовсе не потому, что никонианцы были образованнее и умнее раскольников. Если мы возьмем богословие того времени, почитаем высказывания Никона, Аввакума и прочих борцов за православие старое и новое, то отметим у них очень слабые знания в области догматики. Это не были люди науки. Поэтому нельзя сказать, что они боролись за какую-то истину. Но самое главное, отчего возник на Руси раскол, — от неуважения к человеческой личности, к противоположному мнению. Эта нетерпимость, которую ввел Никон, коснулась прежде всего старины. Стоглавого Собора, который возглавлял митрополит Макарий. Все, что было создано на этом Соборе, объявили глупым, невежественным и недостойным. Народ оскорбили в его религиозном чувстве. Это величайшее зло, которое породило раскол.

Когда народная вера предается поруганию, то возникает ответная реакция. Раскол пошел от нетактичного поведения, от оскорбления, от отсутствия внутреннего христианства, от неумения выслушать человека. Так же и в современной действительности.

Зависть, дьявольское чувство, часто играет большую роль в нашей жизни. Когда человек проникнут этим чувством, он с кем-то борется. Это гнусная борьба. Это как воровство, желание духовно ограбить человека… Каждый должен побеждать своими силами — умом, талантом. Победу нужно доказывать в равной, благородной, рыцарской борьбе.

Если на кого-то нападают, то я хочу знать аргументацию нападения. Если Христос не кладет на что-то запрета, значит, и мы своей волей не можем утверждать цензуру, инквизицию и все прочее. Полицейский аппарат и церковь несовместимы.

В каком случае можно осуждать человека и в каком случае — нельзя? Есть заблуждения разума. Есть заблуждения сердца. Если человек заблуждается разумом, с ним надо поговорить и посредством аргументов, научных выкладок показать ему его неправоту. Но если заблуждение связано с сердцем, — эту любовь оскорблять нельзя.

Мы поговорили о причине всех наших расколов, войн. Самая гадкая война — это, конечно, война идеологическая, война за мысль. Самое постыдное — прижимы цензуры, этой механической гильотины. А ведь в Священном Писании мы читаем такую важную мысль. Когда апостолов привлекли к суду садукеев, Гамалиил, один из начальников Синедриона, сказал: подождите, не будем строго судить их, ведь если это дело неугодное Господу, оно рассыплется. А если же Бог с этими апостолами?.. Тогда мы грешим нашими выступлениями против Него.

Во всех наших словах, поступках, деяниях должны быть взвешенность, умеренность и теологический подход ко всему. Если что-то происходит, мы должны спрашивать, не почему это происходит, а для чего. И рассматривая в таком плане человека, всю историю, мы будем терпимы и гуманны и не станем брать на душу грехов неуважения и оскорбления религиозного народного чувства. Религиозная вера заключается в том, чтобы представить Творца не как верховного создателя, который может простить все. Не в этом сущность народной веры. Сущность в мысли о том, что каждый грех уже в себе самом имеет наказание. Даже не нужно вмешательство Бога, грех всегда будет наказан. Народ в это верит, и эту народную веру также надо учитывать.

Здесь о многом можно говорить, но основное течение моей мысли — об уважении к религиозной святыне. Нельзя оскорблять любви. Раскольники любили иконы, любили старину — и нельзя было осмеивать эту старину, потому что в ней тоже жил Бог. Заблуждения ума рассеются, как говорил фарисей Гамалиил, а оскорбления остаются и пятном ложатся на историю.

— Наверное, верующих было бы гораздо больше, если бы больше людей верило в жизнь вечную. Неверие в нее — это заблуждение ума или сердца?

— В Евангелии есть такая история. Страждущий отец приводит своего сына ко Христу и просит исцеления (апостолы не смогли справиться с болезнью). И Христос говорит: эта болезнь, бесноватость выходит только двумя способами — молитвой и постом; верующему все возможно. Тогда несчастный страждущий отец в порыве сердца восклицает: «Веруй, Господи! Помоги моему неверию». Отец понимает, что без веры ему жить невозможно. Вера вошла в его разум. Это как волевой импульс. Это руководитель его жизни. Он понимает необходимость Бога. Но не может принять его сердцем. Бог в его разуме возникает только лишь как затребованный и необходимый, но не Бог, реально действующий в его душе и приводящий к исцелению.

То же самое и в современных людях. Кстати, этот мотив («Верую, Господи! Помоги моему неверию») является основополагающим нашей апологетики и психологического доказательства. Прежде, чем мы даем аргументацию бытия Божия, мы должны доказать, что Бог нам необходим. Как говорил Вольтер, если бы не было Бога, надо было бы его выдумать. И это прекрасная фраза! Бог необходим. Люди, не верующие в Царствие Божие, в жизнь вечную, не обязательно являются атеистами. Но их вера — чисто рассудочная, вера — как необходимость, как нечто, без чего жить нельзя. Но эта вера не захватывает всю натуру человека, не живет в нем. Этот человек не до конца прошел духовный путь. Духовный рост для того и существует, чтобы поверить полностью… Ну и остальные аргументы для этого — теологический, космологический, антологический, этический, эмпирический. Все это постулирует Бога уже в нашем разуме. А когда мы приходим к Священному Писанию, к Божественному откровению, то все, что в нас основано на логическом постаменте, делается реальностью, все мистическое оборачивается жизнью, ибо мистика есть высочайшая реальность.

— Как думаете, неверующих больше, чем верующих?

— Я не встречал в жизни чистых атеистов. Богословие — наука. Но атеизм как таковой совершенно лишен научного основания. Ничего нельзя построить на фразе «Бога нет». Атеизм не обладает необходимой системой знаний. Он не может доказать, что Бога нет. И должен принимать это за аксиому.

Рассуждая с атеистами о Боге, я замечал, что они его представляют совершенно не так, как представляют, допустим, классическая философия Греции, учение Пифагора, Гермеса или Христа, Будды. Нет, бога они сами выдумывают для себя. Бог для них — плод их собственной фантазии, с которой они борятся, опровергают ее и считают себя атеистами-победителями. В них мы видим расколотый разум. Они говорят вроде бы о науке, но в ней — одни химеры, призраки.

А вот материалистов мы встречаем очень часто. Они есть и среди христиан — православных, служителей церкви. Поймите, чтобы быть христианином, надо быть идеалистом. Нужно признать первичность Духа во всем. Это в плане догматическом и философском. В этическом плане — прежде, чем стать христианином, надо стать порядочным человеком. Но если человек неглубоко верует в Христа, то и мораль христианскую он исполнять не будет. Ведь исполнение христианской морали отличается от категорического императива Канта. (К слову, Кант — самый прекрасный и самый христианский философ, и многое в этическом, нравственном доказательстве мы берем именно от него.) Категорический императив действует только лишь на человеческий разум. А христианство должно заполнять всего человека. Поэтому если человек не проникнут верой, его механические действия будут иссушать его душу и постоянно будет возникать искушение: а не избавиться ли от запретов?..

Заповеди Господни мы должны нести не как крест и не как наказание, — а как радость нашей жизни. Как мать отдает все ради здоровья своего ребенка, жертвует собой, благословляя муки свои, если они хоть сколько-то облегчают страдания дитяти…

— Герой рассказа Василия Шукшина «Верую!» — священник — говорит: «…у верующих душа не болит». Так ли это, как по-вашему?

— В каком смысле это нужно понимать? Может быть, в том, что душа верующего человека настолько чувствует свою твердость, крепость, становление на христианском пути, что Бог делается защитой, душа не может болеть, потому что предана в его руки, и жизненная наша дорога рассматривается как та, по которой нас ведет Христос. Как говорил Пушкин устами Ленского: «Благословен и день забот, Благословен и тьмы приход».

Зло и добро — от Бога. И когда мы видим в этом Божий промысел, душа наша успокаивается. В этом смысле можно говорить о том, что душа, преданная в руки Бога, болеть не будет.

При этом зло Богом не посылается. Но злом, которое есть на земле, проверяется совершенство человека. Ведь когда мы не имеем никакого сопротивления в нашем движении, оно приостанавливается. Диалектический закон единства и борьбы противоположностей — это не материалистический, а гегельянский закон. Чем больше мы встречаем сопротивление на четко положенном нам пройти пути, тем больше наша энергия. По ровной дороге при палящем солнышке мы можем идти медленно, расслабленно. А если в буран или вьюгу нам нужно дойти до того же места и быть там в тот же час, то мы уже боремся со стихией, сопротивляемся ей. Вот в этом-то сопротивлении и заключается жизнь. Когда в церковь открыты двери, все могут идти по потребности — «Подай, Господи!» (первое прошение). Но когда храмы закрываются, а человек все ж таки туда идет — значит, он видит высшую цель, которая им управляет. И, следуя к ней, он преодолевает препятствия. Вот для чего и зло. Оно нас формирует, совершенствует. Священное Писание говорит, что Христос никогда не положит нам крест сверх меры.

— Отец Александр, в интересной книге моей архангельской коллеги Ирины Сидоровой «Подарок судьбы» опубликовано интервью с вами семилетней давности. Вы высказались так: «России выпало не так уж и много страданий сравнительно с другими государствами». Хотелось бы, чтобы вы разъяснили это спорное суждение?

— Вспомним судьбу Грузии. Страна вся была залита кровью!.. А сколько испытали болгары перед освободительной войной Александра Второго!..

Мы терпим Божий гнев, различные революции и несовершенства нашей жизни. Все это в наказание нам, но этих наказаний у нас не больше, чем у других народов.

Исторический опыт все же не может не приводить к мысли, что русский народ — народ героического плана. Ему больше дано, больше с него и спрашивается. То, что побивало другие народы, могло не колебать нас.

— В том же интервью вы как бы делали прогноз: «Если группировка Ельцина укоренится у власти, через некоторое время она превратится в группировку брежневского типа. И в итоге Россию ждет новая революция». Слава Богу, прогноз не сбылся?

— Да, если эти слова понимать буквально. Это пророчество не такое уж пустое, если разобраться.

В брежневской группировке в последние годы мы видели косность, видели руководителя, который устал от дел. Он должен был отдохнуть, однако пытался держать в своих руках всю страну. А когда мы в последнее время смотрели на внешность Ельцина, то понимали, что она ничуть не лучше брежневской: та же усталость, изношенность, та же притупленность взора, обращенность к детству. Если человек принужден совершать то, что он уже не может совершать, то возникает комическая ситуация. Однако сравните возраст Брежнева и Ельцина… В отношении комизма того, что делалось на политической арене, Ельцин превзошел Брежнева.

О группировке. Разве семейный круг Брежнева не аналогичен ельцинской семейственности? Рука руку моет, подбор людей, родственных и по характеру, и по скользкому темпераменту… Внешние черты и черты сущности не отличают эпоху Брежнева от эпохи Ельцина. То есть мы наблюдали потерю ощущения жизни и реальности.

Люди переиграли. Из кулис вышли в зрительный зал, показали грим на своем лице, — это уже маски.

В отношении революции. Прежде, чем совершиться ей в реальности, она происходит в сознании. Когда в самом начале перестройки на трибуне появился еще не старый, обаятельный человек, каким был Горбачев, с поставленной речью, с поставленным голосом, когда он обратился к публике без бумажки (а вслед за ним появились Афанасьев, Попов), мы поняли: Господи, Россия может говорить русским литературным языком!.. Мы уже ощущали тогда демократическую революцию. И что бы ни говорили о Горбачеве, благое направление и для церкви, и для политики (демократию, свободу, раскованность) дал он. Но это был слабый и слишком благородный человек. Управлять таким государством в белых перчатках так либерально — невозможно. В чем-то есть у него сходство с Керенским.

Когда группировка Ельцина укрепилась у власти, мы ощутили другую революцию, бескровную, а вначале — нравственную. Но демократия закончилась после расстрела Белого дома и началась власть олигархии. Формации сменились. К власти пришли те, у кого деньги. Олигархия — это самая порочная, самая гнусная из всех форм правления. Она сидит долго, прочно. Она не свергается кровавым путем, но гниет и раскалывается. Идет борьба внутри нее. В этой борьбе силы, разделившиеся на две, проигрывают. И выходит третья сила, которой часто бывает военная диктатура. Наступает власть тирании. Очень часто.

Все блага — земные, духовные, — которые дает нам Господь, мы используем порочно. Потому что русская лень — это величайший тормоз всему. От лени возникает неблагодарность.

— Насчет лени — трудно согласиться.

— Есть разные темпераменты в русском народе. Тем не менее черты лености в нем сохраняются.

— Если бы у человека были бы хорошие стимулы, — он бы не ленился. Если же их нет, — чего дергаться?!..

— В истории России были разные формы правления. Но при всех этих формах все равно какой-то тормоз в русском человеке все равно наблюдался. Но иногда в этом и положительное качество: русский человек любит подумать, не хочет решать что-то скоропалительно. К тому же консервативный элемент позволяет сохранять в народе что-то хорошее.

Богом очень много дано русским: территория, наши природные богатства. На Западе ведь не так.

— Нередко приходится слышать вопрос: «Может, нам не надо было столько территории?..»

— Одно дело, когда мы при Иване Грозном двигаемся в Сибирь. И другое, — когда ведем войну на Кавказе. Под свое крыло можно брать лишь то, что нуждается в покровительстве. Когда были завоеваны сибиряки, они ничего не потеряли, — ни культуры, ни религии. Они своей государственности не имели. Они слились с русским народом.

При Богдане Хмельницком Левобережная Украина была присоединена к России, — это единое братство. Но если возьмем чеченцев, — это уже совсем другая нация. Я считал и считаю, что верх в Чечне русским не одержать, потому что чеченский народ ведет партизанскую войну.

Когда в Чечне может быть закончена война? Она никогда не закончится по воле русских, а лишь тогда, когда чеченцы сами захотят сложить оружие.

Когда в XIX веке мы завоевывали Кавказ, Россия могла дать горцам просвещение. Но современная Россия, подчинив себе Чечню, может ей дать только разврат. У нас нет никаких духовных импульсов, которыми мы бы могли привлечь чеченский народ к себе: слишком велико озлобление к нам. Партизаны непобедимы, об этом хорошо говорил Толстой.

Посылать русских в Чечню — бессмысленно. Солдаты воюют — и не знают, за что. И благодарности быть здесь не может...

Радикальная мера, на мой взгляд, — прекращение войны со стороны русских и отделение Чечни. Кровь пить нельзя. Благословлять на эту кровь, находить выдержки из Священного Писания (якобы война в нем не осуждается) — это, конечно, кощунство. Не надо сюда примешивать религию, христианство.

Когда в любом государстве дело доходит до во-оруженного столкновения — значит, разум проиграл. Люди — не звери, и все свои конфликты должны решать разумом и сердцем... У нас война не территори-

альная, а политическая. Она направлена на то, чтобы сломить дух чеченского народа. Ну пусть он будет сломлен, — Россия от этого выиграть не может... Так я вижу эту ситуацию как противник всех войн.

— Но у нас, наверно, не напрасно боятся прецедента: отделим Чечню, тогда еще кому-то захочется того же...

— А разве Украину мы не отделили? А Белоруссию? Но Белоруссия сама захотела к нам присоединиться. Ведь это же факт.

Ленин говорил, что нельзя революцию механически перенести из одной страны в другую. Это, конечно, правильное материалистическое рассуждение.

Революцию делает Бог, а не народ или какой-нибудь вождь (например, тот же Ленин). Если силы не созрели, никакой революции не будет. Когда тучи на небе сходятся, гремит гром, мы видим грозу. Так же и с отделением. Никто не пожелает отделиться, если этой идеи нет в душе. Да и на каком основании кого-то мы должны в чем-то стеснять?!.. Если у кого-то есть намерение выйти из состава страны, надо идти на переговоры. Одна сторона чем-то недовольна, и если удовлетворить ее потребность, то это, возможно, будет лучше для обеих сторон.

— Интересно, как вы к Путину относитесь?

— Покуда я вижу в нем продолжение политики Ельцина. Чтобы уйти от грубых столкновений в обществе, Ельцин со своей партией трансформировал себя. Путин — это есть трансформация прежнего руководителя страны.

Не могу сказать ничего плохого о нынешнем президенте, но и хорошего, светлого не вижу.

Прогресс общества (об этом можно говорить каждый день, чтобы дошло до людей) определяется состоянием культуры. Если государство содержит средства массовой информации, библиотеки (я уж не говорю о школах и больницах), оно прогрессирует. Нельзя телевидение ставить на подножный корм. Идет художественный фильм — и перебивается рекламой. Почему?! Потому что нужны деньги, и приходится похабить художественное произведение. Одно дело, если показывают познавательную передачу. Дают рекламу — я отдохну и вновь пойдет информация в мозг. Но если я смотрю что-то для души, если мне нужно эстетическое впечатление, — как я могу его получить этими рекламами?! Это же разгон культуры!.. Неужели же нельзя дать денег телевидению, чтобы оно спокойно работало?! Покуда есть такие вещи, любви к власти быть у меня не может.

Людям повышают зарплату, пенсии. Но их прибавки отнимаются на рынке, где цены растут. Однако если мы получаем эстетическое удовольствие от театра, концерта, литературного произведения, — то, что войдет в душу, не отнимется от нас, это наше. И государство должно нам расчистить дорогу к просвещению, на вершине которого и стоит Христос. Ведь он разве не благословляет тот же театр, тот же концерт — все наши духовные блага?.. Благословляет в свете своей морали, своих заповедей, которые, я повторяю, никого не стесняют. Это не смирительная рубашка, не вериги, а подъем вверх. Христос увлекает нас вверх.

Наше государство только тогда может быть христианским, когда религия будет научной (в широком смысле слова), а наука — религиозной, когда и эстетика, и нравственность, и наука сольются.

— Денег-то у государства не хватает, у него есть аргумент насчет помощи тому же телевидению…

— Я не верю, что денег нет. Они есть, но их не хотят выделять.

Многие родители против введения Закона Божиего в школе. Ведь если ввести, тогда дети будут критиковать поведение родителей. Человек будет интеллектуально расти, а этого боятся. Так же и с телевидением. Есть ложный страх: если государство будет духовно благосостоятельным, если будет доступ к искусству для каждого простого человека, народ станет мыслить, станет критиковать действия властей. Нет, чем просвещенней человек, чем больше он имеет образования, тем больше в нем терпимости и мягкости. Умный, образованный человек как бы поставлен на пьедестал, он смотрит сверху, а значит, он снисходительный. И поэтому глупейшая мысль некоторых, что от образования, от просвещения люди начнут свергать власть. Такую власть, которая ведет направленную работу для просвещения души человека, свергать незачем.

Государство признало сейчас власть церкви, признало христианство, руководители страны идут в церковь. Но ведь главное-то — судьба души человека. Чем же начинается наша душа? Как же так: говорить о духовности — и выступать против души. В чем духовность? Не в том, что мы будем преподавать догматику, не каждому это надо. И из священников не каждый знает курс полной догматики. Это и необязательно. А вот дух Божий иметь необходимо.

— Кстати о власти. «Правда Севера» опубликовала недавно письмо жителей Матигор, которые написали о том, что в их селе отключают электросвет, хотя они аккуратно платят за его использование. Поэтому люди грозились на выборы не идти. Правы ли они, как полагаете?

— Если человек чем-то обижен и может аргументировать свою обиду, которая является препятствием для участия в выборах, то ему должны предоставить свободу. Его нельзя насиловать. Но если с ним поговорят, убедят и если он добровольно согласится пойти на избирательный участок, тогда дело другое. Но осуждать таких людей мы не можем, потому что любое чувство, любую эмоцию человеческую нужно уважать и оправдывать. К примеру, человек злится. Почему? Необходимо понимание, что отчего происходит.

У людей нет оптимизма насчет выборов. Многие идут на них как-то механически. Прежнего огня в глазах нет, потому что нет веры в благо государственное. Поправить это можно, если меньше ориентироваться на что-то материальное, потому что материальное уплывает из рук, а духовное всегда в нас. Если по первому каналу телевидения дадут для всей страны русскую классическую оперу из старых фондов, это, повторю, не отнимется.

— По каналу «Культура» рекламы нет, слава Богу…

— Но этот канал не везде есть. Да и почему культуру надо делать особым каналом? Пусть она будет ведущим каналом. И то, что на «Культуре», пусть пойдет везде. Для любой программы хватит места на телевидении. Никого не нужно ущемлять… И мы выступаем против рекламы не как сущности рекламирования, а против количественного наслоения и внедрения не туда, куда надо. Дайте рубрику «Реклама» — и пусть она идет отдельно. А когда она перебивает художественное произведение, — это кощунство и разрушение духовной культуры человека.

— Вы в общем-то уже ответили на заготовленный мною вопрос о том, почему не возглавляете больше Архангельский областной комитет по связям церкви и армии?

— Да. На бой неправедный благословенья нет.

— Вам самим не пришлось служить?

— Нет. Я ведь долго учился, у меня сложная судьба была.

Девять лет ездил в Лавру. Имею диплом с отличием. (Та семинария, которую мы раньше оканчивали, теперь фактически равняется академии.) Изучал языки — греческий, латинский, церковно-славянский, французский. Вообще-то учиться положено шесть лет, но были гонения, многое нужно было пережить. Закончил учебу в 92-м году. Стал передавать свои знания другим.

Первым моим курсом была «История церкви: археология и литургика». Лекции читал для экскурсоводов — по 2—2,5 часа. О всех церковных праздниках, о том, как они отражаются на иконе, о символическом значении ее. Читал уже в то время, когда экскурсоводам не надо было рассказывать экскурсантам об иконе с атеистической точки зрения.

Выступал в библиотеках, школах. В обществе «Знание» читал цикл лекций по богословию, по культуре. Мне это очень нравилось: центральный лекторий, прекрасный зал, трибуна, масса народу. В основном ко мне симпатию испытывали врачи, педагоги, студенты. Затем пригласили в университет.

— Как вам студенты?

— Очень нравятся. Это люди, имеющие склонность к богословию, настроенные на него, на просвещение. Я к ним отношусь очень серьезно, с большим уважением к личности. Я их детьми не считаю.

Курс у меня сложный. Помогает мне то, что я знаком с русской и зарубежной литературой, живописью.

— Как сказал один известный безбожник, ничто человеческое вам не чуждо? Когда-то вы снимались в фильме о Георгии Седове, играли там в эпизоде священника, еще не будучи священником. А если бы и сейчас предложили сниматься, — согласились бы?

— Я придерживаюсь такого правила: у нас должна быть свободная душа, ничем не скованная, должны быть свободомыслие, открытость, справедливость, полное отсутствие всех цензурных пут, но необходима жесткая форма поведения. Я не осуждаю студентов, которые «не так» мыслят. Но поведение требуется известным: надо встать, когда к ним приходит преподаватель, потом тихо сидеть и так далее. Форма пусть будет скованная, а мысль — свободная. И очень плохо, когда делается наоборот: мысль сжата полицейским аппаратом, а тело — расхлябанно и разнузданно.

Так и с другими вещами. Допустим, танцы священнику запрещены. И охота (пролитие крови) запрещена. Это по нашим этическим канонам. Нельзя и посещать такие публичные места, как рестораны. Но камерный зал, который я люблю, — другое дело.

— Вы — поклонник архангельского органа?

— Не только. Но и вокала, фортепианных, скрипичных концертов. Люблю артистов нашей филармонии. У меня неплохая фонотека — 45 опер, множество симфоний, более пятисот романсов.

— Ваша судьба, наверно, и не могла сложиться иначе. Тем не менее не приходила ли в голову мысль, что, возможно, было бы лучше, если б вы закончили институт, занимались бы филологией…

— Влечение к христианству, к Вере у меня с детства. И оно тем более свободно проявлялось, что на меня в детстве не было нажимов, никто моей духовной жизнью не руководил. А первое пробуждение религиозного сознания было эстетическим. Сначала я полюбил красоту богослужения, а потом — красоту богословской мысли. Затем приступил к чтению Священного Писания, и тоже это было (уже после окончания школы) время озарения, как будто я на облаках находился…

Не всегда я был христианином (да и невозможно быть им всегда, ведь христианство — это идеал, а не будни), но идеалистом был всегда. И вот понимание того, что духовное всем управляет и что есть бессмертие духовного, и то, что прекрасное в нас не может истребиться, что моя деятельность не может быть тленной, а переносится в новую, вечную жизнь — это чувство уже в детстве у меня было. Я переносил его на все произведения искусства. Любовь к русской литературе была у меня не только познавательной. Ныне я часто беру книгу в руки без необходимости познания. (Многое знаю просто наизусть.) Но беру, потому что хочу насладиться слогом, русским языком. И начинаю читать с самого начала. Тургенева, например. «Дворянское гнездо» — самое мое любимое, с детских пор, произведение в русской литературе. Предметы любви к искусству, которые раньше были у меня любимыми, остаются такими же и сейчас.

Архангельск

Фотографии Павла Кривцова.

© ЖУРНАЛ "СЛОВО", 2003

WEB-редактор Вячеслав Румянцев