 |
|
|
Домен hrono.ru работает при поддержке фирмы sema.ru
С кровью и потом.
«Поднятая целина» М. Шолохова и «Впрок»
А. Платонова:
два взгляда на крестьянскую трагедию.
В наше сознание М. Шолохов и А. Платонов входят, скорее, как эстетические антиподы, а не как писатели одного поколения и одной темы. Между тем их художественные миры совпадают - прежде всего: в устремлении к человеку, который представлен у них во всем своем человеческом очаровании (Шолохов) и сокровенной сущности (Платонов). У первого - личность растворена в природе, у второго - поднята над миром вещей и явлений, включена в надвременной поток бытия и опрокинута в бездну архетипических состояний души. При этом Шолохов опирается на принципы жизнеподобия, созданные предшествующей реалистической литературой, а Платонов тяготеет к символико-реалистическим формам и мифологизму. Если искать другие точки соприкосновения двух писателей, то их довольно легко обнаружить на характерологическом (от массы к личности) и философском (отношение к смерти) уровнях. В творческой эволюции писателей есть общее, вступают в перекличку их отдельные произведения.
Остановимся подробнее на «Поднятой целине» и повести «Впрок» — книгах, дающих богатый материал для сопоставления писательских позиций и мировоззренческих установок.
«Бедняцкая хроника» Платонова «Впрок» опубликована весной 1931 года в третьей книге «Красной нови». В ноябре того же года Шолохов сообщает в письме к Е. Г Левицкой: «Нахожуся я в ст. Вешенской и пишу новый роман о том, как вешенские, к примеру, казачки входили в сплошную коллективизацию в 1930 г., и как они жили и живут в колхозах. Уже написал 5 печатных листов вчистую и много "не вчистую"» (1). Спустя два месяца в редакции той же «Красной нови» состоялось авторское чтение и обсуждение отрывков из его романа. Однако встречи Платонова и Шолохова на страницах популярного издания не произошло. Редакция журнала, споткнувшись на публикации платоновских «Усомнившегося Макара» и «Впрок», предпочла более «спокойную» книгу «Последний из Удэге» своего ответственного редактора А. Фадеева.
Сорок глав первой части романа Шолохова о колхозной жизни «вешенских казачков» увидят свет в «Новом мире» (кн. 1 - 9, 1932). Вышел роман под новым заглавием: вопреки воле автора «С кровью и потом» было изменено на «Поднятую целину». Сам Шолохов долго не принимал редакционного названия, чему есть свидетельство в его переписке. Свое однозначно негативное отношение к переименованию романа он выразил в следующих словах: «... Боюсь, как бы меня дальше и с "целиной" не подрезали. На название до сей поры смотрю враждебно. Ну, что за ужасное название! Ажник самого иногда мутит. Досадно.» (2). Это заглавие и дает критике повод прочитывать шолоховское произведение как оправдательный документ сталинской политики уничтожения крестьянства.
Ко времени появления повести «Впрок» и «Поднятой целины» литература о ломке и переустройстве патриархального уклада в пореволюционной деревне уже имела свою традицию. К ней относятся: «Бруски» (1928, кн. 1) Ф. Панферова, «Девки» (1928, кн. 1) и «Записки селькора» (1920) П. Кочина, «Движение. Январь и февраль 1930 г. на Кубани» (1931) И. Катаева. На рубеже 20-х-ЗО-х гг. данная тема бурно развивается, что наглядно демонстрирует творчество П. Замойского, В. Ставского, А. Твардовского («Путь к социализму»), И. Шухова. Правда, за небольшим исключением, произведения такого рода грешат искусственностью героев и конфликтов. Поверхностные, малоубедительные в художественном плане решения делают их ущербными, превращают в, агитку. Став «учебниками жизни» для миллионов загоняемых в колхозы сельских жителей, эта массовая литературная продукция не перестает быть отголоском и порождением той «генеральной линии», которую она воспевала. Вот почему такое большое место в прозе о коллективизации отводится внешним проявлениям исторического процесса: движению двадцатипятитысячников, раскулачиванию, созданию сельских коллективов артелей и коммун. Политика, привходя в художественное целое, разрушает его, образует всепоглощающий центр повествования. В этом случае в тени остаются духовная жизнь личности, причины людских поступков и действий, самодвижение характеров. Социальный пафос, массовый герой, коллективистская психология - основные черты «колхозных эпопей». И закономерно, что все это лишает их возможности представлять реальность во всех ее измерениях. Как самокритично заметил тогда же И. Катаев: «... Литературное отображение исторически грандиозных событий коллективизации покуда ушло недалеко» (3).
Внешне оставаясь в границах этого идейно-тематического направления, «Впрок» и «Поднятая целина» противостоят ему своей принципиальной незавершенностью, открытым финалом и наличием «плавающей» точки зрения. (4). Обычно в произведениях той переломной эпохи мы сталкиваемся с единой логикой сюжетного развития, которая подчинена идее торжества социализма на селе. Так построены многие из книг, имевших когда-то шумный успех у массового читателя. Платонов и Шолохов— напротив, соединяют взгляды иногда прямо противоположные.
Шолохов в «Поднятой целине» изображает ситуацию на Верхнем Дону не со стороны, а находясь среди тех, кому он так сочувствовал накануне всеобщей коллективизации. «Я втянут в водоворот хлебозаготовок (литературу побоку!), и вот верчусь, помогаю тем, кого несправедливо обижают, езжу по районам и округам, наблюдаю и шибко "скорблю душой"» (5) – писал он 18 июня 1929 года своему другу и редактору. Рождение замысла «С кровью и потом», несомненно, было подготовлено этим глубоким чувством.
С точки зрения чьего восприятия освещены массовые сцены, пейзажи, будни хутора Гремячий Лог? Чье же сознание выступает здесь в роли посредника между писателем и жизнью?
Позиция повествователя в романе Шолохова постоянно смещается. Автор как бы переходит то на сторону одного, то на сторону другого персонажа. Следуя по чисто формальному пути, мы должны признать едва ли не полное равенство «голосов» Давыдова и Островнова, который, к тому же, чаще именуется Яковом Лукичом. Из сорока глав романа половина отведена у Шолохова этим героям и разделена между ними почти поровну. Внутренняя жизнь того же Якова Лукича прослеживается в рефлексии (гл. XIV, XXIII, ХL), тогда как душевное состояние Нагульнова и Разметнова (а в начале книги даже Давыдова) на фоне безапелляционных оценок – «левый» или «правый» - районного руководства. В этом смысле важно отметить внимание Шолохова к Щукарю, Лушке Нагульновой, Демиду Молчуну и другим героям, стоящим на обочине сюжета. Памятны и «неожиданные» проявления простых человеческих чувств у Половцева: «... кошек чертовски люблю. И детей. Маленьких. Очень люблю, даже как-то болезненно. Детских слез не могу слышать, все во мне переворачивается...» (5. 186).
Конечно, в «Поднятой целине», написанной «по горячим следам» (8. 49), мы видим поэтику и сам способ постижения мира, отличные от тех, что были выработаны в «Тихом Доне». Если в новом романе писатель и хочет дотянуться до своего героя, то он передает только самые необходимые, социально значимые сведения о нем. Прошлое Давыдова лишь приоткрыто. Двумя-тремя эпизодами ограничивается предыстория судеб деда Щукаря, Разметнова, Нагульнова, Титка Бородина. Психологический анализ, по сравнению с «Тихим Доном», редуцирован, сведен до минимума.
Пафос «Поднятой целины» - в воссоздании хода времени, насквозь пронизанного ощущением его невиданного ускорения. Власть событий над людьми стала центральным сюжетообразующим мотивом книги. Вот откуда в ней конкретные временные координаты, цифры посевных площадей, тягловой силы и т. п. Все фабульные коллизии имеют точную датировку. Январским вечером 1930 г. Яков Лукич встречает у порога своего куреня есаула Половцева, а через день в хутор приезжает бывший балтийский матрос и бывший слесарь Давыдов. 4 февраля на общем собрании гремяченцев избирается правление колхоза и решается вопрос о выселении кулаков. К середине марта и Гремячем Логу собран сем-фонд и ровно через два месяца будет закончен сев. Последняя дата в ро-мане – 15 мая. На этом хронологически организованное повествование остановилось. Финальной фразой – «Старое начиналось сызнова» - автор как бы воз вращает читателя к истоку событий.
Фабульная незавершенность романа связана с характером разработ-ки темы колхозного строительства у Шолохова, с жанровым своеобрази-ем «Поднятой целины». Упомянутые выше особенности ее структуры по сути являются свойствами хроники. Есть в первой книге романа и дру-гие формальные признаки этого жанра: чередование массовых сцен и картин природы, экстенсивный сюжет, исходная точка которого лежит не в частной жизни героев, а в общественно-политической сфере. Не удивительно, что сразу же после выхода один из зарубежных перевод-чиков «Поднятой целины» отнесет ее к документальной литературе (6).
На новом этапе своей творческой биографии Шолохов сознательно избрал опробованную художественным самосознанием рубежа 20-х и 30-х гг. роль «хроникера». В «Поднятой целине» он занимает позицию «невмешательства», делая упор на факты, а не на комментарии. Единст-во авторской оценки вырастало из сложного переплетения характеров, действий персонажей, их нравственных установок. Такая позиция близка тогдашнему состоянию писателя: «<...> вокруг меня одни и те же, страш-но прискучившие мне люди (по «Т. Дону» вперемежку с новыми из этой раззлосчастной "целины"); все они какие-то непохожие друг на друга, потрясающе разные...» (7). Но в это же время выбранная позиция напря-мую вытекает из того состояния мира, которое показано Шолоховым. Действительность рисуется в романе через точку зрения множества действующих лиц – «хора» (8) - и потому она так изменчива, разнородна. И все же содержание «Поднятой целины» отстает от увиденного и пере-житого писателем (9). Шолохов ощущал это, когда дописывал первую книгу романа. Позже он объяснит такое отставание неуловимостью вре-менного процесса, тем, что в переломный период «события перерастают, перехлестывают людей» (8. 49).
Итак, роман Шолохова рождается и разворачивается на фоне крупнейшего сдвига в истории России - насильственного «перевода крестьянской страны на социалистические рельсы». Обращенная к корен-ной проблеме современности, «Поднятая целина» вырастала из литера-туры о коллективизации и, одновременно, полемизировала с ней.
Примечательно, что и Шолохов, и Платонов многое взяли из текущей колхозной беллетристики. При медленном чтении «Поднятой цели-ны» и хроники «Впрок» обнаруживается зависимость двух писателей от стиля и языка политических документов, газетно-журнальной публици-стики тех лет. Например, оба автора в качестве сюжетно-композиционного (а Платонов еще и поэтически-речевого) ключа используют статью Сталина «Головокружение от успехов». В самом изображении механиз-ма переворота в миропонимании крестьянской массы, психологии руко-водителей колхозов и идущей за ними бедноты, поведения середняков и тех, кто зачислялся в кулаки, есть отчетливый отпечаток общей нормы.
Однако при всей близости Шолохова и Платонова литературному потоку «социального заказа» последующие судьбы писателей, как и судьбы их книг, оказались полярными. «Поднятая целина» стала объек-том пристального внимания критики, которая путем идеологической подстановки интерпретировала ее как апологию колхозного строя. Что касается «Впрока», то повесть будет на долгие годы и прочно забыта. Здесь решающую роль сыграла, как известно, сталинская оценка: «Пла-тонов — сволочь!» - начертала рука диктатора на экземпляре «Красной нови» с платоновской хроникой (10).
Десятилетиями «Поднятая целина» прочитывалась по канонам социалистического реализма, хотя, следуя современным взглядам на роман, надо признать, что собственно социально-утверждающего начала в нем гораздо меньше, чем в других книгах 30-х годов чтобы убедиться в этом, достаточно обращения к заметкам И. Коноваловой (11) или работе В. Литвинова (12) мнению последнего, шолоховское произведение лишь подгонялось под требования «единого метода советской литературы». На самом деле, Шолохову хотелось «своей колхозной повестью сказать во всеуслышание, что идея "расказачивания" Дона нелепа, казачий край давно уже не Вандея, не держит камня за пазухой против советской вла-сти и партии, донцы готовы принять новые порядки, мирно работать на своей земле, пусть и в колхозах, только бы без "расказачивания"...» (13). Писатель — на этом В. Литвинов настаивает — действительно поверил в идею коллективизации, но был обманут вместе со всем народом. В итоге автор брошюры, в недавнем. прошлом сам довольно успешно разрабаты-вающий концепцию массового сознания как основы «Поднятой це-лины», призывает к ее реабилитации. Для него книга Шолохова - неотъемлемая часть нашей духовной жизни и истории литературы совет-ского периода. Сданным выводом трудно не согласиться.
Создателя очерковой повести «Впрок» рапповская критика объявила еще в конце второго десятилетия XX в. подкулачником, юродствующим писателем. Естественно поэтому было бы ожидать в его «путешествии по стране сплошной коллективизации» картин сопротивления крестьян колхозному счастью. На худой конец, в его повести могло присутство-вать резкое отрицание бюрократического подхода к организации сель-ских коллективов в духе «Города Градова». Между тем. хроника объек-тивно, по внутреннему смыслу отобранных автором событии и характеров. не «выламывается» из литературного ряда. Чего стоит, например, фигура Упоева, беседующего во сне с Лениным. Кстати, этому эпизоду нетрудно найти параллель у Шолохова: вставная главка-воспоминание Кондрата Майданникова (гл. XIX). Ведущий герой «Впрока» характеризуется Платоновым следующим образом: «По ночам Упоев лежал где-нибудь в траве, рядом с прохожим бедняком, и плакал, орошая слезами терпеливую землю: он плакал, потому что нет еще нигде полного, геро-ического социализма. когда каждый несчастный и угнетенный очутится на высоте всего мира» (14). Глаза «странника по колхозной земле» выбира-ет автор для наблюдения. Платонову важно сохранить в повествовании те целомудрие и бережливость, с которыми относится его протагонист «ко всему громадному обстоятельству социалистической революции» (93).
Зададимся вопросом: почему книга Шолохова, содержащая несколь-ко явно «антигенеральных» характеристик и эпизодов (трудное вхожде-ние гремяченцев в новую жизнь, ошибки и грубые просчеты Давыдова и Нагульнова, «бабий бунт», зримое, как сейчас говорят, люмпенство Щукаря (15), получила авторитетную поддержку? В то же время, пронизанная чувством «кровной работы по устройству социализма» (92), плато-новская повесть, которую А. Фадеев пропустил «по недогляду», оказа-лась вне историко-литературного процесса. Может быть, «Поднятая це-лина», как предполагает С. Семанов (16), это всего лишь вексель на спо-койную жизнь, на возможность завершить публикацию «Тихого Дона»? Балласт, книга для массовой аудитории, отброшенная автором в угоду главному, ради чего жертвуют частью?
Ф. Абрамов считал «Поднятую целину» политическим романом, а положенный в ее основу переход к коллективной форме собственности - выражением интересов и чаянии становящегося советским крестьянства (17). Но такое прямолинейное прочтение шолоховского замысла закры-вает от нас всю его сложность. Шолохов был далек от слепой веры в правоту социалистического идеала, хотя и в «Поднятой целине», и, особен-но, в очерках-спутниках первой части романа («Бригадир Грачев», «По правобережью Дона». «За перестройку») он не всегда поддерживает равновесие между позицией «хроникера» и художника. Видимо, он надеял-ся. что традиционные крестьянские ценности войдут в новое качество жизни через упорный, с кровью и потом, труд земледельцев. Вместе со своими героями – «потрясающе разными» - писатель ищет созидатель-ные начала, которые, вопреки всему, существуют в казачестве, в наро-де, отчуждаемом от земли.
Но вернемся к повести Платонова. Она была осуждена РАППом, его лидерами за карикатурное, якобы, изображение переломных лет в исто-рии страны. На самом деле повесть «Впрок» своим идейно-образным содержанием развернута к кричащим противоречиям деревенской нови. Посещая одно за другим коллективные хозяйства «Доброе начало». «Без кулака», артель «Награжденных героев», странник-повествователь Платонов подмечает отсутствие массовости колхозного движения. Ему бро-сается в глаза «ханжеское соблюдение принципа добровольности при вступлении в колхоз» и то, что созданы «вместо колхозной нарастающей реки лужицы – колхозики и целое болото такой артели» (143). Платонов в своем произведении старается оттенять типичное для эпохи при помощи сталинской статьи, нарочито следуя ее духу и букве. Тем самым он доводит до абсурда заключенные в ней идеи (Поведение героя в ситуации абсурда и обретение смысла у Платонова через логику парадокса - отдельная тема, далеко выходящая за пределы рассматриваемой темы).
Один из центральных персонажей «Впрока» – Кондров «обернул "Правдой" (в номере газеты от 3 марта 1930 г. напечатана сталинская статья. – А. Д.) кулак и сделак им удар в ухо предрика». Платоновский текст построен как прямая реализация (защита от абсурда) тех политических штамгюв-метафор, которыми были перенасыщены газетные передовицы, речи вож-дей самого разного масштаба - от районного до кремлевского. Шаг за шагом он развенчивает несостоятельность партийных директив, показывая во что они превращаются в сознании кондровых, кучумов и им подобных активистов, исполнителей партустановок. Вот глава района массовой коллективизации Упоев прочитал в местной газете призыв: «Даешь крапиву на фронт социалистического строительства!» - и посеял ее на двухстах гектарах, чтобы отправлять за границу целыми эшелона-ми. «Сырое», по-детски наивное сознание героя извлекает из лозунга единственно возможный по классовой логике смысл. Вдохновляемый идеей интернационального братства, он «радостно думал, что вопрос стоит о крапивной порке капиталистов руками заграничных маловооруженных товарищей» (132). Как тут не вспомнить шолоховского Нагульнова с его страстным желанием помочь товарищам по классовой борьбе «без нежностев гутарить с мировой контрой» (5. 287).
Если Давыдов у Шолохова брался за чапиги, участвуя в соревнова-нии, то Упоев «нарочно садился обедать среди отсталых девок и показы-вал им, как надо медленно и продуктивно жевать пищу» (132), сделал обязательным для всех физические упражнения. Руководствуясь благи-ми намерениями, он учит колхозников умываться по утрам и чистить зубы. Безусловно, в этих преувеличениях не было издевки. Здесь присутствует не сатирическое отрицание, а то, что сам писатель называл «трогательной неуверенностью детства». Нет ни намека на такой гротеск в образе мнимого бога-отца, который, на первый взгляд немотивированно появляется в повести о коллективизации. Благодушный старик на самом деле оказался «кочегаром-летуном астраханской электростанции, тронувшимся в путь в виде бога-отца для проповеди святой коллективной жизни» (118). Платонов здесь соединяет здесь реликты народной веры с нарождающейся мифологией нового строя.
Не испытывал Платонов и недоверия к природе создаваемого общества. Правда, социальные искания эпохи поняты им исключительно по-своему как начало пути к истинному человеческому бытию. Он полагал, что начатые в тот период перемены могут избавить русское крестьянство от вечного страха - голода. Об отношении Платонова к новым фор-мам ведения сельского хозяйства свидетельствует выразительная фраза из записной книжки: «Колхозы - одна наша надежда. Что нам делать без них? Опять бедствовать, нуждаться, жить безнадежно и видеть сало кулака, питаясь печеной рожью» (18).
Автор «Впрока» исходил из представления о духовной неподготов-ленности людей к обитанию «в глубине социализма», недостаточности в них «социалистического вещества». Отсюда и непонимание героями по-вести новой реальности и своего места в ней. Эта полная драматизма мысль раскрыта Платоновым в статье «Великая Глухая». Он ждет от писателей-современников прямого участия в социалистической работе, поскольку пока «социализм является лишь в форме предчувствия» (177). По Платонову, мироощущение, которое есть у активных строителей будущего, современной литературе предстоит завоевать, «ломая стену в переднем ряду», чтобы «увидеть то, что лежит открытым за стеной» (177 - 178).
Образно-смысловая нагрузка эпизодов «Впрока» не всегда так бесхитростна, как это может показаться на первый взгляд. Рисуя в хронике образ Филата-батрака, писатель пророчески предсказал современные беды российского мужика. Филат умирает на Пасху от счастья. Сердце, привыкшее к горю и обману, не выдержало: показательный прием в колхоз самого обездоленного из сельчан обернулся смертью - символической и физической - того, кто более всех достоин быть в нем. Иронически, хотя Платонов никогда не отделял себя от своих чудаковатых странников (19), воспринимается и тот факт, что одежду Филата повесили в амбар, который стал «музеем бедняка и батрака, жившего в эпоху кулачества как класса» (145). Очевидно, Платонов нашел собственный подход к траги-ческим событиям революции на селе, будучи готов вникать в каждое из них и имея «неослабный корректив своим чувствам в массах лю-дей»(179).
Сопоставляя повесть Платонова с романом Шолохова, невозможно отделаться от впечатления присутствия платоновских наблюдений в шолоховском тексте и – наоборот. Это сближение обосновано не столько общей социально-психологической ситуацией, совпадением самих реа-лий тоги времени, сколько глубоким знанием писателями всех изгибов человеческой психики, В облике середняка Евсеева из платоновской хроники выявлена такая любопытная деталь. Евсееву поручили при раскулачивании произвести опись конфискованного добра. Вместо этого он «сам обидел советскую власть»: когда перед ним оказалась «горка каких-то бабье-дамских драгоценных предметов, у него раздвоилось от жадной радости в глазах, и он взял себе лишнюю половину» (105–106). С той же «жадной радостью» в «Поднятой целине» Демид Молчун черпа-ет столовой ложкой и ест чужой мед, а Демка Ушаков воюет за лапшиновскую гусыню (гл. IX). Шолоховский Нагульнов, кажется, мог занять место демобилизованного красноармейца Кондрова, действующего всегда самостоятельно, на свои страх и риск, «несмотря на постоянно грозящий ему палец из района» (106). Точно так же платоновский мастеро-вой Григорий начинает свое обращение к толпе совсем по-щукаревски: «Господа старики и старухи!» (115).
Подведем итог краткому сопоставлению взглядов двух писателей, столь по-разному и удивительно похоже воспринимающих рубежную для русской деревни эпоху. Для Шолохова, с его стремлением изнутри общенародного процесса осмыслить все плюсы и минусы коллективиза-ции, она была ареной столкновения «белой» и «черной» правды. У Платонова же революция в крестьянской среде связана с формированием коллективистского во имя будущего человечества. Он несколько отстраненно и в то же са-мое время с повышенным вниманием смотрит на героические, трогательные и печальные факты жизни. Сочувствие не заставляет писателя принять бессмысленность происходящего. Платонов видел в событиях тех лет и логику «котлована» - зла, которое навязывает народу формы общежития и трудовой организации. Взгляд его глубоко ироничен и полон любви, как к «настороженному мужику», так и к активистам, «разгибщику» Евсееву и «борцу с неглавной опасностью». Платонов исследовал внутренний мир личности в конкретных социально обостренных условиях, соотнося его с изначальными свойствами человеческой при-роды.
В «Поднятой целине» и «Впроке», несущих отчетливые признаки хроникальности, динамизм очерка, характеры даны в их естественных связях со средой, но без выявления скрытых причин и моти-вов поступков. Наблюдая за ходом перестройки человеческих отношений и самих основ жизни на земле, Шолохов и Платонов сознательно сузили угол художественного зрения: вздыбленная реальность не годилась для по-становки универсальных, бытийных проблем. И все же оба писателя предоставляют своим героям право на независимую оценку тех событий, в которые они втянуты историей. Перед нами развернута панорама на-строений и чувств низовой людской массы, взятой в критический мо-мент нацио-нального развития. С ней, идущей к «сознанию своего родст-ва» (180), сопрягаются надежды Платонова и Шолохова на сохранение в народе исконных духовных начал и принципов жизнетворчества (20).
Ссылки и примечания:
Ссылки на произведения М. Шолохова даются по изданию: Ш о л о х о в М. А. Собр. соч.: В 8 т. М., 1985–1986 с указанием тома и страниц в скобках.
1. Цит. по: К о л о д н ы й Л. История одного посвящения. Неизвестная переписка М. Шолохова// «Знамя». 1987. № 10. С. 188.
2. Там же. С. 191.
3. К а т а е в И. Хлеб и мысль. Л., 1983. С. 73.
4. На это свойство авторской позиции Платонова указывает Е. Толстая-Сегал: «<...> автор "прислоняется" то к той, то к иной точке зрения, и порыве высшей справедливости он не в состоянии предпочесть одну точку зрения другой – но с равной щедростью отдает свои уста противоборствующим взглядам» (Т о л с т а я – С е г а л Е. Идеологические контексты Платонова// Russian Literature. IX - III. 1981. Р. 251).
5. «Знамя». 1987. № 10. С. 183.
6. П р и й м а К. С веком наравне. Статьи о творчестве М. А. Шолохова. Ростов-на-Дону. 1981. С. 205.
7. «Знамя». 1987. №10. С. 189.
8. О «точке зрения народа как целого» в «Тихом Доне» его «хоровом» начале писали П. Палиевский, Ю. Селезнев и другие исследователи. См., например: С е л е з н е в Ю. Глазами народа. Размышления о народности русской литературы. М., 1986. С. 55, 173-176.
9. А. Луначарский еще в 1933 г. нашел в книге «сложное, полное противоречий и рвущееся вперед содержание» (Л у н а ч а р с к и й А. Мысли о мастере// «Литературная газета». 1933. 11 июня . С. 3.)
10. См.: Андрей Платонов. Воспоминания современников. Материалы к биографии. М., 1994. С. 272. (Коммент. Н. В. Корниенко). См. также: Андрей Платонов в документах ОГПУ-НКВД-НКГБ. 1930-1945 / Публ. В. Гончарова и В. Нехотина (Примеч. 4).
11. К о н о в а л о в а И. Михаил Шолохов как зеркало русской коллективизации// «Огонек». 1990. № 25. С. 26 - 29.
12. Л и т в и н о в В. М. Вокруг Шолохова. М.: Знание. 1991.
13. Там же. С. 40.
14. П л а т о н о в А. Возвращение. М., 1989. С. 129-130. Далее повесть «Впрок» и статья «Великая Глухая» цитируются по этому изданию в тексте статьи. В скобках указываются страницы.
15. См.: З н а м е н с к и й А. Трагикомедия мелкой души// «Литературная Россия». 1987. 18 дек. С. 6 - 7.
16. С е м а н о в С. И. О некоторых обстоятельствах публикации «Тихого Дона»// «Новый мир». 1988. № 9. С. 265-269.
17. А б р а м о в Ф. А. Народ в «Поднятой целине» М. Шолохова// Михаил Шолохов: Сб. статей. Л., 1956. С. 64 - 97.
18. П л а т о н о в А. Деревянное растение. Из записных книжек. М. 1990. С.8.
19. О. Меерсон назывет это свойство авторской позиции «эфектом неостранения». С нашей точки зрения, это одно из проявлений духовной близости, слитности Платонова с героями. См.: О. Меерсон «Свободная вещь». Поэтика неостранения у Андрея Платонова. Berkeley: Berkeley Slavic Specialities. 1997 .C. 11-19.
20. На связь Платонова и Шолохова, в изображении коллективизации указывает Н. М. Малыгина См.: М а л ы г и н а Н. М. «…Спастись навеки в пропасти котлована»// «Русская словесность». 1998. № 4.С. 39.Опубликовано в книге: Дырдин А.А. Этюды о Михаиле Шолохове: Творчество писателя-классика в духовной культуре России. – Ульяновск: УлГТУ. 1999. С. 17–28.
