Самое важное литературное событие минувшей недели, 100-летие АНДРЕЯ ПЛАТОНОВА, родившегося 1 сентября (нового стиля) 1899 года, прошло, как и следовало ожидать, тихо, неброско.
    Никто не шумел, не бил себя кулаком в грудь. Прохожих на улицах не изводили вопросом: "Какое место занимает Платонов в вашей жизни?". Леонид Парфенов юбилейного фильма на этот раз, слава те Господи, не сделал. (А хорош бы он был в форме железнодорожного кочегара, метающего дрова в паровозную топку, или в сгорбленном виде за письменным столом в казенных комнатках на Тверском бульваре, дом 25, или отхаркиваю-щим чахоточную мокроту).
    Что-то почитал Михаил Ульянов, что-то сказал Андрей Битов. На Армянском кладбище, как и обычно, 1 сентября собрались поклонники, помянули, по-русски чуть-чуть выпили, затем понесли цветы к мемориальной досточке в Литинституте.
    Памятник писателю откроют в Воронеже. На московский памятник власти поскупились. Хотя это именно тот случай, когда для памятника есть безошибочная прописка - литинститутский сквер, повернуть налево, бывшая писательская гостиница. Как-то во времена студенчес-тва подрабатывал с однокурсниками, красили там крышу. Разбирали чердак и нашли старый хозяйственный журнал. "2 литра керосина получил. Платонов". Много там еще видели таких автографов.
    На платоновский юбилей, насколько удалось выяснить, вообще денег не было. Точнее, дали немного из частной милости фонд "Отечество" и губернатор Лебедь. Для справки: на юбилей Хемингуэя в США ухлопали десятки миллионов зеленых.
    На Платонова ни-че-го. Он дешево обходился и обходится своей стране. Редкие гонорары, двухкомнатная квартира, место на армянском кладбище. И это хорошо. И это страшно правильно.
Если бы этот юбилей отмечали богато, рвотных позывов было бы уже не сдержать. Покуда их еще сдерживать было можно. "Нашего товарища Пушкина" переделали в "господина" - это еще куда ни шло. Все ж таки был помещиком, получал по рублю за строчку, с ноготочками что-то такое мудрил. А потом с Пушкина все это как с гуся вода. Его не перебарствуешь и не передемократничаешь, не перепатриотишь и не перекосмополитишь, не перехулиганишь и не переэстетствуешь. Пушкин авангарден в высшем смысле слова. Он всегда будет насмешливо стоять впереди нас всех.
    С Платоновым все еще очень неясно. Его образ в русской национальной, государственной, общественной, культурной (и какой угодно) жизни все еще не проявился. Ни один из платоновских персонажей не вошел в бытовые мифы, анекдоты. Выжила одна-единственная легенда: о бедном гении, подметающем символической метлой литинститутский асфальт.
    С этой несчастной метлой он и вступает в ХХI век. Как тот скрипач из фильма "Кин-дза-дза", он как-то трогательно не нужен. Из него пытались было сделать крутого модерниста. Не вышло, потому что модернизм в конечном итоге бессердечен, а в его прозе постоянный мотив: "сердце-то ведь само дышит, меня не спрашивает" ("Родина электричества"); "сердце... пробилось на свободу, заполнив все его существо теплом и содроганием" ("Возвращение").
    Платнова попытались было приспособить нормативные "патриоты". И опять ничего не вышло. Для "патриота" он слишком нежен, загодочен, недоговорен. Его герой - о Боже! - влюблен в Розу Люксембург. У него человек с фамилией Крейцкопф отправляется на Луну и оттуда сообщает: "Скажите же, скажите всем, что люди очень ошибаются. Мир не совпадает с их знанием". Что на это сказать нашим патриотам?
    С ним некоторое время носились "демократы". Потом  почувствовали вкус власти и больших денег. И вновь Платонов незаметно отошел в тень. Его герои ведь не просто бедны и голодны. Они закалены недостатком жизненных средств до такой степени бесчувственности к своей и чужой плоти, что даже слез не проливают в отличие от героев Некрасова и Достоевского. "Заринн-Тадж не плакала. Выросшая в нагорной хорасанской роще, она с любопытством глядела в пустой свет туркменистанской равнины, скучной, как детская смерть, и не понимала, зачем там живут"; "Атах любил ее угрюмо и серьезно, как обычную обязанность, зря не мучил и не наслаждался"  ("Такыр").
    Скажут: но половина страны и теперь голодает! Значит Платонов пришелся ко времени? Нет, нет и нет. Половина страны голодает и бедствует не так, как герои Платонова. Голодают и бедствуют в ярости, в злобе, в глухой, сосредоточенной обиде. "Отдайте нам то, что наворовали!" Это этика не платоновская, а революционно-демократическая. Это и понятно, ведь нас же учили в школе не по Платонову.
     Когда-нибудь он, конечно, будет современен. Когда-нибудь... в день Страшного суда. Когда станут бессмысленны материальные обиды, когда будет все равно, где застал тебя этот день, в "мерсе" или "запорожце", когда креветка покажется не слаще черствой корочки, а роскошный автобам не ровнее проселочной дороги. Когда и деньги будут не нужны.
    "- Не время сна, не время спать, пора весь мир уж постигать и мертвых с гроба поднимать! - произнес неизвестный человек надо мною.
    Я в ужасе опомнился."
    Это из Платонова. Это все еще несовременно и не нужно. Мы все еще спим.