Бельские просторы
|
«В душе еще столько нежности,
чувства...»
Если бы вы жили в начале двадцатого века и пришла вам в голову фантазия
из мутно-серого Петербурга съездить в Нескучное, то путешествие ваше было бы
необременительным. Сперва по железной дороге, в удобном вагоне до Москвы, от
Москвы опять-таки по железке до Белгорода. Городишко этот так себе,
неказистый, без восторгов. От него до Нескучного сорок пять верст пути в
коляске или в тарантасе. Лошади бегут мерно, купая копыта в мягкой пыли. По
сторонам ветряные мельницы, сочные зеленые купы деревьев, сахарно-белые
мазанки...
Нескучное близко, да вот оно: уютный вековечный парк... Белая церковь о двух
зеленых головах; кузня, пожилая, но с достоинством; еще подальше — сараи и
амбары, конский завод и скотный двор, а впереди белый господский дом:
нелепый, разноэтажный, очаровательный. Имение Лансере.
Ничего этого сейчас нет. Все порушено и пограблено в 1918 году.
* * *
Петербург. 1910 год. На выставке Союза русских художников — сенсация.
Картина «За туалетом» — автопортрет почти никому не известной молодой
художницы Зинаиды Евгеньевны Серебряковой. С удивлением рассматривает это
полотно признанный глава «Мира искусства» Александр Николаевич Бенуа.
«Автопортрет Серебряковой несомненно самая приятная, самая радостная вещь...
Здесь полная непосредственность и простота: истинный художественный
темперамент, что-то звонкое, молодое, смеющееся, солнечное и ясное, что-то
абсолютно художественное...»
Блестящий театральный художник, живописец, художественный критик и историк
искусства, Александр Бенуа приходился молодой художнице родным дядей.
Однако, если и есть в его оценках что-то от «родственных пристрастий», то
разве что удивление перед тем, чего прежде дядя Шура в своей замкнутой и
тихой племяннице не замечал. «Тема самая простая, и даже как-то нет темы.
Жила молодая женщина в глубокой деревенской глуши, в убогой хуторской
обстановке, и не было ей другой радости, другого эстетического наслаждения в
зимние дни, отрывавшие ее от всего мира, как видеть свое молодое веселое
лицо в зеркале, как видеть игру своих обнаженных рук с гребнем и с гривой
волос...»
Когда, овдовев, старшая сестра привезла из Нескучного, имения мужа, в
родительский дом в Петербург шестерых детей, в том числе и двухлетнюю
Зиночку, Шуре Бенуа было 16 лет. Так что племянницу знал он с ее
младенчества. Однако росла она, по его словам, вдали от его кабинета, хотя с
ее старшими братьями, более близкими ему по возрасту, он дружил. Росла Зина
болезненным и нелюдимым ребенком, вся в своего отца, знаменитого скульптора
Евгения Лансере, в 39 лет сгоревшего от чахотки. Ее старшие братья и сестры
все сплошь были веселые, милые, жизнерадостные, все в мать — «розовую Катю»,
так звали Екатерину Николаевну Лансере, в девичестве Бенуа, в родительском
доме.
«Мне особенно мило в этом портрете то именно, что в нем нет никакого
“демонизма”, ставшего за последнее время прямо уличной пошлостью. Даже
известная чувственность, заключенная в этом изображении, самого невинного,
непосредственного свойства. Есть что-то ребяческое в этом боковом взгляде
“лесной нимфы”, что-то игривое, веселое... И как самое лицо, так и все в
этой картине, юно и свежо... Здесь нет и следа какой-либо модернистской
утонченности. Но простая и даже пошлая жизненная обстановка в освещении
молодости становится прелестной и радостной. Этот набор дешевых и дрянных
вещей на первом плане превращается в какой-то фантастический цветник, в
какие-то искрящиеся букеты волшебных драгоценностей».
По совету угрюмого, настойчивого Валентина Серова «За туалетом» и еще две
картины были немедленно приобретены в Третьяковскую галерею.
На небосклоне российского искусства зажглась новая, тихим светом мерцающая
звезда.
* * *
Родилась Зиночка Лансере во вьюжный день 28 ноября 1884 года в Нескучном, в
белом господском доме. Отца своего, Евгения Александровича, не помнила.
Многие-многие годы спустя читала о нем в воспоминаниях дяди Шуры:
«...когда я вызываю в памяти образ Жени Лансере, то я неизменно вижу его в
зале дома в Нескучном, сидящим в глубоком кресле у самого окна и занятого
отделкой очередной статуэтки. У него, еще совсем молодого человека, на носу
очки, да и весь он, исхудалый и согбенный, с совершенно прозрачными
пальцами, казался глубоким стариком. Работал он часами без перерыва, не
выпуская из рук очередной фигурки лошади или человека. Изредка его кашель
приобретал раздирающий характер, и тогда Женя прерывал работу и прогуливался
несколько минут по комнате, борясь изо всех сил с новыми приступами. И не
странно ли, что тот же человек даже в своем последнем году жизни чувствовал
себя днями настолько хорошо, что ходил купаться в студеной речке,
протекавшей неподалеку от их имения, и мог совершать далекие объезды верхом
своих поместий. Приказав подвести к крыльцу свою любимую кобылу Кабарду, он
по-прежнему ловко вскакивал на нее и выезжал за ворота с видом лихого
черкеса».
Наездником Евгений Александрович был великолепным. Любовь к лошадям
оборачивалась изумительными скульптурными композициями этих животных. В
истории российского искусства Евгений Лансере остался одним из лучших
скульпторов-анималистов.
От отца — талант и трудолюбие. Но только ли от него. Дед Зины по матери,
Николай Леонтьевич Бенуа, академик, председатель Петербургского общества
архитекторов, один из создателей знаменитого храма Христа Спасителя в
Москве, ее прадедушка Альберт Кавос построил Мариинский театр в Петербурге и
Большой в Москве. Дядья — сыновья Николая Леонтьевича, тоже все чрезвычайно
талантливы: Леонтий Николаевич — замечательный архитектор, Альберт
Николаевич — известный художник-акварелист, знаменитейший Александр
Николаевич — великолепный художник и театральный декоратор, да и сестра их,
Екатерина Николаевна, Зинина мама, в молодости посещала Академию художеств,
и ее акварели были чудо как хороши.
Вот в такой семье довелось Зине Лансере родиться...
Квартира Бенуа на Никольской. Полутемная зашторенная зала. Таинственно
мерцают зеркала, смугло светятся бронзовые часы на подзеркалье, рыжеют
канделябры с пухлыми амурами. В углу с достоинством расположился рояль,
старый трудяга Гентш, на котором дядя Шура в часы досуга разучивает «Полет
валькирий» Вагнера.
В притолоке двери между залой и дедушкиным кабинетом ввинчены крючки, на них
навешиваются детские качели. Если на них сесть и с визгом взлететь, то в
глубине кабинета можно увидеть обстоятельный, вольготно раскинувшийся стол,
а за столом дедушку; он что-то пишет, ни капельки не раздражаясь
производимым внуками шумом.
Творческая атмосфера дома Бенуа, артистизм быта и бытия, позднее, мягкой
утонченностью перельется в картины молодой художницы.
Рисовать Зина начала очень рано, впрочем, как и все в семье Бенуа — Лансере:
«Дети у нас рождаются с карандашом в руке», — говаривал дядя Шура.
Маленькая, худенькая девочка, этакий заморыш с больными глазами и слабыми
легкими, а работает истово, как взрослая, особенно летом, когда приезжает в
милое Нескучное.
«Дорогая мамуля,
Как здесь чудно, как хорошо. Вчера мы сорвали первую зацветшую ветку вишни и
черемухи, а скоро весь сад будет белый и душистый, все луга усеяны цветами.
По вечерам мы ходим в конец сада слушать соловьев...»
Нескучное — ее земля обетованная. Оно подсказало темы лучших картин,
напитало солнцем ее палитру, Нескучное подарило любовь, огромную, чудесную,
единственную на всю жизнь...
С Борей Серебряковым были они двоюродными. Жил Боря на другом берегу реки
Муромки на «хуторе», в имении его матери, тоже Зинаиды, тоже Серебряковой,
которая была родной сестрой Евгения Лансере. Так что, знали они друг друга с
детства, взрослели вместе. В юности нелюдимая тихая Зиночка обернулась
очаровательной барышней, хрупкой, невыразимо изящной, с чудесным цветом
лица, пышной косой и темными лучистыми глазами. Борис влюбился в нее
смертельно. Она ответила взаимностью. Несколько лет они хранили свои чувства
в великой тайне, которая для окружающих, так уж водится, секрета не
составляла.
«Боря Серебряков (жених Зики, но секрет — никому) уехал отбывать
практические занятия в Манжурию. Ты можешь себе представить, как мы за него
боимся», — пишет мама Екатерина Николаевна жене дяди Шуры Анне Карловне
Бенуа.
Они обвенчались в 1905 году, 9-го сентября в церкви в Нескучном, дав добрым
пастырям взятку в триста рублей, дабы избежать заморочек и разрешительных
циркуляров — ведь были двоюродными... И, забегая вперед, скажу: были они
невероятно, ошеломительно счастливы всю свою совместную супружескую жизнь.
Хотя совместной ее можно назвать с большой натяжкой: Борис — инженер путей
сообщения по полгода пропадал в командировках, прокладывая новые железные
дороги. А Зина вынашивала и рожала детей, сходила с ума от беспокойства за
мужа и писала картины. Тот знаменитый автопортрет был ею написан в пору
такого вот ожидания.
«Мой муж Борис Анатольевич, — вспоминала в преклонные годы Зинаида
Евгеньевна, — был в командировке для исследования северной области Сибири, в
тайге... Я решила дождаться его возвращения, чтобы вместе вернуться в
Петербург. Зима этого года наступила ранняя, все было занесено снегом — наш
сад, поля вокруг — всюду сугробы, выйти нельзя, но в доме на хуторе тепло и
уютно. Я начала рисовать себя в зеркале и забавлялась изобразить всякую
мелочь “на туалете”... В начале декабря мой брат Евгений Евгеньевич написал
мне, что выставка “Мира искусства” откроется в начале 1910 года, и надо,
чтобы я выставила что-нибудь. Вот я и послала мой “автопортрет”...».
Детей у них было четверо, два мальчика и две девочки — все красивые, все
талантливые. Женя родился в 1906-м, Саша — в 1907-м, Тата — в 1911-м, Катя,
или по -семейному Кот, — в 1913-м. Трое старших позировали маме для одной из
ее самых пленительных картин «За обедом». Помните? Просто накрытый стол. За
ним трое детей, один уткнулся мордашкой в стакан с компотом, двое других —
мальчик и изумительно хорошенькая девочка — смотрят прямо на зрителя со
спокойным любопытством счастливых детей, любимых всеми домашними.
* * *
Тысяча девятьсот десятый год в среде художников «Мира искусства» — это
элегантность, безупречность. Вместо угрюмоватой серой балахонности вдруг,
как грибы после дождя, выросли намеренно модные безукоризненные джентльмены.
Вызывающе элегантен был Михаил Врубель, он тщательно продумывал домашние
платья жене, блестящей оперной певице Забеле-Врубель, и роскошно
фантазировал на темы ее театральных платьев.
Добужинский имел честь предстать в безукоризненно сшитом черном мистическом
сюртуке.
Константин Сомов носил чрезвычайно щеголеватые галстуки. И с беспредельной
затейливостью хаживал дивный мастер русских сказок Иван Яковлевич Билибин в
своем ярко-синем костюме.
Ну а Зина Серебрякова, что она? Она в простой темной или черной юбке, в
простой белой блузке, с челкой и с бантиком — и это все? Все.
Техника у «мирискуссников» была дьявольски-изощренной, и тут она уступала
им; и в конечном счете многие были мастеровитее ее, да и опытнее.
Но был ли среди них хоть кто-нибудь пленительнее ее?
Разве что Кустодиев, этот простодушный хитрец, этот немощный титан был под
стать ей.
Обезноженный, искореженный мучительной болезнью он воспевал радость бытия. И
чем круче, чем безнадежней с ним было, тем ослепительно-ярче завихривался
голубой искрящийся снег на его полотнах, тем ласковее котяра примасливался к
дородной красавице-купчихе.
Шедевры Серебряковой — это спокойствие после усталого дня: хлеб наш насущный
даждь нам днесь. «Беление холста» — словно замедленная съемка, когда все
бывает невыразимо прекрасно, и каждая женщина ступает только в ею
уготованный след.
Виртуозы, технари, мастера «Мира искусства» выискивали для своих сюжетов
нечто фантастическое, великолепное, театральное. А Зинаида Евгеньевна
счастливой пригоршней черпала самую незатейливую жизнь. И чем она была
незатейливей, тем более чистыми и яркими выходили ее героини и герои.
Счастье, обыкновенное, человеческое, было ее творческим камертоном.
Мамиными и Бориными заботами Зина не знала нужды. Но зато она и
«отрабатывала». Вот малая частица того, что она создала в 10-е годы:
«КУПАЛЬЩИЦА», 1913 год. Портрет старшей сестры Кати, кстати, удивительно
похожей на нее. Огромные прозрачные глаза, довольно тонкая гибкая фигура с
пышной крепкой грудью, сильными бедрами. И яркая зелень. И порыв ветра. И
бархатная кожа, оттененная холодящей белизной простыни.
«БАНЯ», 1913 год. Крестьянки моются в бане. Гимн любимым ею «московкам» —
русским женщинам Малороссии. Сильные скульптурные тела, мягкие певучие
линии. Шедевр.
«КРЕСТЬЯНЕ», 1914 год. Полдень. Поле. Он режет хлеб, она наливает молоко. На
ней онучи и лапти — как в жизни, у нее прекрасное и чистое лицо — как в
мечте. У него сильные, жилистые руки, как в жизни. Он режет уж слишком
большой великаний хлеб, как в сказке.
Так вот, тайное тайных ее обаяния: она наблюдала жизнь, затем пропускала
через себя, колдовски опускала в живую воду своего таланта и высветленную,
очищенную, ясную, спокойную выносила на свет. Всю ту свежесть, все то
неприкрытое счастье, когда и самая дрянная вещь становится драгоценной и
изумительной.
В начале 1917 года тридцатитрехлетнюю Зинаиду Евгеньевну Серебрякову на
заседании членов Академии художеств представляют к званию академика
живописи.
* * *
В стране революция. Как предвестие страшного в июне 1917 погибла Поля
Молчанова, одна из любимых натурщиц, крестьянка из Нескучного.
Зинаида Евгеньевна с невыразимой печалью: «Не могу забыть эту ужасную ночь,
синее лицо, как я молила Бога, чтобы она вздохнула... На следующий день ее
похоронили на старом кладбище, несли гроб через наш сад, впереди девушки
несли крышку гроба, накрытую ярко-красным платком с цветами...».
Итак, в стране революция. В Нескучном Зинаида Евгеньевна работает над
«Белением холста». По имениям идут грабежи и разбои. Но не это самое
страшное — нет известий от уехавшего в командировку Бориса. «Ни строчки от
Бори, это так страшно, что я совсем с ума схожу. Главное, это то, что я не
знаю, ехать ли мне самой в Оренбург, там ли еще Боря. Ехать, конечно,
страшно. Но если не получу ответа на две телеграммы, то поеду», — пишет она
старшему брату Николаю.
Из Оренбурга муж вернулся, перевез семью из Нескучного в Харьков, поселил их
наспех и опять уехал в поисках работы.
Помните белый господский дом имения Лансере? Сейчас в Харькове: кровати, два
стола, стулья, печка-буржуйка. И все.
От Бориса нет известий больше года. Но жить надо, ведь четверо детей. За
копейки Зинаида Евгеньевна рисует для местного археологического музея
красочные таблицы.
Они живут впроголодь, с наслаждением пьют морковный чай. Екатерина
Николаевна спокойно и мудро разучивает с детьми «У лукоморья дуб зеленый», и
внуки дарят ей рисунки с ученым котом и с рыжей золотой цепью. Ежемесячная
зарплата Зинаиды Евгеньевны — 5400 рублей. Фунт масла стоил столько же.
Наступала нищета.
И вдруг известие: Борис в Москве, Борис изводится без семьи. Оставив детей
на бабушку, Зинаида Евгеньевна тотчас уехала к мужу. Целый месяц они были
вместе. И это был самый счастливый праздник в их жизни, всего-то месяц.
Борис выхлопотал себе отпуск, три дня, да и те ушли на дорогу. Он никак не
хотел расставаться с детьми. Но уехал, что же делать. А от Белгорода плюнул
на все, и вернулся в воинском эшелоне. Тут-то и подстерег его брюшной тиф.
Ровно на 12-й день он заболевает, но беседует, шутит. Агония продолжалась
пять минут, паралич сердца... «Зинок мало плакала, но не отходила от Боречки»,
— пишет родным Екатерина Николаевна.
Вот тогда и кончилось счастье: свет погас. Она стала вдовой в 36 лет, как и
ее мать. Обе, похоронив мужей, оставались верными им до гроба. Удивительное
совпадение: и Борис Серебряков, и Евгений Лансере прожили по 39 лет.
«Для меня всегда казалось, что быть любимой и быть влюбленной — это счастье,
и я была всегда как в чаду, не замечая жизни вокруг, и была счастлива, хотя
и тогда знала и печаль, и слезы... Ах, так горько, так грустно сознавать,
что жизнь уже позади, что время бежит и ничего больше, кроме одиночества,
старости и тоски впереди нет, а в душе еще столько нежности, чувства...».
Для Зинаиды Евгеньевны счастье было фундаментом: этого нет — ничего нет. Ну,
ремесло, мастерство есть, но как этого ничтожно мало. Всего считанные разы
она пробьется к прежнему совершенству, да и то «по памяти», а так — обломки,
пепелище, крушение. Это не значит, что она рассталась с карандашом и кистью.
Она надрывалась на работе всю свою оставшуюся долгую жизнь. Но работа шла
как-то машинально.
По свидетельству очевидцев, она выглядела гораздо моложе своих лет. Ее
духовность была ее опорой.
А теперь прочь из Харькова, прочь. Общими усилиями всех родственников, они
отбывают на север. В Петрограде Зинаида Евгеньевна поступает на службу в
мастерскую наглядных пособий. Но на скудное жалование содержать семью
невозможно. Она подрабатывает заказами. Заказы все жалкие, случайные. Хотя
рисует Зинаида Евгеньевна в ту пору очень много, своих детей, друзей,
родственников, юных балерин из Мариинки. Кроме безденежья мучает страх:
арестован по делу профессора Таганцева дядя — архитектор Леонтий Николаевич
Бенуа. Шестидесятипятилетний старик шесть мучительных месяцев проводит в
тюрьме. Взятый по этому же делу поэт Николай Гумилев, первый муж Ахматовой,
расстрелян.
Идет 1924 год. Зинаида Евгеньевна с ужасом убеждается, что в новой Советской
России не может прокормить свою многочисленную семью. Что делать? Выход
один. Попытаться уехать во Францию, где обосновался уже дядя Шура Бенуа,
заработать побольше денег для безбедного существования семьи.
В России она оставляет 74-летнюю мать, сына Женю 18 лет, сына Сашу 17 лет,
дочь Тату, 12 лет, дочь Катю, 11 лет.
«Мама считала, что уезжает на время, — вспоминала потом Тата, — но отчаяние
мое было безгранично, я будто чувствовала, что надолго, на десятилетия
расстаюсь с матерью...».
Верно: Зинаида Евгеньевна и Татьяна Борисовна встретятся через тридцать
шесть лет.
c c c
Она работала как каторжная, выцарапывая деньги для детей. Ее душевное
состояние сфокусировано в одной из фраз ее письма детям: «вечером
убийственно тоскую». А зарабатывать деньги живописью все труднее и труднее.
Европа упивалась новыми формами. Пришедший не откуда-нибудь, а из России
авангард из нелепости превратился в экстравагантность, из экстравагантности
в прихоть очень богатых людей. Смени Зинаида Евгеньевна манеру, начни писать
«модно» и, вероятно, получила бы она богатых заказчиков, но при ее
преклонении перед натурой, перед красотой человеческого тела — это было
немыслимо.
Одна единственная радость: с помощью дяди Шуры, вырвала, выцарапала к себе
двоих детей Шуру и Катю, отныне и навсегда они вместе.
В ней не было ни капли русской крови: французской больше всего, итальянская,
немного немецкой, чуть испанской. Удивительное дело: здесь во Франции она
чувствовала себя до конца, дотла русской художницей, держалась замкнуто, не
подружилась ни с одним французом-художником.
Она не умела «делать деньги». Раздаривала картины, в обмен на обещание
устроить выставку отдавала даром портреты, нечистоплотные люди обманывали ее
как хотели.
И вдруг — везение. Бельгийский барон Броуэр сделал заказ на роспись дома, а
потом ссудил деньгами на поездку в Марокко.
«Дорога от Касабланки до Марракеша совершенно гладкая и напоминала мне даже
нашу губернию, но, подъезжая к Марракешу, вдруг начинается Африка — красная
земля и пальмы, а вдали снежная цепь Атласа, но очень далеко, так что всегда
закрыта облаками. Марракеш же весь розовый и совершенно ровный, без гор и
холмов. Очень хотелось бы пожить здесь подольше... не нагляжусь на всю эту
удивительную картину жизни...».
В Марокко она пробыла шесть недель, отдохнула сердцем, набралась сил, чтобы
вновь и с еще большим упорством бороться за жизнь. В Марракеше сделано 60
работ, выставлено 33 (из-за тесноты помещения), дядя Шура сказал, что
выставка изумительная, и в первый же день она продала работ на 10 тысяч
франков. Удача!
Беда пришла в тридцать третьем году.
«Твое письмо о Бабулиной болезни ужасно встревожило нас. Надеюсь, что ты,
Таточка, не оставляешь Драгоценную одну и сделаешь перерыв в своем учении —
поухаживай, молю тебя, за нашей дорогой Бабулей!..».
Письмо написано 6 марта, Екатерина Николаевна скончалась 3 марта.
Большую часть своей жизни до отъезда из России Зинаида Евгеньевна провела
рядом с матерью. Екатерина Николаевна была ее другом, ее ангелом-хранителем.
В детстве выцарапывала дочь из многочисленных болезней, в отрочестве
напитывала ее душу культурой Франции и Италии, в зрелые годы дочери, как
могла, оберегала ее талант, мытарствовала вместе с нею в годы гражданской
войны и, напоследок, благословила в Париж, взвалив на себя, старуху,
непомерный груз ответственности за четверых внуков.
Необычайно резко и горько — Александр Николаевич Бенуа: «Напрасно Зина
предпринимала из Парижа всякие меры, чтобы вывести сюда свою мать и двух
оставшихся с нею детей. Советская власть, по совершенно необъяснимым
причинам, отказывала ей в этом. Спрашивается, какие соображения, какие
опасения могли ее заставить насильно держать безобидную, никогда ни в чем
политическом не участвовавшую восьмидесятилетнюю старуху? Смерть, наконец,
избавила бедную Катеньку от дальнейшего мучительства, и надо думать, что,
освободившись от рая, уготовленного русским людям фанатиками-утопистами, она
теперь отдыхает в подлинном раю, который она вполне заслужила».
Как они жили? Шура уходит в 6.30 утра и возвращается в восемь вечера, он
работает над кинематографическими декорациями. Катюша — вся в деда — лепит
маленькие восковые фигурки и виртуозно раскрашивает их. Зинаида Евгеньевна
пишет и пишет бесконечные заказные портреты. А потом — стирка, затем рынок,
уборка. Что еще? Удовольствия? Не по карману. В кино бывают раз в два
месяца, в театрах того реже. Но на выставках — обязательно. Без выставок
нельзя: Зинаида Евгеньевна плотью своей художник.
Собственных выставок она не устраивает много лет: очень дорого. Жизнь ее
трудна и достойна. Еще до начала второй мировой войны, она пишет
изумительную «Спящую натурщицу», словно перепутались годы и она в
божественной славе творит что-то чудное, «серебряковское», в самой роскоши,
в самой пленительности...
После войны из России во Францию собирается 48-летняя Татьяна Борисовна
Серебрякова. Невероятная встреча, будто блаженный сон. «Мама никогда не
любила сниматься, и я не представляла себе, как она теперь выглядит, и была
обрадована, увидев, что она до странности мало изменилась. Та же челка, тот
же черный бантик сзади, и кофта с юбкой, и синий халат, и руки, от которых
шел какой-то знакомый с детства запах масляных красок».
Тата приехала с поручением: организовать выставку Зинаиды Евгеньевны в
Москве. Выставка, как это у нас водится, готовилась пять лет.
Зинаида Евгеньевна сама набивает подрамники и осторожно прикладывает к ним
картины. Достает пастели, пролежавшие в папках никому не нужными 32 года, —
и все-таки не верит происходящему. Уже отосланы ящики с картинами в Россию,
уже готова и афиша к выставке, ее сделал внук, Иван Николаев, сын Татьяны
Борисовны — она все еще не верит и на всякий случай извиняется: «Я очень
боюсь, что не оправдаю ожидающих чего-нибудь большого от “художницы
Серебряковой”, ничего интересного из Франции не приславшей. Ну, что ж
поделать!».
Через год, после того как Зинаиде Евгеньевне исполнилось 80 лет, в Москве
открылась ее персональная выставка. День, второй — тихо, глухо. А потом
такой грандиозный обвал, такое сплошное восклицание, такие толпы у входа на
выставку, такие восторженные отклики в прессе, что даже такой робкий,
самокритичный человек, как Зинаида Евгеньевна, мог быть уверен в полном,
безусловном успехе. Десятилетиями забытая, она стала знаменитой.
Государственный Русский музей приобрел 21 ее произведение. У нее отхлынуло
от души — картины вернулись на родину.
Ее последние годы окружены ясным светом добра, далекой славы и бедности.
Умерла Зинаида Евгеньевна Серебрякова 19 сентября 1967 года.
Неделю спустя Александр Серебряков написал из Парижа брату Евгению:
«Сегодня идет уже 5-й день, что мы похоронили нашу дорогую, любимую
мамулю...
Мы получили телеграммы из Русского музея, от Академии художеств, от Союза
художников из Москвы, от Третьяковской галереи... Мы были глубоко и сердечно
тронуты всеми полученными отзывами, и это была для нас большая поддержка.
...Собралось на службу около 50 человек друзей и наших близких
родственников. На проводах же, на кладбище, нас было совсем мало, человек
10–15. Погода в этот грустный день была ужасающая — лил проливной дождь и
был густой желтый туман — темно, как бывает только в ноябрьские дни. На
следующий день, в пятницу, проглянуло солнце...».
Написать
отзыв в гостевую книгу Не забудьте
указывать автора и название обсуждаемого материала! |
