II Романовские чтения

2009 г.

РУССКОЕ ПОЛЕ

XPOHOC

ВВЕДЕНИЕ В ПРОЕКТ

ФОРУМ ХРОНОСА

НОВОСТИ ХРОНОСА

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ

ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ

СТРАНЫ И ГОСУДАРСТВА

ЭТНОНИМЫ

РЕЛИГИИ МИРА

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

МЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯ

КАРТА САЙТА

АВТОРЫ ХРОНОСА

Родственные проекты:

РУМЯНЦЕВСКИЙ МУЗЕЙ

ДОКУМЕНТЫ XX ВЕКА

ИСТОРИЧЕСКАЯ ГЕОГРАФИЯ

ПРАВИТЕЛИ МИРА

ВОЙНА 1812 ГОДА

ПЕРВАЯ МИРОВАЯ

СЛАВЯНСТВО

ЭТНОЦИКЛОПЕДИЯ

АПСУАРА

РУССКОЕ ПОЛЕ

II Романовские чтения

И.А. Едошина

Костромской государственный университет им. Н.А.Некрасова

Образ России сквозь призму русской классической литературы в последней работе В.В. Розанова

Все, что написано Розановым в Сергиевом Посаде в течение 1917 – 1918 годов, отмечено нескрываемой болевой экспрессией. Частная, обустроенная жизнь известного писателя и журналиста разваливалась на его глазах, странным образом совпадая с грандиозной и одновременно катастрофической ломкой государственного устройства России. Вместе со «слинявшей» в два-три дня Русью, как горестно заметил Розанов в «Апокалипсисе нашего времени», погибали уже не идеи, а люди[i]. Острое осознание этого неожиданного совпадения частной и государственной жизни отразилось в эмоционально окрашенной лексике его последних работ.

Пытаясь спасти своих близких, Розанов (весьма прозорливо) еще в конце августа 1917 г. бежит из Петрограда в Сергиев Посад под спасительную сень преподобного Сергия. Бежит сюда, конечно, не случайно. Лавра исторически воспринималась, как заметил отец Павел Флоренский, жизненным единством всех (читай: разных) сторон Русской жизни[ii]. Лавра виделась средоточием «все-народного» творчества, которое сгущается около Лавры и возжигается культурною ее насыщенностью[iii]. Этим ожиданиям не суждено сбыться, хотя веры самого Флоренского не поколебало. Иное дело – Розанов, который вновь, как в далеком костромском детстве, вынужден был вместе семейством вести полуголодный нищенский образ жизни. Потому летом 1918 г. Розанов часто ездил в Москву, посещал знакомых, чтобы побеседовать и, главным образом, поесть.

С осени время отсчитывалось только утратами. В сентябре, пытаясь сохранить свои рукописи, он передал в музей на хранение «листву» 1913 – 1918 гг.[iv] В октябре вдали от семьи умер единственный сын Василий, которому было всего восемнадцать лет. По воспоминаниям современников, от Розанова «остались одни глаза». Позднее, пытаясь хоть как-то прокормить семью, он истратил все деньги на приобретение кубиков «Магги», оказавшихся несъедобной подделкой. В начале ноября пропали три самые любимые золотые греческие монеты, которые то ли он сам потерял, то их украли, когда Розанов заснул в электричке. Последнее, что оставалось несмотря на запреты врачей, ‑ баня и папиросы, даже если приходилось подбирать чужие окурки на улице[v].

Таков контекст[vi] написания Розановым последней статьи «С вершины тысячелетней пирамиды (Размышления о ходе русской литературы)»[vii]. Уже в названии статьи объединяются две заветные темы в творчестве писателя: Египет и Россия[viii]. Он их то соединял (Волга – «Русский Нил»[ix]), то противопоставлял, удивляясь появлению древних сфинксов на берегах Невы:

… скромные сфинксы не опровергают, не спорят. Они только смотрят с улыбкою на пустые петербургские улицы, где

Их моют дожди, засыпает их пыль,

И мимо каменных изваяний их шмыгают чиновники с портфелями, делающие «европейский прогресс»[x].

Условный «египетский» контекст обычно определенным образом корректировал реалии российской жизни в целом и ее отдельные события.

Древность, тем более египетская, никогда не казалась Розанову далеким прошедшим, поскольку в телесности предметного мира видела главное ‑ божественное присутствие[xi]. Собственно, именно древность и открыла Розанову значимость всего «осязательного и обонятельного», вывела к полу не в качестве проблемы для размышлений, а полу как подлинному и единственному основанию бытия. Отсюда (в том числе) – его резкая критика христианства.

В статье Розанов пытается постичь смысл происходящих в России событий, сопрягая их с ее тысячелетней историей, с одной стороны, а с другой – имплицитно поверяя эти события глубокой древностью, воплощенной в лексеме «пирамида». В результате писатель строит свою «пирамиду» русской истории, странным, на первый взгляд, образом сфокусированную в тех особенностях, что отличают развитие русской литературы.

К творению «пирамиды» Розанова подвигают события 1917 – 1918 гг., свидетелем которых он стал и в течение которых на его глазах «рухнуло Русское царство» (659)[xii].

По Розанову, если не понять, что «кончилось» в России, у страны может и не быть будущего, как уже не стало его у «бывших». Сегодня понимаешь, что писатель был глубоко прав. Но в те страшные годы одним было не до раздумий, другие радовались переменам, третьи умирали и воевали. Один Розанов (напомню, речь идет об осени 1918 г.), подобно Иоанну на острове Патмос, писал последние слова в последние дни русской истории. Так розановская историософия обретала свой окончательный облик.

Начало русской истории, по Розанову, было безоблачным, безбурным и бесшумным. Жизнь после призвания варягов устроилась по «наряду» ‑ упорядоченно и правильно. Этой жизни вторили «разговорные начала» Руси, по природе ей свойственные. Так, литература и общественно-государственное устройство Руси развивались в гармоническом единении. Принятие христианства не нарушило этого единства, а лишь еще раз предъявило миру его подлинные основания:

После «начала Руси», которое было и вышло из Новгорода, при Владимире «Красном Солнышке» произошло в Стольном городе Киеве ‑ крещение Руси… И в мотивах одного факта, Новгородского, и другого факта, Киевского – лежит опять один и тот же мотив: красота, зрелище, вид: «Стоя на богослужении в Святой Софии Цареградской – мы не знали, находимся ли на небе, или на земле» (661).

В результате «литература вся стала церковною»: жития, патерики, поучения – ее основными жанрами (661). Действительно, именно церковная литература приобщала к чтению, занимая все мысли человека, определяя его поступки.

Все изменилось с переносом столицы сначала в Москву, потом в Петербург. Это перенесение центров исторической жизни, по Розанову, выявило «отсутствие большой крепости к земле… Славяне не жили родовою жизнью… они не так глубоко врастали в землю, гнездились в земле» (662). Потому «в русской истории содержится интерес, но не содержится значительности, по крайней мере столь исключительный, как в евреях, эллинизме и романизме… как в германизме» (662 ‑ 663). Ярким примером отсутствия «крепости к земле» в XV, XVI, XVII вв. на юге России стало казачество, некоторое «побродяжничество Руси». И вновь можно только поразиться розановскому прозрению, если вспомнить, например, роль казаков в эпоху Смуты, этого переломного времени в русской истории.

Только утвердившись в качестве столицы, Москва смогла начать «выращивать» новую власть и нашла для нее единственно приемлемую форму ‑

царскую власть, которая отстояла Русь от края и до края, и от корня которой Русь вся питалась, тоже от края до края. Царская власть есть духовное и личное осмысление всей Руси, и, ничего здесь не деля, а, только целебно соединяя и совмещая, мы бы повторили народное и благодатное народное слово: «как на Небе – Един Бог, так и на Земле – Един Царь» (663).

Так, обрел окончательные формы «самостоятельный, большой русский мир. Начало цивилизации, самобытности, оригинальности» (663).

Этот мир изнутри подтачивало неумение или нежелание правителей (яркий пример – Иоанн IV) укрепляться не только лично, но и крепить сословную жизнь.

«…“Царь был”, но он ‑ “не одел себя порфирою”, а “порфира царская” ‑ это “люди царственные”. Когда мы в последующее время увидим яростные порывы интеллигенции взять себе “всю власть”, мы увидим, как “царская власть”, в сущности, и погибла от того, что вовремя и благоразумно не сумела окружить себя защитным лесом. Интеллигенция, в муке на дворянство, в злобе “почему оно – не дворянин”, рвала последние клоки его, вырывала “свиным рылом” последние корни того дуба, который начала шатать царская власть. А когда, в одиночку и в борьбе, встретился “интеллигент и царь”, то интеллигент сбросил царя с перил моста, как более молодой, как более сильный, как менее стеснявшийся в средствах борьбы, как более злодей и разбойник вообще – как менее воспитанный человек и более преступный тип. Но все это настало потом и к нашим временам. Все это открылось к “вершине пирамиды”, которая “разрушилась”» (664).

Следует заметить, что «вершина», по Розанову, «врастает в землю» (662). Речь не идет о перевернутой пирамиде, скорее, писателем создается оригинальный образ укорененной жизни, имеющей богатую разветвленную родовую систему питания всего и вся. Эта пирамида имеет две вершины: видимую и невидимую. Первая проявляется в государственном процветании (Розанов называет его «мистическо-жизненным» основанием), вторая ‑ «в странно-мистическом, космогоническом смысле» бытия нации (662). Вот этой, второй, традиционной, испытанной в историях других государств, «вершины» была лишена русская история: «Москва была похожа только на себя» (665). И поскольку все крепилось органикой становления и развития государственного устройства на основах национальной ментальности, Русь «зачаровала весь мир» (665).

Так было до петровских реформ, а в результате этих реформ «поскакал молодой конь в безбрежность, в незнаемое…» (666) В эти преобразования включилась «новая литература, совершенно новая». Историософия странным образом переплетается с литературософией. И вновь прав мыслитель. После того, как никоновские реформы раскололи русский мир на ревнителей новой и старой веры, привычное чтение житий, поучений, патериков начали теснить книги иного – светского – содержания.

В результате, по Розанову, литературе удалось заполнить «пустующие» сословные страты делением общества на «старое и молодое», из истории литературы, действительно, известное противостояние отцов и детей.

«История русской литературы» берется Розановым в кавычки и обозначается «всемирным явлением» (666). Причина заключена в поразившем писателя (доселе небывалом) вмешательстве литературы в реальную жизнь:

Еще никогда не бывало случая, «судьбы», «рока», чтобы «литература сломила наконец царство», «разнесла жизнь народа по косточкам», «по лепесткам», чтобы она «разорвала труд народный», переделала «делание» в «неделание» ‑ завертела, закружила все и переделала всю жизнь… в сюжет одной из повестей гениального своего писателя: «Записки сумасшедшего» (666).

Так русская история преобразовывается в литературный сюжет из «записок сумасшедшего», развивается и живет в пределах этого сюжета, становясь в результате «смертью своего отечества» (666).

Задаваясь вопросом, как подобное могло произойти, Розанов рисует два образа, которые на протяжении, минимум, двух веков противостояли друг другу. Один – образ литераторов. Они были готовы отдать жизни во имя служения родине, народу, «но не с забвением и универсальных задач человечества, и вообще всего гуманного, просветительного, школьного», целый век служили «литературе и жизни». Вся же их деятельность привела к тому, что все «провалилось, погибло» (667). Другой образ – самоё государство, усиленно наблюдающее за литераторами и литературой с тем же результатом.

Но эти характеристики не дают ответа на поставленный вопрос, а лишь придают вопросу более явственный облик. И ответ на этот вопрос Розанов ищет, видя перед собой «пирамиду уже с вершины тысячелетия»: суд русской интеллигенции состоялся, царство повержено. А в результате только скандальный шепот германской полиции:

«сколько же вам следует миллионов, бильонов талеров уплатить за продажу своего отечества, за уступку провинций ваших, за развал вообще всей России: раскалывание которой, щели которой мы давно видели, и на них рассчитали победу военную и политическую, после того, как давно, уже с Петра Великого и Екатерины Великой, с Александра I Николая I, культурно, идейно, научно, университетски, школьно, административно, законодательно, судебно, медицински, аптекарски, фабрично, заводски, торгово, по отделу страхования и банков постепенно овладели и давно и крепко всем овладели в России»? – «Деньга счет любит» и «даром мы ничего не берем, хотя бы вы и отдавали в рабство нам свое отечество совершенно задаром»… (670)

По Розанову, Россию предали сначала литераторы (Грановский, Белинский, Станкевич, Некрасов, Щедрин, Бакунин, Кропоткин, Горький, Л. Андреев, Тургенев, Толстой, Островский и др.), потом (вслед за ними) – царь. Собственно, в предательстве и разрешилось противостояние власти и литературы. Верными России оказалась горсточка праведников-славянофилов: Катков, Леонтьев, Гиляров-Платонов, Данилевский, Страхов, Аксаковы, Хомяков, Киреевские, Флоренский, Эрн, Булгаков, Рцы-Романов, Гильфердинг, Востоков. «Но они все были бессильны. Они звонили в колокольчики, когда в стране шумел набат. Никто их не услышал, никто на них не обратил внимания. Когда уже все крушилось, пирамида падала, царство падало…» (670) Но все же Розанов дает высокую оценку горсточке праведников: «Это алтарь. Растоптанный алтарь» (671).

Стремясь представить историю русской литературы, связав это развитие с русской историей, Розанов обнаруживает, что она в петровскую и послепетровскую эпоху развивалась «радостно» (Кантемир, Фон-Визин, Ломоносов, Княжнин, Херасков, Хемницер, Державин). Общий смысл этого развития, с его точки зрения, передается в строке М.В. Ломоносова из «Оды на победу над турками и татарами и на взятие Хотина, 1739 года»: «Восторг внезапный ум пленил» (671). Далее следует:

Утихающий «восторг», но все-таки восторг, что-то крепкое и славное, держится в Батюшкове, Жуковском, Языкове, Пушкине.

Это солнцестояние русской литературы. Это – ее высший расцвет, зенит. Эдем ее. Все сияет невыразимою, независимою красотою: и Смирдин оплачивает червонцем каждый стих Пушкина (671).

Взвилась звездою не то утреннею, не то вечернею лента поэзии Лермонтова, что-то сказочное, что-то невероятное для его возраста, для его опыта: взглянув на которую черный гном Гоголь сказал: «Я тебе покажу, звездочка»… (672)

Далее история русской литературы творилась, по Розанову, за исключением «горсточки праведников», семинаристами, тупыми, злыми, холодными. В результате «вся русская история стала представляться или была выставлена как гноище пороков и преступлений, которое чем больше кто ненавидел, тем он казался сам пророчественнее, священнее» (672). А в силу того, что Россия – «не сильный отпечаток чужих произведений», то закономерно следует «гибель от литературы, единственный во всей всемирной истории образ гибели, способ гибели, метод гибели» (672 ‑ 673). Парадокс же ситуации заключается в том, что одновременно

русская литература, несмотря на всего один век существования, ‑ поднялась до явления совершенно универсального, не уступающего в красоте и достоинствах своих ни которой нации, не исключая греков и Гомера их, не исключая итальянцев и Данте их, не исключая англичан и Шекспира их и, наконец, даже не уступая евреям и их Священному Писанию, их «иератическим пергаментам». Тут дело в самоощущении, в душе, в сердце. Тот век, который Россия прожила в литературе так страстно, этот век она совершенно верила, во всякой строчке своей верила, что переживает какое-то священное писание, священные манускрипты… И это – до последнего времени… Это, конечно, экстаз. Когда «дряхлый старик» ‑ «……..»

Это его конец и правда. Развратный старик. Так ты и погиб. Но погиб пророчественно и великолепно, от Пушкина до Лейкина, не отняв смычка от струны.

Сам заслушался…

И когда уже все горело…

Алтари падали как в Карфагене…

Римские воины ломились в стены…

Ты слушал и слушал, великолепный певец.

Ты был небесен только в слове.

И – Это небо тебя раздавило (673).

Думается, что ключом к пониманию сути розановских размышлений является название статьи – «С вершины тысячелетней пирамиды». Определение «тысячелетней» недвусмысленно отсылает к христианству (более в этом контексте к чему?). Хотя в 1918 году, времени написания статьи, принятию христианства на Руси (988) еще столько не исполнилось, за обозначенным определением скрывается не называемое автором христианство, что представляется вполне убедительным, если вспомнить об «Апокалипсисе нашего времени», писавшемся Розановым в 1917 – 1918 годах. Кроме того, самая форма пирамиды есть свидетельство однажды случившейся завершенности. Так в христианстве вся история уже однажды произошла: Творение мира, Боговоплощение, Конец света. Если Творение мира взять за основание пирамиды, а Боговоплощение за ее наклонные стороны, то с вершины пирамиды открывается Конец света, к которому Розанов и приравнял события октябрьского переворота 1917 года. В названии заключена самая суть, зерно розановских раздумий. А нюансы раскрываются в собственно статье.

Основу русской пирамиды, которая в отличие от «родовых» твердынь истории (еврейская, греческая, римская, германская) своей вершиной не уходит в землю, Розанов видит в ее утверждении на земле. Утверждение плотное, ризомно укрепленное. Обращаясь к русской истории, он как-то вскользь говорит о роли религиозных верований в допетровской России. Христианские мотивы появляются в контексте розановских раздумий о литературе. Сначала он обращает внимание на писателей:

Каким образом величайшая благожелательность, прямо «христианские чувства» – правда, без упоминания имени Христова, ‑ и вечное служение родине… и только народу… каким образом целый век служения «Литературе и жизни»… привело к тому, что все «провалилось, погибло»? (667)

Затем переводит взгляд на правительство:

Как это могло случиться в Государстве величавом – от действия писателей презираемых, гонимых, цензурируемых, за которыми глядело «сто глаз», с которыми «не церемонились», которых почти вешали, для которых были заготовлены специальности вроде Петропавловки и Шлиссельбурга, которых едва не «драли», да, кажется, и «драли», потаенно и некоторых… (667)

И далее следует весьма знаменательное добавление о писателях:

И которые вообще приняли на себя Голгофу долготерпения… (669)

Таким образом, получается, что именно гонения со стороны правительства придали писателям мученический ореол, правительство слишком ими интересовалось, что не могло не вызвать обостренного внимания со стороны общества. Однако только этим, сугубо внешним, источником страдания русских писателей не исчерпываются по той причине, что страдания носят личностный, биографический характер. Слово «Голгофа» отсылает к более глубокому, но и более скрываемому источнику.

Вот кто им (писателям. – И.Е.) помог… Бес или Бог… «Христа» не надо, «имя Его ненавистно», ‑ но ведь в тайне и в сердце – что же выше Нагорной проповеди и привлечения «чистого сердца» на «алтарь отечества» нашей хмурой и несчастной Руси… нашей лютой и холодной Руси, с обдираемым и кровенящимся народом… Вообще, что выше священного служения Человечеству, сироте, бедняку?... Голгофский страдалец – это Россия, это мы… (667)

Таким образом, «Голгофский страдалец» вдохновлял русских писателей, а, следовательно, если литература «разорвала» Россию, напрямую виновен в гибели России. Вот почему в финальном стихотворном тексте специально выделено:

И – Это небо тебя раздавило (673).

Последняя статья Розанова заключает всю историю его драматических отношений с церковью. Эти отношения всегда были личностно окрашены: сначала невозможностью развестись с Сусловой, которую он не любил, но по церковным законам обязан был состоять с ней в браке; потом невозможностью (из-за отказа Сусловой дать развод) венчаться с Бутягиной, которую любил и имел от нее детей; наконец, бегство из Петербурга в Сергиев Посад должно было подарить чудо, но чуда не случилось. Потому во всех нестроениях собственной и общероссийской жизни Розанов обвинил христианство. На мой взгляд, это, конечно, преувеличение, но особого рода – содержащее и некоторую правду. И связана эта правда с давней победой «московского благочестия», так мало обращенное к живому религиозному чувству и твердо убежденное в единстве церкви и государства.

Примечания

[i] Но и оставшиеся в живых будут разделены: на тех, у кого впереди «светлое будущее», и «бывших», то есть физически еще живых, но лишенных даже надежды на возможное устройство жизни в будущем. Собственно, на крови сначала «бывших» (царская фамилия, дворяне, священники, купцы, буржуа) во время «красного террора», потом крестьянства в период «великого перелома», а далее через систему лагерей – на крови миллионов, в числе которых мог оказаться любой и каждый, строилось «светлое будущее» для остальной (по другую сторону проволоки) части жителей большевистской «эрэфии». Жизнь человека, которая исторически в России всегда мало что значила, в период советской оккупации утратила всякую ценность, получив характерное определение – «щепка» по известной пословице «лес рубят – щепки летят». Как ни горько осознавать, но и Великая отечественная война была выиграна потому, что против немецкого железного оружия были брошены миллионы живых людей. В результате за каких-нибудь сорок с небольшим лет Россия лишилась творческой, строительной, нравственно и физически здоровой части своих сограждан и вряд ли когда-нибудь сможет адекватно восполнить эти утраты. Кажется, определение «бывшая» и есть подлинная характеристика нашего отечества.

[ii] Флоренский П.А., свящ. Троице-Сергиева Лавра и Россия // Флоренский П.А., свящ. Сочинения: В 4 т. Т. 2 /Сост. и общ. ред. игумена Андроника (А.С. Трубачева), П.В. Флоренского, М.С. Трубачевой. М.: Мысль, 1996. С. 368.

[iii] Там же. С. 369. Попытка «бывших» людей (свящ. П.А. Флоренский, будущий свящ. М.В. Шик, граф Ю.А. Олсуфьев и др.) уничтожаемой России найти свое место в другой жизни запечатлено, например, в сборнике «Троице-Сергиева лавра» (1919), который был уже набран, сброшюрован, но уничтожен властями еще в типографии. Первое издание появилось совсем недавно: Троице-Сергиева Лавра. М.: Индрик, 2007.

[iv] Несмотря на все сложности жизни Розанов не оставляет теперь уже не кормящего писательского труда. Он продолжает работу над «Апокалипсисом нашего времени», десять выпусков которого выйдут еще при жизни писателя. С весны он публикует в журнале Виктора Ховина «Книжный угол» (Петроград) небольшие статьи: «Запущенный сад», «Гоголь и Петрарка», «Апокалиптика русской литературы», «Солнце», «Таинственные соотношения», «Из последних листьев», «Последние листья». ‑ Федякин С.Р. О последней книге Василия Розанова //Розанов В.В. Собрание сочинений. Апокалипсис нашего времени /Под общ. ред. А.Н. Николюкина. М.: Республика, 2000. С. 381. В настоящее время опубликованы: «Гоголь и Петрарка», «Таинственные соотношения», «Апокалиптика русской литературы».

[v] 24 ноября, когда писатель возвращался из бани, с ним на улице случился мозговой удар. Розанов слег и уже не поднялся. В этом же ноябре по Петрограду прошел слух о расстреле писателя. Но он умрет, если так можно сказать, «своей» смертью ‑ от голода 23 января (по старому стилю, 5 февраля по новому) 1919 г.

[vi] См. также: Последние дни Розанова. Письма 1917 – 1919 гг. Предисл. Е.В. Ивановой; Публ. Е.В. Ивановой и Т.В. Померанской //Литературная учеба. 1990. № 1. С. 70 – 88.

[vii] Впервые издана в 1990 г. См.: Розанов В.В. Сочинения /Сост., подгот. текста и коммент. А.Л. Налепина и Т.В. Померанской; Вступ. статья А.Л. Налепина. М.: Советская Россия, 1990. С. 448 – 464.

[viii] Кстати сказать, Розанов не был одинок в этом сопряжении Египта и России. См.: Панова Л.Г. Русский Египет. Александрийская поэтика Михаила Кузмина: В 2 кн. М.: Водолей Publishers; Прогресс-Плеяда, 2006. Во второй книге этого исследования помещено приложение № 1 «Египет в русской поэзии (антология)» (с. 7 ‑ 222), свидетельствующее о значимости египетских образов и сюжетов для русской литературы, что еще более явствует из библиографии. В ее состав закономерно вошла книга Розанова «Возрождающийся Египет» (в 2002 г. осуществлена первая полная публикация – в соответствующем томе собрания сочинений Розанова, что выходит под редакцией А.Н. Николюкина). Хотя, конечно, в наследии Розанова «египетских» текстов много больше.

[ix] Розанов В.В. Русский Нил //Иная земля, иное небо… Полное собрание путевых очерков 1899 – 1913 гг. /Сост., коммент. В.Г. Сукача. М.: Танаис, 1994. С. 329.

[x] Розанов В.В. Египет //Розанов В.В. Собрание сочинений. Во дворе язычников /Под общ. ред. А.Н. Николюкина. М.: Республика, 1999. С. 350.

[xi] Сравни признание отца Павла Флоренского: «Я не реалист, я эллин, египтянин, нубиец, кто хотите, но не нашего времени сын, и признаю лишь речи лишь священные, скрывающие убожество мира, а не размазывающие кал человечества по лицу Земли» //Из переписки священника Павла Флоренского с Л.А. Тихомировым //Публ. игумена Андроника (Трубачева) и С.В. Чеснокова; Коммент. С.В. Чеснокова /Энтелехия. 2005. № 10. С. 94.

[xii] Все цитаты даны по изданию: Розанов В.В. Собрание сочинений. О писательстве и писателях /Под общ. ред. А.Н. Николюкина. М.: Республика, 1995. Страницы указаны в скобках.

II Романовские чтения. Центр и провинция в системе российской государственности: материалы конференции. Кострома, 26 - 27 марта 2009 года / сост. и науч. ред. А.М. Белов, А.В. Новиков. - Кострома: КГУ им. Н.А. Некрасова. 2009.

Далее читайте:

Розанов Василий Васильевич (1856-1918), русский философ (подборка биографических материалов, его трудов и исследований творчества).

ХРОНОС: ВСЕМИРНАЯ ИСТОРИЯ В ИНТЕРНЕТЕ

ХРОНОС существует с 20 января 2000 года,

Редактор Вячеслав Румянцев

При цитировании давайте ссылку на ХРОНОС