Александр Журавель

2010 г.

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

XPOHOC

ВВЕДЕНИЕ В ПРОЕКТ

ФОРУМ ХРОНОСА

НОВОСТИ ХРОНОСА

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ

ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ

СТРАНЫ И ГОСУДАРСТВА

ЭТНОНИМЫ

РЕЛИГИИ МИРА

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

МЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯ

КАРТА САЙТА

АВТОРЫ ХРОНОСА

Родственные проекты:

РУМЯНЦЕВСКИЙ МУЗЕЙ

ДОКУМЕНТЫ XX ВЕКА

ИСТОРИЧЕСКАЯ ГЕОГРАФИЯ

ПРАВИТЕЛИ МИРА

ВОЙНА 1812 ГОДА

ПЕРВАЯ МИРОВАЯ

СЛАВЯНСТВО

ЭТНОЦИКЛОПЕДИЯ

АПСУАРА

РУССКОЕ ПОЛЕ

Александр Журавель

"Аки молниа в день дождя"

Книга 1. Куликовская битва и ее след в истории

Очерк IV

«МОНГОЛО-ТАТАРСКОЕ ИГО»: ЧТО ЭТО ТАКОЕ?

Куликовская битва обычно понимается как самое яркое событие в почти трехвековой борьбе русского народа против «монголо-татарского ига», и поэтому для понимания ее смысла надо иметь достаточно ясное представление о том, что же это такое.

Я не случайно беру эту формулу в кавычки, поскольку и здесь прихо­дится сталкиваться со столь же застарелой мифологией. Традиционно воз­никновение «ига» объясняется, так сказать, объективными причинами - силой пришедших из далеких степей многочисленных, «аки прузы» (са­ранча), воинственных кочевников, которые использовали разобщенность русских земель («княжеств») и разбили их поодиночке, заставив тем са­мым их признать свою власть. На этот счет сомнений вроде бы и нет: все правильно - и татары были сильны1, и русские разобщены, однако в кни­гах эти стороны дела обычно подаются достаточно обобщенно и (или) по отдельности друг от друга. При этом в силу объективности вышеописанных явлений подвергать их сомнению как-то и не приходит в голову. В итоге описания нашествия обычно расматриваются в отрыве от конкретной по­литической обстановки, которая сложилась на Руси накануне нашествия: это все равно, что описывать 1917 г., не упоминая о В.И.Ленине и А.Ф. Керенском - говоря лишь о большевиках вообще и эсерах вообще.

Нельзя сказать, что современные историки не борются со стереотипа­ми. Отчего же - борются, хоть порой и создают новую мифологию: я имею в виду работы Л.Н.Гумилева. Например, не так давно вышла книга Д.Г.Хрусталева «Русь: от нашествия до "ига"» (СПб., 2004), в которой ав­тор также ставит данное слово в кавычки и пытается конкретно просле­дить, как возникло это самое явление. И в принципе это правильно: мо­мент рождения всегда содержит в себе все самое существенное в буду­щем развитии «младенца» и может многое объяснить в его взрослом состоянии. Однако открытием эта книга не стала: автор верно уловил то, что сам по себе факт нашествия еще не означает установления иноземного владычества, но все же сумел проследить лишь внешнюю связь событий.

Оказывается, что мало знать о ребенке: надо еще знать о матери, т. е. стране, которая допустила насилие по отношению к себе, приняла на себя «иго». Иначе говоря, желательно кое-что знать не только о рожде­нии, но и о зачатии, т. е. о времени, когда страна готовилась к тому, что­бы подчиниться чуждой силе, хотя это еще никто тогда не понимал. Что­бы увидеть это, надо взглянуть на историю предыдущих времен с не­сколько иных позиций, чем это подается в учебниках. А если автор исходит из обычных, воспринятых от учителей, а не выработанных самостоятельно взглядов, то этой проблемы он просто не увидит.

Концептуальным подходом отличается книга Ю.В. Кривошеева «Русь и монголы» (СПб., 2003), в которой автор и не пытается дать описание конкретных событий, а выхватывает лишь некоторые интересующие его проблемы, на которые глядит с достаточно специфических позиций: в них соединились воззрения его учителя И.Я.Фроянова и... Л.Н.Гуми­лева! В итоге он дает обширные очерки того, что было до нашествия, как оно происходило и что получилось в итоге. И весь его пафос состоит в том, что на Руси вплоть до XV в. практически в неприкосновенности сохранялась система прежних городов-государств, которая в эпоху Ива­на III быстро преобразовалась в монархию - благодаря тому, что сам го­сударь Иван III выражал чаяния земства. Татары не оказали на внутрен­ние процессы на Руси никакого существенного влияния. Не случайно поэтому, что Куликовской битвы историк не заметил вообще.

Я вовсе не ставлю перед собой задачу описать историографию вопро­са, а касаюсь этих самых свежих работ по теме с тем, чтобы показать, как трудно на самом деле найти нужную грань между общими и конкретны­ми историческими проблемами: при малейшем неточном шаге происхо­дит соскальзывание к обычному трафарету. И главная трудность объек­тивна: ныне наступила пора создавать общую историческую теорию нового поколения, а историки продолжают работать в рамках, заданных их предшественниками. Нужно искать новые точки опоры - не столько вырабатывая новые теоретические понятия (чаще они заимствуются у какой-то смежной или несмежной науки или новомодной политической теории), сколько отыскивая такие факты истории, которые плохо или не­достаточно точно описываются в рамках существующих построений.

И тема монгольского нашествия именно такова. В свое время, прочи­тывая от корки до корки русские летописи и добравшись постепенно до эпохи нашествия, я поразился двум фактам: 1) те русские князья, кто на­кануне вторжения вели неустанную усобицу и определяли политическую жизнь Руси, вообще не боролись с завоевателями; 2) после нашествия Русь безропотно - в отличие, например, от половцев и Венгрии, под­вергшейся не менее разрушительному погрому, - подчинилась власти монголов. Почему? Эти вопросы в исторической литературе почему-то (из-за их «непатриотичности»?) даже и не поднимались, хотя лежат на поверхности.

Но для того чтобы ответить на них, необходимо взглянуть под указан­ным выше углом зрения на всю предыдущую историю Руси.

1. Волости древней Руси и их кризис

Сначала следует сказать о довольно давно сложившейся терминоло­гической путанице, которая ныне никем не замечается, но которая на самом деле является существенным препятствием для понимания исто­рии нашей страны.

Речь идет о термине «государство», который привычно признается равноценным английскому «state» или французскому «^tat» и опреде­ляется - выскажусь нейтрально - как «организация власти, управляю­щей обществом». Однако на деле «государство» никак не может быть признано ни общим (родовым) понятием, ни эквивалентом названных иностранных слов, поскольку оно является производным от слова «го­сударь» в то время, как последние восходят к латинскому «status», т. е. «установлению, узаконению».

Словами «господарь, государь» в XIV-XVI вв. именовался «господин, хозяин рабов», и потому «государство» в изначальном своем значении, соответствующем, впрочем, характеру власти в России XVI-XX вв., есть «власть над рабами», которая вплоть до XVII в. никак не регламентиро­валась законами: даже по церковным канонам убийство «челядина пол­ного» не признавалось «душегубством», т.е. убийством, а лишь мораль­но осуждалось[1], в то время, как по древнегреческим законам господину было юридически запрещено убивать своего раба.

Слово «status» предполагает систему власти, основанную на законах и договорах, заставляющую даже диктаторов считаться с собой и дейст­вовать с оглядкой на законы. В «государстве» все основано на слове го­сударя, и потому к писаным некогда законам, т. е. к повелениям преж­них государей, у рабов, т. е. у населения данного государства, нет долж­ного почтения и уважения.

Впервые термин «государство» - в отличие от «государя» - появляется в русских источниках при Иване III, который и стал в 1492 г. официаль­но именовать себя «государем всея Руси». Однако ранее в этом значении использовался термин «власть»[2], имевший некогда равноценную пол­ногласную форму «волость». Между тем в трудах историков оборот «Древнерусское государство» является общеупотребительным, хотя со­держит в себе подмену понятий.

В современном языке «власть» и «волость» - совершенно разные сло­ва, из которых первое, согласно словарю С.И.Ожегова, означает «право и возможность распоряжаться кем-чем-н[ибудь], подчинять своей воле», а второе - «местность, область, подчиненная одной власти», «админист­ративно-территориальная единица»2. Но помимо современных значений «воля, власть» и «территория, область» древнерусская «волость-власть» имела и третий эквивалент - «народ, проживающий на данной земле». Вот примеры древнерусского словоупотребления: «Новгородци бо изна­чала и смолняне и кыяне и полочане и вся власти яко ж на думу на веча сходятся...»; «соидеся вся волость новгородская - пльсковичи, ладожане, рушане, корела, ижера, вожане»; «мы есмы волная князя прияли к собе и крест целовали на всем, а си яко не свою волость творита»; «ходи Ярослав ратию на Цьрниговескую волость с новгородци и со всею влас­тью своею на Михаила»3, [3].

Словом, по древнерусским представлениям, «воля», «земля» и «на­род» - есть одно и то же, и распад этого единства, а прежде всего, вы­падение из понятия «власть» элемента «народ», по всей видимости, и будет означать смену эпох.

Непонимание этого явления приводит к модернизации истории и пе­реносу понятий, сложившихся в новое и новейшее время на древние эпохи. Это и было заложено изначально, с момента зарождения истори­ческой науки: историки XVIII - начала XIX вв., перекладывая на древ­нюю эпоху представления своего времени, естественно воспринимали древнерусских князей как государей-монархов, а древнерусские земли- волости как монархии. Это представление, усложняясь, сохраняется до сих пор, и одним из проявлений такой модернизации истории является сложившееся в советской историографии 1920-30 гг. представление о феодальном характере древнерусского общества.

Согласно этому, изложенному во всех (в нынешних условиях - почти во всех) учебниках, взгляду сложившееся в IX-X вв. древнерусское государство представляло собой раннефеодальную монархию. В XII- XIII вв. из-за слабости экономических связей между отдельными зем­лями происходил процесс феодального дробления, при котором ос­лабление центральной власти сопровождалось углублением феодальных отношений на местах. Однако ввиду того что крупное частное земле­владение, основа феодализма по классическим определениям, в данное время было развито довольно слабо и базировалось на рабском труде, в новейшей историографии утвердилось представление о государственном феодализме: дескать, феодальное государство, будучи верховным зе­мельным собственником, взимая с населения дани и прочие подати, осуществляло тем самым превращение государственных налогов в фео­дальную ренту-налог'.

Такое своеобразное представление, позволяющее любую - в том числе и современную - власть объявить феодальной, было в 1970-х гг. постав­лено под сомнение ленинградским историком Игорем Яковлевичем Фроя- новым, который в своих работах дал целостную характеристику древне­русского общества как «общинного без первобытности», как переживаю­щего стадию формирования полисной системы, лучше всего известной по своим древнегреческим и древнеримским образцам, но развитой, как по­казывают новейшие исследования, отнюдь не только в античном мире[4].

Классические полисы, будучи по территории и по населению сравни­тельно небольшими образованиями, как раз и характеризуются режимом непосредственной демократии: все должностные лица находились в поле зрения граждан и не могли без их ведома принимать каких-либо ответ­ственных решений. Для обеспечения стабильности политического строя в полисах принимались законы, запрещающие порабощение соплемен­ников, ограничивающие возможность чрезмерного обогащения одних и обнищания других, а также создавались общественные институты, кон­тролирующие деятельность должностных лиц (народные трибуны в Ри­ме, эфоры в Спарте) или устраняющие потенциально опасных для демо­кратии лиц (остракизм, т. е. изгнание, в Афинах).

Кризис полисной системы наступал по мере того, как полисы рас­ширялись в результате успешных войн, и возможность рядовых граждан контролировать деятельность должностных лиц (полководцев и на­местников, управлявших завоеванными землями) чем дальше, тем боль­ше затруднялась.

Поэтому вовсе не случайно, что во всей последующей истории по мере разрастания населения и увеличения размеров «штатов» и госу­дарств демократический режим власти осуществлялся лишь в форме представительной демократии, когда население не принимает непосред­ственных решений, а лишь выбирает своих представителей, которые в идеале должны защищать их интересы в законодательных органах влас­ти, а также иногда выбирает и главу исполнительной власти.

Однако насколько правомерно отождествлять древнерусские волости с полисами? Здесь имеются две основные проблемы: волости по терри­тории своей значительно обширнее античных полисов; князя и окру­жающих его бояр привычнее ассоциировать с монархическим режимом власти, нежели с республиканским - недаром волости в литературе обычно именуются «княжествами».

И в этом нет ничего удивительного: вплоть до самого последнего вре­мени социальная история древней Руси рассматривалась с точки зрения теории классовой борьбы, для которой было жизненно важно противо­поставить князя и бояр широкой народной массе, а значит, представить князя - монархом, а древнерусское вече - либо советом бояр, либо неор­ганизованной сходкой, нужной лишь для того, чтобы народ пошумел и одобрил решения, принятые князем и боярами.

И. Я. Фроянов в своих работах обстоятельно разобрал буквально каж­дое свидетельство источников, рассказывающих о социальной борьбе в древней Руси, и не нашел ни одного, которое бы однозначно подтверж­дало обозначенный выше «классовый подход». Напротив, вся масса имеющегося летописного материала свидетельствует о том, что на про­тяжении всего древнерусского времени так и не обозначилось сколько- нибудь отчетливо противопоставления «низы - верхи».

Разумеется, княжеская власть несла в себе монархическую тенден­цию и вполне могла при определенных условиях стать монархической, но это была именно тенденция, удельный вес которой на протяжении столетий менялся и которая в XII-XIII вв. была существенно более сла­бой, чем в предшествующее и последующее времена.

Древнерусская держава сформировалась на протяжении X-XI вв. пу­тем покорения Русью соседних славянских и неславянских народов и обложения их данью. Русью на протяжении всего древнерусского време­ни, т.е. до монгольского завоевания в 30-40-х гг. XIII в., именовалась сравнительно небольшая территория нынешней Киевской и отчасти Черниговской областей, населенная полянами; так что все прочие под­властные им племена - кривичи, словене, вятичи, дреговичи, волыняне и прочие, были для жителей Руси всего лишь смердами (понятие-аналог древнегреческим «варварам»), т. е. оценивались наряду с рабами. Наи­большего расцвета Русская держава достигла при Владимире Святосла­виче (978-1015) и его сыне Ярославе (1018-1053)[5], которые провоз­гласили себя «царями» и добивались - не вполне успешно - того, чтобы византийские императоры признали их право на этот титул, т. е. призна­ли русских владетелей равными себе.

О том, как непосредственно управлялись в X-XI вв. подвластные рус­ским князьям земли, сведений почти не имеется. Первоначально зави­симость покорных Киеву народов выражалась в основном в уплате фик­сированной дани и обязанности участвовать в военных действиях на стороне Руси. Владимир Святославич, начавший осуществлять христиа­низацию подвластных ему народов, предпринял меры по созданию сис­темы непосредственного управления, рассылая своих многочисленных сыновей в крупнейшие города на подвластной ему земле и создавая тем самым княжения, т. е. правление территориальными образованиями, не вполне совпадавшими с племенными границами. Они управлялись при­сланными из Киева князьями-посадниками, которые от имени киевско­го князя, своего отца, осуществляли суд, строили крепости, заселяя их переселенцами из Русской земли, решали текущие вопросы, словом, делали все, чтобы эти земли действительно, а не формально станови­лись составными частями единой державы. О том, что это происходило медленно и очень непросто, свидетельствует «Житие Константина Му­ромского», согласно которому Глеб Владимирович, около 1013-1015 гг. назначенный княжить в Муроме, на протяжении всего своего княже­ния - двух лет! - так и не был допущен муромцами в свой город и жил «в 12 поприщах» от Мурома. По всей видимости, горожане считали, что дело местного посадника - лишь получить причитающуюся Киеву дань, а не вмешиваться во внутренние дела муромской общины. К середине XI в. эта проблема была в основном решена: сыновья Ярослава Владимировича княжили в крупнейших городах, подвластных Руси, - в собственно русских городах Чернигове и Переяславле, а также в Новгороде, Турове, Владимире Волынском, Смоленске и некоторых других. На основании имеющихся косвенных данных можно говорить о двух характерных чертах управления местами: с одной стороны, князья были посадниками, т. е. наместниками, представителями киевского кня­зя в данной земле, и в своей деятельности опирались на пришедших с ними из Киева бояр и - шире - на свою дружину; с другой стороны, ис­чезает ранее существовавшая пропасть между «киянами» и прочими жи­телями страны. Так уже «Краткая Правда», сложившаяся в XI в., одина­ково определяет виру (штраф за убийство) «русина», т. е. жителя Руси, и «словенина», т. е. жителя Новгорода. В своей повседневной деятельности князья-посадники вынуждены были считаться с местными традициями и не портить без особой надобности отношения с местным населением.

И это неудивительно: во всех случаях конфликта князя-посадника с центральной властью он мог рассчитывать на успех только при условии, что его активно поддержит местная община, в чем мог убедиться тот же Ярослав Владимирович, который без активной и добровольной помощи новгородцев ни за что не утвердился бы на киевском столе.

Значение местных общин стало существенно возрастать во второй половине XI в., после смерти Ярослава Владимировича, когда власть была поделена между тремя его сыновьями - Изяславом, Святославом и Всеволодом. Последовавшие вслед за этим усобицы - сначала между Ярославичами, затем между их сыновьями - вполне показали, что мест­ные общины способны играть в них самостоятельную роль: не просто поставлять воинскую силу по требованию того или иного князя, но и прямо вмешиваться во внутренние дела князей.

Хрестоматийным примером этого рода является ответ новгородцев киевскому князю Святополку Изяславичу, желавшему по праву старей­шего посадить в Новгороде своего сына Ярослава вместо Мстислава, сына Владимира Мономаха: «Не хочем Святополка ни сына его; аще ли 2 главе имееть сын твой, то пошли и, [а] сего ны дал Всеволод, а въскормили есмы собе князь, а ты еси шел от нас»4. Немыслимая ранее «наг­лость» новгородцев, готовых пойти на конфликт с киевским князем, имеет одну вполне конкретную причину: новгородцы по договору с Мстиславом и его отцом Владимиром Мономахом получили право учре­дить собственное посадничество, т.е. орган власти, наряду с князем-посадником участвующий в управлении Новгородом. Считаться с этим договором другие князья были не обязаны, а потому новгородцам не оставалось ничего иного, как стремиться как можно сильнее привязать к себе именно этого князя, сделать так, чтобы он и его потомки и впредь продолжали бы править Новгородской землей5.

И здесь на примере Новгорода мы подходим к одной очень важной подробности: в течение всей истории Киевской Руси ни Новгород, ни Смоленск, ни Галич, ни какая-либо иная земля, входившая в состав древней Руси, никогда не стремилась добиться независимости от Киева; все они признавали верховенство Киева и киевского князя, однако не были согласны со своим статусом и стремились добиться самостоятель­ности, так сказать, в рамках своей компетенции, т. е. права решать свои внутренние дела без вмешательства из Киева, самостоятельно урегули­ровать свои отношения с соседями.

Для этого они прежде всего стремились превратить институт кня­жеской власти в один из элементов внутреннего самоуправления и для этого обзавестись собственными княжескими династиями, т. е. добиться того, чтобы князья не покидали больше своего княжения, а передавали его своим потомкам.

В ряде случаев этого удавалось добиться: в Полоцке, Галиче, Рязани действительно возникли местные династии, которые не делали серьезных попыток покинуть свои стольные города и вмешиваться в борьбу за Киев. Тяжелее пришлось Чернигову, Переяславлю, Смоленску, Суздалю, Вла­димиру Волынскому, чьи князья на протяжении XII-XIII вв. вели неус­танную борьбу за Киев, вовлекая свои земли в тяжелые и не нужные им усобицы. Еще хуже пришлось самому Киеву, а также Новгороду, в кото­рых так и не утвердилось какой-либо одной династии, поскольку их княже­ния стали яблоком раздора для борющихся за первенство на Руси князей.

В итоге влияние Киева и киевского князя становилось все более ил­люзорным, а сила и влияние местных городских общин - все значимее. Уже в середине XII в. пребывание конкретных князей на княжеском сто­ле целиком зависело от воли местного веча и никак не контролировалось киевским князем.

В XII-XIII вв. князь из элемента, противостоящего городской общине и волости в целом, превратился в необходимую составную часть этой волости, без которой невозможно было ее нормальное самоуправление. И дело не только в том, что князь выступал военным руководителем и возглавлял войско во время войны: князь был необходим в качестве посредника для урегулирования внутриобщинных разногласий.

Древнерусские города состояли из концов (городских районов), в ко­торых проживали свои бояре и рядовые горожане, которые стремились провести в общегородские органы власти как можно больше своих пред­ставителей. Все это вызывало ожесточенную - вплоть до вооруженных столкновений - внутреннюю борьбу, о которой нам известно в основном по фактам новгородской истории и которая внешне зачастую выглядит как борьба внутрибоярская - поскольку именно бояре возглавляли го­родские концы. Князь, не принадлежавший ни к одной из внутригород­ских группировок, выступал естественным арбитром этих споров, что, разумеется, позволяло ему маневрировать и в случае необходимости, опираясь на поддержку одних боярских кланов (=городских концов), расправляться с боярами, руководителями враждебных ему концов. Но, с другой стороны, если все или большинство городских концов объеди­нялись против князя, тому не оставалось ничего иного, как покинуть город. Определяющее слово в решении всех важнейших вопросов всегда оставалось за вечем (народным собранием).

Конечно, такой поворот событий не способствовал укреплению кня­жеской власти. Напротив, если князю удавалось сглаживать внутриоб- щинные противоречия и добиваться того, чтобы его решения и решения веча совпадали, то добрая память о его княжении создавала своего рода политический капитал не только ему, но и его потомкам. Именно поэто­му в 1147 г. киевляне отказали чтимому ими князю Изяславу Мстисла- вичу выйти в поход против Юрия Владимировича Долгорукого: уважая память о Владимире Мономахе, они не хотели воевать против «Влади­мирова племени».

Итак, княжеская власть в волости (княжение) была ограничена народ­ным собранием (вечем), в котором имели право участвовать все свобод­ные граждане данной общины (люди), в том числе и знать (бояре), часть которой служила непосредственно князю, часть оставалась, так сказать, земской и возглавляла более мелкие территориальные образования (концы). Поэтому древнерусские земли не правильно именовать «кня­жествами» - не только потому, что такой термин не известен древнерус­ским источникам, но и потому, что он не соответствует сути дела.

Территориальное управление обширными древнерусскими землями осуществлялось аналогично вышесказанному. Князь давал в держание своим младшим родственникам и своим боярам отдельные волости, причем младшие князья обычно садились в пригородах, т. е. в прочих городах данной земли (в Новгороде Северском, Курске, Путивле, Труб- чевске и пр. - в Черниговской земле; в Торопце, Дорогобуже - в Смо­ленской; в Луцке, Пересопнице, другом Дорогобуже - в Волынской и т.д.). Факты такого рода и служат одним из важнейших оснований «фео­дальной» концепции, хотя сама по себе передача «волости» - в древне­русском, а не современном значении этого слова - из рук князя в руки подчиненного ему князя или боярина ничего не меняет по существу: последние остаются лишь посадниками, т. е. исполнителями воли по­славшего его князя, и, исполняя общественно необходимые администра­тивные и судебные функции, лишь «кормятся» за счет местного населе­ния, с которым вступают в те же отношения, что и в центре посадивший их князь. Вокняжение нового князя влекло за собой в подавляющем большинстве случаев и новое перераспределение волостей - подобно то­му, как в современных США со сменой президента меняется практичес­ки весь штат администрации, а к прежним «кормлениям» приходят но­вые люди. Бояр, кому удавалось сменить «хозяина» и сохранить за собой прежнее держание, было сравнительно немного. Но даже если принять за верное, что некоторые волости действительно переходили в наследст­венное держание и в них развивались феодальные отношения, то это вовсе не означает, что на Руси утвердился феодализм: в это же время ин­тенсивно развивалось и рабовладение, что само по себе не основание для суждений о рабовладельческом характере древнерусского общества. Это говорит лишь об имевшихся в данное время тенденциях развития.

Пригороды обладали точно такой же, как и в центре организацией власти, и потому присланный «сверху» князь или боярин сталкивался с необходимостью считаться с местным вечем и местными традициями и потому не мог безнаказанно злоупотреблять своим служебным поло­жением.

Общий характер взаимодействия между главным (или, как говорили в ту пору, «старейшим») городом и пригородами определялся следующей летописной формулой: «Новгородцы бо изначала и смолняне и кыяне и по- лочане и вся власти яко ж на думу на веча сходятся; на что же старей- шии сдумають, на томь же пригороди стануть»6.

Итак, во всех русских «властях» существовала иерархия: решения ста­рейших городов были обязательны для пригородов, т. е. городов млад­ших. То есть решения новгородского веча беспрекословно принимались в Торжке, а «московляне» не смели перечить решениям «старейших» ростовцев и суздальцев.

Однако в экстремальных ситуациях - в летописях описываются по крайней мере три таких случая - сами старейшие города проводили общеволостные веча, на которые сходились и представители приго­родов, так что мнения последних по крайней мере учитывались при принятии окончательных решений. При этом, имея в виду, что летописи фиксируют обычно только явления экстраординарные, выходящие из ряда вон, нельзя исключать возможность того, что такие общеволостные веча, решавшие вопросы общего плана, происходили регулярно[6].

Тем не менее общим правилом оставался исходный принцип о пер­венстве старейших городов над пригородами. Сложность состоит в том, что сила и влияние тех и других не были величинами постоянными, и потому при определенных обстоятельствах, обычно при поддержке ста­рейшего князя тот или иной пригород добивался равноправия (так Суз­даль при Юрии Долгоруком сравнялся с Ростовом) и даже преобладания над городом старейшим (так Владимир при Всеволоде Большое Гнездо возвысился над Ростовом и Суздалем). В ряде случаев это сопровожда­лось вооруженными столкновениями соперничавших городов, что не удивительно при отсутствии каких-либо правовых регуляторов.

Необходимо еще раз подчеркнуть, что волостной строй древней Руси XII-XIII вв. стадиально соответствовал раннему, а не классическому античному полису. То есть сопоставлять его надо не с афинским полисом времен Перикла, а с архаической Грецией VII-VI вв. до н.э., для кото­рой характерно огромное разнообразие политических форм - от монар­хии до демократии. Суть социальных конфликтов этого времени состоя­ла в росте имущественного расслоения, которое проявлялось как в среде аристократии, так и демоса, в результате чего «новые греки» из числа по­следних либо объединялись в олигархию с богатыми аристократами, ли­бо, наоборот, возглавляли борьбу демоса за социальные и политические права. Другой стороной социального расслоения стало развитие долго­вого рабства, что превращало граждан в рабов и тем сокращало их чис­ленность, а значит, и военную силу полиса.

Успехи демократии в античных полисах обусловливались прежде всего стремлением не допустить ослабления военной мощи, и важней­шими мерами для этого стали недопущение порабощения соплеменни­ков, ограничение допустимых размеров земельной собственности и возложение на богатых общественно значимых расходов (строительство дорог и общественных зданий, содержание флота и т.д.).

Характерным явлением, ускорявшим демократические преобразова­ния в архаической Греции, были тирании, которые устанавливались обычно при поддержке демоса и которые острие своих карательных дей­ствий направляли против знати и олигархии, т. е. тех, кто мог покуситься на власть тирана. Разумеется, тираны - тиранам рознь: одни (вроде Писистрата в Афинах) способствовали осуществлению ранее принятых демократических законов, для других демократические одежды были лишь способом утвердить самовластие и создать новую правящую динас­тию, а в крайнем случае просто обогатиться за общественный счет.

Если сопоставить все это с древнерусскими реалиями, то можно об­наружить как сходства, так и различия. Прежде всего, на Руси так и не удалось пресечь порабощение соплеменников: холопство, т. е. порабо­щение людей, успешно развивалось вплоть до XVII в., хотя протесты против этого явственно прозвучали в Киеве уже в 1146 г., при вокняже- нии Игоря Ольговича. Причина, видимо, состояла в том, что социальная дифференциация на Руси зашла не столь далеко, как в древней Греции: с одной стороны, международная торговля не играла столь существенной роли в накоплении индивидуальных богатств, с другой стороны, фонд пригодных для сельскохозяйственного использования земель не был ис­черпан на Руси на протяжении всей средневековой эпохи, и потому зе­мельная собственность играла куда меньшую роль, чем власть над отдель­но взятыми волостями вместе с проживающим там населением. Иначе говоря, феодализация древнерусского общества была куда более ве­роятна, нежели движение по пути античных обществ. Однако до тех пор, пока сохранялась волость в исходном значении этого слова, пока власть как индивидуальная воля не противопоставила себя волости-территории, говорить о феодализме как о свершившемся факте преждевременно.

Важнее другое. В древнерусских волостях так же, как в архаической Греции, проявляли себя различные политические тенденции - монархи­ческие, олигархические и демократические.

Примеры демократической тенденции весьма многочисленны и всег­да описывают ситуацию, когда вече принимает решение, противореча­щее воле князя, и последний вынужден с этим примириться. Отметим лишь несколько наиболее выразительных свидетельств: 1) в 1147 г. киев­ляне, узнав об измене черниговских князей и желая помочь своему кня­зю Изяславу Мстиславичу, уже выступившему в поход, вопреки его воле жестоко расправились с постриженным в монахи и потому уже не опасным бывшим его врагом Игорем Ольговичем, избив заодно княжеского брата Владимира Мстиславича, пытавшегося защитить монаха; 2) в 1170 г. гали­чане, узнав, что их князь Ярослав Осмомысл отослал свою жену Ольгу Юрьевну и намерен жениться на любовнице Настасье, попросту сожгли ее заживо и заставили своего князя поклясться, что он вернет законную жену и будет «имети княгиню вправду»; 3) законный сын его Владимир, севший на княжение вскоре после смерти отца в 1187 г., уже на следую­щий год бежал оттуда, поскольку галичане, недовольные его развратным поведением, потребовали от него выдать им на расправу его любовницу- попадью («не хочем кланятися попадьи, а хочем ю убити»); 4) в 1185 г. смоляне, пришедшие на защиту Киевской земли от половецкого нашест­вия, «изнемогли» и, «сдумавше», решили вернуться домой, поставив тем самым своего князя Давыда Ростиславича перед свершившимся фактом; 5) в 1212 г. новгородцы, выступившие в поход на Киев, после стычки со своими союзниками-смолянами отказались продолжать его, так что князь Мстислав Удатный после долгих и бесплодных уговоров поцеловал всех (так в летописи!) новгородцев и пошел на Киев с одной лишь своей дру­жиной. Широкий жест князя растопил лед в сердцах новгородцев: на сле­дующий день они провели новое вече и, выслушав своего красноречи­вого посадника Твердислава, решили все-таки помочь своему князю.

Тенденции к самовластью также проявляются весьма отчетливо, причем некоторые его черты позволяют определять ее по аналогии с ран- негреческой тиранией. Ранее всего эта тенденция проявила себя в бу­дущей Галиции, когда в 20-30-х гг. XII в. Владимир Володаревич изгнал из нее всех своих родственников и стал править единолично. Поскольку сын у него был только один - Ярослав Осмомысл, постольку и тот правил Галицией в одиночку вплоть до своей смерти в 1187 г., хотя так и не стал настоящим самодержцем: достаточно вспомнить эпизод с Настасьей и последующие злоключения его незаконного сына Олега «Настасьича», не продержавшегося в Галиче и нескольких месяцев после смерти своего отца.

В середине XII в. аналогично Владимиру Володаревичу поступил в Суздальской земле Андрей Юрьевич Боголюбский. Сначала он в 1157 г., заручившись поддержкой ростовского и суздальского веча, ущемил владельческие права своих младших братьев Михаила и Всеволода, а в 1161 г. и вовсе изгнал их вместе с племянниками Ростиславичами из пределов Суздальской земли. При этом Андрей Юрьевич, не желая за­висеть от ростовского и суздальского веча, поселился не в одном из ста­рейших городов, как того требовал обычай, а в селе Боголюбово близ Владимира. Его жесткое правление со временем лишило его поддержки даже во Владимире, который и возвысился во многом благодаря Анд­рею. В итоге в ночь на 30 июня 1174 г. он пал жертвой боярского заго­вора. Характерна реакция владимирцев и боголюбцев на это известие: они пустились грабить села князя и его дворни в то время, как нагое тело Андрея валялось на огороде. Лишь на третий день грабежи поутихли, а князя отпели в одной из боголюбских церквей.

Самое главное, однако, состоит в том, что точно так же повел себя в развернувшейся после его смерти усобице его брат Всеволод: опираясь на владимирскую общину, он сокрушил могущество старейших горо­дов - Ростова и Суздаля - и по примеру старшего брата изгнал из Вла­димирской земли (теперь уже - из Владимирской!) всех своих племян­ников. Однако в отличие от Андрея Боголюбского, заслужившего своим тираническим правлением всеобщую нелюбовь, Всеволод Большое Гнездо своим правлением завоевал огромный авторитет и последнюю свою волю - передачу своего княжения не старшему сыну Константину, а среднему сыну Юрию - оформил созывом общеволостного веча.

Олигархическая тенденция, носителями которой на Руси выступали бояре, обнаруживает себя преимущественно во время смут, в условиях ослабления княжеской власти. Не случайно активность галицкого бояр­ства резко возросла после пресечения в Галицкой земле в 1197 г. динас­тии Рюриковичей, когда на галицкий стол стали претендовать волын­ские, черниговские, смоленские, суздальские, а также венгерские и польские родственники Ярослава Осмомысла и его сына Владимира. Апофеозом боярского самовластия стала неудачная попытка боярина Владислава в 1213 г. самому сесть на княжеский стол: это было неслы­ханным доселе нарушением двухвековой традиции! Характерным зна­ком изменения в соотношении сил стало требование боярина Судислава, чтобы Мстислав Удатный в 1226 г. уступил галицкое княжение венгер­скому королевичу: «Не можешь бо держати сам, а бояре не хотять тебе»7.

Особую роль в древнерусской истории сыграла княжеская династия, которую обычно именуют Рюриковичами[7]. С одной стороны, во многом благодаря им и сложилось то социально-политическое и культурное единство, которое современные историки называют «Киевской Русью». Не случайно, что на огромном пространстве от Галича и Перемышля (ныне г. Пшемысль в Польше) до Суздаля и Рязани князьями могли стать только представители этого рода. С другой стороны, именно они стали основными разрушителями Киевской Руси, поскольку не смогли выработать механизмов смены власти, что привело к непрерывно длив­шимся усобицам с 30-х гг. XII в. до самого монгольского нашествия.

В древней Руси боролись между собой два принципа наследования - «по старейшинству» и «по отчине». Согласно первому, старейший в роде, т. е. старший представитель старшего поколения, имел право занять и более престижное княжение. Но нередко оказывалось так, что он по своему возрасту оказывались младше, чем кто-либо из представителей следующего поколения. Это вызывало спор «молодого» по возрасту, но «старейшего» по иерархии дяди со «старейшим» по возрасту, но «млад­шим» по системе родства племянником. Конфликт решался чаще всего в зависимости от того, какой военной силой располагал (= на какую волость опирался) в данный момент каждый из противоборствующих князей. Зачастую это приводило к тому, что представители старейших родов и их потомки вынуждены были довольствоваться малым[8].

На Любечском съезде князей 1096 г. был выдвинут «отчинный» прин­цип, требующий, чтобы князья правили лишь в землях, оставленных им их отцами. В идеале такой способ наследования должен был остановить коловращение князей и сохранить за ними те княжения, которые они занимали в данный момент, однако положение лишь усугубилось: не прошло и нескольких дней по завершении съезда, как с ведома киев­ского князя Святополка Изяславича был вероломно ослеплен тере- бовльский князь Василий Ростиславич, что развязало руки всем прочим русским князьям. В итоге этот принцип, в целом соответствующий нор­мальному монархическому способу наследования власти, стал лишь дополнительным юридическим основанием для княжеского произвола: потомки князя, захватившего княжение в нарушение принципа старей­шинства, могли объявить его своей отчиной и не отдавать его после смерти своего отца своим «старейшим» родственникам. А поскольку Рюриковичи чем дальше, тем больше размножались, постольку те же самые по содержанию усобицы начинали возникать и внутри отдельных русских земель.

По состоянию имеющихся в нашем распоряжении источников нет возможности в точности установить, в чем конкретно выражалась зави­симость волостей от Киева в эпоху его расцвета. Фактом, однако, оста­ется то, что даже в период наибольшего упадка столичного города и па­дения авторитета сидящего там князя местные общины все равно осозна­вали себя частью единого целого и не делали сознательных попыток выйти за его рамки. Не случайно, иностранцы всех их - и новгородцев, и галичан - именовали русскими, хотя многие из них - напомню - себя таковыми не считали. Разорвало это единство монгольское нашествие и последовавшие вслед за ним разделы территории Киевской Руси между Ордой, Литвой и Польшей.

Для того чтобы понять, почему и как это произошло, необходимо учесть недостатки и ограничения той познавательной схемы, которую предложил И.Я.Фроянов. Она неплохо описывает явления домонголь­ского времени, однако не может достаточно ясно объяснить, как проис­ходил кризис волостного строя. О том, что он действительно происходил, говорят последствия монгольского вторжения: огромная страна очень быстро и без особого сопротивления сдалась завоевателям. Сам И.Я.Фроянов специализировался на эпохе Киевской Руси и не оставил сколько-нибудь развернутого объяснения этого явления. Его ученик Ю.В. Кривошеев в вышеупомянутой монографии не смог сказать ни­чего, кроме банального следствия фрояновской концепции: «Процесс образования городов-государств в Северо-Восточной Руси в XIII в. не за­кончился»8. Что конкретно понимается под завершением этого процес­са? Значит ли это, что завершение его принесло бы другой результат при столкновении с монголами?

На эти вопросы нет ответа ни у Фроянова, ни у Кривошеева. По ло­гике же фрояновской концепции следует ожидать, что ранние «города- государства» превратятся в развитые - такие, как греческие полисы клас­сической эпохи и республиканский Рим III-I вв. до н.э. Но это должно было вызывать и аналогичные процессы - обезземеливание плебса (людей), рост могущества аристократии (боярства), ответную борьбу народа за свои права, их относительную победу и кризис демократии. Фроянов, утверждая свой взгляд в ожесточенной борьбе с оппонентами, обращал свое внимание главным образом на положительную сторону дела, т. е. на то, что было описано выше. Сторона отрицательная - развитие тенденций, которые были способны разрушить волостной строй, - осталась без его внимания. Между тем они не могли действо­вать точно так же, как в Средиземноморье! Применительно к Руси долж­ны были развиваться процессы в русле отвергаемой «фрояновцами» кон­цепции - а именно, углубляться социальное расслоение, развиваться крупное частное землевладение, происходить феодализация древнерус­ского общества. Сам Фроянов в принципе не отвергал этого, но лишь подчеркивал, что феодализм лежит за пределами древнерусской эпохи.

Дело в том, что обычный в исторической науке чисто позитивистский подход к источникам - делать на их основании только непосредственно следующие из них выводы - закрывает для исследователей целые сферы общественной жизни. Об очень многом дошедшие до нас источники не говорят почти ничего или совсем ничего. И потому Фроянов и особенно его последователи, взяв за точку отсчета классическое определение фео­дализма, согласно которому крупное феодальное землевладение должно покоиться на частном праве, вполне естественно и последовательно делали вывод об отсутствии или крайне малом развитии феодальных отношений на Руси: крупное частное землевладение было развито доста­точно слабо, да и там господствовал рабский труд.

Их оппоненты, принявшие факт существования феодализма уже в Киевской Руси за исходную предпосылку, вынуждены были видоизме­нить понятие феодализма: он будто бы мог быть и государственным. Таким образом, если государство как совокупность класса феодалов (князья и бояре) берет дани со всего прочего населения, значит, государ­ство это - феодальное. При таком крайне широком подходе нетрудно представить феодальным не только древнерусское, но и, например, со­ветское общество. И парадокс заключается в том, что внешне столь по­лярные подходы на самом деле не столь уж различны и могут сблизить­ся, если их сторонники преодолеют личные предубеждения. И неточный по сути термин «город-государство», эквивалент «волости», может стать ступенькой при движении навстречу.

Для полного сближения «феодалам» не хватает только одного - при­знания, что носителем государственного, властного в современном смысле слова, начала в больших волостях (землях) были не князья, а са­ми волости в лице населяющего их народа, и тогда «княжение» окажет­ся не монархическим престолом, а должностью, получение которой лишь отчасти зависело от места князя в иерархии Рюриковичей, а в ко­нечном счете определялось позицией волости-народа.

А это имеет своим естественным следствием принятие главных посы­лок концепции Фроянова: если княжеская власть (княжение) - прежде всего должность в волости-земле[9], а не трон, доставшийся от предков, то и волость-земля - не княжество и не государство[10], а значит, княжес­кое держание волости означает не реализацию феодальной собственнос­ти, а княжеское управление территорией и кормление за счет жителей данной волости. Власть сама по себе не может создать собственность, а всего-навсего сменить собственника, и потому черниговский, смолен­ский, суздальский и любой иной князь, получив волость-власть, не мог передать своей «младшей братии» волости-территории в собственность; он раздавал волости им в управление, т. е. передавал им часть своих властных полномочий - ни больше, ни меньше.

С другой стороны, если «фрояновцы» пойдут навстречу «феодалам» и признают, что волостная система после упадка демократической волны начинала эволюционировать в феодальном направлении и что проис­ходило это еще в домонгольский период, то это позволит дать более ем­кую картину кризиса волостного строя и становления феодальных отно­шений в классическом смысле слова9.

Предпосылки для сближения на самом деле имеются, и их легче всего показать на материале Новгорода. Его в литературе обычно назы­вают «феодальной республикой», т. е. все же признают - в качестве иск­лючения - существовавшее там демократическое начало. По Фроянову, его «вечевой строй» был на самом деле не исключением, а правилом. И здесь очень важным является тот факт, что сам Фроянов пошел на­встречу «феодалу» В.Л.Янину: остро критикуя представление Янина о Новгороде как о боярской республике, он находит в то же время перс­пективной и важной его концепцию складывания феодального земле­владения в Новгородской земле. По Янину, изначально существовали корпоративная собственность боярства и принадлежащее корпорации бояр право верховного распоряжения черными землями, охватывающие всю территорию Новгородской земли. На рубеже XI-XII вв. образовался княжеский домен, а затем, в XII-XIII вв., начала складываться вотчин­ная система - в значительной степени путем государственной раздачи черных волостей как частным лицам, так и духовным учреждениям, причем завершился этот процесс лишь в первой половине XIV в.10 Фроя­нов считает идею Янина о складывании боярской вотчины в период с XII по первую половину XIV вв. доказанной и из этого заключает, что «на протяжении XI-XII вв. собственность свободных общинников доми­нировала в новгородском обществе, питая жизнедеятельность местной общины. Отсюда - демократический характер веча, которое консти­туировалось в верховный орган, распространивший свой суверенитет над Новгородской землей. Именно вече было источником власти князя, по­садника, тысяцкого и сотских - должностных лиц, избираемых для управления новгородской общиной»11.

К сожалению, о том, что же происходило в XII-XIV вв. с точки зре­ния его подхода, Фроянов не говорит сколько-нибудь ясно. Между тем это можно - жаль, что только логически - просчитать более конкретно, и в этом направлении пошел один из учеников Фроянова А.В.Петров. Фроянов о строении новгородской общины говорит достаточно общо: он анализирует вопрос о соотношении сотен и концов как внутриобщинных организаций средневекового Новгорода и высказывается в пользу боль­шей древности именно сотенной организации, но при этом не ставит вопрос о боярах как о лидерах сотенных и кончанских общин12. Это де­лает за него Петров. Одну из своих статей, посвященных анализу внутри­политической жизни Новгорода XII в., он завершает следующими словами С.Ф. Платонова: Новгород XII в. делился «не на случайные толпы враждебных лиц, а на определенные организации или корпорации, из которых слагался город в целом или его отдельные концы»... Отдельное лицо, каким бы знатным оно ни являлось, «поглощено той средой, к ко­торой принадлежит, тем общественным союзом, который определяет положение его в городе. Ссорятся не лица, а союзы, - и на вече идут не лица, а союзы; голосуют там не лица, а союзы». Вече «слагается не из отдельных лиц, а представляет собою сумму организаций, составляю­щих политическую общину "Великий Новгород" (своего рода "союзное государство")». И когда голоса данных организаций противоречат друг другу, «начинается борьба составных частей сложного политического тела», которая, надо полагать, разгорается тем ожесточенней, чем боль­шую важность представляет предмет разногласий»13.

Принимая это дополнение Петрова, о процессе складывания бояр­ских вотчин можно сказать более конкретно и точно: весь комплекс «чер­ных», т. е. по сути смердьих волостей первоначально управлялся не ве­чем вообще, а отдельными общинами, входящими в большую общину Великого Новгорода, т. е. сотнями, а затем концами. Непосредственно управляли этими землями действительно бояре, но не как представители боярской корпорации, а как полномочные представители новгородских сотен и концов. Именно на этом основании с течением столетий и могло сложиться боярское землевладение: если одни и те же боярские роды из поколения в поколение управляли одними и теми же волостями, то в глазах местного населения они действительно оказывались законными владельцами этих земель и - что самое главное - их право управлять этими волостями и в самом Новгороде должно было признаваться есте­ственным и законным. Свою, хоть и существенно меньшую, долю общинного пирога должны были получить и рядовые жители Новгоро­да, и скорее всего их потомки составили в XIV-XV вв. слой так называе­мых «житьих людей». Такое распределение земель, видимо, произошло очень давно, так что более поздние по времени поселенцы Новгорода, входя в состав сотен и концов, уже не получали свою долю контролируе­мых их малой общиной земель, что порождало социальное расслоение в новгородском обществе. Эти новопоселенцы (черные люди), аналог древнеримского плебса, неизбежно должны были появляться в Нов­городе (и в любом другом русском городе того времени), так как иначе из-за частых кровопролитных войн, голодовок, эпидемий и пожаров население Новгорода существенно сократилось бы, а этого, как мы знаем, не происходило.

На протяжении XII-XIII вв. в Новгороде шло преобразование адми­нистративно-территориальной системы: сначала из Софийской стороны выделились Неревский и Людин концы, а затем в XIII в. появился и ко­нец Загородский в то время, как Торговая сторона разделилась на Славенский и Плотницкий концы14. Все изменения должны были вызвать и перераспределение волостей, управляемых новгородскими малыми общинами, что вряд ли могло осуществиться безболезненно. Именно под таким углом зрения следует рассматривать внутриполитическую борьбу в Новгороде XII-XV вв., и работу такую недавно провел все тот же А.В.Петров, хотя, к сожалению, свел дело ...к проблеме становления христианской веры[11].

Между тем хотелось бы обратить особое внимание на проведенную выше аналогию с социальной структурой Римской республики класси­ческой эпохи, которая позволяет лучше понять то, что невозможно «вы­читать» из дошедших до нас древнерусских источников. Подобно тому как в Риме патриции, отцы города, были потомками первопоселенцев, основавших город, так, видимо, и бояре были по своему происхожде­нию «старей», чем прочие жители Новгорода. Следующей по старей­шинству группой новгородского населения были «житьи люди», «пле­беи» с точки зрения бояр-«патрициев», земельные владения которых в XV в., накануне падения независимости Новгорода, как показывают ис­следования, порой не уступали по размерам боярским15. Они стали ана­логом римских «всадников», которые, однако, так и не смогли сравнять­ся с боярами по своему политическому весу и становиться посадниками. Они вместе составили элиту новгородского общества, управлявшую че­рез сотенные и кончанские институты власти «черными людьми».

Первоначально, пока волости не были «приватизированы» знатью, пока Новгород боролся с Киевом за свою самостоятельность, демокра­тический общинный строй давал стимул простым людям активно участ­вовать в общественной жизни города, а значит, и реально ограничивать власть князей и бояр. Однако затем такие стимулы, видимо, все более утрачивались, и традиционные общинные механизмы власти также утра­чивали демократическое содержание, становясь лишь формой, которой знать постепенно научилась манипулировать.

Именно в середине XIII в., т.е. вскоре после нашествия, в новгород­ских летописях появляется впервые выделение «черных» или «меньших» людей, противостоящих или отделенных от знати, людей «вятших». Наиболее ярко это проявилось при описании татарской переписи насе­ления в 1258 г.: «И реша татарове: "Дайте нам число или бежим проче"; и чернь не хотеша дати числа, но реша: "Умрем честно за святую Софью и за домы ангельскыя". И тогда издвоишася люди: кто добрых, тот по святой Софьи и по правой вере; и створиша супор, вятшии велят ся яти меншим по числу <... > И злых светомь яшася по число: творяху бо бояре собе легко, а меншим зло»16.

Разумеется, все это возникло не одномоментно: корни этого явления наверняка уходят еще в домонгольское время. И касается это отнюдь не только Новгорода, но и всех прочих земель Русской державы, хотя по состоянию источников строго доказать данное утверждениие просто нельзя. Можно найти лишь некоторые косвенные свидетельства, под­тверждающие правомерность такого взгляда на проблему.

Например, с точки зрения такого подхода, более успешно феодаль­ные отношения должны были складываться в тех землях, где издавна утвердились княжеские династии, которые тем самым имели больше времени «пустить корни» и превратить волости-кормления в вотчины. Характерной в этом отношении является Черниговская земля, от ко­торой почти не осталось свидетельств о вечевой деятельности[12] и кото­рая в XIII-XV вв. подверглась, пожалуй, наиболее сильному дроблению, так что о политической истории ее в монгольское время не известно практически ничего - написать ее сколько-нибудь связное изложение не­возможно. В этой связи особый интерес вызывает мимолетное упо­минание о «черных людях» при описании в Ипатьевской летописи по­хода князя Игоря Святославича на половцев в 1185 г. Окруженное по­ловцами русское войско пытается пробиться к Донцу, причем конники спешиваются: «Молвяхуть, бо оже побегнемь, утечемь сами, а черныя люди оставим, то от Бога ны будеть грех сих выдавши поидем, но или умремь или живи будемь на единомь месте и та рекше вси соседоша с коней и поидоша бьючеся»17.

Из этих слов следует, что в походе участвовали конные княжеские дружины и пешая рать, состоящая из «черных людей». А.Л. Никитин, обративший внимание на эти слова, однако, не хочет им верить, считая это плодом поздней обработки текста18. Но такие лукавые доводы от текстологии совсем не обязательны: «ипатьевская» цитата может просто- напросто быть свидетельством того, что описанные на материале Нов­города процессы в Черниговской земле начались несколько раньше - еще в XII в.

Столь же косвенным, но выразительным свидетельством существен­ной перемены является резкое падение политической активности «киян», происшедшее во второй половине XII в., после погрома 1169 г. Если прежде жители Киева очень существенно влияли на ход политической борьбы за киевский стол, то с этого времени горожане выступали лишь страдательным элементом: они принимали князей, бравших их город силой, терпели насилия от их усобиц, однако самостоятельной полити­ческой роли киевской общины по источникам не обнаруживается. И это вряд ли удивительно: безумная, длившаяся почти непрерывно в течение целого столетия - вплоть до нашествия - усобица за киевский стол, в ко­тором участвовали волынские, черниговские, смоленские и суздальские Рюриковичи, и должна была вызвать апатию у киевлян: они не могли не увидеть, что князья преследуют свои собственные интересы, а до Рус­ской земли как таковой, т. е. до защиты интересов Киева как столицы большой державы, им давно нет дела. Точно так же должна была воз­никнуть социальная апатия на местах - на Волыни, в Смоленске, в Чер­нигове: в начале XII в. волости стремились получить самостоятельность от Киева, и потому, помогая своим князьям сесть там, они наверняка выговаривали себе какие-то налоговые и прочие преимущества, и в этом были заинтересованы все - и знать, и простые люди. После того как самостоятельность была завоевана, а это де факто случилось во второй половине XII в., исчез стимул и для социального единения: видимо, с этого времени князья вели борьбу за княжения, бояре стяжали волости в пределах своей земли, а простым людям оставалось только наблюдать за этими ползучими явлениями: никаких принципиально новых органов власти наподобие римских - своих народных трибунов - низы создать так и не смогли и вынуждены были пассивно наблюдать за тем, как сильные мира сего расхищали «ager publicus»[13]. К сожалению, обо всем этом мы можем только интуитивно догадываться: сведений о данях, которые шли Киеву из других волостей, крайне мало для раннего вре­мени и совсем нет для позднейшего; свидетельства о том, как конкретно происходил переход волостей в частные руки, также отсутствуют.

Вот еще одно чисто интуитивное и при этом стойкое наблюдение, ко­торое сложилось при сплошном вычитывании летописей за XII-XIII вв.: тексты, предшествующие эпохе нашествия и непосредственно следую­щие за ней - вплоть начала XIV в., неизменно рождали во мне ощу­щение распада, развала, разложения. Формально этому вроде бы нет особых оснований: все идет как всегда - те же походы, победы и пора­жения, строительства церквей и монастырей, рождения и смерти князей, но что-то все же не так. И вряд ли случайно, в летописях - в том числе и в Лаврентьевской (далее - Лвр), и Ипатьевской, откуда историки берут львиную долю информации - XII век даже по листажу занимает вдвое больше места, чем век XIII, причем значительное падение информатив­ности приходится на самое начало XIII в., а вовсе не на время после нашествия, как можно было ожидать.

Словом, во второй половине XII в. маятник качнулся в другую сто­рону: демократическая волна, накатившая в начале века, стала отсту­пать, а ко времени нашествия подошла, видимо, к своему минимуму или просто к некой критической точке. Выходит, что татары появились на русских границах в самое подходящее для них время...

Вот к таким выводам можно прийти, если работать на стыке фроя- новской «дофеодальной» и традиционной «феодальной» концепций. Ни одна из них сама по себе увидеть этого не смогла: «фрояновцы» просто механически переносят социально-политическую структуру середины XII в. в XIII в. и потому не склонны искать внутренние предпосылки крушения Руси, а их противники, оперируя понятием «феодальная раз­дробленность», только горько сетуют на «несознательность» русских кня­зей: мол, феодалы - они на то и феодалы, чтобы вести усобицы, а до об­щенационального сознания они просто не доросли.

Я намеренно утрирую позиции своих оппонентов, чтобы нагляднее показать другую сторону дела: и И.Я.Фроянов, и его многочисленные противники в своих построениях априори исходят из идеи прогрессив­ного развития, которая утвердилась в науке в XIX в. Она свойственна среди прочего и марксизму, преподававшемуся им (всем нам, людям старшего и среднего поколения!) в весьма упрощенном виде. И потому представления о регрессе, откате и т. п. обычно толкуются как некие внешние негативные влияния, как некие палки в колеса движущегося вперед локомотива истории, а вовсе не как естественные органические циклы, которые присущи самому историческому движению. С этой точки зрения, причиной регресса и отката древнерусского общества оказываются само монгольское нашествие и установившееся затем «иго», накрывшие и закрывшие от историков кризисные явления в самом древнерусском обществе, которые были не менее, если не более су­щественной причиной происшедшей катастрофы.

Но суть как раз в том и состоит, что «откаты» и «регрессы» есть неотъ­емлемая составная часть движения вперед: если рождается какое-либо новое явление, то, значит, что-то рядом должно погибнуть; новое «кор­мится» продуктами распада и само разлагает старое. Если угодно, новое сначала паразитирует на старом.

Тема цикличности в истории историками по сути не разрабатывает­ся всерьез, хотя время для этого давно наступило: экономисты обна­ружили на своем материале несколько больших и малых экономических циклов; еще 80 лет назад А.Л.Чижевский поставил вопрос о влиянии на историю циклов солнечной активности... А пока исторические циклы ищут дилетанты - математики, социологи, все, кому не лень. Только не историки.

2. Предательство

Итак, к началу XIII в. на огромной территории, называемой ныне «Киевской Русью», существовало несколько политически самостоятель­ных земель, которые управлялись разными ветвями рода Рюриковичей: 1) Владимирско-Суздальская земля[14] находилась в руках сыновей и внуков Всеволода Юрьевича Большое Гнездо, из которых главную роль играли «старейший» владимирский князь Юрий и его брат Ярослав, кня­живший в Переяславле Залесском. Отношения между братьями были напряженными: честолюбивый Ярослав сам стремился занять великое владимирское княжение и даже устраивал заговоры против брата (напри­мер, в 1229 г.). Однако в целом Владимирско-Суздальская земля нака­нуне монгольского нашествия жила мирной жизнью и была, пожалуй, самой сильной и самой благополучной землей в «Киевской Руси»: по­следняя крупная усобица в ее пределах произошла в 1216 г.

Нашествие монголов на Русь и Западную Европу в 1236-1242 годах.
(Для увеличения кликните по миниатюре)

2)   Смоленская земля находилась в руках потомков внука Владимира Мономаха Ростислава Мстиславича и во второй половине XII - начале XIII вв. была одной из сильнейших на Руси: Ростиславичи подолгу княжили в Киеве и Новгороде; Мстислав Мстиславич Удатный некото­рое время владел оказавшимся выморочным галицким княжением. Од­нако после страшного голода 1230-1231 гг., от которого в одном только Смоленске погибло 32 тысячи человек, начинается упадок Смоленской земли, от которого ей так и не удалось оправиться.

3)  Волынская земля была отчиной потомков другого внука Владимира Мономаха - Изяслава Мстиславича, сыновья и внуки которого неодно­кратно занимали киевское и новгородское княжения. Внук Изяслава Роман Мстиславич первым объединил под своей властью Галицкую и Волын­скую земли. После его смерти в 1205 г. в Галиции и на Волыни разра­зилась длительная усобица, в которую в 20-е гг. XIII в. втянулись сыно­вья Романа Даниил и Василько. Им как раз накануне монгольского на­шествия удалось вновь объединить под своей властью названные земли.

4)    Черниговская земля с середины XII в. практически полностью оказалась в руках потомков знаменитого Олега Святославича, которые разделились на две ветви старших и младших Ольговичей, потомков Всеволода и Святослава. Ольговичи были на протяжении XII - начала XIII вв. необычайно активными в борьбе за киевское и новгородское княжения, а сыновья Игоря Святославича не упустили случая вмешаться в борьбу за галицкое княжение. Впрочем, борьба эта в 1211-1212 гг. завершилась неудачей: и Галич, и Киев оказались потерянными, а поне­сенные в ходе этих войн и поражения от монголов на Калке в 1223 г. потери оказались столь велики, что «старейшим» князем оказался Ми­хаил Всеволодич, младший представитель младшей ветви Ольговичей. Он-то и предпринял в 30-е гг. XIII в. последнюю попытку восстановить былое величие черниговского княжеского дома.

5)   В Полоцкой земле издавна княжили потомки Владимира Святосла­вича и Рогнеды, которые после жестокого погрома, учиненного Мсти­славом Великим в 20-е гг. XII в., старались не вмешиваться в обще­русские дела и лишь отстоять свою самостоятельность. Однако внут­ренние усобицы постепенно ослабляли Полоцкую землю, из-за чего полоцкие князья не смогли противостоять постепенному проникновению немецких крестоносцев в подвластные им Ливонию и Латгалию.

6)  Муромская и Рязанская земли управлялись потомками внука Яро­слава Мудрого Ярослава Святославича и во времена Всеволода Большое Гнездо были окончательно подчинены владимирским князьям и не пы­тались проводить какой-либо самостоятельной политики. Данных о них накануне нашествия практически нет, так что судить об их политической позиции в то время можно лишь гипотетически.

7)   В Галицкой земле в конце XII в. пресеклась княжеская династия потомков внука Ярослава Мудрого Ростислава Владимировича, что стало причиной длившейся несколько десятилетий усобицы, в которую вклю­чились практически все родственники последних галицких князей Яро­слава Осмомысла и его сына Владимира, а именно: венгры, поляки, во­лынские, смоленские, черниговские князья и даже все тот Ярослав Всеволодич, в 1206 г. едва не занявший галицкий стол.

Усобица расколола на враждующие группировки галицкое общество, что привело к тому, что каждый очередной князь, занимавший галицкое княжение, вынужден был бороться с очередным заговором галицких бояр и чувствовал себя в Галиче весьма непрочно. В 30-е гг. XIII в. борьба за Галич разгорелась между Даниилом Романовичем и Михаилом Всеволодичем.

8)  Новгородская земля издавна претендовала на второе после Киева место в «Киевской Руси», что сослужило ей дурную службу: как и в Кие­ве, в Новгороде не утвердилась какая-либо самостоятельная княжеская династия, и это привело к тому, что новгородская знать оказалась раско­лотой на группировки, ориентировавшиеся на разные ветви рода Рюри­ковичей, которые вели неустанную борьбу за новгородское княжение. В первой трети XIII в. четко выявилось превосходство владимирско-суздальских князей: Михаил Всеволодич был последним князем из иных земель, кому удавалось дважды ненадолго сесть на новгородское княже­ние в 1224 и 1227 гг., но и это произошло благодаря поддержке Юрия Владимирского, не желавшего уступать Новгород брату Ярославу[15].

9) Киев со второй половины XI в. стал яблоком раздора среди потом­ков Ярослава Владимировича, что за полтора века привело к упадку Киевской земли: в конце XII в. ее начали делить между собой сильней­шие Рюриковичи, каждый из которых претендовал хотя бы на «часть Русской земли», но был отнюдь не прочь захватить всю ее целиком. В конце XII - начале XIII вв. борьбу за Киев вели главным образом Ростиславичи и Ольговичи. В 1212 г. в результате похода Мстислава Удатного на Киев и Чернигов и гибели Всеволода Чермного, Киев вплоть до 1235 г. находился в руках смоленских князей - сначала Мстислава Рома­новича, а затем Владимира Рюриковича. В 1234 г. началась последняя схватка за Киев, в которой участвовали, с одной стороны, Михаил Все­володич в союзе с сыном Мстислава Романовича Изяславом, а с другой стороны, Владимир Рюрикович и Даниил Романович. В 1235 г. в усоби­цу не преминул ввязаться неутомимый переяславльский князь Ярослав: Новгорода ему показалось, видимо, мало.

Таким образом, накануне нашествия на Руси было четыре сильней­ших земли - Владимирско-Суздальская, Смоленская, Волынская и Чер­ниговская, каждая из которых могла при благоприятных условиях осу­ществить объединение под своей властью всех русских земель, но в рассматриваемое время не имела на это достаточно сил, что, впрочем, заведомо не было известно никому и что можно было определить лишь на поле брани.

Наиболее влиятельными и амбициозными из всех названных выше князей были Михаил Всеволодич Черниговский, Даниил Романович Галицкий, Ярослав Всеволодич Переяславский. Стоит обратить внима­ние, что каждый из них имел основания считать свое положение не достойным себя: Михаил Всеволодич не мог мириться с последствиями поражения 1212 г., отодвинувшим Ольговичей на вторые роли в об­щерусских делах (что, прежде всего, выражалось в утрате контроля над Киевом и Новгородом); Даниил Романович, с детства испытавший немало унижений от венгров, поляков, галицких и волынских бояр, наверняка хотел добиться могущества отца, державшего в конце жизни в своих руках Галич, Волынь и по существу Киев; Ярослав Всеволодич явно тяготился обязанностью повиноваться своему старшему брату и в качестве компенсации за это стремился овладеть Новгородом, Киевом - вообще, всем, чем можно - и вынуждал Юрия Владимирского не пре­пятствовать его амбициям.

То есть компромисс между названными князьями был вряд ли дости­жим, все толкало их на жестокое единоборство, а оно не сулило Руси ни­чего, кроме ослабления накануне нашествия: это дружно отмечают все без исключения историки в числе главных причин возникновения «мон­голо-татарского ига».

Итак, усобица 1234 г.[16] началась с того, что сын Мстислава Романо­вича Изяслав[17], вероятно, посчитавший себя обделенным волостями, полученными от дяди, киевского князя Владимира Рюриковича (точно об этом ничего не известно, но такова обычная причина такого рода усобиц), заключил союзный договор с Михаилом Всеволодичем и вмес­те с ним осадил Киев. На помощь киевскому князю спешат галицкие войска во главе с Даниилом Романовичем. Это заставляет Михаила отступить к Чернигову, а Изяслава - по давнему обычаю русских кня­зей - отправиться за помощью к половцам. Тем временем галицкие и киевские войска осаждают Чернигов. После ожесточенных боев Михаи­лу хитростью удается разбить противников и вынудить их начать отступ­ление к Киеву. На помощь Михаилу идут половцы во главе с Изяславом Мстиславичем. В сражении под Торцким черниговско-половецкое вой­ско добивается победы, и Владимир Рюрикович попадает в плен к по­ловцам. Изяслав садится княжить в Киеве, а Михаил преследует бе­жавшего с поля боя Даниила и благодаря поддержке галицких бояр, в очередной раз изменивших своему князю, беспрепятственно занимает Галич. Даниил остается княжить на Волыни.

Осенью 1235 г. Даниил признает себя вассалом нового венгерского короля Белы IV и при его помощи неудачно пытается отвоевать Галич.

В начале 1236 г. в дело вмешивается Ярослав Всеволодич. Он изго­няет из Киева Изяслава Мстиславича, однако вскоре заключает с ним договор, согласно которому Изяслав возвращается на киевский стол, но обязуется самостоятельно выкупить Владимира Рюриковича у половцев и посадить его на княжение в Смоленск. Изяслав взыскивает требуемую сумму с «немецких», т.е. иноземных, купцов и освобождает Владимира из плена. Тот в ответ, собрав силы, изгоняет племянника из Киева и вновь занимает киевское княжение. Михаил Всеволодич пытается ока­зать помощь своему союзнику, однако Владимиру при поддержке Да­ниила удается отразить наступление галицких войск.

В 1237 г. по какой-то причине Владимир Рюрикович уступает киев­ское княжение Ярославу Всеволодичу, а сам отправляется княжить в Смоленск. В ответ на это Михаил Всеволодич, оставив в Галиче своего сына Ростислава, наступает на Киев и заставляет Ярослава уйти оттуда. В итоге киевское княжение достается Михаилу. Затем Даниилу Романо­вичу удается воспользоваться новой изменой галичан и, узнав об уходе Ростислава в поход на Литву, хитростью овладеть Галичем. Ростислав по всей видимости возвращается к отцу в Киев или же направляется в Венгрию ко двору короля Белы IV.

Предлагаемое описание событий - из-за крайней противоречивости источников - не является единственно возможным. Не исключено, что Ярослав лишь единожды овладевал Киевом: источники сообщают о его пребывании там разную информацию. Согласно Галицко-Волынской летописи, «приде Ярослав Суждальскый и взя Киев под Володимером, не мога его держати, иде пакы Суждалю и взя под нимь Михаил, а Ростислава сына своего остави в Галичи»19. Летописи новгородского и суздальского происхождения сообщают под 6744 г. о вокняжении Яро­слава в Киеве, причем часть из них под ультрамартовским 6745 г. сооб­щает о солнечном затмении 3 августа 1236 г.20, что косвенно свиде­тельствует о том, что поход свой Ярослав совершил в 6743 мартовском году. Именно так датирует это событие В.Н.Татищев: по его данным, на Киев тот выступил из Новгорода и двигался по Черниговской земле. Взяв Киев, Ярослав, «не долго держав», заключил договор с Изяславом, который сел в Киеве 10 апреля следующего 6744 г.21 С этим вполне согласуется HI, который дает подробную информацию о новгородцах: в 6744 г. «поиде князь Ярослав из Новагорода Кыеву на стол, поимя с собою новгородци вятших - Судимира в Славьне, Якима Влунковича, Косту Вячеславича, а новоторжець 100 муж, а в Новегороде посади сына своего Олександра»; сев в Киеве, Ярослав через неделю с дарами отпус­тил их восвояси22. Густынская летопись утверждает, что Ярослав сел в Киеве в 6744/1236 г. и в том же году был изгнан вернушимся из поло­вецкого плена «Володымером Руриковичем»23. Как бы то ни было, но се­верный «блок» информации, а также данные последней, южнорусской, летописи лучше всего сводятся к началу - зиме и весне - 1236 г. Галиц- кие данные скорее приводят к 1237 г., что и порождает версию о двой­ном «посещении» Ярославом Киева. Но, по обоим версиям, он пробыл там очень недолго, и вскоре покинул город, отправившись либо «Сужда- лю» (Галицко-Волынская летопись), либо в Новгород (В.Н.Татищев24).

Этой вроде бы частной подробности уделено столько внимания из-за того, что остается загадочным вопрос о том, где пребывал этот пред­приимчивый князь в момент татарского нашествия.

Нашествие началось в декабре 1237 г., когда монгольские войска вторглись в пределы Рязанской земли. Владимирский князь Юрий Всеволодич предпочел не оказывать помощи рязанцам, надеясь, видимо, выиграть время и собрать достаточно сил со всей Суздальской земли и из Новгорода, который находился под контролем брата Ярослава или его сына Александра. Однако к началу января, когда татары разгромили Ря­занскую землю и вышли к Коломне, Юрию, по всей видимости, удалось собрать лишь часть сил - с восточной части Владимирской земли, под­контрольной ему самому и его племянникам - ростовским князьям. В январе 1238 г. в ожесточенном сражении под Коломной владимирское войско во главе с сыном великого князя Всеволодом было разбито.

В начале февраля татары, взяв по пути Москву, подошли к Влади­миру. Накануне великий князь Юрий Всеволодич принял решение, оста­вив семью в осаде, отступить к северо-западу, надеясь все-таки дож­даться подкреплений: как говорится в Лвр, «выеха Юрьи из Володимеря в мале дружине, урядив сыны своя в собе место Всево[ло]да и Мсти­слава и еха на Волъгу с сыновци своими с Васильком и со Всеволодом и с Володимером и ста на Сити станом, а ждучи к собе брата своего Ярослава с полкы и Святослава с дружиною, и нача Юрьи, князь великый, совкупляти вое противу татаром...»25.

Святослав, видимо, с дружиной - полк его скорее всего погиб под Ко­ломной - к Юрию прибыл, а вот «Ярослава с полкы» Юрий так и не до­ждался, хотя для него это была единственная надежда на продолжение борьбы с татарами. Итог был почти предопределен: 7 февраля татары штурмом захватили его столицу, а недели через две они застали князя Юрия врасплох на р. Сити, в Заволжье, и в скоротечном бою убили его. Святославу удалось спастись, однако ростовского князя Василия Конс­тантиновича татары взяли в плен и, после долгих попыток принудить его к службе татарам, убили 4 марта в Шеренском лесу, т.е. км в 200 от места битвы.

В начале весны татары, разорив Суздальскую землю, взяв заодно новгородский Торжок, ушли в степь и в течение 1238 г. больше не появ­лялись на Руси. Тем временем, после ухода татар в разоренный татарами Владимир прибывает Ярослав, садится там на княжение и наделяет брата Святослава Суздалем, а другого брата Ивана - о нем при описании нашествия даже не упоминается![18] - Стародубом.

Так откуда же прибыл Ярослав? На сей счет имеются две разные версии: по Ник и ряду других летописей, он пришел «из Великаго Новаграда»26, по ее Голицынскому списку и Воскресенской летописи, «из Киева»27. Так чему же верить?

Здесь возникают тонкие материи, связанные с особенностями челове­ческой души: чему надо верить или чему хотелось бы верить? Потому что ответ на этот вопрос имеет весьма далекие последствия: если Яро­слав прибыл из Новгорода, значит, он предал брата и всю Владимирско-Суздальскую землю и сделал это сознательно; если он прибыл из Киева, значит, он невиновен в этом преступлении.

В первом случае, Воскресенская летопись и Голицынский список со­держат позднюю вставку о возвращении его из Киева, и смысл сей про­цедуры - скрыть факт преступления. Во втором случае, Галицко-Волынская летопись, источник В.Н.Татищева и все практически летописи, включая и Воскресенскую[19], врут, когда пишут, что Ярослав покинул Киев до 1238 г., что Юрий, стоя близ Волги, ждал Ярослава с подкреп­лениями, и смысл сих акций - оклеветать ни в чем не повинного Яро­слава: Юрий не мог не знать, где княжил Ярослав, и ни за что не поехал бы к северо-западу от Владимира с целью соединиться с братом, живу­щим на юге.

По первому пути помимо меня пошли А.Н.Сахаров и Д.В.Черны­шевский28. По второму пути идет большинство исследователей, которые вплотную сталкивались с этим вопросом - А.А.Горский, А.В.Майоров, Р.П.Храпачевский, Д.Г. Хрусталев. Они предпочитают не верить глазам своим, но не порывать с привычной традицией. Поэтому начинаются рассуждения о невнятности и противоречивости галицкого известия и данных Татищева - это правда, но это не отменяет главного: ухода Ярослава из Киева не позже 1237 г. Фразу об ожидании Ярослава Юрием впрямую объявить фальсификацией никто не решился, однако о ней обычно говорят скороговоркой. Серьезных контраргументов мне увидеть и услышать не довелось[20].

Даже если предположить, что Ярослав действительно находился в Киеве, совершенно непонятно, почему и как могли не прийти на по­мощь Юрию войска из подвластных Ярославу западных волостей Влади­мирской земли, а также Новгорода: в минуту грозной опасности великий князь мог своей волей потребовать от его юного, семнадцатилетнего, сына Александра и его воевод срочно выступить в поход, и ослушаться те просто не могли - если только им Ярослав заранее не дал соответст­вующий приказ. Для этого Юрию вовсе не нужно было делать предвари­тельно запрос в Киев, как это удивительным образом предполагает Р.П.Храпачевский, или даже ждать оттуда прихода Ярослава с войска­ми, как еще более удивительно думает А.А.Горский29, [21]. Между тем у В.Н.Татищева есть на этот счет вполне конкретное и совершенно естест­венное сообщение, верное просто потому, что иначе и не могло быть, если только князь Юрий не сошел с ума: «По взятии Резани поидоша та­тарове на Коломну. Тогда князь великий Юрий Всеволодич посла в Нов­город ко брату Ярославу, абы поспешил со всеми новгородцы. А противо татаром посла сына Всеволода из Володимеря, с ним князь Роман Иго­ревич резанский со всею силою, а воеводу Еремея Глебовича посла в сторожех. И снястася вси со Всеволодом и Романом у Коломны» - до подхода туда татар30.

Я специально привел длинную цитату, чтобы из нее стало ясно, что приказ Ярославу о сборе войск был направлен именно в Новгород - сразу после того, как стало известно о падении Рязани: Рязань пала 21 декабря, значит, во Владимире об этом должны были узнать через три дня (расстояние между городами по прямой - 170 км). Таким обра­зом, не позже 25 декабря гонец должен был уже отправиться в Новго­род[22]. Учитывая расстояние между ним и Владимиром (606 км по пря­мой), гонец должен был прибыть туда дней через 10, т. е. около 5 января. Отдав неделю на сборы, получаем 11-12 января как время выступления новгородской рати. И это означает, что новгородцы должны были прий­ти к Владимиру раньше татар. Но они не пришли, как не пришли к тому месту, где их ждал Юрий до середины февраля!

Более того, о помощи против татар Юрия Всеволодича рязанцы просили еще в самом начале военных действий, и потому военная тревога наверняка была объявлена в Суздальской земле раньше, а зна­чит, и Ярослав должен был об этом всем уже знать. Недаром татищевский источник передает требование Юрия к Ярославу, «абы поспешил со всеми новгородци». Косвенно это означает, что, с точки зрения Юрия, Ярослав ко времени посылки к нему гонца почему-то медлил, т.е. к этому времени он уже должен был выступить в поход!

Д.В.Чернышевский идет еще дальше. По его мнению, быстрота про­движения татар по Суздальской земле в условиях зимы и легкость, с какой они нашли стан князя Юрия на Сити, свидетельствуют о том, что татар вели русские проводники, посланные Ярославом31. Это вполне вероятно, хотя можно допустить, что русских своих проводников татары набирали из числа пленных, а нужные показания добывали у них пыт­ками. Поэтому о том, где именно находился Юрий, они могли узнать и без Ярослава. Кроме того, в соответствии с принятым у них порядком - о чем скажу ниже - они, скорее всего, прямо включали русских воинов в число своих отрядов.

Как бы то ни было, следует задаться вопросом: а кому было выгодно вносить поправки в исходные тексты - обелять или чернить Ярослава? И кто мог это делать? И ответ напрашивается сам собой: после нашест­вия во Владимирско-Суздальской земле, а потом и в Московской Руси правили только потомки Ярослава Всеволодича, а для них поминать самый темный эпизод в биографии основателя династии негоже. Облик основоположника должен быть незапятнанным - такова нормальная идеологическая установка любых победителей в борьбе за власть. По­этому проблем с «обелителями» нет никаких - таких всегда будет много. Труднее с «очернителями»: их тексты могли хотя бы отчасти сохра­ниться - потому что в момент их создания они говорили об очевидном и всем известном; затем, когда вопрос терял свою остроту, сглаженный вариант мог и уцелеть. Следы «очернительства» могли сохраниться также в виде намека в периферийных текстах, которые не пользовались широкой известностью.

Именно так обстоит дело еще с двумя странными текстами, сохранив­шимися в единичных списках. Сначала - о «Слове о погибели Рускыя земли». Этот текст исследовал А.А.Горский, обнаружил в нем ключевое противоречие, но в силу своей настроенности на оправдание Ярослава так и не пожелал признать главного32. Этот текст, от которого сохрани­лось лишь начало, обрывается на полуслове такими словами: «А в ты дни болезнь крестианом от великого Ярослава и до Володимера, и до нынешняго Ярослава, и до брата его Юрья, князя володимерьского...»33.

Как заметил А.А.Горский, слова о «нынешнем Ярославе» противо­речат принятому в ту эпоху этикету: само «Слово» в не дошедшей до нас части явно описывало нашествие татар на Северо-Восточную Русь, т. е. было написано после ухода татар, но в нем не Ярослав, а его уже погиб­ший брат назван князем владимирским. Горский, тонко заметивший это, исходя из априорного представления о непогрешимости Ярослава, соз­дает тяжеловесную текстологическую конструкцию, призванную объяс­нить замеченный им казус: Ярослав будто бы до 1238 г. находился в Киеве, а «Слово» создано весной 1238 г. по свежим следам, еще до вокняжения Ярослава во Владимире; сведения Ник и прочих летописей недостоверны, так как летописи эти - поздние[23].

Однако на самом деле все проще: автор «Слова» не признавал «ны­нешнего Ярослава» в качестве великого князя, а продолжал считать своим князем именно погибшего уже Юрия Всеволодича, который и назван «князем владимирским»[24]! Только и сохранившийся зачин по­вествует о том, какой славной и могущественной была Русь «до нынеш­него Ярослава», и по логике дальше «Слово» должно было рассказать о том, как погибла эта славная Русь и чем она стала «при нынешнем Ярославе». Но дошедший до нас текст оборван на полуслове. Сохра­нился ли он где-нибудь еще? Я полагаю: да, в страшно изуродованном виде он сохранился в составе летописей, но только весь анти-Ярославов пафос в нем был тщательно вымаран - за исключением того самого фрагмента с «ждучи»: недоглядели, оплошали! А включили в состав ле­тописей этот текст просто потому, что не было в распоряжении сводчи­ков других, более «объективных» повествований о нашествии.

Второй интересный текст сохранился в Ник под 6760 г. При описании «Неврюевой рати», когда происками Александра Ярославича татары по­слали на Русь войско против его брата Андрея, говорится: «Князь велики же Андрей Ярославичь Суздалский смутися в себе, глаголя: "Господи! что се есть, доколе нам меж собою бранитися и наводити друг на друга татар; лутчи ми есть бежати в чюжую землю, неже дружитися и служити татаром". И, собрав воинство свое, иде противу их и сретшеся начяша битися, и бысть битва велиа, и одолеша татарове»34.

Спрашивается: когда еще до 1252 г. русские князья бранились между собой и наводили друг на друга татар? И ответ вполне однозначен: ни­когда, кроме... разве что 1238 г. В промежутке между 1238 и 1252 гг. та­тары появлялись в Суздальской земле только единожды - зимой 1240 г.: «На зиму взяша татарове Мордовьскую землю, и Муром пожгоша, и по Клязьме воеваша, и град святыя Богородица Гороховець пожгоша, а сами идоша в станы своя. Тогды же бе пополох зол по всей земли и сами не ведяху и где хто бежить»35.

Из этого текста со всей очевидностью следует, что на Клязьме они появились достаточно случайно, преследуя бежавших в Суздальскую землю муромцев, и взяли Гороховец только потому, что там было много беженцев. Связывать эти события с наведением князей друг на друга нет никаких оснований.

И это означает, что князь Андрей имел в виду ...своего собственного отца, который, получается, не просто не поддержал брата в решающий момент и отсиделся в далеком Новгороде, а сам спровоцировал их вторжение!

Разумеется, не желающие соглашаться с такой логикой, скажут: Ник - поздняя и недостоверная; текст этот вставлен поздним редактором для того, чтобы осудить практику «наведений» татар на Русь, что на протяжении XIII-XIV вв. бывало еще не раз. Но с такими чисто спеку­лятивными доводами спорить трудно и бессмысленно: выдвигающий их заведомо не настроен слушать оппонента, а потому от контрдоводов просто отмахнется. Например, таких: 1) свидетельства источников надо разбирать конкретно для каждого отдельного случая, а не судить о чем-то, исходя из общих соображений; 2) почему автор, осуждающий близ­кие ему по времени деяния, должен прятать свои мысли в тексты сто­летней давности и приписывать их давно ушедшим людям? кто это прочтет и оценит?

Между тем «никоновский» текст прекрасно вписывается в представ­ляемый взгляд на события и многое объясняет. Некоторые историки, не учитывающие его, поставили вопрос: а зачем степнякам-монголам вооб­ще была нужна «Залесская Русь»? В их планы входило покорение Евро­пы, а своей ставкой они видели Венгрию, богатую пастбищами. Со стра­тегической точки зрения можно понять, зачем нужно было покорять южную лесостепную Русь: этим обеспечивалась безопасность тылов, снабжение войск продовольствием и пополнение его людьми и конями[25]. Можно понять также, зачем монголам потребовалось покорять Волж­скую Болгарию: монголы, видимо, не могли им простить разгром туменов Джебе и Субудая, возвращавшихся через их земли домой в 1223 г., после победы на Калке. Но Владимирско-Суздальская земля - далекая, лесистая и органически чуждая монголам - не «провинилась» перед ними своим участием в вышупомянутом сражении, где монголы разгро­мили большое русско-половецкое войско. Зачем она им?

Ю.В.Кривошеев, вновь поставивший этот вопрос, считает, что это получилось стихийно: монголы вначале хотели лишь взять обычную для них дань натурой - людьми и конями с Рязанской земли - и этим обеспе­чить ее лояльность. Отказ рязанских князей купить мир такой ценой и вызвал вторжение Батыя. И тут логика историку изменяет: он вдруг заявляет, что героическая оборона рязанцев... не позволила монголам «пополнить запасы и ресурсы для похода на запад», что «как бы автома­тически повлекло за собой их вторжение в северо-восточные русские земли»36. Это, интересно, почему? Что мешало им взять силой из числа пленных требуемую ими ранее «десятину» и угнать всех, а не десятую часть захваченных на Рязанщине лошадей? И почему они должны были двинуться дальше именно во Владимирско-Суздальскую, а не Чернигов­скую землю, расположенную юго-западнее Рязанщины, т. е. как раз по направлению основной цели их похода в Европу?

Иными словами, у них на то это были какие-то свои особые причи­ны: они, например, не тронули в тот год небольшую лежащую по сосед­ству Муромскую землю, разорив ее лишь через два года - в 1240 г. Во всяком случае, при описании нашествия зимы 1237/28 гг. сообщается о том, что муромский князь вместе с рязанским и пронским князьями уча­ствовали в переговорах с татарами[26], но о разорении Муромской земли не говорится ни слова. Почему они с ней-то церемонились? Если их целью было тотальное подавление всех северных земель Руси, то Муром они бы не оставили в стороне, а раздавили бы его походя. Можно заметить, что и в пределы Суздальской земли они двинулись не сразу: между Рязанью и Коломной всего три дневных перехода, однако появились монголы там лишь в начале января. Они, значит, выжидали, приняли решение о походе на север не сразу: послов во Владимир с предложе­нием мира и требованием дани они посылали еще в декабре. Так что же их подвигло на это? «Никоновский» текст содержит косвенный ответ на этот вопрос: вероятно, они получили от Ярослава подтверждение его неучастию в обороне Суздальской земли и решили воспользоваться предоставленной возможностью. Не потому ли монголы не пошли на Новгород, что там отсиживался Ярослав?

Удивляться такому обороту событий не стоит. Хорошо известно, что у татар была прекрасно поставлена внешняя разведка и велась тща­тельная дипломатическая подготовка к предстоящим войнам. Монголы всегда посылали на земли своих потенциальных жертв большое число шпионов, которые заранее определяли маршруты предстоящего движе­ния по вражеской территории, оценивали возможности для прокорма войск и прочее. Важной составной частью подготовительных мероприя­тий было стремление внести раскол в среде потенциальных против­ников, и данные по истории Китая дают тому конкретные примеры[27]. С этой точки зрения, попытки «завербовать» Ярослава не просто объяс­нимы, но даже обязательны для монгольских дипломатов. И монголы, завоевавшие накануне вторжения на Русь Волжскую Болгарию, а значит, получившие там информацию о внутриполитической ситуации в сосед­ней земле, в полной мере использовали такую возможность. Об этом известно из первых рук: князь Юрий Всеволодич осенью 1237 г. давал венгерскому монаху Юлиану для перевода послание, изъятое у таких «послов»: из него следовало, что это было 30-е (!!!) письмо Батыя к венгерскому королю Беле IV37. Но это означает, что было много и других такого и иного рода «послов»! И кто-нибудь из них вполне мог добраться до Ярослава и сделать ему предложение, от которого тот не смог отка­заться: он наверняка объяснил князю неизбежность предстоящего втор­жения и последствия этого для его земли и него лично и предложил альтернативу: в награду за его добровольное подчинение монголам и неучастие в войне против них те поставят его во главе всей Русской земли, которую монголы неизбежно покорят. И объяснил монгольский принцип ведения войны: сопротивляющиеся уничтожаются поголовно, подчинившиеся добровольно платят лишь десятину. Согласие Ярослава на предложения монголов, по такой логике, и предопределило их втор­жение в Суздальскую землю.

Странности в поведении Ярослава Всеволодича вовсе не исчезают после того, как он овладел владимирским княжением. Что, казалось бы, должен делать лидер страны, подвергшейся вражескому нашествию? Разумеется, он должен копить силы для продолжения борьбы с агрессо­рами, искать союзников и мириться с бывшими врагами, чтобы отразить возможное повторение татарского удара. Если сказать более конкретно, то Ярославу следовало договориться о совместной борьбе с татарами с черниговским, смоленским, киевским, волынским, рязанским князья­ми, искать контакты с волжскими болгарами и продолжающей борьбу с татарами Мордвой. О том, что это было реально, говорит история зна­менитого половецкого князя Бачмана, который, передвигаясь по Волге, вел упорную партизанскую борьбу с татарами, так что на борьбу с ним были брошены 2 тумена (20 тысяч) во главе с «царевичами» Менгу и Бучеком, которым удалось обнаружить и схватить Бачмана благодаря случайности38. И, судя по всему, какое-то сопротивление татарам про­должалось в уже разоренной татарами Рязанской земле: зимой 1240 г. татары разорили не только Муромскую землю, но и Рязань: «Того же лета приходиша Батыеви татарове в Рязань и поплениша ю всю»39. Сопротивлялась, видимо, и Черниговская земля: к 1241 г. относится глу­хое сообщение о том, что «татарове убиша Мстислава Рыльского»40.

Почему бы Ярославу не поддержать соотечественников? Но нет, он занят был куда более важным делом: Ярослав в это время как ни в чем ни бывало продолжал усобицу со своим давним врагом Михаилом Всеволодичем, княжившим тогда в Киеве, который осенью 1239 г. посмел выказать неповиновение татарам.

Для того чтобы ситуация была яснее, следует сказать несколько слов о том, как татары воевали Южную Русь. Сведения об этом крайне скуд­ны, и, как ни странно, наиболее полная и конкретная информация со­держится в летописях новгородского (HIV и СфI) и псковского происхож­дения. Вот полностью статья 6747 первой из них:

«Батый же нача посылати рати на грады руския и взя град Переяслав копием и изби всь и церков архангела Михаила съкруши и епископа Семуона убиша и сосуды церковныя бещисленыа сребряныя и златыя и драгаго камениа поимаше. О Ч е р н и г о в е. А иная рать на Черни­гов пришедши и обьступиша град; слышав же Мьстислав Глебовичь нападение иноплеменных на град и прииде на нь съ своими вои; и бившимся им, лют бо паки бой бысть у Чернигова, оже тарань на нь поставиша, меташа бо камением полтора перестрела, а камень якоже можахуть 4 мужи силнии подъяти. И побежден бысть Мьстислав и множество вои его избьено бысть и град взяша и запалиша и огнем, а епископа взяша, оставиша жива и ведоша его в Глухов и паки пустиша. И оттуду приидоша с миром к Куеву и смирившеся с Мстиславом и с Володимером и с Данилом»41.

Ипатьевская летопись об этих событиях рассказывает теми же слова­ми, опуская, однако, окончание - после «Глухова»42. Лвр говорит об этих событиях куда более кратко, но сообщает две дополнительные подроб­ности: черниговские князья после падения Чернигова уехали в Венгрию, а отпущенного в Глухове татарами черниговского епископа звали Пор- фирием («Перфурьем»)43. Псковская I летопись называет даты падения Переяславля и Чернигова - 3 марта, четверг средокрестной недели, и вторник 18 октября, что точно соответствует 1239 г. - и при этом допол­нительно сообщает о смерти князя Владимира Рюриковича44.

И тут выявляется любопытный историографический казус: самые интересные и важные дополнения HIV и СфI в исторической литературе либо просто игнорируются («этого нет в самых ранних летописях!»), ли­бо отвергаются по принципу «этого не может быть, потому что не может быть никогда»[28]. Согласно им, после взятия Чернигова монголы приходят с миром к Киеву, но мирятся не с киевским князем Михаилом Всеволодичем, а «с Мстиславом и Володимером и с Данилом», т. е. с Мстисла­вом Глебовичем Черниговским, Владимиром Рюриковичем Смоленским и Даниилом Романовичем Галицким.

Условия примирения с татарами совершенно стандартны: их они двумя годами раньше предложили рязанским и суздальским князьям. Вот их предложения рязанцам, по Академическому списку: «Послаша послы своя жену чародеицу и два мужа с нею ко князем Рязаньскым, прося у них десятины во всем - во князех, и в людех, и в конех: десятое в белых, десятое в вороных, десятое в бурых, десятое в рыжих, десятое в пегих»45. По HI: «Просяче у них десятину во всемь - и в людех, и в кня­зех, и в коних, во всякомь - десятое»46. И тут обнаруживается довольно неприятный для достоинства русского человека факт: три русских кня­зя - а именно, Мстислав Черниговский, Владимир Смоленский и Да­ниил Галицкий добровольно, а двое последних - даже без борьбы - признают власть завоевателей. Но при этом киевский князь Михаил Всеволодич отказался это сделать!

Здесь важно выяснить конкретную последовательность событий. Переговоры татар с русскими князьями, учитывая время на проезд посольств, должны были занять около месяца и завершились скорее всего зимой. В пользу этого говорят два обстоятельства: татары заклю­чили мир с Владимиром Рюриковичем, который умер в том же году, т.е., видимо, зимой 1239/40 гг. Батый, когда узнал, что киевский князь Михаил отказался признавать его власть, двинул к Киеву тумен под командованием Менгу (Мунке), а этот «царевич», как обратил внимание Р.П. Храпачевский, зимой в течение полутора или даже трех месяцев осаждал аланский город Минкас47 и подойти к Киеву мог только на ее исходе. Так оно и оказывается: обстоятельства его переговоров с князем Михаилом в летописях описываются либо на стыке календарных лет, либо уже в начале следующего 6748 г.

Согласно летописям, Менгу подошел к Киеву с другой стороны Днепра, осмотрел город, удивившись его «величеству», после чего «при- сла послы свои к Михаилу и ко гражаном, хотя е прельстити и не послу- шаша его». После этого Михаил вдруг бежит в Венгрию48. Ник об этом рассказывает подробнее. «Менгукак» сначала предлагает Михаилу: «Иди и повинися и поклонися царю нашему Батыю», что позволит сохранить город. Михаил отказывается. Менгу шлет новых послов, которые пред­лагают тому лично выйти к Менгу для переговоров. Михаил, заподозрив неладное, «послы его вся изби, а сам бежа из града Киева по сыну своем пред татары во Угры; гнашася бо ся за ним татарове и не постигоша его, и много пленив, Менгукак иде со многим полоном к царю Батыю»49.

Прежде чем говорить об обстоятельствах этой интересной погони, стоит отметить, что уникальные данные Ник хорошо согласуются с дан­ными прочих источников. Менгу неслучайно предлагает Михаилу пови­ниться перед Батыем: до этого Михаил - в отличие от прочих русских князей - проявил упрямство и не покорился добровольно завоевателям.

Только вот почему Михаил, не побоявшийся убить послов, вдруг ни с того ни с сего бежит из большого, хорошо укрепленного города? Разве одному татарскому тумену (10 тысяч) было по силам взять Киев? Или Михаил был психически ненормальным человеком, не отдающим отчет в своих поступках? В последнее верится с трудом.

Тут возможны разные предположения. Например, не исключено, что киевляне склонялись к тому, чтобы принять требования татар; Михаил убил послов сознательно, надеясь так отрезать киевлянам пути к отступ­лению, и просчитался: этим он только озлобил киевлян и, увидев это, предпочел спасаться бегством. Но такое предположение не учитывает то­го, что на сцене появился еще один игрок - князь Ярослав Всеволодич.

Лвр неожиданно сообщает: «Того же лета Ярослав иде г Каменьцю, град взя Каменець, а княгыню Михаилову со множьством полона приведе всвояси»50. Галицко-Волынская летопись дополняет: «Яко бежал есть Михаил ис Кыева в Угры... (здесь в первоисточнике - лакуна. По смыслу надо поставить: Ярослав. - А.Ж.) ехав, я княгиню его и бояр его поима и город Каменець взя. Слышав же се, Данил посла слы река: "Пусти сестру ко мне, зане яко Михаил обеима нама зло мыслить", и Ярослав, услыша словеса Данилова, и бысть тако, и приде к нима сест­ра - к Данилу и Василку, и держаста ю во велице чести»51.

Сначала небольшая справка: град Каменец располагался на р. Горыни на границе Киевской и Волынской земель, примерно в 270 км западнее Киева и в 1140 (!!!) км от Владимира. Оказаться в Каменце случайно - уже в силу такого гигантского расстояния - Ярослав никак не мог. Так же невозможно объяснить случайным стечением обстоятельств тот пора­зительный факт, что гнались за Михаилом татары Менгу-хана, а захватил его жену почему-то русский князь Ярослав. Мораль здесь может быть только одна: Ярослав входил в число татар Менгу-хана, исполнял дан­ный ему приказ[29].

И действительно, свое нежелание мириться Михаил выказал в конце осени или в начале, после падения Чернигова. В это время монголы развернули активные военные действия в разных районах Восточной Европы - покоряли Мордву, воевали с аланами, захватывали Крым, в частности, 26 декабря 1239 г. взяли Судак52. Сил на непокорного Михаи­ла не хватало, и Батый, по-видимому, велел Ярославу доказать свою преданность и двинуть войска на Михаила. И времени, чтобы выпол­нить этот приказ, у него было предостаточно - почти целая зима.

И здесь формально возможны два варианта: 1) Ярослав мог двинуться к Киеву непосредственно из Суздальской земли; 2) он мог получить та­кой приказ в Смоленске и направиться к Киеву именно оттуда. Дело в том, что поход его к Каменцу был в тот год не единственным: Лвр, сведения которой в статье 6747 приведены явно не в хронологической последова­тельности[30], сообщает также, что «Ярослав иде Смолиньску на литву и литву победи и князя их ял, а смольняны урядив, князя Всеволода посади на столе, а сам со множеством полона с великою честью отиде всвояси»53.

Третий вариант - с двумя самостоятельными походами - кажется маловероятным из-за огромности расстояний и из-за того, что захват Смоленска литовцами скорее всего был связан с замешательством, вы­званным смертью Владимира Рюриковича, и Ярослав просто решил воспользоваться случаем, чтобы - по своей ли воле или по воле татар - вмешаться во внутренние дела Смоленской земли. Правду об этом мы не узнаем никогда, однако скорее всего приказ выступить на помощь Менгу он получил именно тогда: сами события в Киевской земле проис­ходили в конце зимы - начале весны, и потому война с литовцами, если она произошла по возвращении из похода, скорее всего попала бы в следующий летописный год.

В пользу того, что он появился в Киевской земле из Смоленска, косвенно свидетельствует вокняжение в Киеве после бегства Михаила смоленского князя Ростислава Мстиславича: таково, видимо, было одно из условий того «ряда» со смолянами, которое заключил Ярослав. В этом случае в его походе к Киеву наверняка участвовал и смоленский полк во главе с Ростиславом. Как смоляне могли пойти на союз с татарами? Но ведь они заключили с ними мир, и оказание военной помощи могло быть заменой «натуральной» десятине людьми и конями...

Итак, бегство Михаила из Киева было вызвано тем, что на помощь татарам к Киеву подошла - кроме Менгу - суздальская (или суздальско- смоленская) рать во главе с Ярославом Всеволодичем. Возможно, обста­новка в самом городе была крайне неспокойной в связи с расколом общес­твенного мнения по вопросу о мире с татарами и действиях Михаила.

Так что же стоит за этим парадоксальным и ужасным по сути походом Ярослава к Каменцу? Во-первых, то, что Владимирско-Суздальская земля была не настолько обескровлена нашествием, как это принято обычно думать: уже через год она выставила боеспособную рать, способ­ную разгромить, видимо, немаленькое войско литовцев, сумевших захватить целый Смоленск[31]. Но почему она была направлена не против татар, а против их врага??? Во-вторых, какие изменения должны были происходить в душах воинов, ставших в одночасье союзниками тех, кто всего полтора года назад безжалостно разорял их землю? Это ведь не простая «феодальная усобица», это нечто гораздо более серьезное и тра­гическое. И об этом мы можем только догадываться.

Что творилось в разоренных городах и весях Черниговской земли, а также в еще не разоренных Галиции и Волыни и почти не разорявшейся Смоленщине, когда люди узнали о решении своих князей примириться с татарами? Ведь за этим должна была последовать, видимо, жеребьевка, определявшая, кому идти в неволю, а кому остаться на родной земле.

И многие наверняка с этим не хотели соглашаться: чем платить такую десятину людьми и добровольно воевать в составе татарского войска против других народов, лучше сражаться за свободу и умереть. Но об этом мы тоже можем только догадываться.

Для татар взимание десятины людьми и конями было обычным средством пополнить свое войско, редевшее из-за непрерывных военных походов. Косвенно об этом свидетельствуют уже действия татар в Суз­дальской земле: вряд ли случайно они «нудиша и (захваченного в плен Василия Константиновича Ростовского. - А.Ж.) много проклятии без- божнии татарове обычаю поганьскому быти в их воли и воевати с ними». Князь Василий отказался и был за это убит («много мучивше его, смерти предаша»)54, однако летописцы умалчивают о поведении других ростов­ских князей. А между тем ростовские князья на протяжении последую­щих 100 лет явно находились в особых отношениях с татарами: они чаще других ездили в Орду; в Ростове больше и дольше, чем в других землях, постоянно жили татары55. Не означает ли это, что кто-то из сыновей Василия, увидев гибель своего отца, принял условия татар, в дальнейшем участвовал в их последующих походах и на Русь вернулся уже потом - после возвращения Батыя из Венгрии?

О том, что русские участвовали в монгольском походе на запад, прямо говорят хроники Матвея Парижского и Фомы Сплитского. Так, последний упоминает «перебежчика из рутенов», который заранее сооб­щил венграм о татарском плане ночью захватить мост через реку Шайо56. Документы, приводимые Матвеем, в том числе свидетельство русского архиепископа Петра, говорят о наличии в их войске большого числа «еретиков и лжехристиан», которыми, с точки зрения католиков, могли быть только русские и аланы, к тому времени покоренные монголами[32].

Татарская десятина, между прочим, касалась и князей! Не потому ли черниговские князья после заключения мира с татарами «выехаша в Угры», что не хотели отдавать своих сыновей и дочерей татарам? И не этим ли объясняется и странное поведение Даниила и Василия Романо­вичей, которых в момент вторжения татар в их земли не оказалось там, где они должны были быть - во главе своих войск, защищающих роди­ну от захватчиков? Или братья не выполнили своего обязательства из-за противодействия населения, не пожелавшего добровольно уплатить татарам десятину людьми, а потом убоялись и заблаговременно покину­ли страну? И здесь нам остается только гадать.

Вот факты. После бегства Михаила от людей Менгу и Ярослава Киев на короткий срок занял смоленский князь Ростислав Мстиславич. Затем Даниил Романович захватил Ростислава в плен и посадил в Киеве своего тысяцкого Дмитра, который и руководил обороной города во время оса­ды его Батыем. Она достаточно подробно описана в Галицко-Волынской летописи, причем в ее изображении осада выглядит весьма скоротечной, так что Даниил Романович, выехавший в Венгрию для переговоров о женитьбе его сына Льва на дочери Белы IV Констанции, узнал о появле­нии татар под Киевом с опозданием («ехал бяше Данил [в] Угры королеви и еще бо бяшеть не слышал прихода поганых татар на Кыев»57). Более того, по этой летописи, и последующее вторжение татар на Волынь и в Галицию было столь стремительным, что Даниил тоже не узнал об этом вовремя: увидев у Синеволодского монастыря множество спасавшихся от погрома беженцев, он повернул назад в Венгрию58.

Галицкая-Волынская летопись при этом предусмотрительно опускает дату падения «матери городов русских». Дата же, имеющаяся в Лвр, - Николин день, т.е. 6 декабря59, решительно противоречит источникам псковского и смоленского происхождения (Псковским I и III летописям, Авраамки, Супрасльской), которые сообщают совсем иное: «Приидоша татарове к Киеву септября 5 и стояша 10 недель и 4 дни и едва взяша его ноября 19, в понедельник»60. Все цифры, названные в этом тексте, безу­коризненно точны, и потому последняя датировка выглядит гораздо дос­товернее «лаврентьевской»[33], но из-за привычки исследователей к аполо­гетическому изображению Даниила Романовича не принимается обычно во внимание, ибо делает «необъяснимой» его задержку в Венгрии (или даже отъезд туда) перед лицом нашествия. Но почему же тогда историки доверяют точным датировкам падения Переяславля и Чернигова, также сохранившимся только в псковских и новгородских летописях[34]?

Точно так же необъяснима в рамках обычной логики позиция никуда вроде бы не уезжавшего Василия Романовича. Почему он не оказал поддержку осажденному Киеву? Почему за эти 2,5 месяца осады не было мобилизовано войско и не сделана даже попытка отстоять свою землю от завоевателей: татары шли по владениям Романовичей беспрепятст­венно, беря одну крепость за другой (кроме «упершихся» Кременца, Да­нилова и Холма).

Печерский игумен Серапион вскоре после нашествия создал «Слово», в котором говорится: «Разрушены божественыя церкви, осквернени быша сосуди священии, потоптана быша святая [места], святители мечю бо ядь быша, плоти преподобных мних птицам на снедь повержени быша, кровь и отець и братья нашея, аки вода многа, землю напои, князий наших воевод крепость ищезе, храбрии наша, страха напелъньшеся, бежаша, мьножайшиа же братья и чада в плен ведени быша, села наша лядиною поростоша, и величьство наша смерися, красота наша погыбе, богатство наша инем в користь бысть, труд нашь погании наследоваша, земля на­ша иноплеменникомь в достояние бысть, в поношение быхом живущиим въскрай земли нашея, в посмех быхом врагом нашим...»61. Как видим, Серапион даже в описании погрома и запустения Русской земли позво­ляет себе иронию по отношению к «храбрым нашим» князьям, душев­ная «крепость» которых куда-то исчезла - как, впрочем, и они сами, - и признает, что случившееся заслуживает поношения и насмешки: пора­жение в бою - не позор; позор - уклонение от битвы перед лицом врага.

В итоге, как показывает археологический материал, погром, который учинили татары в Южной Руси, оказался более жестоким, чем погром Руси Северной: А.А.Горский сопоставил данные о количестве укрепле­ний, существовавших на Руси Южной (Галиция, Волынь, Турово-Пинская, Киевская, Переяславльская, Черниговская земли) и Руси Северной (Новгородская, Суздальская, Рязанская земли), и обнаружил порази­тельную картину. Оказалось, что «коэффициент восстанавливаемости», т.е. соотношение укрепленных поселений, восстановившихся и прекра­тивших свое существование после нашествия, на Руси Северной в не­сколько раз выше. К началу XIV в. в Новгородской земле он составил 153%, в Суздальской - 125%, в Рязанской - 57%, в то время как в Галицко-Волынской и Черниговской землях он составил менее трети, в Киевской - 22%, в Переяславльской - 14%. Зато соотношение укреплен­ных поселений, прекративших свое существование вовсе, - обратное: в Галицко-Волынской земле - 76%, в Киевской - 83%, в Переяславль­ской - 81%, в Черниговской - 74% против 60% в Рязанской, 44% - в Суздальской, 38% - в Новгородской. При оценке этих цифр следует учи­тывать, что общее число укрепленных поселений на юге значительно превышало северные показатели: только в Галицко-Волынской земле было больше таких укреплений (180), чем в Новгородской, Рязанской и Суздальской землях, вместе взятых (50+50+73 = 173), а ведь надо взять в расчет еще данные по Киевской (115), Переяславльской (78), Черни­говской (268) землям62, [35].

А это обстоятельство заставляет иначе взглянуть на всю историю на­шествия. Каждое укрепление - «город» - обязательно имело вокруг себя посад, где жила основная масса городского населения. Сколько там было жителей? Напомню, что в Смоленске во время мора 1230-1231 гг. умер­ло 32 тысячи жителей - но ведь вымерли не все! Скорее всего, числен­ность его была в полтора-два раза больше[36]. Это показатель, от которого стоит отталкиваться при возможной оценке мобилизационного потен­циала русских земель. И если оценить среднюю величину тогдашнего го­рода в 3-5 тысяч человек, то общее число только горожан во владениях Даниила и Василия Романовичей накануне вторжения татар (Галиция, Волынь, Киевская земля) составит от 885 до 1475 тысяч человек. И если мы возьмем монгольский мобилизационный «коэффициент» - десятину, то получим огромные цифры - от 88,5 до 147,5 тысяч человек, что впол­не сопоставимо с общей численностью войск, которыми располагал хан

Батый. О реальности этих цифр свидетельствуют источники с «мон­гольской стороны», которые неизменно говорят о многочисленности русского населения. То же самое они, кстати, констатируют, рассказывая о вторжении Батыя в Венгрию: по данным Джувейни, современника этих событий, венгерское войско было «вдвое больше войска монголь­ского»63. В этих словах, несомненно, есть преувеличение[37], но все равно привычное представление о подавляющем численном преимуществе татар над русскими - это просто очень удобный миф, которым проще всего «объяснить» столь легкий успех завоевателей.

Преимущество татар в численности было на самом деле лишь отно­сительным, что уже не раз отмечалось в литературе: они в отличие от русских умели собрать в данном месте большее число войск и потому чаще всего - но не всегда! - имели тактическое преимущество в силах64. Но при этом обычно упускается из виду вопрос о причинах этого: поче­му русские князья, призванные организовать оборону своей страны, всегда и во всех случаях были обречены уступать завоевателям в такти­ке, почему они не мобилизовывали тот военный потенциал, что имелся в их распоряжении? Что мешало тем же Романовичам выставить против татар войско, не меньшее по численности, чем это сделали венгры? Людской потенциал Венгрии, владевшей тогда Хорватией, Словенией и частью Сербии, был несколько выше, чем Галицко-Волынской земли, однако политическая ситуация там была не менее сложной и неодно­значной, чем в русских землях, так что сбор там сопряжен с большими трудностями, чем на Руси. Дело тут, прежде всего, - в наличии или отсутствии политической воли. Не потому ли Венгрия и сохранила свою независимость от татар, что сумела оказать им достойное сопротивление с самого начала и сохранила волю к свободе несмотря на то, что завое­ватели очень долго по ней «топтались» и опустошали ее гораздо дольше, чем любую из русских земель? Они ведь собирались именно Венгрию сделать центром улуса Джучи и ушли оттуда только весной 1242 г., пос­ле того как Батыю пришла весть о смерти в Монголии великого хана Угедея в декабре 1241 г. Стало быть, они проводили там «зачистки» не менее жестоко, чем в Южной Руси: им нужно было освободить эту тер­риторию для себя.

Цифры, собранные Горским, хорошо объясняют и причины той жес­токости и методичности, с которыми завоеватели опустошали Южную Русь: они стремились на корню подавить военный потенциал этих зе­мель, лишить русских возможности хоть с опозданием, но начать борьбу за свободу[38]. Оставлять в своем тылу столь богатый и многочисленный народ - в связи с намеченным походом на Запад - было просто опасно.

Поводом к войне, вероятнее всего, послужило неисполнение Романо­вичами обязательства по поставке десятины: это среди прочего объяс­няет и стремление их покинуть родину заранее - видимо, опасались на­казания за нарушение договора. И нарушили они его скорее всего вы­нужденно: иначе они не вели бы себя так пассивно, а возглавили бы борьбу своего народа против завоевателей. Помешать же «выплате» деся­тины людьми и конями могло только само население страны, которое затем, оставшись без военных руководителей, пыталось лишь защищать свои города. Косвенно в пользу такой версии говорит и то, с каким тру­дом Даниилу Романовичу удалось восстановить свою власть в Галиции после ухода татар: летописец не жалеет красок, чтобы осудить «безаконь- ников от племени смердья» и прочих бояр, которые в отсутствие Да­ниила взяли на себя управление волостями, ведь даже после его возвра­щения «бояре же галичьстии Данила князем собе называху, а саме всю землю держаху»65. Но может быть, причина этого - не только в алчности этих бояр, но и в том, что они просто не уважали князя-предателя?

С теми же трудностями должен был столкнуться во Владимирско- Суздальской земле и Ярослав. Как именно он с ними справился - мы можем только догадываться. Однако сделать это ему удалось. При этом Ярослав еще в 1243 г. - раньше всех прочих князей! - отправился на поклон в Орду и получил по заслугам: «Великый князь Ярослав поеха в Татары к Батыеви а сына своего Костянтина посла к канови. Батый же почти Ярослава великого честию и мужи его и отпусти и рече ему: "Ярославе, буди ты старей всем князем в Русском языце". Ярослав же възвратися в свою землю с великою честью»66.

Это на самом деле в высшей степени показательная деталь: Батый, еще не видя в глаза ни одного из прочих русских князей, не зная их на­строений, доверил старейшинство на Руси именно Ярославу, а не кому- либо еще. Соображения, которые выдвигает, например, А.А.Горский - мол, Суздальская земля выглядела в глазах татар сильнейшей из всех;

Ярослав был «старей» прочих русских князей67, [39] - слишком абстрактны: Батыю нужен был, прежде всего, послушный глава Русской земли, а убе­диться в лояльности тех или иных князей он мог, только анализируя их поведение во время нашествия и убедившись в своих предположениях в ходе личных бесед возможных кандидатов с ним и его людьми. Довод по поводу «старейшинства» не слишком серьезен, так как монголам в случае необходимости ничего не стоило внести нужные им «поправки» в родословное древо русских князей, уничтожив не нужных им «ста­рейших» князей.

Не в этом ли одна из причин той участи, что постигла Михаила Чер­ниговского, убитого в Орде 20 сентября 1245 г.[40]? Батый в течение 1244­1245 гг. вызвал русских князей в свою новую ставку, основанную им на Волге. Кое-какие подробности об этом сообщает папский посол Плано де Карпини, который в своем путешествии в ставку великого хана дважды посещал Батыеву Орду. Он достаточно ясно показал, что татары всячески унижали Михаила Черниговского, что, по-видимому, и вынудило того проявить неожиданное «упрямство» и предпочесть смерть унижениям[41].

* * *

Итак, конкретный материал истории монгольского нашествия 1237­1240 гг. вынуждает прийти к грустным заключениям: «иго» возникло не столько из-за мощи монгольских сил, сколько из-за глубокого морально­го и политического кризиса, который охватил русское общество накануне нашествия. На Руси было достаточно сил, чтобы если не отразить сразу вражеское вторжение, то хотя бы навязать завоевателям достаточно долгую и трудную борьбу с достаточно высокими шансами на успех. Это особенно касается северных районов Руси, которые вследствие их отда­ленности и лесистости вполне могли бы стать оплотом борьбы за не­зависимость. Однако получилось наоборот: именно Суздальская земля породила князя-предателя, который для того, чтобы прийти к власти, добровольно пошел на сотрудничество с врагом, а впоследствии своей деятельностью заложил основы того, что впоследствии историки назвали «монголо-татарским игом». На юге ситуация была немногим лучше: од­ни князья из-за вражды друг к другу пытались бороться в одиночку; дру­гие решили пойти на компромисс с завоевателями, а в итоге только спровоцировали более жестокий погром, нежели на севере.

Но сами по себе единичные - пусть и жестокие, и очень кровавые - набеги, которым подверглась Русь в эти годы, совсем не означали сами по себе конец борьбы: татары пришли и ушли с русских земель, а зна­чит, возможность продолжать борьбу с ними оставалась. Но не было во­ли к борьбе и не было лидеров, которые могли бы эту борьбу возглавить.

Итог вышел достаточно схожим с тем, что происходило в эпоху кру­шения Западной Римской империи: относительно небольшие, но мобиль­ные и воинственные варварские народы без особого сопротивления за­нимали обширные области, населенные более многочисленным римским населением. В Восточной Европе XIII в. соотношение завоевателей и за­воеванных было, видимо, не столь значительным, однако степень социаль­ной апатии перед лицом военной угрозы была столь же велика. Вряд ли случайно, что эта эпоха почти не оставила после себя фольклора, кото­рый бы так или иначе повествовал о борьбе с татарами. Остались лишь два рязанских предания о Евпатии Коловрате и Авдотье Рязаночке да смоленское предание о Меркурии, остановившем наступление татар на стольный город. Из князей фольклорным героем - легенды о граде Ките­же - стал лишь Юрий Всеволодич, однако и в ней он скорее - герой эпохи татарского владычества, а не борьбы за независимость в эпоху нашествия.

3. «Иго» в действии: XIII—XIV вв.

Итак, в середине XIII в. в Восточной Европе возникла принципиально новая политическая реальность: появилась новая мощная держава - Орда, которая объединила под своей властью Дешт и-Кипчак, т. е. половецкую степь, простиравшуюся от Днестра до Иртыша, а также Волжскую Болга­рию, Русь, Аланию, Крым. Первоначально это был только «улус Джу- чи» - часть гигантской Монгольской державы, однако в 60-е гг. XIII в., при хане Берке, Орда добилась независимости и затем, как и все полити­ческие образования имперского типа, созданные силой оружия, стала медленно, но верно слабеть, пока не распалась в конце XIV в., после чего отдельные осколки ее были покорены Россией в течение XVI-XVIII вв.

Уже эти самые общие факты говорят о том, что история «ига» и ис­тория освобождения Руси от него есть не только история ее постепенного подъема, но и история упадка Орды, и вопросы эти должны рассматри­ваться во взаимной увязке.

Кроме того, в XIII в. начала активно проявлять себя еще одна поли­тическая сила - Литва, которая громко заявила о себе в начале XIV в. при князе Гедимине (Гедиминасе), подчинив себе большинство южно­русских земель. Влияние Литвы продолжало расти и в XV в., и при ве­ликом князе Витовте (Витаутасе) она даже стала претендовать - наряду с Москвой - на роль объединителя русских земель.

Наконец, в XIV в. претензии на западнорусские земли - прежде все­го, на Галицию - предъявила Польша, и слабевшая Орда не могла этому воспрепятствовать. В конечном счете, это и предопределило то, что имеется ныне: самые западные русские земли ныне стали польскими, а оставшаяся огромная территория разделилась на «великорусскую», «ма­лорусскую» и «белорусскую». Когда именно такое разделение возникло и когда оно стало необратимым? Ответ на этот вопрос не столь очевиден, как кажется на первый взгляд: над историком, пытающимся на него от­ветить, тяжким грузом довлеет современная ему действительность - в основном злоба дня; политика, а не здравый смысл.

Таким образом, на судьбу Руси после монгольского нашествия жела­тельно смотреть в целом, не разделяя страну заранее на части, однако это сделать крайне трудно из-за состояния источниковой базы: в Литовской Руси, а затем литовско-польской Речи Посполитой почти не сохранилось источников по истории русских земель XIII-XIV вв., и потому лучше известная по летописям история Владимирской и Новгородской земель создает впечатление, что после нашествия сразу возникла стена между разными частями ранее единой страны, что единая страна перестала быть таковой.

Поэтому следует с самого начала сделать на это поправку и, признав, что разные земли Руси с самого начала имели свои особенности и разли­чия, которые в XII в. в связи с формированием самостоятельных, не зависимых от Киева волостей только возросли, не следует преувеличи­вать их значения, а исходить из сохранявшегося накануне нашествия и не исчезнувшего в одночасье их культурного единства. Более того, нашествие и подвластность Орде как суздальцев, так и галичан, как смолян, так и рязанцев, ранее отделявших себя от Руси в узком смысле слова, дала им возможность себя осознать русскими, и это в равной мере касается как будущей «Великороссии», так и будущей «Малороссии»; при этом никто из них не имел монополии на то, чтобы называться более или менее русскими, как это происходит ныне: мол, русские - это только великорусы, белорусы - как бы не совсем русские, а украинцы - будто бы вообще не русские.

Сделав такие необходимые оговорки, можно вернуться к теме «ига». Начать ее приходится со все того же неприятного и постыдного факта предательства. Это ведь совсем не одно и то же: «иго» началось как след­ствие военного поражения, когда русские князья, не имея сил для сопро­тивления завоевателям, вынужденно признали их власть - и «иго» сло­жилось как плод сотрудничества с завоевателями, вследствие чего пре­датель и его потомки в течение всех последующих полутораста лет признавались старейшими на Руси и тем самым определяли политику страны по отношению к татарам.

Для понимания важности этого вроде бы частного факта необходимо вновь затронуть тему линейности и цикличности в истории. При взгля­де на историческое время как стрелу, ровно движущуюся в одном на­правлении (это и есть идея прогресса), тенденции, сосуществующие во времени (в данном случае - стремление к свободе и инстинкт самосохра­нения, побуждающий покориться), кажутся силами, действующими параллельно друг другу. Оценка их производится историками всегда задним числом, и при этом победившая тенденция обычно признается более сильной и под нее подводится фундамент из «объективных при­чин». А поскольку основная масса сохранившихся источников практи­чески всегда отражает взгляд победителей, то историки чаще всего сле­дуют за источниками и воспроизводят их точку зрения: возможности несвершившегося им просто неведомы. Великий французский историк Марк Блок на сей счет выразился очень удачно: «Историк - человек подневольный. Он знает о прошлом только то, что прошлое согласно ему доверить»68.

Однако взгляд на историческое движение как на цикл, как на волну с ее приливами и отливами, как на синусоиду с ее точками минимума и максимума и точками равновесия при переходе через нулевую ось позво­ляет в принципе выработать независимую от состояния источников точ­ку зрения - конечно, при условии точного помещения основных собы­тий истории на такую нелинейную модель. Не ставя пока перед собой столь глобальную задачу, хочу отметить только, что конкретные обстоя­тельства прохождения через экстремальные точки на такой синусоидаль­ной шкале времени должны иметь куда большее значение, чем внешне аналогичные факты, происшедшие в другой отрезок времени: точка экс­тремума задает долгосрочные господствующие тенденции, которые смениться могут только на переходе к другому экстремуму. И другая особенность таких критических точек: эти тенденции задаются сплошь и рядом достаточно случайными и пустяковыми на вид конкретными со­бытиями, и осуществить их могут столь же случайные и порой мелкие люди, волею случая оказавшиеся в нужное время в нужном месте. Словом, как в сказке: мышка бежала, хвостиком махнула - яичко упало и разбилось. Она этого и не хотела - так получилось.

Именно так обстоит дело в данном случае. Чисто интуитивно - какое бы конкретное место ни задавать событиям 1237-1240 гг. на волне вре­мени - это была явно переломная эпоха, меняющая (или вскрывающая!) тенденцию, и князь Ярослав Всеволодич стал ее главным антигероем. Конечно, нетрудно рассудить и так: он решил ведь не только свои узкие шкурные задачи (обеспечил себе и своим потомкам доступ к верховной власти в стране), но и сделал вполне разумный шаг с точки зрения перспективы: его компромисс с татарами не допустил столь тотального разорения своей земли, как это случилось на юге, где у власти были не столь дальновидные князья. А моральные издержки таких действий - это все лирика, вещь достаточно эфемерная; мол, политика была делом грязным во все времена, так что лить крокодиловы слезы тут незачем.

Такая циничная модификация - с учетом факта предательства - ос­новной ныне версии о причинах «ига» как стечения «объективных обс­тоятельств» внешне может показаться вполне здравой, если бы не воз­можность взглянуть на тему с независимой точки зрения. Я не буду опе­режать события, а пока отмечу только главное: возвышение Ярослава в переломный момент истории закрыло для Руси возможность эффектив­ной борьбы с завоевателями (или хотя бы эффективного сопротивления им) на долгий срок, на целую историческую эпоху - до прохождения че­рез новую критическую точку. Русь после этого стала обречена на «иго». Если бы прохождение через экстремальную точку ознаменовалось ярост­ной борьбой против монголов, то и день «Куликова поля» наступил бы раньше и принес бы более ощутимые результаты, поскольку энергия борьбы перешла бы на всю последующую эпоху.

Итак, какие основные факты имеются в нашем распоряжении? Преж­де всего, поскольку эта тема крайне идеологизирована, следует коснуться вопроса о характере взаимоотношений русских князей с монголами, возглавлявшими Орду: из нее часто автоматически выводится и все по­следующее развитие России. Мол, Россия заимствовала у татар рабские формы господства-подчинения, так что лермонтовское определение «страна рабов, страна господ» - это простое следствие «татарщины».

И этому вроде бы есть серьезные основания: сам государственный строй Орды строился именно по такому принципу. Он был «государ­ственным» в прямом, указанном выше смысле слова: основную массу населения Орды составляли, напомню, «татары», аналог русских «смер­дов» - прежде всего, кипчаки (половцы) и волжские болгары. Так их именовали завоеватели-монголы, которые внедрили в самосознание этих народов это рабское название, вытеснив их исконные самоназвания.

Вполне естественно, что монгольская верхушка ордынского общества переносила такое отношение и на еще более чуждых им в этническом и культурном плане русских князей, и недооценивать это обстоятельство нельзя. Это касалось даже чисто обрядовой стороны дела: прибывающие в Орду русские князья должны были пройти монгольский обряд очи­щения: они «с бояры своими идяху сквозе огнь и кусту кланяхуся, идолом их»69, после чего они должны были преклонить колени перед монгольским ханом.

Поклонники «евразийства» (Л.Н.Гумилев, Ю.В.Кривошеев) не видят в этом ничего ужасного, поскольку этим монголы вовсе не стремились специально унизить русских князей. Разумеется, с точки зрения монго­лов, это было именно так, но это совсем по-другому воспринималось русскими: для них такой тип отношений был нов, дик и унизителен.

Недаром галицкий летописец, апологет Даниила Романовича, описав милостивый прием Батыем своего героя[42], горестно восклицает: «О злее зла, честь татарьская! Данилови Романовичю князю бывшу велику, обладавшу Рускою землею, Киевом и Володимером, и Галичемь со бра- томь си инеми странами, ныне седить на колену и холопом называется и дани хотять, живота не чаеть и грозы приходять. О, злая честь та­тарьская!»70, [43].

А вот другая татарская «милость», описанная Плано де Карпини: «Случилось также в недавнюю бытность нашу в их земле, что Андрей, князь Чернигова, который находится в Руссии, был обвинен пред Бату в том, что уводил лошадей татар из земли и продавал их в другое место; и хотя этого не было доказано, он все-таки был убит. Услышав это, млад­ший брат его прибыл с женою убитого к вышеупомянутому князю Бату с намерением упросить его не отнимать у них земли. Бату сказал отроку, чтобы он взял себе в жены жену вышеупомянутого родного брата своего, а женщине приказал поять его в мужья согласно обычаю татар. Тот сказал в ответ, что лучше желает быть убитым, чем поступить вопреки закону. А Бату тем не менее передал ее ему, хотя оба отказывались, на­сколько могли, их обоих повели на ложе, и плачущего и кричащего отро­ка положили на нее и принудили их одинаково совокупиться сочетанием не условным, а полным»71.

Все такие столкновения с чуждой культурой, которая агрессивно на­вязывала себя, наверняка оставляли тяжелый след в душах русских кня­зей. И это вовсе не значит, что они должны были усваивать такой стиль отношений, переносить его вовнутрь русского общества и вести себя так, как будто они - монголы, а их собственный народ - татары. Скорее, это должно было рождать чувство протеста...

Однако о протесте - чуть позже, а пока важно отметить две противо­речивые тенденции: 1) предпосылки для «государства» были и в самом древнерусском обществе, но они были обращены вовне его; 2) сущест­вовавшая на Руси иерархия князей изначально не предусматривала «го­сударства»; она выражалась в терминах семейного права, и ее высшим титулом было слово «отец». Но с середины XII в. к «отцу» стало иногда прибавляться слово «господин», которое имело тогда все то же значе­ние - «хозяин рабов»[44]. В монгольское время в этом значении начинают использоваться слова «господарь» и «государь», а «господин» приобретает значение, близкое к современному.

Первое касалось успешно развивавшегося на Руси вплоть до XVII в. рабовладения, которое имело два основных источника для своего суще­ствования - внутренний (порабощение соплеменников, людей, превра­щение их в холопов) и внешний (порабощение военнопленных и данни­ческая эксплуатация порабощенных народов, смердов). Все это было Ру­си вовсе не чуждо, и перенос на нее тех же самых отношений, что она сама применяла по отношению к своим смердам, разумеется, тяжек мо­рально, но тем не менее возможен. Любопытным свидетельством тому является эволюция термина «люди», который сначала обозначал сво­бодное население страны. После установления «ига» в этом же значении стало применяться другое слово - «христиане», которое первоначально было шире нынешнего «крестьянства». Так противопоставлялись «по­ганые», т. е. языческие, властители своим христианским подданным. Но при этом термин «люди» с XIV в. стал обозначать ...рабов: «люди куп­ленные», «люди полные», «люди деловые», «люди страдные», «люди кабальные» - все это обозначения разных категорий холопства. Вряд ли это случайно.

Второе - характер взаимоотношений князей между собой - удобнее всего показать на конкретных примерах. Смоленские Ростиславичи добровольно признали старейшинство Андрея Юрьевича Боголюбского, но вскоре, в 1173 г., поссорились с ним. Склонный к самовластью Анд­рей шлет к ним мечника Михна (мечника, а не боярина, и этим демон­стрирует свое к ним неуважение!), которому дает такой приказ «Рци же им: "не ходите в моей воли! Ты же, Рюриче, поиди вь Смолньскь кь бра­ту во свою отчину", а Давыдови рци: "а ты поиди вь Берладь, а в Руськой земли не велю ти быти", а Мьстиславу молви: "в тебе стоить все, а не велю ти в Руской земле быти"». Оскорбленный Мстислав велит, «посла емьше, постричи голову перед собою и бороду[45], рек ему: иди же ко князю и рци ему: "мы тя до сих мест, акы отца, имели по любви. Аже еси с сякыми речьми прислал, не акы кь князю, но акы кь подручнику и просту человеку, а что умыслил еси, а тое деи"»72. Словом, князья в то время весьма ревниво оберегали свою честь и не боялись навлечь на себя гнев своего «отца», сильнейшего в тот момент русского князя, и тем спровоцировать против себя большой общерусский военный поход. Из слов Мстислава Ростиславича, впрочем, следует, что такой тон князь признает вполне допустимым в общении с «простыми человеками». Это тоже показатель - того, что демократизм древнерусского общества был довольно относительным.

Другой пример. Галицкий князь Владимир Ярославич, неоднократно изгонявшийся из своей земли и часть жизни проведший в скитаниях, после своего очередного вокняжения в Галиче в 1189 г. обращается к могущественному суздальскому князю Всеволоду Юрьевичу: «Отче, господине, удержи Галичь подо мною, а яз Божий и твой есмь со всим Галичемь, а во твоей воле есмь всегда»73. В текстах домонгольского времени невозможно отыскать более униженной просьбы одного князя к другому: Владимир ставит Всеволода в один ряд с Богом, т. е. обещает быть верным ему, как Богу, и при этом именует Всеволода «отцом и господином». Это выражение, типичное для междукняжеских отноше­ний того времени, выражает изначальную патриархальную связь этих слов: отец был господином своих сыновей и мог продать детей своих в рабство (что во время голодовок происходило в реальности!). Но, с дру­гой стороны, на терминологию, видимо, повлияло христианство: для христиан Бог - это Господь, а они - рабы Божьи, и все христиане, от кня­зя до «простца», будучи рабами Божьими, равны друг другу во Христе. И название «господин» - это уподобление реальных людей Богу; перво­начально это точно соответствовало отношениям хозяина и его рабов, отца и его детей, а потом, из-за преобразования больших патриархаль­ных семей в малые и изменения отношения людей к Богу, слово «гос­подин» становилось выражением глубокого уважения и почтения, но не более того. Тогда на смену «господина» как рабовладельца пришли слова «господарь» и «государь». И потому обращение «господин» в данном контексте - это не синоним будущего «государя», но предпосылка для движения в этом направлении.

Против того, чтобы считать перенос рабских форм зависимости на само общество прямым заимствованием у Орды, свидетельствует струк­тура Литовской державы, которая никогда не была в зависимости от Орды: великий князь литовский также именовался «господарем».

Литву часто именуют «Литовско-Русским государством», подчерки­вают, что большинство населения ее составляло не литовцы, а русские, что делопроизводство велось на русском языке, что литовские князья рано приобщились к православию, так что один из них - Войшелк - стал православным монахом и даже намеревался в 1268 г. передать великое литовское княжение Шварну, сыну Даниила Романовича, и это сорва­лось из-за того, что Лев Данилович, завидовавший своему брату, пре­дательски убил Войшелка74. Словом, власть Литвы была для русских более предпочтительна, чем власть татар, поскольку отношения в ней были почти демократическими. Между тем это далеко не так; опреде­ленная идеализация Литвы происходит по контрасту с Речью Поспо- литой, т. е. Польской-Литовской державой, где политические преимуще­ства отдавались католикам и проводилось навязывание этой веры право­славному населению. Однако на самом деле Литва с самого начала вела себя по отношению к русскому населению примерно так же, как и Орда: завоеванные ею русские земли никогда не приравнивались к коренной литовской территории - Жемайтии и Аукштайтии; они всегда были для них, если применить русскую терминологию, землями «смердьими». Немалую роль в этом, вероятно, сыграла как раз гибель Войшелка.

Другое дело, что само присоединение русских земель к Литве проис­ходило в два этапа - сначала в XIII в. были присоединены Полоцкая зем­ля и Черная Русь - Новогородок (Новогрудок), Гродно, Брянск Подляш- ский, Сураж, Волковыйск, Дорогичин и т.д., а затем в течение XIV в. в состав Литвы были включены земли, ныне большей частью входящие в состав Украины - Волынь, Киевская, Черниговская и Северская земли, и наконец началось продвижение на восток: в состав Литвы вошли Брянск, Мценск, Калуга - вплоть до границы с Рязанской землей.

И поэтому в XV в. статус русских земель стал не одинаковым: старые русские владения Литвы стали признаваться «внутренними», а прочие - «внешними», «аннексами»75. Но это не улучшило положение «внут­ренней» Руси: в это время Литва сделала свой выбор, и политическую перспективу имели только католики. Что же касается Руси внешней, то именно по отношению к ней великие князья литовские вели себя как «господари», т. е. ничем не лучше, чем ордынцы.

Те и другие долгое время оставались язычниками и терпимо относи­лись к православной вере, что опять-таки не дает оснований видеть причину для большего сближения литовцев и русских. Более существен­ным фактором была скорее этнокультурная близость этих народов: рус­ская культура оказывала какое-то влияние на культуру литовскую и ранее[46], и это влияние только возросло после присоединения русских зе­мель к Литве. Литовские князья садились на княжение в русских горо­дах, и языком повседневного общения для них был русский. В XIV в. литовские князья стали активно родниться с Рюриковичами, из чисто прагматических соображений принимать крещение и крестить своих сыновей. Все это могло со временем стать причиной того, что русское население «переварит» свою литовскую знать и сделает ее русской не только по языку и культуре, но по миросозерцанию.

Однако точно такие же процессы происходили и в Орде: потомки Чингисхана стали говорить на тюркском (половецком) языке, вступать в смешанные браки, однако от этого «татары» не переставали быть для них лишь «татарами», т.е. рабами. Поэтому правильнее говорить о том, что формирование деспотического Русского государства - в прямом значе­нии этого слова - есть всего лишь одно из проявлений общей тенден­ции, характерной для всех стран Восточной Европы, хотя наибольшее влияние на складывание (не возникновение!) русской политической традиции в XIV-XVI вв. оказала именно Орда.

В новгородских летописях итоги нашествия татар на Суздальскую землю подытоживаются кратко и емко: «И оттоле нача работати Рускаа земля татаром»76. Так как же складывалась власть Орды над Русью и в чем выражалась эта «работа», т. е. рабство? Здесь есть две стороны дела - формы прямого и косвенного управления. Первое предполагает наличие на территории Руси штата постоянных ордынских чиновников; второе - выдачу русским князьям ярлыков на княжение их собственными волос­тями и на великое княжение, взимание дани («выхода») и мобилизация на территории Руси войск, словом, та самая «десятина во всем».

Что касается первого - «прямого президентского правления», т. е. непосредственного управления страны ордынскими чиновниками, - оно на Руси так и не сложилось. Существовали некоторое время только бас­каки, они же - даруги, «представители президента на местах», задачами которых был надзор за деятельностью местных князей и за сбором дани. В Ник в повести о курском баскаке Ахмате дается общая преамбула, отсутствующая в прочих версиях этого рассказа. Даже если это дополне­ние принадлежит создателю этой летописи, т. е. относится к 20-м годам XVI в., то все равно общую ситуацию на Руси XIII-XIV вв. оно рисует весьма правдоподобно: «Бе убо обычай царем ординским и князем его на всей Русской земле дань взимати; овогда же убо откупаху даньскиа пошлины русских князей, овогда же сами князи на своих княжениах збираху дани и отвожааху во Орду, овогда же татарскиа ординскиа гости, своея ради корысти, откупаху дани в русских княжениах, и тако корысть себе приобретаху. Бе же некто тогда князь татарский злохитр, и корыстовен и лукав велми, имя ему Ахмат, Темиров сын, държаще баскачество курскаго княжениа. Иныя же татарове баскачество дръжаше по иным градом во всей Русской земле, и сии велицы бяху»11.

Сведений о них - весьма немного. Первым о них упоминает Пла­но де Карпини при описании ситуации в Киевской земле: «Мы прибыли к некоему селению по имени Канов, которое было под непосредст­венной властью татар. Начальник же селения дал нам лошадей и про­вожатых до другого селения, начальником коего был алан по имени Михей[47], человек, преисполненный всякой злобы и коварства»78. Затем ко второй половине XIII - самому началу XIV вв. относятся упоминания о великом владимирском баскаке Амрагане, курском баскаке Ахмате, ростовском (?) баскаке Кутлубуге. Затем о баскаках говорится только в документах, касающихся русско-ордынского пограничья. Это позволяет думать, что баскачество как политический институт на территории Вла­димирской земли к тому времени исчезло. Баскаки (даруги) скорее все­го оставались на Руси в качестве своего рода дипломатических работ­ников, аккредитованных при русских князьях. Так, видимо, следует понимать упоминание о «дороге московъском» Минбулате, который осенью 1431 г. взял к себе в улус на зимовку «спершихся о великом княжении» Юрия Дмитриевича и Василия Васильевича79. Однако бас­каки в качестве реальной политической силы оставались в Киевской и, возможно, других южнорусских землях и в 30-х гг. XIV в.: к тому вре­мени эти земли попали, видимо, под двойную юрисдикцию: управляли ими уже литовцы, однако дань по-прежнему шла Орде, и потому там был свой баскак. При этом в 1331 г., когда по приказу литовского князя Гедимина киевский князь Федор пытался задержать новгородское по­сольство во главе с епископом Василием, его сопровождал татарский бас­как80. Однако и в этом случае баскак явно не определял политическую ситуацию, а только стремился быть в курсе дела.

Как бы то ни было, в XIV в. у татар оставались главным образом кос­венные рычаги воздействия на Русь - выдача ярлыков на княжения, взимание дани и постоянная угроза применения силы в случае непо­виновения или задержки дани. При этом сам акт выдачи ярлыков и фор­мального вокняжения превращался в акт демонстрации силы: летописи неоднократно рассказывают о «силных» послах, которые приходили на Русь для того, чтобы посадить какого-либо князя на престол или пере­дать ему приказ «царя». Они обычно появлялись на Руси в сопровожде­нии достаточно больших воинских отрядов, и их движение по Русской земле выглядело как поход по вражеской территории: татары грабили и убивали попадавшихся на их пути, и князья вынуждены были с этим смиряться. Однако постепенно и эти рычаги воздействия слабели, так что в 1374 г. «князю великому Дмитрию Московьскому бышеть розмирие с тотары и с Мамаем»81. Дмитрий Иванович, по-видимому, прекра­тил выплату дани в Орду, что и стало завязкой событий, приведших к сражению на Куликовом поле.

Таким образом, влияние Орды на Русь на протяжении полутора веков медленно, но верно падало. Кто более «повинен» в этом: сама Орда или Русь, оказывавшая ей пусть пассивное, но сопротивление? Несомненно, действовали оба фактора, но главным было все же первое: чем дальше, тем больше Орду начинали раздирать усобицы, и ее «царям» становилось не до Руси.

В Монгольской державе, как и во всех созданных силой оружия «им­периях», после остановки завоеваний начался дележ захваченных земель между чингизидами (потомками Чингисхана), а затем и усобицы между ними. На первом этапе, завершившемся для Орды в 60-х гг. XIII в., шло отделение улусов от центра: если раньше верховным правителем для русских князей, как и для самого Батыя, был великий хан, живший в Каракоруме, то с 60-х гг. именно ордынские ханы именуются в источ­никах «царями».

Непрерывно длившиеся усобицы между бывшими улусами Мон­гольской державы русские вполне могли бы использовать в борьбе за независимость, попытавшись заключить союз с противниками Орды. Кроме того, почти каждая смена власти в Орде, начиная со смерти Батыя в 1255 г., сопровождалась усобицами, что тоже было на руку Руси. Это касается, прежде всего, длительных «междуцарствий». Сначала в период с 1281 по 1299 гг., после смерти Менгу-Темира, временщик Ногай - предшественник Мамая в этом отношении! - ставил на ордынский пре­стол угодных себе слабых «царевичей» и смещал их, когда те пытались ему сопротивляться, пока последний из них - Тохта - не сумел свалить престарелого Ногая. Следующая существенная усобица - после смерти Узбека в 1342 г. - была относительно недолгой: средний сын его Джанибек примерно за год сумел расправиться с двумя своими братьями, однако после 1345 г. борьбу за отделение начала заволжская Синяя Орда. В эту эпоху сначала Орду, а потом и Русь посетила «черная смерть» - чума, от которой вымирали поголовно целые города, что, конечно, не способствовало активному ведению войн, но вело к дальнейшему ослаб­лению Орды. Очередная усобица в ней разгорелась с новой силой в 1357 г., после убийства Джанибека сыном Бердибеком, и стала непре­рывной: на ее фоне и произошла Куликовская битва.

Как же вели себя русские князья в эти переломные для Орды перио­ды? Прямо скажем, весьма пассивно. Это обстоятельство определила позиция князя Ярослава Всеволодича, которого Батый в 1243 г. признал старейшим в Русской земле. Именно как ставленника Батыя Ярослава воспринимали в Каракоруме, что и стало причиной его смерти 30 сен­тября 1246 г.: там его отравили перед отъездом на родину.

Владимирское княжение после его смерти занял Святослав Всево­лодич, который, однако, должен был получить ярлык на него из рук монголов. Его права на престол, видимо, оспорили сыновья Ярослава Александр и Андрей, отправленные Батыем в Монголию. Там в 1248 г. Русская земля была разделена между ними в строгом соответствии с принципом старейшинства: «Приказаша Александрови Кыев и всю Русьскую землю, а Андрей седе в Володимери на столе»82. Однако старейше­му Александру это практически ничего не давало: разоренная Киевская земля и обезлюдевший после нашествия Киев не позволяли ему устано­вить реальную власть в Южной Руси. Поэтому Александр, вероятно, оставив в Киеве своего наместника, отправился княжить в Новгород и вскоре - по примеру отца, - чтобы получить великое Владимирское кня­жение, вновь навел татар на Русь.

Эта страница политической деятельности самого знаменитого русско­го князя XIII в. - знаменитого не столько делами своими, сколько по­смертным «Житием», воспевшим его подвиги и умолчавшим о его не слишком славных деяниях, - вызывает ожесточенные споры при общем преобладании традиционной, «оправдательной», линии.

Общая линия Александровой «обороны» выстраивается примерно следующим образом. Соотношение сил Владимирской Руси и Орды (и Монгольской державы в особенности) было просто не сопоставимо, и прямое военное столкновение с Ордой вызвало бы новые жертвы и еще больше отбросило Русь назад. Поэтому линия Александра - фактически это линия его отца Ярослава! - на сотрудничество с татарами была вы­нужденной, но необходимой мерой, позволившей со временем накопить силы для освобождения страны от «ига». Кроме того, говорить, что именно Александр в 1252 г. навел «Неврюеву рать» нельзя, так как в ран­них летописях об этом прямо не говорится, там выезд Александра в Орду и получение им «старейшиньства во всей братьи его» лишь предшествует походу Неврюя против Андрея Ярославича, а прямым свидетельствам Ник и В.Н.Татищева как поздним источникам верить нельзя.

Но почему же нельзя? Эти данные ничем не противоречат Лвр, а лишь дополняют очевидное: высокое назначение Александра и немед­ленно следующий за этим татарский поход на его предшественника на посту великого князя Владимирского признать не связанными друг с другом фактами невозможно. Свидетельство Ник уже приводилось вы­ше, а вот что говорит источник Татищева: «Иде князь великий Алек­сандр Ярославич во Орду к хану Сартаку, Батыеву сыну, и прият его хан с честию. И жаловася Александр на брата своего великого князя Андрея, яко сольстив хана, взя великое княжение под ним, яко старейшим, и грады отческие ему поимал, и выходы и тамги хану платит не сполна. Хан же разгневася на Андрея и повеле Неврюи салтану итти на Андрея и привести его перед себя. И того же лета прииде Невруй салтан и князь Катиак и князь Алыбуга храбрый ратью на великого князя Андрея Ярославича суздальского и на всю землю Суздальскую»83.

А.А.Горский, следуя своей оправдательной линии по отношению к Ярославу и Александру, не верит этим текстам и спорит с Дж. Феннелом, который считал, что имеющаяся в Лвр нескладная фраза («Здума Андрей князь Ярославич с своими бояры бегати, нежели цесарем служити»84) яв­ляется позднейшей и неудачной попыткой объяснить действия Андрея. На взгляд Горского, «в изложении слов Андрея имеется примечательная особенность - упоминание "цесарей" во множественном числе. До сере­дины 60-х гг. XIII в. этим титулом на Руси было принято называть только верховных правителей Монгольской империи - великих ханов. В 1251-1255 гг. в Монгольской империи соправителем великого хана Мунке считался Батый. Следовательно, летописные "цесари" - это Мун- ке и Батый. Но такое знание внутримонгольских политических реалий возможно только у автора-современника»85. Однако позднейшая тенден­циозность в Лвр налицо: «забыто» главное - сражение с татарами 24 июля. Кроме того, при упоминании «цесарей» использовано множественное, а не двойственное число - «цесарем», а не «цесарема», как этого требует трактовка Горского. Но Андрей даже в таком толковании говорит о «це­сарях» вообще - о любом татарском «царе», кем бы он ни был. При этом историк не хочет замечать, что «лаврентьевский» текст явно представляет краткий тенденциозный пересказ того первоисточника, что сохранила Ник (с утратой «цесарей»), а также точности данных этой летописи и татищевского источника о том, что войска на Русь послал не Батый, а Сартак: только его упоминает Лвр с 6757/1249 г. - ведь отец его к тому времени покинул Сарай и туда, так и не вернулся[48].

Очевидно, что Сартак не мог без достаточных оснований низла­гать Андрея, и выделенный в татищевском известии курсивом аргу­мент Александра должен был звучать весьма убедительно для Сартака: тем самым Александр обязался поставлять в Орду большую, чем преж­де, дань!

Но это даже не главное. Главное состоит в том, что основной довод - о несоизмеримости сил Руси и Орды - был неведом русским князьям, которые в 50-е гг. XIII в. осмеливались вступать в открытые сражения с татарами. 24 июля под Переяславлем в открытом бою с Неврюем встре­тился Андрей Ярославич, и победа досталась татарам только после «сечи великой»86. А что бы произошло, если бы рука об руку с Андреем сра­жался и Александр вместе со «своими» новгородцами? Может, о много­вековом «иге» мы бы ничего и не знали?

Здесь, прежде всего, стоит задать «наивный» вопрос: а кто собственно составлял основную массу войск Орды в XIII в.? На этот счет вполне не­двусмысленно высказывается Рашид ад-Дин, живший как раз в это время. Он прямо говорит о том, что из всех монгольских войск Джучи, старшему сыну Чингисхана, подчинялись лишь 4000 (!!!) человек - ты­сячи, которыми командовали Мунгур, Кингитай, Хушитай и Байку. Именно эти люди и составили властную элиту «улуса Джучи», в который вошла Восточная Европа, нынешняя Южная Сибирь и Казахстан: по словам Рашида, «этих четырех вышеупомянутых эмиров с четырьмя тысячами войска Чингиз-хан отдал Джочи-хану. В настоящее время большая часть войск Токтая и Баяна есть потомство (насл) этих четырех тысяч, а что прибавилось [к ним] за последнее время, то - из войск русских, черкесских, кипчакских, маджарских и прочих, которые присоединились к ним»87. Итак, при хане Тохте, т. е. в конце XIII - начале XIV вв., ор­дынское войско составляли потомки этих 4 тысяч монгольских воинов, а также силы, набранные с подвластных им земель. Они Рашид ад-Ди- ном перечислены, и русские среди них поставлены на первое место - раньше кипчаков, составивших основу будущих татар.

Вывод напрашивается сам собой: «иго» Орды над Русью поддержи­валось в значительной мере силой русских же воинов! И такое положе­ние дел сложилось вовсе не при Тохте, а при Батые - иначе никакой Орды как реальной политической силы просто не могло бы возникнуть вообще, а тем более существовать в течение столетий. Таким образом, татарские войска, посылавшиеся в течение XIII в. на Русь, на 20-30 % - точно никто никогда не скажет! - состояли из русских. Но если так, то была надежда, что при благоприятных условиях они могут перейти и на сторону восставшей Руси - если бы она восстала. В.В.Каргалов обратил внимание на поездку по Русской земле митро­полита Кирилла, бывшего печатника Даниила Романовича, не раз вы­полнявшего деликатные его поручения: в 1250 г. тот посетил Чернигов­скую и Рязанскую земли, после чего прибыл во Владимир, где зимой 1250/51 гг. провел венчание великого князя Андрея Ярославича с до­черью Даниила Романовича88. Такого рода церемонии в тогдашней по­литике обычно обозначали прекращение войны или установление союза. В данном случае, речь идти может только о союзе. Против кого? Только против Орды. После этого Кирилл съездил и в Новгород, где наверняка провел переговоры и с Александром Ярославичем. О чем именно? О возможности совместной борьбы русских земель с татарами. Какие последствия это имело применительно к Черниговской и Рязанской землям мы не знаем, но нам известны последующие действия обоих Ярославичей: Андрей и Даниил решились на борьбу с татарами; Алек­сандр сделал противоположный выбор.

Каргалов полагает, что выступление Андрея против Орды имело «кое- какие реальные основания» - некоторое восстановление страны после нашествия, начавшуюся к тому времени усобицу чингизидов89.

Союз русских земель так и не состоялся из-за действий Александра, однако Даниил Романович Галицкий в 1255 г. все же вступил в войну с Куремсой, наместником западных ордынских улусов. В 1253 г. он при­нял из рук папского легата королевскую корону, что недвусмысленно говорит о его решимости бороться с Ордой: становясь королем, он рассчитывал на помощь в борьбе с татарами со стороны соседних като­лических стран. Надежды эти оказались напрасными, но тем не менее сама решимость Даниила вести такую борьбу говорит о многом - прежде всего, о том, что, по его мнению, для восстановления сил после на­шествия оказалось достаточно 15, а не 140 лет, как думали жившие через 600-700 лет после него историки.

Он заблуждался? Возможно, но легко быть умным задним числом! Однако он наверняка лучше всех современных историков, вместе взя­тых, знал конкретную политическую обстановку в Орде и в Монгольской державе, а также в других землях Руси, учитывал число реально нахо­дившихся у него и у татар сил и если ошибался, то чисто количественно, а не качественно. А если так, то итог во многом зависел и от удачи - стечения благоприятных обстоятельств. Не сложилось? Но кто об этом мог знать заранее?

При этом он борьбу с Куремсой вел очень умно, заранее с Ордой не порывая: Куремса сам начал войну, вероломно убив кременецкого на­местника Андрея, который предъявлял Куремсе «грамоту Батыеву» на этот город90. Тем самым Куремса оказывался нарушителем воли Батыя, что дало Даниилу легальную возможность захватить «все городы, сидящие за татары», т.е. так называемую Болоховскую землю, которую татары не разорили в 1240 г. («оставили бо их татарове: да им орють пшеницю и проса»91), а затем отразить набег Куремсы на Волынь.

Сопротивление Даниила на корню пресек преемник Куремсы Бурундай, причем сделал это хитростью. Произошло это уже после смены власти в Орде: после смерти Батыя в 1255 г., отравления его сына Сартака, кратковременного «правления» малолетнего Улавчи в 1256 г. на престоле утвердился младший брат Батыя Берке.

Берке, видимо, готовившийся к неизбежной усобице между чингизи­дами, решил укрепить тылы и провел ряд мероприятий по упрочению своей власти на Руси. Одним из них было умиротворение Даниила. С этой целью Бурундай в 1257 г. подошел с большим войском к Волын­ской земле и выслал к нему послов с предложением-угрозой: «Иду на Литву, оже еси мирен, поиди со мною». Видимо, Даниил Романович в тот момент оказался не готовым к войне с Бурундаем и потому пошел на компромисс - выслал вместо себя брата Василия. Пройдя по Волын­ской земле в Литву и повоевав там («той же зимы взяша татарове всю землю Литовьскую, а самех избиша»92), Бурундай удалился. Через два года Бурундай вновь внезапно подошел к границам Волыни и повторил - с существенной поправкой - прежнее «предложение»: «Оже есте мои мирници, сретьтя мя, а кто не сретить мене, тый ратный мне». Да­ниил и на этот раз не решился выйти навстречу Бурундаю, выслав вместо себя сына Льва. Бурундай, уже вступивший с войсками на Во­лынь, разгневался из-за отсутствия Даниила и потребовал: «Оже есте мои мирници, розмечете же городы свое все»93. Сопротивление в этих условиях для Василия Романовича и Льва Даниловича было бесполезно, и они отдали такой приказ. Даниил, велев не сдавать свою столицу Холм, бежал в Польшу. Бурундай, уничтожив таким способом все во­лынские крепости, решил не осаждать Холм, а вместе с волынянами от­правился воевать Польшу. Даниил, бежавший из Польши в Венгрию, в конце концов вернулся на родину, однако продолжать сопротивление татарам в условиях беззащитности волынских городов было нельзя.

Этот пример вроде бы свидетельствует о несомненном военном пере­весе татар, однако на самом деле это не так. Бурундай в обоих случаях имел тактический, а не стратегический перевес: мы не знаем, что случилось бы, если бы силы Галицко-Волынской земли были полностью от­мобилизованы. Этот пример больше свидетельствует о военном таланте Бурундая, чем об общем соотношении сил Юго-Западной Руси и запад­ных ордынских улусов. Не следует забывать, что основу сил Бурундая - если даже не считать русских! - составляли половцы, которые и раньше населяли причерноморские степи. Они никогда не представляли собой серьезной угрозы для Руси: половцы могли совершать отдельные опус­тошительные набеги, но не более того. Да, Бурундай мог теперь собрать ранее раздробленные половецкие орды в единый кулак, но все равно они вместе никогда не превышали и не могли превышать сил южнорусских - в частности, галицко-волынских - земель. И поэтому вывод о якобы не­избежности поражения русских в случае их противостояния с Ордой - это на самом деле голый постулат, основанный на подмене понятий: итог (русские не сумели противостоять Орде!) объявляется предпосылкой (русские не могли ей противостоять!).

Вернемся, однако, к мероприятиям Берке. Очень важным и имею­щим существенные последствия было проведение переписи населения в русских землях в 1257-58 гг.[49] Согласно Лвр, в 1257 г. «тое же зимы приехаша численици, исщетоша всю землю Суж[д]альскую и Рязаньскую и Мюромьскую и ставиша десятники, и сотники, и тысящники, и темники и идоша в Ворду, толико не чтоша игуменов, черньцов, попов, крилошан, кто зрить на святую Богородицю и на владыку»94. Однако новгородцы в тот год «не яшася про то»: когда в Новгород явились татарские численники вместе с Александром Ярославичем, новгородцы «даша дары цесареви и отпустиша я с миром», но перепись проводить не дали. Василий Александрович, княживший в Новгороде и по приходе отца с татарами бежавший во Псков, по приказу Александра отправляет­ся «в Низ», т. е. на родину; великий князь при этом проводит расправу с зачинщиками смуты: своего тезку «Александра и дружину его казни: овому носа урезаша, а иному очи выимаша»95, [50].

На следующий год в Новгород пришло посольство, сообщившее, что будто бы «полкы на Низовьской земли» готовы выступить на Новгород, и это вынудило новгородцев дать согласие на перепись. В Новгород явил­ся Александр Ярославич с братом Андреем и ростовским князем Бори­сом Васильевичем, а вместе с ними «сыроядцы Беркай и Касачик с жена­ми своими и инех много». Появление татар и начавшийся сбор «туски» вызвали «мятежь велик в Новегороде». По приказу Александра посад­ничий сын и дети бояр стали по ночам охранять татар, т.е. превращались в их заложников. Татары стали угрожать: «Дайте нам число или бежим проче», т.е. по сути грозя последующим вслед за этим военным походом на Новгород. И тут произошел раскол новгородцев по социальному признаку, свидетельство о котором уже приводилось: «Тогда издвошася люди: кто добрых, тот по святой Софьи и по правой вере, и створиша супор, вятшии велят ся яти меншим по числу». После того как Александр вместе с татарами съезжает с Городища, княжеской резиденции под Нов­городом, угроза карательного похода заставляет новгородцев уступить: «И почаша ездити оканьнии по улицам, пишюче домы христьянскыя». После переписи, уже в конце зимы 1259 г., Александр вместе с татарами уезжает, а по Академической летописи, «бежит» из Новгорода в Ростов96.

Следует оговориться: первая перепись на Руси проводилась по при­казу не Берке, а великого хана Хубилая: именно от него, «цесаря Кутлубия»97, согласно русским летописям, прибыли в русские земли для ее проведения монгольские чиновники. Однако Берке вскоре отказался подчиняться Хубилаю как великому хану, а в 1262 г. начал войну против Хулагу - чингизида, владевшего Ираном и частью Средней Азии. Имен­но по этой причине он стал первым ордынским ханом, которого русские летописи назвали «царем».

Сами по себе дани выплачивались и до переписи, но собиралась самими князьями, а не татарами. Как именно? На основе каких крите­риев? К сожалению, на сей счет никаких данных нет, но можно сделать такое предположение: «норма» дани скорее всего была определена в 1243 г., при первом появлении Ярослава в Орде, и она устанавливалась относительно величины тех доходов, что шли великим князьям до нашествия, с учетом, вероятно, тех людских потерь, понесенных Суз­дальской землей по ходу его. И величина «выхода» составляла скорее всего все ту же «десятину во всем» - скорее всего, за вычетом людей и коней: иначе через 10 лет жителей и лошадей в стране не осталось бы вовсе. Мобилизация русских воинов в татарские войска, как будет пока­зано ниже, наверняка происходила, но в существенно меньших масшта­бах. Однако существует известный демографический закон высокого компенсаторного прироста населения после тяжелых людских потерь вследствие войн и эпидемий: если этот фактор действовал и на Руси, то через 10-15 лет население страны должно было существенно увели­читься по сравнению с началом 1240-х гг.[51]. Это вместе с общим вос­становлением разрушенного хозяйства должно существенно увеличить княжеские доходы.

Однако и на это «демографическое» соображение возможен контрар­гумент, и основание ему имеется в описании событий 1262 г., когда на Руси начались волнения против «бесерменских» откупщиков, которые явились в русские земли и начали на основе материалов переписи взи­мать существенно большие дани, чем прежде. Привожу текст по МЛ, лучше передающей первоисточник: «Избави Бог от лютаго томления бесерменьскаго люди Ростовьския земля молитвами святыя Богородица и вложи ярость христьяном во сердце, не можаху бо уже терпети от насилия от поганых, и созвонивше вече, и выгнаша я из градов - из Ростова, из Володимеря, из Суждаля, из Ярославля, из Переяславля: откупахуть ти оканнии бесерменя дани у татар и оттого велику пагубу творяху людем, работяще люди христьяньския в резех, и многи души разведени быша». Поводом для волнений, вероятно, послужило появление «бесерменина» Титяма, посла «от цесаря татарьского». Во всяком случае лютые действия ярославского откупщика Зосимы, бывшего христиани­на, ставшего «бесерменином», т.е. мусульманином, объясняются в летописях «того [т.е. Титяма] поспехом». В итоге «люди по граду гневахуся на враги своя и подвигошася на бесермен и изгнаша вон из градов, а иных избиша, тогда и того сквернаго законопреступника и еретика Зосиму убиша в граде Ярославле, и бе тело его - ядь псом и враном, и ноги его, иже на злое беху бистри, влачими беху по граду от псов всем людем на удивление»98, [52].

Выделенные курсивом слова свидетельствуют о том, что откупщики появились на Руси не в 1262 г., а сразу после переписи: «резы» - это про­центы, ростовщический рост, и набежать значительный долг, дающий основание порабощать людей, мог не сразу, а за несколько лет. Таким образом, волнения в русских городах начались, когда откупщики стали массово порабощать должников, причем скорее всего это было спрово­цировано «поспехом» (поторапливанием) со стороны посла Титяма.

Это означает на самом деле большее: Орда взяла на себя взимание дани со своих русских владений, и это должно было повлечь за собой увеличение числа татар, постоянно находившихся на Руси. С одной сто­роны, это касалось штата, помогавшего «бесерменам»-откупщикам взи­мать подати и долги, а с другой стороны, штата татарских чиновников, окружавших тех баскаков, что и ранее сидели в русских городах: они должны были обеспечивать осуществление сбора дани и соблюдение спокойствия в русских землях.

Устюжские летописи подтверждают это: «Бысть вечье на бесермены по всем градом руским, и побиша татар везде, не терпяще насилия от них, занеже умножишась татарове во всех градех руских, а ясащики живуще, не выходя»". Из этих слов следует, что по русским городам стали постоянно жить не только баскаки, но и «ясащики», т.е. сборщики дани, что совершенно естественно: иначе сбор дани затягивался бы на очень долгий срок.

Вместе с тем эти летописи несколько преувеличивают размах борьбы против откупщиков: в более ранних текстах говорится, во-первых, лишь о «бесерменах», а не о татарах, т. е. об откупщиках, которые скорее всего были выходцами из Средней Азии100, а не об ордынских чиновниках; во-вторых, «бесерменов» только «иных избиша» - основную же их часть просто изгнали из городов.

Кроме того, в них вводится новый мотив, которого не было прежде: восстания в русских городах будто бы были организованы самим Алек­сандром Ярославичем. Вот как будто бы это происходило в Устюге: «А на Устюзе городе тогда был ясащик Буга богатырь и взял у некоего крестьянина дщерь девицу насилием за ясак на постелю. И приде на Устюг грамота от великаго князя Александра Ярославича, что татар бити, и девка сказала Буге. И он, пришед на вечье, и даби челом устюжаном на их воле, и крестися, а з девицею венчася, и нареченно бысть имя ему Иванн»101.

Ю.В. Кривошеев увидел в «повестях» Пафнутия Боровского, относя­щихся к XVI в., отзвук событий 1262 г.: «Егда же убиен бысть без­божный Батый, вси держатели русскиа земли избивати повелеша Батыевы властели, поставленыя по градом, аще кто не крестится; и мнози от них крестишась», причем «постави Батый властели по русским гра­дом, иже баскаки нарицаеть тех языка речь»102.

Вновь обобщенная характеристика дается в Ник, где оказался упу­щенной лишь анти-«бесерменская» тема: «Того же лета съвет бысть на татарове по всем градом руским, их же посажа властелей царь Батый по всем градом русским и по убиении Батыеве сын его Сартак и по сем инии. Князи же русстии, согласившеся межи собою, и изгнаша татар из градов своих, бе бо от них насилие, откупаху бо богатыя у татар дани и корыстоваахуся сами, и мнози люди убозии в ростех работаху. И тако князи русстии изгнаша татар, а иных избиша, а инии крестишася во имя Отца и Сына и Святаго Духа»103.

Признать достоверным свидетельство о князьях как организаторах восстаний против откупщиков можно только в том случае, если принять, что они действовали так по приказу из Орды. Именно в 1262 году Берке разорвал свою вассальную связь с Хубилаем, и поэтому изгнание послан­ных великим ханом «бесерменов» оказывалось Берке выгодным еще и потому, что собранные ими богатства... достались бы именно ордынцам! Словом, видеть в этом «патриотичность» Александра Невского никак нельзя.

Дело в том, что к 1262 г. относятся сведения, которые практически исключают возможность такого организованного сопротивления татарам. Если русские князья во главе с Александром сами дали тайный приказ об избиении татар по городам, то они должны были быть готовыми к последствиям такого шага, т.е. к вероятному карательному походу татар, а значит, должны были, собрав войска, держать их наготове для отра­жения вражеского вторжения. А между тем осенью 1262 г. Александр отправляет большое войско против «немцев» - воевать Юрьев, поставив во главе его сына Дмитрия, зятя Константина и брата Ярослава, а сам выезжает в Орду - «дабы отмолити люди от бед». При версии об орга­низованном избиении татар возникает тот же странный мотив невме­няемости князя, что и в случае с Михаилом Черниговским: сначала сделал, а потом задумался о смысле содеянного.

И самое главное: Александр ехал к Берке вовсе не по поводу убитых и изгнанных «бесерменов». СфI связывает это с тем, что «полком послан­ным, бывшим попленити крестьяны, и бе же тогда велика нужа и от по­ганых и гоняхуть люди, веляхуть воиньствовати»104. Итак, в то же время, когда на Руси прокатились волнения из-за бесчинства откуп­щиков, там находились татарские полки, посланные для мобилизации войск. Причина, повторяю, известна: Берке готовился к войне с Хулагу. В таких условиях рассчитывать на то, что информация о тайном приказе останется не известной татарам, по крайней мере, наивно. Александру тогда следовало бы уничтожать и эти татарские полки, т.е. начинать войну с Ордой. Коль скоро всего этого не произошло, то следует остано­виться на «ограниченной» версии: волнения в городах были не анти­ордынскими, а анти-«бесерменскими», т.е. были направлены не против сбора дани как такового, а против злоупотреблений при ее сборе, против системы откупов. Такая трактовка также объясняет, почему за убийства откупщиков не последовало наказания: откупщики - они и есть откуп­щики, и реакция на них одинакова во всех странах, и подобные известия об их злоупотреблениях должны были поступать к Берке не только с русских земель, но и из Волжской Болгарии, и с Северного Кавказа. А если так, то и реакция «царя» на такие известия поневоле будет сдер­жанной: сдерживать надо было ретивость откупщиков.

В рассказах о причастности князей к народным восстаниям и о кре­щении части «ясащиков», возможно, проявилась попытка осмыслить существовавшие в XV-XVI вв. устные повествования о борьбе русских с татарами в середине XIII в. В них в определенной мере соединились разные темы - связь волнений со смертью Батыя и с откупами, а также господствующая в то время линия на возвеличивание Александра Ярославича: если волнения против татар произошли в период его великого княжения, стало быть, он их и организовал.

Очень интересной представляется версия о связи между смертью Батыя и антитатарскими волнениями. Сейчас, тем более при отсутствии ясных сведений, нам крайне трудно себе представить то поистине оше­ломляющее впечатление, которое должно было произвести на людей, переживших нашествие, известие о смерти страшного завоевателя. Но ведь это было знаком некой новой жизни! Какой - не известно, но новой! Можно напомнить о гораздо более близком аналогичном слу­чае - о том, как воспринимали в нашей стране смерть И.В.Сталина в марте 1953 г. в советских городах и весях, и в советских концлагерях. Реакция была полярной, но всегда, во всех случаях, яркой и сильной.

И здесь надо разделить две стороны дела - реакцию политиков на такого рода смерти и реакцию простых людей на смерть ненавистного правителя. Вот древнерусская аналогия ко второй теме - описание слу­чившегося после смерти Андрея Боголюбского: «Горожане же боголюбьскыи и дворане разграбиша дом княжь и делатели, иже бяху пришли к делу, злато и сребро, порты и паволокы и именье - ему же не бе числа. И много зла створися в волости его: посадник его и тиунов его домы пограбиша и самех избиша, детьцкые и мечникы избиша, а домы их пограбиша»105.

С этой точки зрения, массовое избиение татар, стихийно начавшееся в русских городах, и стремление части из них избежать смерти, приняв крещение, вполне понятны и естественны. Так скорее всего происходило и с устюжским Бугой, которого позднее предание, записанное в XVI в., «поместило» на несколько лет позже, чем следовало, и сделало «ясащиком». Так, скорее всего, раньше, до 1262 г., произошло и с ярославским Зосимой: очень трудно понять странное превращение русского-хрис­тианина[53] в откупщика-мусульманина, однако все встанет на свои места, если предположить, что христианином бывший баскак стал вынуж­денно, а потом сбросил маску, принял мусульманство и стал яростно мстить ярославцам за пережитый страх - с удовольствием обращая их в рабство. И это объясняет, почему откупщики-мусульмане могли принять его в свое сообщество...

Как русские князья отнеслись к таким стихийным расправам и к известию о смерти Батыя? Наверняка сдержанно и выжидательно: они наблюдали за настроем собственного народа, узнавали о позиции сосе­дей и вообще всех прочих народов, силой объединенных монголами, а также об отношениях между самими чингизидами: кто возглавит Орду? как к этому отнесутся правители других улусов и сам великий хан? не разгорится ли усобица между ними?

Иными словами, русские князья по сути следовали той же линии поведения, что и лидеры бывших союзных республик после распада СССР[54]: они «взяли суверенитета, сколько смогли» (в Суздальской Руси ликвидировали татарскую администрацию; Даниил Романович отвоевал у Куремсы населенную русскими Болоховскую землю), а потом стали выжидать, как поведет себя «большой брат» - то ли даст команду вер­нуться к прежнему состоянию, то ли махнет на них рукой. Орда - в от­личие от СССР - своих «братьев меньших» не отпустила[55].

А между тем это был критический момент в истории Орды: там на­верняка ждали и опасались массовых восстаний покоренных народов. Что бы произошло, если бы одновременно поднялись на открытую борь­бу с монголами сразу все русские земли, Северный Кавказ, половцы, болгары? Смогли бы монголы повторить свой подвиг и вновь совершить туда опустошительные походы? Очень сомнительно. Поэтому в Орде с большой опаской должны были следить за происходившим вокруг и достаточно примирительно относиться к обнаружившимся там анти­татарским проявлениям. Выражая готовность закрыть глаза на многое, монгольская верхушка оставляла своим «улусникам» возможность про­должить прежние отношения - так, как будто ничего и не происходило. И когда русские князья не решились открыто объявить войну Орде, а склонились к продолжению прежних отношений, надеясь закрепить завоеванные позиции, новый «царь» Берке стал решительно восстанав­ливать и укреплять татарское влияние на русских землях, воздерживаясь при этом от карательных действий: умиротворение Даниила произошло путем устрашения, но без прямого применения силы; перепись населе­ния, воссоздание баскачества и сбор дани с помощью собственных от­купщиков (но не самих русских князей!) не просто восстановило, но и укрепило прежнее влияние Орды на Суздальскую землю.

Вместе с тем, 1252-1262 гг. были критическими и в истории Руси. После этого Русь вплоть до эпохи Куликовской битвы и не делала попы­ток выйти из сферы влияния Орды: какие бы политические бури ни сотрясали Орду, Русь вела себя именно как один из татарских улусов, не пытающийся как-то противостоять центру, но напротив, обращающийся к «центру» за помощью для решения своих собственных проблем.

Имели ли волнения в русских городах какие-либо далекие послед­ствия? Вряд ли: откупная система без каких-либо существенных измене­ний продолжала действовать вплоть до смерти Берке в 1266 г.: «Того же лета умре царь татарски Беркай, и бысть ослаба христьяном от насилия бесермен»106. Пришедший к власти после кровавой усобицы[56] Менгу-Темир, как мы видим, дал лишь «ослабу». Однозначно сказать, что именно имеется здесь в виду, нельзя: речь может идти как об отмене откупной системы и о возобновлении сбора дани самими русскими князьями, так и о введении откупов в более жесткие рамки. Скорее всего, было то и другое, как об этом говорится в Ник. Проявлением второй линии скорее всего оказываются события, описанные в повести о курском баскаке Ахмате: согласно ей, «бяше нехто бесерменин злохитр и велми зол, имя ему Ахмат. Той дръжаше баскачьство Курьского княженья, откупаше бо у татар дани всякые и теми данми велику досаду творя князем и всем людем в Курском княженьи». С жалобой на него к «царю» Тулабуге обрати­лись местные князья Олег Рыльский и Святослав Липовичский, но во­все не по поводу откупов, а по поводу Ахматовых слобод, которые он самовольно организовал на территории Курского княжения: в эти осво­божденные от уплаты податей князьям слободы, естественно, сходилось много людей, причем, судя по всему, частью их туда Ахмат сгонял си­лой: по МЛ, «насилие творяху хрестияном, сущим Курской волости, око­ло Ворлога и около Курьска пусто створиша»; по Ник, «и тако умножишася людие в слободах тех, и быша тамо торгы и мастеры всякиа, и быша те велики две слободы, якоже грады великиа, и исхожаху человецы ис тех слобод и насилие и обиду творяху многу в Курском княжении - и около Гаргола и около Рылска и около Липетцка все пусто створиша»107.

Случилось это в самом начале правления Тулабуги, т. е. в 1287 г., на что указывают два календарных фактора, которые между прочим дока­зывают первичный характер той информации, что имеется в Ник[57]. Дело в том, что во всех летописях повесть о баскаке Ахмате помещена явно не на место - под 6791-6792 гг., что совершенно невозможно объяснить никакими календарными причинами. Между тем Ник датирует эту по­весть 6792-6793 гг., а это объяснить можно: в летописях при описаний событий конца XIII в. вдруг появляются датировки по стилю-5 (см. Очерк III.1), и потому «никоновское» сообщение вполне вписывается в данный ряд и предполагает, что кровавые события, описанные в повес­ти, произошли в 1287-88 гг.

В пользу этого говорит еще одно свидетельство, что имеется в про­странном повествовании этой летописи: в самом начале 6793 г., перед нападением князя Святослава на братьев Ахмата, случившимся накану­не Фоминой недели, произошло некое «знамение на небеси»108. Из всех солнечных и лунных затмений, видимых на Руси в 1287-1291 гг., време­ни правления Тулабуги, указанному выше условию удовлетворяет толь­ко одно - кольцеобразное солнечное затмение 2 апреля 1288 г., имевшее середину в 16.34 (фаза в Курске - 0.347, что в условиях наступающего вечера достаточно для наблюдения: на Руси фиксировались и меньшие фазы!). В 1288 г. пасха приходилась на 28 марта, а стало быть, Фомина неделя отмечалась 4 апреля.

Такая датировка повести об Ахмате вполне соответствует логике событий: даже без астрономического подтверждения завязку этой траге­дии естественно связать с воцарением Тулабуги - когда как не во время смены верховной власти терпевшие ранее притеснения от Ахмата князья могли попытаться найти на него управу? В этом случае оказывается возможным понять, почему в прочих летописях датировка повести ока­залась сдвинутой на год назад: такое вполне могло происходить и реаль­но происходило при переписке летописей, когда переписчик, имея не­сколько разных списков с разными датировками, пытался свести их к единому «знаменателю» и потому, сводя ультрамартовские датировки к мартовским, заодно сдвинул на год назад и повесть об Ахмате.

Сама по себе повесть эта требует специального исследования, а пока для нас важно то, что завязка ее случилась в самом начале правления Тулабуги; что жалоба князей была направлена не по поводу откупов, право на которые «злохитрый» баскак, бесерменин Ахмат, получил от татар; что описанная в повести ситуация сложилось достаточно давно - еще при Менгу-Темире: слободы не могли в одночасье стать подобными «городам великим». Ведь вряд ли это нововведение сменившего Менгу-Темира на престоле в 1281 г. Туда-Менгу: последний был всего лишь ма­рионеткой Ногая и не интересовался политикой вовсе. Скорее всего, то изменение в управлении русскими землями, которое дало «ослабу» по смерти Берке, и выражалось в том, что бесермен-откупщиков Менгу-Темир сделал баскаками. Смысл такой процедуры - в том, что так проще всего при сохранении системы откупов умерить пыл откупщиков: прежде откупщики были лишь временщиками и за отведенный им короткий срок старались нажиться как можно больше, обдирая податное население как липку и безжалостно порабощая недоимщиков; если же они получали откупы на долгий срок и на них самих как на баскаков возлагалась обязанность обеспечивать спокойствие населения при сборе дани, то им не было нужды хищнически относиться к своим «подо­печным». Словом, волков делали пастухами.

К сожалению, никаких других данных в нашем распоряжении нет - кроме разве что замеченного еще А.Н. Насоновым обилия в Северо-Вос­точной Руси топонимов типа «Баскаково», что особенно касается Рос­товской земли109. Точно определить изначальный статус таких поселений ныне невозможно, однако одним из возможных его определений может быть и аналогия с Ахматовыми слободами: если баскаки и баскаки-от­купщики жили в Руси постоянно, то они неизбежно должны были полу­чить какое-то земельное обеспечение; а поскольку они не входили в складывавшуюся на Руси феодальную (в кавычках или без кавычек) сис­тему, то такой «выделенный» статус был для их землевладения наиболее естественен. В пользу этого косвенно говорит неравномерность распре­деления таких топонимов по карте: если бы эти населенные пункты бы­ли местами своза дани, как полагает Ю.В.Кривошеев110, то они бы рас­полагались по всей территории Руси более или менее равномерно.

Особая связь ростовских князей с татарами, замеченная еще А.Н. На­соновым, вряд ли случайна: в источниках второй половины XIII - нача­ла XIV вв., где говорится о постоянном пребывании татар на Руси, речь идет именно о Ростове. Таких сообщений всего два: под 6797 г. - «седе Дмитрий Борисовичь в Ростове; тогда же бе много татар в Ростове и изгнаша их вечьем и ограбиша их» [«умножи же ся тогда татар в Ростове, и гражане, сътворше вече, изгнаша их, а именье их разграбиша» - в МЛ]. Того же лета князь Костянтин иде в Орду»; под 6828 г. - «быша в Ростове злии татарове, люди же ростовьскыя събравшеся изгониша их»111. В обоих случаях налицо самодеятельность горожан, которые неза­висимо от князей и их внутренних склок (как в первом случае) чинили расправу над татарами.

Почему? Наверное, потому, что те продолжали заниматься все тем же - откупами112, только при этом, не конфликтуя с местными князьями, как в Курской земле, а мирно с ними сосуществуя.

Но основным - во всяком случае в Северо-Восточной Руси - стал иной путь сбора дани: ее стали собирать сами князья. Это следует из данных о второй переписи населения в 1273 г.: Того же лета бысть на Руси и в Новегороде число второе изо Орды от царя и изочтоша вся, точию кроме священников и иноков и всего церковнаго причта»113. Дополнительные сведения вновь дает В.Н.Татищев: «Князь великий Василей поиде во Орду к хану. Егда прииде князь великий во Орду и принесе дань урочную со всея земли по полугривне с сохи, а в сохе числиша 2 мужи работнии, и дары многи, и выход особ, и хан прият его с честию, но рече: "ясак мал есть, а люди многи в земли твоей. Почто не от всех даеши?" Князь же великий отъимаяся числом баскаков прежних. И хан повеле послати новы численники во всю землю Рускую с великими грады, да не утаят люди»114.

Как следует оценить эти данные? С одной стороны, князь Василий сам привез дань урочную и особый выход (видимо, своеобразная плата за свое поставление - в дальнейшем это превратилось практически в норму). Но сам ли он собрал дань с Владимирского княжения? Вряд ли: тверской, московский и прочие князья не пустили бы его людей в свои владения, а собрали бы выход сами. Скорее всего, тут продолжали дей­ствовать все те же татарские «данщики», о которых поминается в ярлыке Менгу-Темира об освобождении русского духовенства от податей[58]: им воспрепятствовать местные князья не могли. Но в таком случае великий князь выступает в роли начальника над ними, иначе «царь» не стал бы упрекать его за «ясак мал»! А если так, то не становился ли великий князь фактически тоже откупщиком?

Позднейшие данные - о «куплях» московского князя Ивана Калиты, получившего от хана Узбека Галич, Белоозеро и Углич - скорее всего гово­рят в пользу этого: именно как откупы истолковали эти «купли» С.М. Каш­танов и Ю.В. Кривошеев, причем последний правильно оценил их не как пережиток ленных отношений, а как фискальную систему115.

С другой стороны, почему ясак оказался для Менгу-Темира мал? На первый взгляд, это говорит об увеличении численности населения на Руси по сравнению с данными прежней переписи. Однако более вероят­но обратное: Василий скорее всего привез дань, хоть и соответствующую данным прежней переписи, но все же меньшую по размеру. Как такое может быть? В результате действия откупщиков при Берке немало людей было порабощено. Это обязательно должно было вызвать явление, хо­рошо известное по позднейшим данным XVI-XVII вв.: от уплаты дани и долга можно скрыться, переехав на другое место, - например на цер­ковные владения, ведь, по ярлыку Менгу-Темира 1267 г., они были освобождены от татарского тягла: «Церковная земля, вода, огороди, мельници, зимовища, летовища да не займують их»116. В итоге должны были накопиться весьма значительные «недостачи»: сбор мог произво­диться на основании прежнего «числа», а многих людей на месте просто не оказывалось. А с «лишних» сох местные князья брать дань вряд ли бы позволили. Кроме того, стал меняться состав единицы обложения - «сохами» становились большие семьи: взрослые сыновья перестали выделяться от родителей в отдельные дворы; от этого «соху» стали составлять не 2, а 3 работника. Это давало легальный повод частично уклоняться от уплаты ордынского «выхода» (см. Очерк V.7). Во-вторых, здесь могло сказаться и фактическое сокращение населения на Руси, и в этом состоит суть того «демографического» контраргумента, о котором было упомянуто выше. Как было сказано выше, после тяжелого крово­пускания, происшедшего в период нашествия, естественно предполагать высокий компенсаторный прирост населения Руси, который как раз к эпохе волнений на Руси должен был в основном восполнить людские потери четвертьвековой давности. Но как раз в это время на Русь обру­шились мероприятия Берке, которые вполне могли парализовать этот эффект восстановления.

Система откупов, введенная на Руси, имела своим следствием быст­рое порабощение какой-то части населения Руси за долги. Для того что­бы это вызвало массовые стихийные выступления в разных русских го­родах, наверное, требовалось поработить 5-10% населения, вряд ли меньше. Но система откупов после этого вовсе не исчезла, а значит, по­рабощение за долги вовсе не исчезло, а лишь приобрело меньшие масш­табы. Куда шли русские рабы? Скорее всего, на рабские рынки ордын­ских городов, в Среднюю Азию и Европу: в 1266 г. генуэзцы основали колонию Кафу в Крыму, а главной их статьей дохода традиционно были рабы: так было вплоть до середины XV в., так что благосостояние се­вероитальянских городов, центров так называемого Высокого Возрожде­ния, покоилось в немалой степени на рабском труде117. Поставлялись же эти рабы из Орды, и немалую долю из них составляли русские.

И здесь уместно еще раз вспомнить проповеди Серапиона, который в 1273 г. был поставлен владимирским епископом, а уже в 1275 г. умер. В одной из них, написанной явно уже в Суздальской земле, он горестно восклицает: «Всяк поганый брата своего не продасть, но кого в них постигнет беда, то искупят его и на промысл дадуть ему, а найденная в торгу проявлют. А мы творимъся вернии, во имя Божие крещени есмы и заповеди слышаще, всегда неправды есмы исполнени и зависти, немилосердья, братью свою ограбляем, убиваем, в погань продаем»11*. Не по поводу ли с событий, связанных с новой переписью, прозвучала эта проповедь? Сборщики дани, действовавшие от имени великого князя, вряд ли были намного милосерднее «бесерменских».

В 1262 г. была проведена крупная мобилизация русских в татарское войско: для этого на Русь были посланы специальные воинские отряды и именно против этого собирался «молить» Александр Ярославич «царя» Берке. Вряд ли успешно: тому не могла понравиться демонстративная отсылка русских войск на западную границу в момент, когда шел набор войск; и внезапная смерть Александра по возвращении из Орды давно вызвала у историков подозрения в том, что его, как и отца, отравили, не простив его пассивного сопротивления мобилизации и подозревая в причастности к народным волнениям. Вполне возможно, что так и было. Но здесь хотелось бы обратить внимание на другую сторону дела: какой была норма мобилизации, которую проводил Берке? Учитывая, что летописец назвал это «бедой», мы вряд ли ошибемся, если предполо­жим, что он затребовал от Руси обычную монгольскую норму военного времени, т.е. десятину. Нет сомнений и в том, что эта «десятина» была собрана и распределена по татарским туменам вперемежку с кипчаками, аланами, мордвой и т.д. Затем тумены были отправлены на войну, и вряд ли многие выходцы из русских земель смогли вернуться назад.

Следует учитывать, что такое невозвращение русских воинов назад могло быть сознательной акцией для умиротворения Руси. Практика насильственных переселений потенциально наиболее активной части покоренных народов на окраины обычна для всех империй - в кавычках и без кавычек. Проводилась она и в древнерусские времена, и во време­на последующие: достаточно вспомнить переселения новгородцев, про­изведенные Иваном III в конце XV в.

На этот счет имеется лишь одно косвенное свидетельство - создание особой Сарайской епархии. В 1261 г. переяславльская кафедра была перенесена в ордынскую столицу: «Того же лета постави митрополит епископа Митрофана Сараю»119. Зачем? Обычный ответ: для того чтобы «обслуживать» русских купцов, пребывающих в Орде, и многочис­ленных рабов русского происхождения, а также для удобства сношений с Византией120. Однако забота о купцах, а тем более о рабах мне пред­ставляется крайне сомнительной: с большим трудом верится, чтобы татары-господа отпускали своих рабов-христиан в церкви; и к тому же не стоит преувеличивать гуманизм христианской церкви по этому поводу. На самом деле она прекрасно мирилась с существованием рабства и лишь стремилась немного смягчить нравы. А для нужд купцов было бы достаточно построить одну-две церкви... Тем более не обязательна епархия для поддержания дипломатических отношений.

Дело вовсе не в этом: создание Сарайской епархии возможно было только с согласия и по воле ордынского «царя». Последнее обстоятель­ство гораздо более существенно: если Берке, к концу жизни «обесерменившийся», т.е. принявший мусульманство, дал добро на появление в его столице православного епископа, значит, это было выгодно, прежде всего, ему самому. И здесь вывод может быть только один: до рабов и купцов ему дела нет, а вот что касается многочисленных русских воинов, составлявших не столь уж маленькую часть его войск, то тут дело дру­гое: им, разбросанным по разным частям Орды, нужно было дать воз­можность поклоняться их христианскому богу, поскольку это среди прочего и вопрос их боеспособности. И потому здесь одной-двумя церк­вами в столице дело не обойдется: нужна именно епархия, имеющая приходы в разных частях татарских владений - там, где были размеще­ны русские воины.

Но если так, то приходится признать, что потребность в этом воз­никла существенно раньше 1261 г., что мобилизации русских в татарское войско, своего рода «рекрутские наборы», производились постоянно с 1243 г.[59], хотя норма, разумеется, в обычные времена была существенно меньшей, чем десятина. Но даже если за период с 1243 по 1262 гг., с частотой хоть раз в 5 лет набиралось по 2-3% боеспособных мужчин, то все равно для страны, потерявшей какую-то часть населения в ходе нашествия, этот фактор был немаловажным.

А теперь давайте оценим по достоинству последствия вроде бы благо­разумного шага, что предпринял Александр. Направив значительную часть сил Суздальской земли в поход против «немцев» в ситуации, когда на Русь явились татары для набора «десятины», он, очевидно, уберег наиболее боеспособную часть русских войск от мобилизации. Однако кого тогда набрали татары в свою рать? Наверняка молодежь - тех, кто родился на волне того самого компенсаторного прироста населения. Это значит, что татары разом «изъяли» целое поколение мужчин, которые почти не успели оставить после себя потомков. Это примерно соответ­ствует той потере, что понесла наша страна в годы Великой Отечествен­ной войны, которая почти полностью выкосила поколение мужчин, родившихся в 1920-1924 гг. Последствия этого в полной мере стали сказываться спустя несколько десятилетий и наряду с рядом других факторов привели к происходящему ныне в нашей стране демогра­фическому кризису. Разумеется, аналогия эта не может быть полной, од­нако она дает опору для понимания происходившего в XIII в.

Таким образом, если совместить набор десятины в татарское войско с фактом массового порабощения должников вследствие откупов, то воз­никает безрадостная картина: действия Берке по укреплению власти Орды над Русью скорее всего имели даже более тяжкие последствия, чем нашествие 1237-1238 гг.: они наверняка нарушили нормальную половозрастную структуру русского общества. Если не разрушили со­всем: после нашествия она и так вряд ли была нормальной, а теперь по ней был нанесен новый жестокий удар. И последствиями ее, как нетруд­но предположить, было скорее всего общее сокращение населения на Руси, падение его «платежеспособности» и сокращение войск, которые она могла выставить на поле боя. К сожалению, точных данных на сей счет нет, однако анализ источников под таким углом зрения и создание математических моделей, которые позволят наглядно показать, как именно мог произойти демографический кризис на Руси XIII в., со временем, надеюсь, дадут более аргументированное обоснование пред­ложенного взгляда.

Здесь можно привести еще один косвенный довод. Выше, разбирая подборку А.А.Горского о соотношении укреплений, прекративших свое существование и возродившихся в течение середины XIII - начала XIV вв., я сознательно опустил данные по Смоленску. А между тем они весьма и весьма интересны - прежде всего тем, что Смоленскую землю монгольское нашествие задело лишь краем: сохранилось предание о Меркурии Смоленском, из которого следует, что один из татарских от­рядов шел в сторону Смоленска, но так и не дошел до него. Однако данные по Смоленщине показывают, что степень запустения в ней была существенно выше, чем в дважды подвергшейся татарским нашествиям Рязанской земле, не говоря о еще более благополучной в этом отноше­нии Суздальской земле: из 156 укреплений там погибло 108 (69%), а воз­родилось только 42 (39% от погибших). На Рязанщине, повторюсь, соот­ветствующие проценты составляют 60 и 57. Близкий показатель разо­рения у Полоцкой земли, во второй половине XIII в. подпавшей под власть Литвы (37 из 57,65%), но степень восстановления на порядок выше – 23, или 62%121.

Начнем с последних цифр. Полоцкие показатели, вероятно, свиде­тельствуют, что эта земля так же, как Смоленщина, очень сильно постра­дала от мора 1230-1231 гг., а затем подверглась частым и очень разру­шительным набегам Литвы, которые не давали возможности ей вос­становиться. Восстановление стало происходить, видимо, лишь после того, как Полоцк подчинился Литве. Впрочем, Полоцкая земля могла существенно пострадать и во время усобицы, разгоревшейся в Литве после убийства Миндовга (Миндаугаса) в 1263 г.

Со Смоленском дела обстоят несколько иначе: бесспорно очень су­щественна роль мора 1230-1231 гг., когда в городе умерло 32 тысячи че­ловек, а во всей Смоленской земле, видимо, в несколько раз больше. Это значительно понизило демографическую прочность Смоленщины, но вряд ли могло стать основой для столь массового запустения. Сыгра­ли наверняка свою роль набеги литовцев, в частности, захват ими столь­ного города в 1239 г., однако значимость таких соображений, как и в случае с Полоцком, следует понизить как минимум на порядок: литов­цы, подобно всем народам Восточной Европы, проводили свои набеги на соседей, прежде всего, с целью захвата добычи; данных о том, чтобы они, подобно монголам, сознательно занимались массовым уничтоже­нием врагов, нет совершенно. Поэтому не остается ничего иного, как признать, что основной удар по Смоленщине, вызвавший ее глубокий упадок, нанесли действия татар в 50-60 гг. XIII в., аналогичные тем, что были описаны выше на материале Суздальской земли - откупы и воин­ская «десятина». Литовцы могли только «посодействовать» тому, чтобы смолянам было труднее восстанавливать свои города.

Тем не менее соображение по поводу литовцев имеет весьма сущест­венное значение с другой, более общей точки зрения. Речь идет о кос­венном влиянии усобиц на демографические процессы, которые должны были проходить на русских землях до нашествия - в эпоху, обычно име­нуемую «феодальной раздробленностью» и выше охарактеризованную как «кризис волостного строя». Да, нашествие нарушило или разрушило нормальную демографическую обстановку на Руси, однако большой вопрос состоит в том, насколько нормальной она была до появления монголов: столетие почти непрерывных усобиц со своими соседями - независимо от их национальности - не могло остаться без последствий. Последствия эти наверняка были разные в разных русских землях, но суть везде одна: тенденция к сокращению населения возникла во всех русских землях еще до нашествия и нарастала бы даже, если его не было бы вообще. Нашествие лишь сделало это падение более глубоким.

Это, конечно, - лишь гипотеза, требующая доказательства. Однако основания для постановки проблемы налицо: на нее теми или иными путями выходят разные исследователи - причем не только ангажирован­ные Л.Н. Гумилевым его поклонники.

К проблеме XIII в. всерьез обратились археологи, которые стали подвергать сомнению, что все обнаруживаемые ими кризисные явления следует относить именно к периоду монгольского нашествия. Помимо материалов, обработанных А.А.Горским, которые широко использова­лись выше, следует обратить внимание на ряд докладов, сделанных на конференции «Русь в XIII веке: континуитет или разрыв традиций?» (ноябрь 2000 г.), в которых указывалось на то, что преемственность традиций была существенно выше, чем думали прежде, что на самом деле критерии, на основе которых традиционно отделяли домонгольский и послемонгольский археологический материал, оказываются крайне зыбкими122. Наиболее решителен в этом отношении Г.Ю.Ивакин, кото­рый, резко возражая против того, что Киев после монгольского нашест­вия почти полностью запустел, делает следующие общие выводы: «За­пустение множества поселений преимущественно отражает структурные изменения, обусловленные собственной внутренней логикой развития и природными факторами. <...> Монгольское нашествие являлось, ве­роятно, лишь субъективным ухудшающим фактором (особенно для глу­бинных районов Руси). Впрочем, надо различать роль самого нашествия (военного похода) и установления монгольского господства»123. Именно это я и попытался сделать выше.

Вопрос о существовании демографических циклов применительно к истории Руси был поставлен недавно С.А.Нефедовым124, [60]. Исследова­тель исходит из мальтузианской идеи, уже достаточно разработанной на западноевропейском и отчасти восточном материале: в доиндустриальных обществах численность населения регулируется возможностями данной местности его прокормить; существенное превышение некой объективной нормы приводит к голодовкам, эпидемиям, войнам и, в ко­нечном счете, к демографической катастрофе. Разумеется, такой подход к истории слишком одномерен: человеческая история оказывается всего лишь последовательностью демографических циклов[61].

Но сами по себе демографические циклы - не фантом, и исследовать их надо. Именно это составляет подтекст летописных текстов, повест­вующих о XIII в., не слова, а их воздух - и воздух отравленный. Этот дух тления, гниения, разложения, явственно пробивающийся уже с начала века, с течением лет становится все отчетливее и достигает наибольшей силы к концу этого страшного века. И это ощущение распада, полной опустошенности и бессмысленности сложилось не только у меня. То же самое по сути сказал английский историк Дж. Феннел, который со смер­тью в 1304 г. князя Андрея Александровича, связал завершение «целой эпохи»: «На землях Руси, раздираемых феодальными сварами, пришел конец эры, по-видимому, крайней, свинцово-мрачной безнадежности и бесцельности, когда правители как будто утратили всякие ориентиры. Это был конец эпохи хаоса разъединенности, раздробленности, слабосиль­ных стремлений, военной неподготовленности и беспомощности»125.

Я не уверен, что именно 1304 г. был тем годом перелома, когда маятник качнулся из нижней точки вверх, но то, что именно эпоха кон­ца XIII - начала XIV вв. была полосой крайнего падения Руси, - со­вершенно верно. Это чувство безнадежности и подавленности возникает при чтении повести о баскаке Ахмате, рассказывающей о том, как два курских князя Олег и Святослав, начав справедливую борьбу против баскака, не просто дали татарам повод к проведению опустошительного набега на Курскую землю, но и поссорились друг с другом: в итоге Олег «по цареву слову» убивает Святослава, а потом сам гибнет от руки его брата. Кому бы ни принадлежали завершающие строки Повести - древ­нему автору или создателю Ник, - они совершенно точны по сути: «Может бо и малая сиа повесть человеку, ум имущему, плачь и слезы сътворити»126. Эта лучшая эпитафия всему XIII веку.

4. Яма

Итак, политика коллаборационизма, проводившаяся князем Алек­сандром по заветам отца своего Ярослава, вопреки господствующему мнению, вовсе не привела к накоплению сил Руси и не только не создала предпосылок для последующего ее возрождения, но, напротив, сделала необратимым продолжение «ига» еще на очень долгий срок: вместо взле­та последовало тяжкое падение в бездну.

Историки XIX-XX вв., занятые поисками так называемых «объектив­ных причин», на самом деле лишь обосновывали неизбежность случив­шегося как единственно возможного и напрочь отбрасывали моральный дух народов как нечто нематериальное, а значит, несущественное, а значит, и несуществующее. Действительно, моральные издержки при­нимаемых политиками конкретных решений крайне трудно измерить, формализовать. Однако догадаться о них можно, если задать альтерна­тивный вопрос типа некрасовского:

«Чем хуже был бы твой удел,
когда б ты менее терпел?»

И действительно, если бы Русь восстала в борьбе за свободу, были бы потери ее большими, чем то кровопускание, что устроил ей в «мирное» время Берке? Было ли поражение неизбежно? Тут надо учесть ведь и борьбу чингизидов между собой: совсем не факт, что Берке предпочел бы отдать Азербайджан и Среднюю Азию Хулагу, но бороться за Русь, если бы он с обеих сторон столкнулся с жестким противостоянием. Тогда и смута в Орде могла начаться раньше - с более тяжкими для нее по­следствиями. Словом, скорее всего, развернулась бы долгая борьба с пе­ременным успехом, и даже если бы она и закончилась поражением и те­ми же человеческими потерями, что произошли вследствие покорности, то все равно итог был бы совсем другим: выросло бы поколение, при­выкшее бороться с Ордой, не считающее «иго» естественным положе­нием дел. И потому в тот неизбежный момент, когда произошла бы смена исторического ритма с фазы упадка на фазу подъема, сам этот подъем был бы куда более мощным и глубоким.

Иначе говоря, после нашествия, в середине XIII в., требовалось на­чать кристаллизацию сил, которые могли бы вести борьбу с Ордой, и первые кристаллы, судя по всему, стал выращивать Андрей Ярославич. Однако Александр, желавший любой ценой свалить брата и самому занять его место, продолжил линию отца и растоптал эти кристаллы. И при нем выросло поколение, которое, вероятно, с детства знало о своей подвластности татарам и усвоило представление о невозможности бороться с ними.

После недолгого пребывания на великокняжеском столе братьев Александра - Ярослава Тверского (1264-1271) и Василия Костромского - наступила «эра» Александровичей - Дмитрия и Андрея, которые пока­зали себя достойными продолжателями дела, начатого дедом и отцом, - дела по моральному разложению своей земли. После смерти Василия Ярославича в 1277 г. великое княжение занял Дмитрий Александрович, против которого вскоре начал интриговать младший брат Андрей. Я не буду описывать подробности их борьбы, но суть свелась к тому, что Андрей постоянно при первой же возможности призывал татар на Русь, дабы сместить брата с престола. Возможностей таких было много[62], так как после смерти Менгу-Темира в 1281 г. в Орде наступила полоса смуты: «цари» сменялись несколько раз, и практически каждая смена власти в Орде приводила к новому нашествию татар. Однако Дмитрий для противодействия Андрею стал, видимо, ориентироваться на времен­щика Ногая[63], контролировавшего западные ордынские улусы, что позволяло ему после очередного спровоцированного Андреем татарского похода на Русь, восстанавливать свою власть. Так длилось до самой по­следней - «Дюденевой» - рати 1292/93 гг.[64], вскоре после ухода кото­рой Дмитрий Александрович умер, что и позволило Андрею легально занять великое княжение. Но этим усобица на Руси не прекратилась, как не прекратилась практика призывания татар на Русь: эту линию продол­жили в XIV в. московские князья.

Таким образом, Александровичи вместо того чтобы сплотиться и вместе попытаться начать борьбу с Ордой в весьма благоприятное для этого время, не делали даже малейших поползновений на сей счет: ви­димо, они уже не мыслили себя вне Орды, а свою землю сами воспри­нимали как ее часть. С этой точки зрения обращение русских князей к центральной власти за помощью при решении внутренних проблем совершенно естественно. Словом, в конце XIII в. русские князья, при­няв новую реальность как должное, как ни в чем ни бывало продолжали заниматься тем же, что их деды и прадеды веком раньше - боролись за волости, вели усобицы, т.е. решали сугубо шкурные свои проблемы.

Некоторые «объективные» историки не видят в этом ничего особен­ного - мол, эпоха феодальной раздробленности - что поделать? Мол, и прежде русские князья в своих бесконечных усобицах призывали на помощь половцев, т.е. делали по сути то же, что и Андрей Александ­рович. Да, то же, но не совсем: в домонгольское время это делали са­мостоятельные в политическом отношении князья, и обращались они за помощью не к своим иноземным государям, как в XIV в., а к столь же самостоятельным половецким племенам: раньше кочевники были прос­то союзниками, теперь же они стали исполнителями воли татарского «царя». Разница принципиальная.

Однако те же «феодально раздробленные» аланы и черкесы продол­жали на Кавказе борьбу с Ордой, и для борьбы с ними зимой 1277/78 гг. Менгу-Темир даже привлекал русских князей Андрея Александровича, Глеба Васильевича и Константина Борисовича Ростовских, Федора Ростиславича Ярославского и «иных князей многих», приехавших в Орду со своими дворами. Русские прекрасно справились с задачей: «И приступиша рустии князи ко яскому городу ко славному Дедякову и взяша его месяца февраля в 8 и многу корысть и полон взяша, а противных избиша бесчислено, град же их огнем пожгоша. Царь же Менгутемер добре почести князи руские и похвали их вельми и одарив их, отпусти в свою отчину»127.

Этот случай вовсе не свидетельствует о каких-либо изменениях в способе комплектации татарских сил: призыв русских на татарскую воен­ную службу продолжался. Косвенным тому подтверждением служит из­вестный из восточных источников факт: Ногая в 1299 г. убил русский воин128 - при том, что в русских источниках нет никаких известий о том, чтобы великий князь Андрей посылал на помощь Тохте русское войско. Об этом прямо говорит Рашид ад-Дин, уже цитировавшийся ранее. Тем не менее кое-какие подспудные изменения все же происходили. Уже сами расколы в ордынской верхушке рождали в качестве побочного ре­зультата новое явление: баскаки, обретавшиеся на Руси, должны были политически определяться: кому именно служить - на одну и ту же рус­скую землю могли прислать одновременно сразу двух баскаков. В итоге это могло и в конце концов реально привело к падению политической роли баскаков или даже к их исчезновению вообще.

В условиях анархии в Орде можно было даже безнаказанно выступить против того или иного «царевича», как это позволил себе сделать князь Дмитрий в 1284 г.: «Князь Андрей Александровичь приведе царевича из Орды, и много зла сътвори христьяном, брат же его великий князь Дмитрей, събрався со братьею, царевича прогна, а бояр княжих Анд­реевых изнима»129. Еще более показательным является настрой тверичей, оставшихся в феврале 1293 г. без князя, выехавшего за поддержкой в Ногаеву Орду: «Они же целоваша межи себе крест и седоша в осаде, укрепившееся на том, яко битися с татары, а не предатися»130. А к Твери шел тогда не кто-нибудь, а брат «царя» Тохты Тудан (Дюдень).

Выразительным проявлением нового этапа - «ямы» - служат участив­шиеся случаи казней русских князей в Орде: в предыдущий, потен­циально более чреватый конфликтами, период этого практически не происходило - если не считать 1240-х гг., когда татарам «понадобилось» физически уничтожить несколько русских князей. И поразительно, что верхние края этой ямы обозначают две зверские - и практически оди­наковые по форме - казни, происшедшие с интервалом в 70 лет: в 1269 г. рязанского князя Романа Ольговича, а в 1339 г. тверского князя Александра Михайловича и его сына Федора татары «розоимаша по составом». И не менее поразительно то, что точно посередине между этими казнями «лежат» смерть Андрея Александровича в 1304 г. и начав­шаяся вслед за этим усобица тверского и московского князей за великое княжение. Так, может быть, Джон Феннел был прав?

Первая казнь произошла 19 июля 1269 г. Вот самая полная - вновь татищевская - версия: «Того же лета оклеветан бысть во Орде к хану от баскака рязанского и от сродных своих князь рязанский Роман Ольгович, внук Ингворов, правнук Игорев, праправнук Глебов; глаголюще клевет­ник: "Хулит вы, великого хана, и ругается вере твоей". Он же призва его во Орду и начат испытати. Роман же оправдаяся, но баскак наусти многи от князей татарских, и они начаша нудити его к вере их. Он же глагола к ним: "Не достоит православным христианом оставя веру свою право­славную и приимати веру бесерменскую". Тогда начаша его бити. Он же глаголаше: "Христианин есмь, и воистинну христианская вера свята, а ваша татарская вера погана есть" Они же не хотяще от него таковых ре­чей слышати, и отрезаша язык, и заткоша уста его убрусом, и начаша ре- зати его по составом и метати разно, персты вся обрезаша у ног и у рук, и устне, и уши, и протчия составы разрезаша. И яко остася труп един, они же одраша кожу от главы его и на копие взоткнуша»131.

28 октября 1339 г. «убиша в Орде оканьнии татарове князя князя Александра Михайловича и сына его Феодора повелением безбожнаго царя Озбяка, а призвал бяше его с лестью, рек: "Тако хощу тя жаловати". Оному же послушавша поганово льстивых словес, и пришедше убьена быста и розоимаша их по составом»132. Тверские летописи дают несколь­ко иную, более полную версию: Александр «виде черкас[а], идуща пря­мо к своей вежи, и с ним татарове, и выскочи противу его. Ини же немилостивии похвативше и, възлмиша и назад и оборваша порты его, и поставиша и пред Товлуубьем, нага, связана. Оному же безаконному, стоящу на коне и с ним множество татар, испусти окаанный глас: "Убийте и". Ини же имше133 и князя Александра и сына его князя Феодора без милости прободоша, и повергъше на земли, отсекоша главы им»134.

Обе смерти обозначают полосу, в течение которой русские князья гибли в Орде из-за взаимных интриг. Вслед за Романом Ольговичем погибли курские князья Олег и Святослав, начавшие было бороться против баскака Ахмата, но ставшие в итоге врагами. Затем в Орде был убит брянский князь Роман Михайлович - видимо, из-за того, что был сторонником Ногая, так что затем брянское княжение перешло в руки смоленских князей, очевидно, приложивших к этому руку: сторонники Ногая в Северо-Восточной Руси своих земель не лишились и не по­гибли. После 1304 г. в борьбу за великое княжение вступили тверские и московские князья и стали руками татар и собственными руками унич­тожать друг друга: 22 ноября 1318 г. происками Юрия Даниловича Московского в Орде гибнет великий князь Михаил Ярославич. Спустя ровно 7 лет, 21 ноября 1325 г., сын его Дмитрий Михайлович «без царева слова» собственноручно убивает в Орде Юрия Даниловича. Еще год спустя 15 сентября, в день его рожденья, Дмитрия Михайловича по приказу хана Узбека казнят за самоуправство. В этот же день татары убивают неизвестно за что пострадавшего князя Александра Новосильского. В 1327 г. гибнут два рязанских князя - сначала в Орде по воле Узбека князь Василий, а затем уже в Рязанской земле - Иван Ярославич Рязанский, посмевший, видимо, сопротивляться шедшим на Русь тата­рам. Последняя вспышка убийств происходит в 1339 г.: сначала 23 июля князь Василий Пантелеевич из-за чего-то убивает своего дядю - козель­ского князя Андрея Мстиславича, пока, наконец, происками Ивана Даниловича Калиты не был казнен тверской князь Александр Михай­лович вместе с сыном Федором.

Я не буду столь подробно, как прежде, расписывать историю борьбы Твери и Москвы за великое княжение, а отмечу лишь наиболее сущест­венное. Прежде, однако, следует коснуться положения в «забытых» мной юго-западных и южных землях Руси. Это объясняется состоянием источниковой базы: конкретных данных об истории Галицко-Волынской, Киевской, Черниговской, Смоленской и Рязанской земель почти не сохранилось. Тем не менее общая картина вполне вписывается в то, что было показано выше на материале Суздальской Руси - развал, распад и разложение свойственны были и этим землям. После ухода с полити­ческой сцены Даниила и Василия Романовичей их потомки не пытались вести какой-либо борьбы за независимость от Орды: они участвовали в совместных с ней походах на Польшу и Литву и в усобицах местного значения - польских, литовских, австрийских; высшим политическим успехом их была возможность занять литовское княжение в 1268 г., которая, повторюсь, была упущена из-за борьбы мелких самолюбий, толкавших на большие преступления. После того как глубоко поря­дочный и высокообразованный волынский князь Владимир Васильевич умер 10 декабря 1288 г. после тяжелой и страшной болезни[65], не оставив потомства, видимо, уже больше ничего не сдерживало Даниловичей и их потомков от усобиц. Впрочем Галицко-Волынская летопись на этом прерывается, и конкретных данных о последующих событиях практи­чески нет.

Однако в 1323-1324 гг. литовский великий князь Гедимин вторгся в южно-русские земли и достаточно легко разгромил галицко-волынские и черниговские войска[66], причем в ходе этой войны все прямые потомки Даниила Романовича погибли. В дело тут же вмешались поляки, так что Гедимин уступил им западные земли: там, приняв православие, на княжение сел мазовецкий князь Болеслав, принявший имя Юрий, кото­рый своей деятельностью, видимо, немало сделал для распространения католичества: это, судя по всему, стало причиной того, что галицкие бояре отравили его весной 1340 г.

Все эти завоевания литовцев и поляков были естественными следст­виями ослабления Орды, которая ответила на это набегами на потерян­ные земли, что повлекло за собой двойную юрисдикцию, в частности, Киевской земли и южной части Черниговской земли - до Путивля[67], уп­равлявшейся литовцами, но продолжавшей платить дань Орде. Тем не менее ордынские усобицы и с новой силой вспыхнувшая борьба Орды с Литвой весьма существенное влияние оказали на южнорусские земли. О западных землях судить трудно, однако, скорее всего, именно с конца XIII в. происходил отток русского населения из юго-восточных земель - прежде всего из Черниговской и Курской земель. Именно так можно объяснить ситуацию сложившуюся на юго-востоке в середине и второй половине XIV в.: на фоне несомненного роста населения в северных землях Руси эти земли почти, а местами полностью обезлюдели.

Существенную роль сыграл переход Брянска, столицы Черниговской земли, в руки смоленских князей: так, видимо, Тохта «расплатился» с последними за сотрудничество в ходе войны с Ногаем. После этого зна­чительная часть брянских бояр отъехала в Москву к Даниилу Александ­ровичу, младшему сыну Александра Невского, который также был сто­ронником Ногая. Вслед за ними - тут мы можем лишь догадываться - туда, возможно, переселилась и часть рядового населения. Все это несомненно существенно усилило военный и политический потенциал московских князей и стало немаловажной причиной победы Москвы над Тверью135.

В прочих многочисленных «княжествах» бывшей Черниговской зем­ли продолжались усобицы, обрывочные данные о которых иногда попа­дали в летописи Владимирской земли. Составить из них цельную кар­тину - крайне трудно136.

Поэтому не остается ничего другого, как вновь обратиться к мате­риалам гораздо лучше документированной истории Владимирской и Новгородской земель, которые для XIV в. в целом дают картину, проти­воположную той, что характерна для предыдущего XIII в.: начинается значительный прирост населения, что находит свое подтверждение в ис­следованиях по социально-экономической истории XIV в. Активное хозяйственное освоение удобных для ведения сельскохозяйственного производства угодий, вырубка лесов, быстрый рост числа деревень, а также боярских, княжеских и монастырских сел - характерная черта этой эпохи137. «Древности темного времени» в археологии разработаны гораз­до хуже, чем эпоха Киевской Руси, однако археологические материалы показывают то же самое. Например, исследование княжеских и боярских сел Московской земли, проведенное А.А.Юшко, показывает, что подав­ляющее их большинство появилось именно в XIV в. и не имеет своих «предшественников» в домонгольское время138.

На этом фоне политическая обстановка в стране начала существенно меняться, падение в яму постепенно сменилось попытками из нее вы­браться. Как именно? Тут объективно есть два способа: попытаться выскочить из нее резким прыжком или попробовать выползти на чет­вереньках. К первому способу обратились тверские князья, ко второму - московские. Но яма оказалась довольно глубокой, и потому лучше преуспели в этом именно москвичи.

Разумеется, А.А.Горский прав в том, что нет оснований идеализи­ровать тверских и поносить московских князей за то, что они избрали разные пути139. Те и другие, начав попытки выбраться из ямы, вовсе не ставили перед собой задач общерусского масштаба: их цели были проще и яснее - добиться и удержать за собой великое княжение. А поскольку их сугубо утилитарная борьба пришлась на фазу национального подъема, то кому-нибудь из них и суждено было возглавить борьбу за свободу.

Почему именно они выдвинулись на первый план? Просто потому, что старшие Александровичи не оставили после себя потомства[68], так что после смерти князя Андрея 27 июля 1304 г. на великое княжение могли претендовать только тверской князь Михаил Ярославич и московский князь Юрий Данилович, сын младшего из Александровичей. Впрочем, строго говоря, Юрий такого права не имел, так как приходился племян­ником Михаилу, причем отец его Даниил Александрович - в отличие от Ярослава Ярославича - великим князем не был. Словом, Михаил был «старей» Юрия и потому имел полное право стать великим князем.

Таким образом, путь к власти у Михаила был прямым, а у Юрия - очень извилистым, и в этом отношении они тоже оказались продолжа­телями линии своих предков: в 1252 г. отец Михаила Ярослав поддержал Андрея в его борьбе с татарами, а потом стал великим князем - в нару­шение принципа старейшинства - только потому, что другим претенден­том на великое княжение был тогда именно Андрей Ярославич. Путь Александра и его потомков к престолу был сопряжен куда с большими моральными издержками, и Юрий Данилович в этом отношении бес­страшно шел по тому же пути. Цель оправдывает средства: для татарских «царей» важней была лояльность кандидата на престол, а не особенности русской системы наследования власти. А родословная Юрия Московско­го была, с точки зрения татар, лучше Михаиловой: он был потомком Александра, а не слишком ненадежного его брата Ярослава.

Впрочем, это не было главным. В тот момент в лояльности русских князей в Орде особо, видимо, и не сомневались, но создать обстановку жесткой борьбы за великое княжение ордынским «царям» была выгодно как с политической, так и с сугубо меркантильной точек зрения: прин­цип «разделяй и властвуй» был знаком не только римлянам, а конку­рентов в борьбе за престол можно вынудить и больше заплатить за него. Это касается как обычных даров, которые всегда в большом числе привозили в Орду все русские князья, так и величины «выхода».

Последнее наиболее существенно. Из-за происшедших в конце XIII в. усобиц Орда утратила непосредственный контроль за положением дел на Руси и не имела возможности, видимо, повторить переписи населения. Поэтому величина дани поневоле должна была ограничи­ваться традицией, что - вследствие общего роста населения - фактичес­ки обозначало ее уменьшение. Поэтому татары могли пойти только дву­мя путями - затребовать документы, на основании которых русские князья реально собирали доходы с населения, и, ссылаясь на них, потре­бовать увеличить дань, а также по сути торговать ярлыком на великое княжение, отдавая его тому, кто пообещает больший выход в Орду. В обоих случаях потенциальный претендент на великое княжение оказы­вался для них источником независимой информации о попытках вели­кого князя скрыть реальные доходы, т.е. заменителем исчезнувших или исчезавших к тому времени баскаков.

Такая обстановка сама собой сложилась после стабилизации власти в Орде в 1299 г. и сама провоцировала яростную борьбу без правил, завя­завшуюся между московскими и тверскими князьями. В этой борьбе, повторяю, тверские князья выглядели правой стороной, поскольку были «старей» московских князей, и потому, отстаивая в Орде свои права на великое княжение от несправедливых решений «царей», они раньше и ярче проявили свои как бы антиордынские устремления. Я подчерки­ваю - как бы: действия тверских князей антиордынскими были лишь по форме, но не по сути.

Точно так же протатарскими только по форме были действия москов­ских князей: чтобы добиться великого княжения, им приходилось до­носить «царям» Тохте и затем Узбеку о мнимых и реальных проступках тверских князей, т.е. способствовать усилению влияния татар на Русь. Однако, становясь сами великими князьями, они делали то же самое, что и их конкуренты - стремились усилить свою власть и влияние на Руси.

Выразительным показателем того, насколько условным является представление о «прогрессивности» одних и «реакционности» других является уникальный татищевский текст, рассказывающий об обстоя­тельствах получения Михаилом ярлыка на великое княжение в 1304 г. [69]: «Князем же бывшим во Орде, и яко кииждо хотяше великое княжение улучити, даюсче дары многи хану и ханшам и князем ордынским, тии же елико емлюсче, толико более от другаго желаху. Юрий же, слыша, яко Михаил хосчет хану дань большую обесчати, шед к нему, рече: "Отче и брате, аз слышу, яко хосчеши большую дань поступити и землю Рускую погубити. Сего ради аз ти соступаю отчины моея да не гибнет земля Руская нас ради". И шедше ко хану, явиша ему о сем. Тогда даде хан ярлык Михаилу на великое княжение и отпусти я»140.

Итак, Юрий, сам затеявший спор о великом княжении, добровольно уступил его, лишь бы не вызвать повышения дани, на что был готов пойти его конкурент. Однако он же «организовал» в 1318 г. убийство в Орде Михаила Ярославича, обвинив его в том, что тот «многы дани поимал еси на городех наших, царю же не даль еси» и на сей счет предъявил «многы грамоты», которые фигурировали в суде над Михаилом141.

В Повести об убийстве Михаила Ярославича есть весьма вырази­тельный эпизод. Ордынский князь Кавгадый, в сотрудничестве с кото­рым Юрию удалось свалить Михаила, прекрасно знавший всю подо­плеку дела и всю истинную цену обвинений, после убийства Михаила обращается с яростью к московскому князю: «Что убо есть сие, почто забылся еси? Не брат ли ти есть старейший аки отець да почто тело тако его повръжено наго лежит на поругание всем? Възми убо его, вези в свою землю и погреби его в его отчине по вашему обычаю, якоже имате»142.

Заняв великое княжение, Юрий последовал примеру своего пред­шественника, и тверской князь Дмитрий Михайлович в 1322 г. добился его смещения точно таким же способом: «Того же лета князь Дмитрей Михайлович тверский, внук Ярославль, поиде во Орду к хану Азбяку з дары многими и поведа ханови вся неправды великого князя Юрия, како неправедне с Кавгадыем оклеветаша и сами на смерть осудиша и убиша отца его, и како князь Юрий взем серебро тверское выходное и иных князь и не вдаде послу ханскому, но иде в Новгород и тамо побра на хана многое сребро, и показа хану ерлыки Юрьевы на серебро. Хан же, испытав от князей, бывших в суде великого князя Михаила и слыша неправды Юрия и Кавгадыя, абие повеле Кавгадыя такожде ругати и мучати, яко той створи великому князю Михаилу»143. Правда, Дмитрий, не дождавшись суда над Юрием, самочинно расправился с ним и был убит за это сам, но тем не менее хан Узбек все же решил передать великое княжение его брату Александру.

Таким образом, общий перевес - несмотря на титанические усилия Юрия Даниловича - был на стороне тверских князей. Однако последст­виями этого непокорства князя Юрия и ответных действий со стороны тверских князей было значительно более частое появление на Руси ор­дынских послов, которые по дороге на Русь устраивали настоящие погромы и грабежи в русских землях. Стали появляться и так назы­ваемые «должники», т. е. ростовщики, которые в Орде давали русским князьям деньги в долг для подкупа татарской знати, а потом приходили на Русь взыскивать его с местного населения. Иными словами, русские князья давали им по сути дела все те же откупы. От этого времени сохранилось два таких свидетельства: «В лето 6829 на весне приездил в Кашин Гаянчар татарин с жидовином дължником, много тягости учини­ли Кашину»; через 4 года, в 1324 г., «прииде изо Орды князь Александр Михайловичь Тверский и татарове с ним, длъжницы его»144.

Самым ярким эпизодом усобицы между тверскими и московскими князьями являются события 1317 г., когда Юрий Данилович, ухитрив­шийся жениться на сестре «царя» Узбека Кончаке, получил великое княжение и вместе с послом Кавгадыем пошел войной на Тверь. Нали­чие посла и татарского отряда сами по себе должны были принудить Михаила к подчинению, однако тот вышел против Юрия Даниловича на битву и победил его 22 декабря под Бортеневым. Кавгадый со своим отрядом в бою не участвовал и был с почестями отпущен Михаилом восвояси, однако на беду тверского князя попавшая ему в плен жена князя Юрия вскоре умерла в Твери, и это скорее всего было одной из главных причин гибели Михаила в Орде на следующий год - как он мог бы доказать Узбеку свою непричастность к смерти его сестры, оказав­шейся в тверском плену? И этот факт открытой непокорности русского князя перед лицом «царского» посла был первым признаком наступав­ших новых времен: это еще не было актом борьбы против власти татар, но тем не менее показывало, что время беспредельного подчинения та­тарам подходит к концу.

Однако вскоре маятник вновь качнулся в сторону московских князей, и московский князь Иван Данилович полностью воспользовался слу­чайным происшествием в Твери в августе 1327 г.: в Тверь явился та­тарский посол Чол-хан, и своевольные действия его и его людей вы­звали стихийное восстание горожан. Великий князь Александр вряд ли был причастен к нему, однако не стал мешать тверичам расправиться с татарами. Это заставило Узбека направить на Русь войско в 50 тысяч человек (его возглавляли 5 темников, в их числе был и некий Федор- чук[70]); он также потребовал, чтобы все русские князья участвовали в походе на Тверь. В итоге Александр Михайлович бежал сначала во Псков, а потом в Литву и на долгое время выбыл из числа претендентов на великое княжение. Оно досталось Ивану Даниловичу Калите, кото­рый-то и заложил основу для возвышения Москвы.

Однако Узбек, которому, видимо, надоело это непрерывное соперни­чество русских князей за великое княжение, решил устранить основу для распрей и понизить сам статус великого князя Владимирского: при формальном его верховенстве статус великого князя обрели также князья тверской (Константин Михайлович), суздальско-нижегородский (Алек­сандр Васильевич), а также и без того по сути самостоятельные рязан­ские и смоленские князья, получившие право самостоятельно отвозить в Орду «выход». В качестве компенсации Иван Калита получил те самые купли-откупа, о которых говорилось выше - на Галич, Белоозеро, Углич и, видимо, на Сретенскую сторону Ростова. О том, как именно дейст­вовали посланные в Ростов откупщики, дает представление «Житие Сергия Радонежского»:

«Послан бысть от Москвы на Ростов, акы некый воевода един от велмож, именем Василий, прозвище Кочева, и с ним Мина. И егда внидоста в град Ростов, тогда възложиста велику нужю на град да и на вся живущаа в нем, и гонение много умножися. И немало их от ростовець москвичем имениа своа с нуждею отдаваху, а сами противу того раны на телеси своем с укоризною въземающе и тщима рукама отхождааху. Иже последняго беденьства образ, яко не токмо имениа обнажени быша, но и раны на плоти своей подъяша, и язвы жалостно на себе носиша и претръпеша. И что подобает много глаголати? Толико дръзновение над Ростовом съдеяша, яко и самого того епарха градскаго, старейшаго болярина ростовскаго, именем Аверкый, стремглавы обесиша и възложиша на ня руце свои и оставиша поругана. И бысть страх велик на всех слышащих и видящих сиа не токмо в граде Ростове, но и въ всех пределех его»145.

Итак, московские воеводы силой - побоями и издевательствами - выбивали подати из ростовцев, безжалостно разоряя их до нитки. И спрашивается: чем они лучше тех татарских «силных» послов, которые зачастили в ту пору на Русь; в том числе и тех, кто вызвал своими дей­ствиями тверское восстание 1327 г.[71]? На мой взгляд, они - хуже татар. Но на этом и было создано величие московского княжеского дома.

Решающие события произошли в 1339 г. К тому времени Александр Михайлович Тверской, прощенный Узбеком, вернулся в Тверь и потому мог вновь начать борьбу за великое княжение. Но дело не только в этом: судя по всему, Иван Данилович Калита, умерший 31 марта 1340 г., уже тогда был серьезно болен и не мог не понимать, что после его смерти сы­новья его, будучи «младше» Александра и Константина Михайловичей, не смогут законно претендовать на великое княжение. Поэтому ему объективно было необходимо устранить тверских князей в качестве соперников Москве и любыми путями доказать «царю» Узбеку, что им великое княжение давать нельзя. И Иван Данилович пошел по пути своего старшего брата и перед смертью расчистил своему сыну путь к великому княжению.

Конкретных данных об этом сохранилось весьма немного, причем в дошедших до нас летописях прямых данных об участии московского князя в убийстве Александра Михайловича нет: говорится лишь о поезд­ке его в Орду, а сразу вслед за этим - о неких клеветниках, которые на­полнили уши «царя» «горесловныя льсти», из-за чего тот вызвал князя Александра в Орду146. Учитывая, что накануне часть тверских бояр отъехала из Твери в Москву, можно догадаться, кем именно были эти клеветники и о чем именно они «клеветали». Некоторые данные на сей счет имеются у В.Н.Татищева: «Бывшу же Александру Михайловичю в Немцех и Литве, тогда многи истязаху от него многи дары и обеты, прирекаюсче ему помогати, но ничто полезно ему сотвориша. И он, отдав имения своя, живяше во странех чюжих в велием убожестве и нисчете. И егда приат от хана княжение Тверское ничьею, но токмо Божескою помосчию и своею мудрою кротостию, тогда тии немцы и литовстии вельможи прошаху от него обетов. Он же, яко ведый себя неповинна и не имусча, что дати, разорено бо есче бе и княжение его, отказа им, а инех проси, да пождут до исправы»141.

Этот явно тверской по происхождению источник, передающий взгляд сторонников Александра, говорит о том, что тот, находясь в Литве, брал на себя некие политические обязательства, а также жил там, беря креди­ты у местных и немецких ростовщиков. При этом литовским вельможам он отказал, поскольку Литва не выполнила своих обещаний, а ростовщи­кам - частью отказал, частью попросил отсрочки, ссылаясь на разорение своей земли. Кроме того, он, вернувшись на родину, должен был награ­дить своих немногочисленных бояр, разделивших с ним изгнание, а значит, мог ущемить интересы других, что скорее всего и вызвало их отъезд в Москву.

Таким образом, «компромат» на Александра Михайловича о его кон­тактах с Литвой, который наверняка собрал на него Иван Данилович, подкрепивший его обязательством взять с Новгорода дополнительный «запрос царев», стал вполне достаточным для Узбека для того, чтобы учинить очередную расправу над очередным тверским князем, третью за четверть века.

5. Выход из ямы

И эта последняя известная нам смерть русского князя в Орде стала знаком смены эпох. Дело в том, что за короткий срок, с осени 1339 по весну 1342 гг., умирают один за другим почти все правители Восточной Европы: вслед за Александром 31 марта 1340 г. ушел из жизни его враг Иван Данилович Калита; буквально через неделю в Галиче был отравлен князь Болеслав-Юрий; в декабре того же (или все же 1339?) года «злые коромолници, сшедшеся вечем, брянци» по решению веча убивают своего князя Глеба Святославича; в конце 1341 г. под стенами одной из немецких крепостей гибнет сраженный пулей великий литовский князь Гедимин; следующей весной умирает ордынский хан Узбек, чье правле­ние - период наивысшего могущества Орды, после которого начинается необратимый ее упадок.

Пришедшие им на смену молодые правители, видимо, во многом по- новому выстраивали свои политические взаимоотношения. В это время продолжается усиление Литвы: после смерти в Галиче Болеслава-Юрия галицко-волынские земли на долгое время стали ареной борьбы между Ордой, Литвой и Польшей: в итоге ее Галицкая земля была захвачена поляками, а литовцам достались Волынь с городами Холм, Владимир и Луцк, а также и Берестье (Брест). После недолгого правления Евнутия (Явнутиса) в 1345 г. к власти пришли старшие Гедиминовичи Ольгерд (Альгирдас) и Кейстут (Кейстутис), которые разделили между собой сферы влияния: Ольгерд контролировал политику Литвы на востоке, а Кейстут воевал с немцами на западе, защищая собственно литовские земли от крестоносцев. В итоге Ольгерду в 1350-1360-е гг. удается от­воевать у татар Подолие и выйти тем самым к Черному морю, а также на некоторое время присоединить к Литве Брянск. Ольгерд вел также ак­тивную борьбу с Москвой, совершив на нее три наступательных похода.

Однако значительно усилилась в это время и Русь. Об этом свиде­тельствует совершенно новое, невиданное прежде, событие: в 1348 г. великий литовский князь Ольгерд обратился к ордынскому «царю» Джанибеку за военной помощью против великого князя Семена Ива­новича («просил рати у царя себе в помочь»). Посольство оказалось не­удачным: Джанибек, узнав от московских послов, что «Ольгерд с своею братию царев улус, а князя великаго отчину, испустошил», выдал Кориада Ольгердовича москвичам148. Здесь важен не конкретный результат этого конфликта, а принцип: Ольгерд считал Москву и Орду самостоя­тельными игроками на политической сцене: он просил ведь именно военной помощи, а не просто управы со стороны Орды на действия зарвавшегося «улусника».

Так что же случилось в течение 30-40-х гг. XIV в., что могло бы стать причиной такого изменения? Вроде бы ничего: и Иван Данилович Ка­лита, и сын его Семен, занявший великое княжение после смерти отца, выказывали полное повиновение ордынским «царям», часто ездили туда, не давая никаких поводов для их беспокойства. Дело, видимо, состояло во внутренних изменениях в Орде и Руси, почти не различимых для современных историков, но хорошо известных Ольгерду, располагавше­му куда большей информацией, чем мы. Судя по всему, при внешней лояльности степень самостоятельности ордынских улусов, в том числе и Руси, существенно возросла, а возможности центра влиять на положение дел на местах уменьшились. Иными словами, Джанибек, сменивший Узбека на ордынском престоле, вероятно, покупал лояльность своих улусов ценой каких-то уступок.

Не потому ли в некоторых летописных сообщениях о его гибели в 1357 г. он назван «добрым»149? В чем именно состояла эта «доброта»? Здесь могут быть три основные версии: либо он снизил величину «вы­хода», либо прекратил набор русских в свои войска, либо то и другое вместе. Можно также предположить, что эти «добрые» меры последо­вали после «черной смерти» (чумы), волна которой прокатилась по Руси в 1351-1353 гг. Очевидно, что после этой страшной эпидемии на Руси вряд ли могли собрать прежнюю величину выхода и прежнее число рекрутов в татарское войско.

Однако точно об этом сказать нельзя, а реальное усиление власти Семена Ивановича во Владимирско-Суздальской земле обнаруживается еще до пришествия чумы. Недвусмысленное тому свидетельство имеет­ся в летописях, рассказывающих о примирении Семена с Ольгердом в 1349 г.: после того как Семен согласился отпустить Кориада в Литву, Ольгерд и его брат Люборт Волынский пожелали жениться на двух русских княжнах, дочерях тверского князя Александра Михайловича и ростовского князя Константина Борисовича, и в обоих случаях они предварительно «били челом» московскому князю, чтобы тот позволил им это сделать. Раньше такого рода сообщений - о том, чтобы великие князья давали согласие на брак «молодших» князей и княжен, живших в пределах великого княжения, - в летописях попросту нет. Особенно существенно то, что это касается тверской княжны Ульяны, дочери давнего врага московских князей: это означает, что Семен Иванович значительно усилил власть великого князя Владимирского по сравнению со своими предшественниками.

Это, по-видимому, прямое следствие расправы над Александром Михайловичем: Иван Данилович и его сын Семен добились полного доверия со стороны Узбека, который тем самым впрямую поставил под их контроль деятельность всех русских князей. Именно так следует понимать те дополнительные сведения о деятельности Семена, приво­димые В.Н.Татищевым. Они полностью укладываются в рамки такого взгляда на описанные выше события.

Во всех летописях описан конфликт Семена с новгородцами в самом начале его великого княжения: люди, посланные Семеном в Торжок для сбора дани, начали «силно деяти». Это привело к тому, что новгородцы захватили и посадили их в темницу, а сами послали жалобу на их дей­ствия в Москву. Однако вскоре в Новгороде произошел раскол: чернь не поддержала эти действия бояр, что в свою очередь вызвало восстание жителей Торжка против своих и новгородских бояр - в итоге их вла­дения были разграблены, а москвичи освобождены. Зимой в Торжок пришел Семен «съ всею Низовъскою землею», что вынудило новго­родцев бить челом великому князю. Был заключен «мир по старым грамотам», при условии выплаты новгородцами черного бора и тысячи рублей с новоторжцев150.

Информация В.Н.Татищева о заключительной части этой истории значительно подробнее и интереснее.

«Того же лета князь великий Симион Иванович посла ко всем князем,
да съедутся в Москву помыслити о деле земском. И егда сниидошася

всии, он же яви има новогородцкую себе обиду, рекий сице: «Братия драгия и любезныя, весте, яко доколе великия князи сильнии бываху, а другия князи слушаху и за един хождаху, тогда Русская земля множися в людех и богатстве, и не смеяше на мя[72] никто дерзнути, но всии покоряхуся и дани даяху, яко Ярослав, Владимер Мономах и Мстислав. А ко­ли поделилися и друг друга начаху воевати, а князь великий их не слушаху, тогда наидоша татары, князя убиша, грады разориша, всею Рускою землею обладаше и дань тяшку возложиша. ныне князей убивают, люди, всегда пленясче, ведут и в бусурманство обращают, и вся наша имения тасчат. А мы толико силы можем имети, что землю Рускую оборонити и толико нами ругатися не дати нечестивым, коли токмо мене послушаете. А первее требе сих новогородцов смирити, и покорити, и послушными великим князем учинити, и всем заедин противо враг стати. А буде кому в князех будет о вотчине или о чем ином котора, ино не воеватися, а судитися пред князи. А начнет кто войну и позовет татаря или тамо суда поисчет, и на того всем нам быти заедин». И любо бысть всем речь сия, и всии князи на том крест целоваху, и поидоша ратью к Торжку: князь великий Семен Иванович и князь Константин суздольский, и князь Костянтин ростовский, и князь Василей ярославский, и всии князи с ним; и преосвященный Феогнаст митрополит тогда с ним же поиде. И бывшим им в Торжку со многими силами, а новогордцы со всею землею собрашась противу их и послаша владыку Василиа новогородцкого к Феогнасту митрополиту, биюще че­лом, а Якова посадника и Аврама тысяцкого послаша к великому князю Семену Ивановичу со иными бояры. Князь же великий рече има: «Аще хосчут милости и мира от мене, да приидут пред мя посадники и тысецкии боси и просят при всех князех на коленех. Они же наместника моего чтят, и вси пред ним кланяются, и не садятся, даже кому велит сести. Они же заплатят выход отца моего и мой, дадут побор черной со всеа земли, и, не спросяся, ни с кем не воюют». Сие тяшко бысть вельми новогордцем, и князь не хотяше ничто отступити, но едва друзии князи и митрополит упросиша, бояху бо ся его вси, ведусче, яко хан вся по его прозьбе сотворит. И приидоша посадники и тысяцкий со всеми но­вогородцы, просиша на коленях и даша ему выходы, дань черную поступиша на всей Новогородцкой земли на два года, с Торшка даша 1000 рублев новогородцких, да пустит бояр их. Он же посла в Новград и Торжек и Копорье намесники от себе и возвратися»151.

В.Н.Татищев далее уточняет, как именно Семен Иванович в 1344 г. был «пожалован Богом да царем»152: «Ему же хан вся князи руские пору­чи»153. Подробнее им описано и пребывание Семена в Новгороде зимой 1347 г.: «И быв три недели, мног поряд в людях учини и многу власть у посадника отня, а смердь вся ево любляше, и оставль наместника, сам иде на Москву»154.

Эти уникальные сведения В.Н.Татищева все ставят на свои места. Исходя из материалов дошедших до нас летописей непонятно, почему этот князь, почти ежегодно ездивший в Орду и потому вроде бы пресмы­кавшийся перед татарскими «царями», заслужил впоследствии прозвище Гордый. При использовании татищевских данных становится понятной истинная роль Семена Ивановича: он по сути сформулировал ту полити­ческую программу, что спустя полтора века стал воплощать Иван III. Особенно поразительна схожесть методов, с помощью которых они «низводили» Новгород: Семен Иванович заставил новгородских началь­ников встать перед ним на колени (может, и вправду, босых - это зимой-то!?); Иван Васильевич, прямо вопросив новгородцев, какого они хотят «государства», предстал перед ними государем в прямом смысле слова. Семен наводил порядки в Новгороде, ограничил власть посадника, чем вызвал любовь «смерди всей» - то же самое происходило во время знаменитого «похода миром», который учинил Иван зимой 1475/76 гг.

Очень показательно описание княжеского съезда о «деле земском»: на нем Семен, получивший от Узбека полную свободу действий («бояху бо ся его вси, ведусче, яко хан вся по его прозьбе сотворит»), формулирует программу действий по борьбе с татарами, видя себя наследником рус­ских князей XI - начала XII вв., когда «Руская земля множися в людех и богатстве». Для этого он предлагает князьям решать внутренние споры своим собственным судом, «пред князи», не обращаясь к посредничеству татар, а тем более не призывая их на помощь. В этом случае «мы толико силы можем имети, что землю Рускую оборонити и толико нами ругатися не дати нечестивым, коли токмо мене послушаете». Итак, Семен по сути предложил программу постепенного собирания сил для начала открытой борьбы с татарами, причем, видимо, полагал, что такой мо­мент может наступить достаточно скоро.

И у нас нет оснований считать такое представление утопичным: тогда было ясно, что Узбеку жить осталось недолго, что за этим неизбежно должна последовать усобица его сыновей, которая могла оказаться дол­гой и кровавой. На самом деле Джанибек достаточно быстро разобрался со своими братьями, что заставило Семена продолжить линию своего отца - при внешней лояльности «царю» укреплять свою власть на Руси, готовясь к открытой борьбе с Ордой.

Весьма характерно, что воцарение Джанибека вынудило Семена из­менить провозглашенной программе и прибегнуть к «царскому» суду, чтобы удержать за собой нижегородское княжение. Однако Джанибек поначалу оказался не столь «добр»: Семен проиграл спор с суздальским князем Константином Васильевичем. Согласно Рог, «князь великий Семен Иванович сперся с князем Костянтином Василиевичем Суждальскым о княжении Новагорода Нижняго и поидоша во Орду и яшася бояре новогородскыи и городечьскыи за князя Семена Ивановича да с ним и в Орду поидоша. И бысть им в Орде суд крепок, и достася кня­жение Новогородское князю Костянтину и выдаша ему бояр, и при­ведении быша в Нов город в хомолъстех и имение их взя, а самех повеле казнити по торгу водя»155.

Кроме того, Джанибек, ссылаясь на доносы «неких русских человеков» об огромных богатствах русского митрополита Феогноста, хотел обложить русскую церковь «полетной», т.е. ежегодной данью, и для этого держал митрополита «в тесноте», пока тот не откупился: «Царю, царице и князем роздаде 600 рублев»156.

Таким образом, Джанибек принял меры, чтобы не допускать чрез­мерного усиления великого князя. Тем не менее, как уже отмечалось выше, в 1344 г. Семен сумел добиться и его доверия: Джанибек «пору­чил» ему всех русских князей. Что значит - «всех»? Неужели и тех, кто жил за пределами великого Владимирского княжения? В пользу такой возможности косвенно говорят два факта: обеспокоенность Ольгерда, попытавшегося в 1348 г. столкнуть Москву с Ордой, и еще одна татищев- ская подробность. В 1351 г. Семен Иванович «в силе тяжце и велице» выступает в поход на Смоленск, у Вышегорода на Протве заключает с Ольгердом мир, а потом движется дальше, «хотя итти на смоленского князя, зане же Феодор, гневаяся за долг, поусчаше Олгерда на войну, и ту приидоша к нему послы смоленския»157.

О каком долге идет речь? Здесь можно выдвинуть две версии.

1.    Речь здесь скорее всего идет о вяземско-дорогобужском князе Федоре Святославиче, на дочери которого Евпраксии Семен Иванович женился в 1345 г., но уже в следующем году отослал ее назад отцу. «Долг» в таком случае - обида за нанесенное оскорбление, однако слово это в таком значении в источниках не встречается.

2.   Поэтому «долг» следует понимать буквально: в контексте того вре­мени это скорее всего «бесерменский долг», т.е. тот долг, за которым неоднократно приходили на Русь татарские «должники». Таким образом, можно предположить, что скорее всего Семен получил или выкупил у татар такой долг смоленского князя, что дало ему возможность посылать на смоленские земли своих данщиков, а значит, потенциально вмеши­ваться во внутренние дела Смоленской земли.

Если такая догадка верна, то можно понять причину Джанибековой «доброты» и его снисходительного отношения к тем фактам реального усиления Руси, коих он не мог не знать, о чем его наверняка преду­преждал Ольгерд, пытаясь организовать совместный литовско-ордын­ский поход на Русь. Семен Иванович, преследуя цель собирания всех русских сил, обязан был озаботиться тем, чтобы военный потенциал русских земель не уменьшался, т.е. чтобы прекратился набор русских воинов в татарские войска[73]. Поэтому он при условии сохранения их на родине - в обмен на лояльность Орде - мог пообещать начать борьбу с Литвой с тем, чтобы отнять у нее захваченные ею русские земли и тем самым расширить татарские владения и выход Орде. При таком раскла­де сил Семен мог бы встретить поддержку со стороны местного на­селения. Это исключено, если бы войну с Литвой вели собственно татарские силы.

Разве Джанибек мог не понимать, что принятие такой линии на рас­ширение русского улуса неизбежно и достаточно скоро приведет к неиз­бежному падению власти Орды над Русью? Конечно, понимал, но что он реально мог сделать, чтобы этому воспрепятствовать? Начать немедлен­но войну с формально послушным вассалом - в одиночку или в союзе с Литвой? Тогда Семен в одностороннем порядке прекратит выплату дани и поставку войск. Будет ли легкой и неизбежной победа Орды над Русью? Очень сомнительно: в 1340-е гг., помимо всего прочего, борьбу за отделение начала Синяя Орда. Словом, восстание Руси было чревато для Орды катастрофой, и потому благоразумнее просто до поры до времени брать с нее дань, пока она ее дает, и политически поддерживать начинания великого князя.

Разумеется, такое толкование нельзя доказать строго, но нельзя строго и опровергнуть. Однако оно достаточно хорошо объясняет как конкретное политическое развитие Руси второй половины XIV в., приведшее к Ку­ликовской битве, так и конечные итоги борьбы с татарами. Если предпо­сылки борьбы с татарами закладывались на фоне полной лояльности им, если Семен Иванович в самом начале этой борьбы начал переносить внутриордынские отношения на отношения внутрирусские, то появление государства как основной формы правления на Руси вряд ли случайно.

Косвенным, но существенным дополнением к татищевскому эпизоду с босыми, коленопреклоненными новгородцами является эпитафия Ивану  Калите, что имеется в Рог, полнее всех описывающей русский XIV век и пользующейся признанием самым придирчивых текстологов. Вот эти слова: «И плакашася над ним князи и бояре, и велможи, и вси мужи москвичи, игумени и попы, и диакони, и черньци, и черници, и вси народи, и весь мир христианьскый и вся земля Русскаа, оставше своего господаря. < ... > И проводивше христиане господина своего князя Ивана и поюще над ним надгробныя песни и разидошася плачющися и поплънишася великыя печали и плача. И бысть господину нашему князю великому Ивану Даниловичю всея Руси вечнаа память»158. Этот текст - единственный в летописных описаниях XIV в., когда русского князя впрямую назвали «господарем». При этом текст этот - явно ранний, на­писанный вскоре после его смерти, и двукратное именование Ивана «господином» - в том числе «господином всея Руси» - говорит о неслу­чайности появления слова «господарь»: автор явно знал, что говорил, употребляя эти слова. А написал их он, скорее всего, при великом князе Семене Ивановиче, в своей реальной деятельности проявившего задатки типичного русского государя.

Суть описанной выше политики Семена Ивановича ясно выражена на печати, привешенной к его завещанию: как заметил еще Н.М. Карам­зин, он назван «великим князем всея Руси»159. Формально такое именова­ние владимирских князей не является новым: до него так себя именовал Иван Калита160, а еще раньше - Михаил Ярославич Тверской: в посла­нии патриарха Нифонта, причем в двух других источниках - греческом и русском - он назван царем («царь росов», «царь еси, господине княже, в своей земли»)161. Названия последние не были официальными: в противоположном случае Михаил ставил бы себя вровень с Узбеком. Однако они косвенно свидетельствуют о существовании тенденции к самовластию. Каковы, однако, пределы и притязания его на это? Судить об этом по «Написанию» монаха Акиндина и мимолетному упоминанию, сделанному византийским автором, крайне трудно.

Контекст первого, более конкретного, упоминания скорее говорит не о внешнеполитических притязаниях Михаила, а о его попытках по­ставить под свой контроль русскую митрополию162. Что же касается вопроса о том, о какой именно «всей Руси» идет речь, он не так од­нозначен. Обычно историки сводят «всю Русь» только к пределам Вла­димирского княжения, видят в этом титуле лишь подражание титуту митрополитов, которые с конца XIII в. стали постоянно жить в Северо­Восточной Руси163.

Однако не все так просто. В Густынской летописи, во многом осно­ванной на источниках не владимирско-суздальского происхождения, со­держатся уникальные свидетельства того, что великие князья Владимир­ские продолжали в XIII-XIV вв. считаться князьями киевскими: в ней умерший в 1263 г. Александр Ярославич назван «великим князем Мос­ковским и Киевским»; точно так же именован умерший в 1271 г. тверской князь Ярослав Ярославич[74]. Последующие владимирские князья киев­скими уже не называются, однако под 6813/1305 г. сообщается: «В то ле­то паки начат в Киеве княжити Иоан Данилович Калита, вънук Яросла­ва»164. Никаких реальных оснований не верить этим сообщениям - кро­ме пресловутой ссылки на «поздний» их характер - у историков нет, а из них следует, что вплоть до захвата Киева литовцами там продолжали си­деть наместники из Владимирской земли, а значит, со времен Ярослава Всеволодича великие князья владимирские были именно «великими князьями всея Руси» и в таковом качестве признавались и Ордой.

Другое дело, что ранее у них не было никаких реальных сил превра­тить этот вроде бы эфемерный титул в реальность: все их силы были направлены на укрепление своей власти только в пределах своего вели­кого княжения. И Семен Иванович, судя по всему, был первым из князей, кто стал всерьез думать о воплощении этого формального титула на практике.

Однако динамичное политическое развитие Руси было приостановле­но чумой. Первая страшная волна ее поразила как раз Орду в 1346 г. и прошла Русь стороной: «Казнь бысть от Бога на люди под восточною страною на город Орначь, и на Хазьторокань, и на Сарай, и на Бездеж, и на прочии грады в странах их; бысть мор силен на бесермены, и на та­тарове, и на оръмены, и на обезы, и на жиды, и на фрязы, и на черъкасы, и на всех тамо живущих, яко не бе кому их погребати...»165. Чума вернулась на Русь из Западной Европы, охватив сначала западные земли Руси. Сильный мор начался в Смоленске, когда Семен собирался идти туда войной, а в 1352 г. распространился во Псковской и Новгородской землях: «Бысть мор силен в Новеграде <...> вниде смерть в люди тяжка и напрасна, от Госпожина дни почалося нольне и до Велика дни, множество бещислено людий добрых помре тогда. Сице же бысть зна­мение тоя смерти: хракнеть кровью человек и до тре[ти]й день быв да умрет. Не токмо же в едином Новеграде бысть сиа смерть, мню, яко по лицю всея земъля походи»166.

Эта волна мора погубила Семена Ивановича и всю его семью: он умер 26 апреля 1352 г., вслед за митрополитом Феогностом и двумя своими сыновьями Иваном и Семеном[75]. Великое княжение досталось его брату Ивану. Тот за краткий период своего правления (до осени 1359 г.) стремился главным образом удержать то, чего сумел добиться Семен. Это было нелегко: смерть сильного правителя усилила оппози­цию в самой Руси и вызвала активное наступление Литвы на русские земли. Во-первых, «сперся» с ним о великом княжении суздальско-нижегородский князь Константин Васильевич, которого поддержали нов­городцы, и, хотя Джанибек отдал ярлык именно Ивану, московскому князю приходилось во многом заново укреплять свою власть на Руси. Во-вторых, прорвались скрытые ранее противоречия в самой Москве: 2 февраля 1355 г. по неизвестной - историкам! - причине был тайно убит московский тысяцкий Алексей Петрович, что вызвало отъезд части «больших бояр» в Рязань.

Усилились и внешние противники Москвы: 22 июня 1353 г. молодой рязанский князь Олег Иванович захватил волость Лопастну167. Одно­временно - что намного существеннее - происходит взрыв активности Литвы: литовцы воюют со Смоленском и захватывают Брянск, а потом Мстиславль и, видимо, некоторые земли северной части бывшей Черни­говской земли: ими был разорен расположенный на Оке город Алексин, основанный незадолго перед этим вновь поставленным митрополитом Алексеем. Степень продвижения литовцев на восток точно определить по состоянию источников невозможно: ведь дискуссионным является и вопрос, когда именно литовцы захватили более южные чернигов­ские и северские земли. Как бы то ни было, случилось это не позднее 50-60-х гг. XIV в.

Еще одна линия борьбы между Литвой и Москвой проходила в облас­ти идеологической. Благодаря тщательной «подготовке», выполненной еще Семеном Ивановичем и престарелым митрополитом Феогностом, новым русским митрополитом был назначен московский ставленник - Алексей, сын московского боярина Федора Бяконта, выехавшего некогда из Брянска в Москву. Ему Ольгерд противопоставил Романа, выходца из Твери, который благодаря подкупу также получил сан митрополита Рус­ского и стал «курировать» епархии, находящиеся под властью Литвы. К счастью для Москвы, в 1363 г. Роман умер, а нового митрополита для Литвы патриархат поставить отказался.

Активизации Литвы содействовало глобальное событие, происшед­шее в Орде: 22 июля 1357 г. Джанибек был убит сыном своим Бердибеком, что открыло полосу непрерывных усобиц, завершившихся лишь в 1380 г., после воцарения Тохтамыша. Здесь нет необходимости описывать подробности кровавых столкновений168, важна суть: Орда фактически раскололась на несколько враждующих друг с другом частей. Одни из них стремились быть преемниками распавшейся державы - прежде всего, заволжская Синяя Орда и Орда Мамая, контролировав­шая бывшие половецкие степи европейской части Орды - от Волги до Подолии, захваченной к тому времени Литвой. Более мелкие обра­зования в Поволжье - на территории Волжской Болгарии, Мордвы, в районе ордынской столицы Сарая, Хаджи-Тархана (Хазторокани, Аст­рахани), а также Ногайская Орда больше стремились отстоять свою самостоятельность.

Все это создало крайне благоприятную возможность для Руси осво­бодиться из-под власти татар, ведь для этого надо было попросту по­следовать примеру других ордынских улусов. Типичная для этого пе­риода обстановка сосуществования сразу нескольких «царей» давала легальную возможность не выплачивать дани вообще: можно было сказать - мол, мы не против, но вы сначала разберитесь между собой. Кроме того, можно было вновь легально оказывать неповиновение являвшимся на Русь татарам. Например, в конце своей жизни, в 1358 г., Иван Иванович отказался впустить в свои владения сына Бердибека Мамат-ходжу и оказался прав в своем рискованном предприятии: вскоре выяснилось, что Мамат-ходжа убил «царева» любовника и сам пустился в бегство. Гибель Бердибека на следующий год закрыла этот эпизод, ко­торый мог иметь для Ивана тяжелые последствия.

С самого начала усобицы в Орде было вовсе не очевидно, что она будет столь долгой, и потому сразу рвать со столетней традицией зависи­мости от Орды было нелегко. Для этого требовался сильный лидер на­подобие Семена Ивановича или Ольгерда, а такового на Руси в тот период не оказалось. Смерть Ивана Ивановича осенью 1359 г. делала политические перспективы Москвы достаточно туманными: наслед­ником его был 9-летний сын Дмитрий. Это создавало для тверских и нижегородских князей потенциальную возможность самим занять вели­кое княжение и вытеснить московских князей на политические задворки. Такое не случилось прежде всего благодаря накопленному предшест­венниками Дмитрия политическому капиталу и влиянию митрополита Алексея, который в 1360-е гг. стал, по всей видимости, фактическим правителем Москвы.

В 1360 г. великое княжение занял суздальско-нижегородский князь Дмитрий Константинович, который уже осенью 1361 г. вынужден был уступить его Дмитрию Ивановичу. После некоторой борьбы он смирился с этим и 18 января 1366 г. выдал свою дочь Евдокию за 16-летнего ве­ликого князя. Причиной тому стала вспыхнувшая усобица его с братом Борисом, который вместо того чтобы поддерживать брата в борьбе с Москвой, стал соперничать с ним за расширение своих владений. Ана­логичная борьба с конца 1350-х г. до 1368 г. длилась в Тверской земле - между Василием Михайловичем Кашинским и его племянниками Все­володом и Михаилом Александровичами. Она завершилась смертью обоих старших противников и вокняжением в Твери Михаила. Тот предпринял последнюю в истории Твери - безуспешную - попытку оспорить великое княжение у московского князя. В борьбе этой он - по примеру своего старшего брата - опирался на поддержку Литвы.

Примечания к Очерку IV

1 Храпачевский Р.П. Военная держава Чингисхана. - М., 2004.

2 Ожегов С. И. Словарь русского языка. - М., 1987. С. 71, 78; Словарь древнерусского языка (XI- XIV вв.). Т. 1. - М., 1988. С. 444-­445, 469-470.

3    ПСРЛ. Т. 1. Стб. 276.

4    Подробнее см.: Журавель А.В. О воз­никновении новгородского посадни­чества // Сб. РИО. Т. 8 (158). - М., 2003.

5    ПСРЛ. Т. 1. Стб. 377-378.

6    ПСРЛ. Т. 2. Стб. 750.

7    Кривошеев Ю.В. Русь и монголы. - СПб., 2003. С. 83.

8    Подробнее о теме общественного строя древней Руси см.: Журавель А.В. С.В.Юшков - наш современник // Сб. РИО. Т. 6 (154). - М., 2003.

9   Янин В.Л. Новгородская феодальная вотчина. - М., 1981. С. 245-246, 273-280; его же. Социально-поли­тическая структура Новгорода в све­те археологических исследований // Новгородский исторический сбор­ник, № 1 (11). - Л., 1982. С. 90.

10  Становление и развитие раннеклас­совых обществ. - Л., 1986. С. 253; Фроянов И.Я., Дворниченко А.Ю. Города-государства Древней Руси. - Л., 1988. С. 196.

11  Фроянов .Я., Дворниченко А.Ю. Указ. соч. С. 185-186.

12  В данном высказывании внутренние цитаты принадлежат С.Ф. Платонову, связки - А.В. Петрову (Петров А.В. Социально-политическая борьба в Новгороде в середине и второй поло­вине XII в. // Генезис и развитие фео­дализма в России. - Л., 1988. С. 40; Платонов С.Ф. Вече в Великом Новгороде. Конспект лекции, про­читанной 23 апреля 1915 г. в г. Нов­городе. - Новгород, 1916. С. 1-9.).

13 Арциховский А.В. Городские концы в Древней Руси // «Исторические за­писки». Т. 16. 1945. С. 45.

14 Данилова Л.В. Очерки по истории землевладения и хозяйства в Новго­родской земле в XIV-XV вв. - М., 1955. С. 47-51; Бернадский В.Н. Новгород и Новгородская земля в XV в. - М.-Л., 1961. С. 148-177; Янин В.Л. Новгородские посадни­ки. - М., 2003. С. 412-413.

16РЛ. Т. 10. С. 82-83, 310-311.

17 ПСРЛ. Т. 2. Стб. 641.

18 Никитин А.Л. Основания русской истории. - М., 2001. С. 468-482.

19 ПСРЛ. Т. 2. Стб. 777.

20  Там же. Т. 4. С. 214; Т. 7. С. 139; РЛ. Т. 8. С. 173-174.

21  ТИР. Т. 3. С. 230.

22  РЛ. Т. 10. С. 74.

23  ПСРЛ. Т. 40. С. 118.

24  ТИР. Т. 4. - М., 1964. С. 372.

25  ПСРЛ. Т. 1. Стб. 461. Аналогичные тексты см.: Там же. Т. 4. С. 218; Т. 6. Вып. 1. Стб. 290; Т. 15. Вып. 2. Стб. 368; Т. 42. С. 113; РЛ. Т. 4. С. 203; Т. 7. С. 105.

26  ПСРЛ. Т. 10. С. 113; Т. 21. Ч. 1. С. 265; Т. 27. С. 235, 320; Т. 37. С. 30, 70.

27ПСРЛ. Т. 7. С. 143; Т. 10. С. 113.

28Журавель А.В. Михаил Чернигов­ский: соотношение жизни и жития // Святий князь Михайло Чернiгiвський та його доба. - Чернiгiв, 1996. С. 18; Сахаров А.Н. Основные этапы внешней политики Руси с древней­ших времен до XV века // История внешней политики России. Конец XV-XVII века. - М., 1999; Черны­шевский Д. В. Русские союзники монголо-татар // Проблемы истории Российской цивилизации. Вып. 1. - Саратов, 2004.

29  Храпачевский Р.П. Военная держава. С. 368; Горский А.А. Проблемы изу­чения «Слова о погибели Рускыя земли». С. 30.

30  ТИР. Т. 4. С. 374.

31  Чернышевский Д.В. Указ. соч.

32  Горский А.А. Проблемы изучения «Слова о погибели Рускыя земли». С. 30-32.

33  Красноречие Древней Руси. - М., 1987. С. 106.

34  ПСРЛ. Т. 10. С. 138.

35  Там же. Т. 1. Стб. 470.

36Кривошеев Ю.В. Русь и монголы. С. 156.

37 Аннинский С.А. Известия о татарах XIII-XIV в. С. 89.

38  ЗО. С. 259-260.

39  ПСРЛ. Т. 10. С. 115.

40  ПСРЛ. Т. 1. Стб. 470.

41  ПСРЛ. Т. 4. С. 222-223; Т. 6. Вып. 1. - М., 2000. Стб. 300-301.

42  ПСРЛ. Т. 2. Стб. 781-782.

43  ПСРЛ. Т. 1. Стб. 469.

44  ПСРЛ. Т. 5. Вып. 1. - М., 2003. С. 11, 12.

45  ПСРЛ. Т. 1. Стб. 514.

46  РЛ. Т. 10. С. 74.

47  Храпачевский Р.П. Военная держава. С. 376.

48  ПСРЛ. Т. 2. Стб. 782; Т. 5. С. 175, 182; Т. 7. С. 144.

49  ПСРЛ. Т. 10. С. 115-116. so ПСРЛ. Т. 1. Стб. 469.

51  ПСРЛ. Т. 2. Стб. 782-783.

52  Храпачевский Р.П. Военная держава. С. 376-377.

53  ПСРЛ. Т. 1. Стб. 469.

54  Там же. Стб. 465; РЛ. Т. 4. С. 205.

55  Насонов А.Н. Монголы и Русь. - Л., 1940.

56  Фома Сплитский. История архи­епископов Салоны и Сплита. - М., 1997. С. 107.

57  ПСРЛ. Т. 2. Стб. 785-786.

58  Там же. Стб. 786.

59  Там же. Стб. 785-786.

60  ПСРЛ. Т. 1. Стб. 470; Т. 16. - СПб., 1889. Стб. 51; Т. 5. Вып. 2. - М., 2000. С. 80.

61  Красноречие Древней Руси. С. 112.

62  Горский А.А. Русские земли... С. 66­67.

63  ЗО. С. 259.

64  Толочко П.П. Кочевые народы сте­пей и Киевская Русь. - Киев, 1999. С. 168; Храпачевский Р.П. Военная держава. С. 372-373.

65  ПСРЛ. Т. 2. Стб. 790, 789.

66  Там же. Т. 1. Стб. 470.

67  Горский А.А. Русские земли... С. 73­74.

68  Блок М. Феодальное общество. - М., 2003. С. 9.

69  РЛ. Т. 10. С. 298.

70  ПСРЛ. Т. 2. Стб. 807-808.

71  Путешествия в восточные стра­ны Плано Карпини и Рубрука. С. 29-30.

72  ПСРЛ. Т. 2. Стб. 573.

73  Там же. Стб. 667.

74  См.: Котляр Н.Ф. Волынско-мазовецкая конфедерация XIII в. (из ком­ментария к Галицко-Волынской ле­тописи) // Древнейшие государства Восточной Европы. 2000. - М., 2003. С. 318-319.

75  Подробнее см.: Любавский М.К. Очерк истории Литовско-Русского государства до Люблинской унии включительно. - М., 1910. С. 76-80; СПб., 2004. С. 66-70.

76  ПСРЛ. Т. 42. С. 114.

77  ПСРЛ. Т. 10. С. 162.

78  Путешествия в восточные страны Плано Карпини и Рубрука. С. 67-68.

79  РЛ. Т. 1. С. 242; Т. 8. С. 338.

80  РЛ. Т. 10. С. 344.

81  ПСРЛ. Т. 15. Вып. 1. Стб. 106.

82  ПСРЛ. Т. 1. Стб. 472.

83  ТИР. Т. 5. С. 40.

84  ПСРЛ. Т. 1. Стб. 473.

85  Горский А.А. Александр Невский // Мир истории, 2001, № 4 (www. tellur.ru/ ~ historia/archive/04-01/ nevsky.htm). В цитате опущены ав­торские ссылки на А.Н. Насонова и В.В. Трепавлова. Мунке - это все тот же Менгу.

86  ПСРЛ. Т. 10. С. 138.

87 ЗО. С. 405.

88  ПСРЛ. Т. 1. Стб. 472.

89  Каргалов В.В. Внешнеполитические факторы... С. 141-142.

90  ПСРЛ. Т. 2. Стб. 829.

91  Там же. Стб. 792.

92  РЛ. Т. 10. С. 82, 310.

93  ПСРЛ. Т. 2. Стб. 846, 849-852.

94  ПСРЛ. Т. 1. Стб. 474-475.

95  РЛ. Т. 10. С. 82, 309.

96  РЛ. С. 82-83, 309-311; ПСРЛ. Т. 1. Стб. 524.

97  ПСРЛ. Т. 1. Стб. 476.

98  РЛ. Т. 8. С. 197-198.

99  ПСРЛ. Т. 37. С. 30, 70.

100  Якубовский А.Ю. Феодальное об­щество Средней Азии и его торгов­ля с Восточной Европой в X-XV вв. // Материалы по истории Узбек­ской, Таджикской и Туркменской ССР. Ч. 1. - Л., 1932. С. 40-42.

101  ПСРЛ. Т. 37. С. 70.

102  Кривошеев Ю.В. Русь и монголы. С. 215, 217.

103  ПСРЛ. Т. 10. С. 143.

104  ПСРЛ. Т. 6. Вып. 1. Стб. 337.

105  ПСРЛ. Т. 1. Стб. 369-370.

106  РЛ. Т. 8. С. 200.

107  Там же. С. 211; ПСРЛ. Т. 10. С. 162.

108  ПСРЛ. Т. 10. С. 164.

109  Насонов А.Н. Монголы и Русь. С. 19.

110  Кривошеев Ю.В. Русь и монголы. С. 227.

111  ПСРЛ. Т. 1. Стб. 526; РЛ. Т. 8. С. 227.

112  Кривошеев Ю.В. Русь и монголы. С. 236.

113  ПСРЛ. Т. 10. С. 152; Т. 4. С. 283. В Ник в отличие от Н1V перепись датирована не 6781, а 6783 г., что соответствует соотношению стилей -8 и -10 и сводится к 1273 г.

114   ТИР. Т. 5. С. 51.

115  Каштанов С.М. Еще раз о «куплях» Ивана Калиты // ВИ, 1976, № 7. С. 191; Кривошеев Ю.В. Русь и монголы. С. 238. Только напрасно последний историк связывает с от­купами слово «окуп»: оно означает военную контрибуцию и широко применялось и в домонгольское время.

116  РЛ. Т. 4. С. 237.

117  Лучицкий И.В. Рабство и русские рабы во Флоренции в XIV-XV вв. - Киев, 1886.

118  Красноречие Древней Руси. С. 120.

119  ПСРЛ. Т. 1. Стб. 476.

120  Обзор мнений см.: Кривошеев Ю.В., Соколов Р.А. Русская церковь и ор­дынские власти (вторая половина XIII - первая четверть XIV в.) // Тюркологический сборник. 2001. - М., 2002. С. 155-169.

121  Горский А.А. Русские земли... С. 66-67.

122  Макаров Н.А. Русь в XIII веке: характер культурных изменений // Русь в XIII веке. Древности темного времени. - М., 2003.

123  Ивакин Г.Ю. Историческое разви­тие Южной Руси и Батыево нашест­вие // Русь в XIII веке. С. 63.

124  См.: Нефедов С.А. О демографи­ческих циклах в истории средне­вековой Руси // Клио, 2002, № 3. С. 193-203 (hist1.narod.ru/klio.html).

125  Феннел Дж. Кризис средневековой Руси. С. 208.

126  ПСРЛ. Т. 10. С. 165.

127  РЛ. Т. 8. С. 208.

128  ЗО. С. 425.

129  РЛ. Т. 8. С. 213-214.

130  Там же. С. 215.

131  ТИР. Т. 5. С. 49. Близкий, но более краткий текст имеется в Ник: ПСРЛ. Т. 10. С. 149-150.

132  РЛ. Т. 8. С. 235.

133  Правильно было - «емше».

134  ПСРЛ. Т. 15. Вып. 1. Стб. 50; Вып. 2. Стб. 420.

135  Подробнее о Брянске рубежа XIII- XIV вв. см.: Горский А.А. Брянское княжество в политической жизни Восточной Европы (конец XIII - начало XV в.) // Средневековая Русь. Вып. 1. - М., 1996.

136  См.: Зотов Р.В. О черниговских князьях по Любецкому синодику и о Черниговском княжестве в Татар­ское время. - СПб., 1892; Шеков А.В. Верховские княжества. XIII - середина XVI вв. - Тула, 1993.

137  Данилова Л.В. Очерки по истории землевладения и хозяйства в Новго­родской земле в XIV-XV вв. С. 207­209; Шапиро А.Л. Русское кресть­янство перед закрепощением (XIV- XVI вв.). - Л., 1987. С. 17-18 и др.

138  Юшко А.А. Феодальное землевла­дение Московской земли XIV ве­ка. - М., 2003. С. 60, 177.

139  Горский А.А. Москва, Тверь и Орда в 1300-1339 годах // ВИ, 1995, № 4.

140  ТИР. Т. 5. С. 70.

141  РЛ. Т. 8. С. 222.

142  ПСРЛ. Т. 10. С. 185. Привожу наи­более подробный текст; в других летописях слова эти сокращены.

143  ТИР. Т. 5. С. 80.

144  ПСРЛ. Т. 15. Вып. 1. Стб. 41; Т. 10. С. 187, 189.

145  ПЛДР. XIV - середина XV века. - М., 1981. С. 288, 290.

146  ПСРЛ. Т. 10. С. 208; Т. 15. Вып. 1. Стб. 48-49.

147  ТИР. Т. 5. С. 89.

148  ПСРЛ. Т. 15. Вып. 1. Стб. 58; РЛ. Т. 8. С. 242.

149  ПСРЛ. Т. 6. Вып. 1. Стб. 432; РЛ. Т. 8. С. 246; Т. 9. С. 159.

150  ПСРЛ. Т. 15. Вып. 1. Стб. 53.

151   ТИР. Т. 5. С. 94-95.

152  ПСРЛ. Т. 15. Вып. 1. Стб. 56.

153   ТИР. Т. 5. С. 98.

154   ТИР. С. 99.

155  ПСРЛ. Т. 15. Вып. 1. Стб. 55.

156   Там же. Т. 10. С. 215; РЛ. Т. 8. С. 238.

157   ТИР. Т. 5. С. 104.

158  ПСРЛ. Т. 15. Вып. 1. Стб. 52-53.

159  ИГР. Т. 4. С. 321. Надпись на ней такова: «печать князя великого Се­менова всея Руси».

160   Грамоты Великого Новгорода и Пскова. - М.-Л., 1949. С. 142-143.

161  Клюг Э. Княжество Тверское (1247­1485 гг.). - Тверь, 1994. С. 103.

162   Там же. С. 103-104.

163   Флоря Б.Н. Исторические судьбы Руси и этническое самосознавние восточных славян в XII-XV вв. // «Славяноведение», 1993, № 2. С. 53-55; Горский А.А. Русские зем­ли... С. 45-46, 102; Клюг Э. Кня­жество Тверское... С. 104.

164  ПСРЛ. Т. 40. С. 123, 124, 128.

165  РЛ. Т. 8. С. 239; ПСРЛ. Т. 15. Вып. 1. Стб. 57.

166  РЛ. Т. 10. С. 363. В полном виде это выразительное описание см.: ПСРЛ. Т. 42. С. 130-131.

167   Темушев В.Н. Борьба за Лопастну между Москвой и Рязанью // Верх­нее Подонье... Т. 2. С. 44-56.

168   Об этом см.: Греков Б.Д., Якубов­ский А.Ю. Золотая Орда и ее паде­ние. С. 204-217; Сафаргалиев М.Г. Распад Золотой Орды. С. 373-392.

[1] По «Правосудию митрополичью» (XIV в.), «аще ли убьет осподарь челя­дина полного, несть ему душегубьства, но вина ему есть от Бога...» (Памят­ники русского права. Вып. 2. - М., 1953. С. 428).

[2] Этому не следует удивляться: в древней Руси ее свободные жители именовались просто «людьми», и такое явление в древности характерно прак­тически для всех народов.

[3] Ср.: «половци же услышаша всю Рускую землю идущу, бежаша за Дон...» (РЛ. Т. 2. - Рязань, 1998. С. 138).

[4] Представленный здесь взгляд, совпадая в основных чертах с концепцией И.Я. Фроянова, не во всем с ней согласуется. Я не являюсь его учеником и на ряд вопросов - в том числе и политических - смотрю совсем иначе, чем он.

[5] Здесь и ниже датировки иногда отличаются от общепринятых. Обоснова­ние их я здесь вынужден опустить.

[6] Применительно к советскому времени, летописи зафиксировали бы зна­менательные XX и XXII съезды КПСС, но не «заметили» бы XXI, XXIII и про­чих «брежневских» съездов.

[7] Впрочем, как следует из «Слова о законе и благодати» митрополита Ила- риона, жившие в середине XI в. князья не знали о том, что они - Рюрикови­чи, и вели свое происхождение от Игоря Старого (ум. в 944 г.).

[8] Так, полоцкие и галицкие князья были «старее» всех прочих Рюрикови­чей, однако в борьбе за киевский стол не участвовали.

[9] «Земля» - синоним «волости», но без «власти», т. е. ее политического ас­пекта; ныне «земле» соответствует слово «страна».

[10] Если нет государя, то где же государство?

[11] Автор, видимо, не понял смысл сделанного им самим сближения фроя- новской концепции со взглядом Платонова, и потому о феодализме говорит в своей монографии штампованно и мельком, со ссылками на В.Ф. Андреева и В.Л.Янина: мол, крупное феодальное землевладение стало расти на рубеже XIII-XIV вв., а феодальной республикой Новгородская земля стала лишь через 100 лет (Петров А.В. От язычества к Святой Руси. Новгородские усобицы (к изучению древнерусского вечевого уклада). - СПб., 2003. С. 211). Харак­терно при этом, что А.В. Петров своего учителя цитировать избегает, ссылаясь большей частью не на его монографии, а на совместную его с А.Ю.Дворниченко работу (Фроммов И.Я., Дворниченко А.Ю. Города-государства Древней Руси. - Л., 1988).

[12] Вряд ли случайно, что многочисленные ученики И.Я.Фроянова не по­святили Черниговской земле ни одной диссертации!

[13] Совсем как мы, до сих пор безвольно наблюдающие, как новоиспечен­ные «демократы», бывший комсомольский и коммунистический актив, растас­кивали и растаскивают по сусекам государственную собственность!

[14] В источниках она вплоть до XIV в. именовалась обычно просто «Суздаль­ской», хотя этот город со времен Всеволода Юрьевича уступил роль политичес­кого центра Владимиру. Это и породило в исторической литературе понятие-гибрид «Владимирско-Суздальская земля» или просто термин «Владимирская земля». Я буду употреблять иногда эти неологизмы с тем, чтобы подчеркнуть в случае нужды роль политического центра, а не просто некой территории.

[15] Так, по данным В.Н. Татищева, думал в 1229 г. смущаемый «клеветни­ками» Ярослав (ТИР. Т. 3. - М., 1964. С. 224). О заговоре Ярослава см. также: ПСРЛ. Т. 1. Стб. 451-452.

[16] Хронология 1234-1238 гг., из-за отсутствия полных дат, позволяющих да­вать однозначное толкование, требует отдельного исследования, и потому обо­снование предлагаемой здесь трактовки приходится опустить.

[17] Н.М. Карамзин ввел в научный оборот представление о том, что этот Изяслав был сыном северского князя Владимира Игоревича на том основании, что в ранних летописях отчество его не упоминается, а «по обстоятельст­вам» (?), т.е. чисто логически, союз черниговского князя со смоленским казал­ся ему невероятным (ИГР. Т. 2-3. - М., 1991. С. 635). Именно такая умозри­тельная трактовка, противоречащая прямым указаниям многих летописей (См.: ПСРЛ. Т. 4. С. 214; Т. 5. - СПб., 1851. С. 210; Т. 10. - М., 1965. C. 104; РЛ. Т. 8. - Рязань, 2000. C. 173), и выставляет Михаила Всеволодича главным виновником данной усобицы, пытавшимся захватить киевский стол.

Недавно А.А.Горский предложил новую версию, по которой Изяслав ока­зывается сыном Мстислава Удатного (Горский А.А. Русские земли в XIII- XIV веках. Пути политического развития. - М., 1996. С. 14-17). Не вдаваясь здесь в полемику, укажу главную слабость его точки зрения: претензии сына Мстислава Удатного на Киев невероятны в силу принципа старейшинства - среди Ростиславичей было в живых слишком много представителей более «старых» ветвей рода, нежели потомки младшего из сыновей Ростислава Мстиславича, основателя смоленской династии, - Романовичи, Давыдовичи, Рюри­ковичи. Сам Мстислав Удатный после поражения на Калке в 1223 г., по выра­жению тех лет, не «искал киевского стола под» Владимиром Рюриковичем, так как же это мог делать десятилетие спустя его сын?

[18] Интересно знать, почему? Где отсиживался этот князь?

[19] Юрий «ста на Сите станом, ждучи к себе брата Ярослава и Святослава с полкы» (ПСРЛ. Т. 7. С. 140).

[20] А.А. Горский сначала подверг сомнению достоверность Лвр (хотя об ожидании Юрием своего брата у Волги сообщают практически все летописи, а не только Лаврентьевская!), а потом выдал совершенно изумительный «аргу­мент»: «Вне зависимости от степени достоверности сообщения Лаврентьевской летописи можно полагать, что во время нашествия татар Ярослава в Северо-Восточной Руси не было» (Горский А.А. Проблемы изучения «Слова о погибели Рускыя земли» // ТОДРЛ. Т. 43. - Л., 1990. С. 30). То есть Юрий Яро­слава ждать-то, может, и ждал, но Ярослава-то не было! Но если Юрий ждал, значит, он знал точно, что Ярослав в этот момент должен был быть именно на родине, а не где-то еще. А если последнего на месте не оказалось, значит, он предал своего брата!

[21] Чтобы убедиться в фантастичности этих версий - особенно последней - достаточно взглянуть на карту: на посылку гонцов, сбор и движение войск из Киева понадобится около двух месяцев. Такая подмога неизбежно опоздает: если этого не понимают современные историки, то Юрий этого не знать не мог-. Д.Г. Хрусталев пытается совместить несовместимое, заявляя, будто Ярослав, узнав о нашествии, сразу же помчался в Новгород собирать войска, но не успел (Хрусталев Д.Г. Русь: от нашествия до «ига». - СПб., 2004. С. 160). Свежо предание, а верится с трудом - по указанной выше причине. Почему же Яро­слав «помчался» не в родные земли, а в Новгород, который расположен дальше от своего стольного города Переяславля? Войска при наличии доброй воли были бы собраны еще в декабре или начале января!

[22] Хотя наверняка это было сделано раньше, и наверняка это был не пер­вый гонец в Новгород!

[23] Иными словами, Ник, созданная в 20-х г. XVI в., - более поздняя по сравнению с Воскресенской, возникшей в 30-40 гг. того же XVI в.!

[24] Фразу о «нынешнем Ярославе» вроде бы естественно сопоставить с высказыванием СПИ: «Почнем же, братие, повесть сию от стараго Владимера до нынешняго Игоря...» (Цит. по: ЗВЛ. С. 336). Однако «Слово» XII в., даже если оно повлияло на «Слово» XIII в., не опровергает предложенное пони­мание: распространенный взгляд на него как на «ироическую песнь» вряд ли основателен. Как бы ни старались сторонники такого подхода «серьезно» объяс­нить многочисленные смысловые странности СПИ, его заключение («князем слава, а дружине аминь») ясно говорит о том, что автор относился к своему ге­рою не «ироически», а иронически. К тому же впрямую сопоставлять «старого Владимира» с «нынешним Игорем» - ввиду несоразмерности их санов - мож­но только в насмешку. О СПИ как о сатире XII в. писал еще А.Н. Веселовский.

[25] Общеизвестна практика монголов пополнять свои войска за счет покорен­ных ими народов: собственно название «татары», с которыми их обычно отож­дествляют русские источники, - всего лишь одно из последствий этого. Мон­голы, по словам венгерского монаха Юлиана, захваченные народы обязывали «вперед именоваться татарами» (Аннинский С.А. Известия о татарах XIII-XIV в. // Исторический архив. Т. 3. - М.-Л., 1940. С. 87). «Татары», таким образом, есть монгольский аналог русских «смердов», хотя применялся он именно к тюркоязычным народам; их монголы пускали во время сражений вперед, а сами вступали в дело лишь в решающий момент. Подробнее см.: Сафаргалиев М.Г. Распад Золотой Орды. С. 303-306.

[26] В.Н.Татищев сообщает об участии Юрия Муромского в сражении с татарами, где он был тяжело ранен (ТИР. Т. 4. С. 374).

[27] Это прекрасно показал Р.П. Храпачевский: Храпачевский Р.П. Военная держава Чингисхана. С. 257-268.

[28] В новейшей литературе первым об их существовании вспомнил и пове­рил им канадский историк М. Дымник (Dimnik M. Mikhail, Prince of Chernigov and Great Prince of Kiev 1224-1246. - Toronto, 1981. P 93-94).

[29] Этот факт кажется многим историкам столь невероятным, что они ста­раются отыскать какого-нибудь другого Ярослава. Однако А.А.Горский совер­шенно резонно отверг такие предположения: летописи суздальского происхож­дения по имени, без отчества, могли знать только одного Ярослава, сына Все­волода Большое Гнездо, а не каких-либо иных мелких волынских князей, о которых практически ничего неизвестно. Он признал, что имела место погоня Ярослава Всеволодича за Михаилом, но заметить «никоновского» сообщения не пожелал, как и удивительной синхронности подхода к Киеву Ярослава и Менгу (Горский А.А. Русские земли... С. 92).

[30] Поход к Каменцу стоит в середине статьи и предшествует взятию Черни­гова, что просто невероятно.

[31] В следующий раз литовцы это сделали только в конце XIV в., при вели­ком князе Витовте!

[32] «Они вобрали в себя уже многие от всех народов и племен»; «хотя те называются тартарами, много в их войске лжехристиан и команов, которых по- тевтонски мы называем вальвами»; «численность их день ото дня возрастает, а мирных людей, которых побеждают и подчиняют себе как союзников, а имен­но великое множество язычников, еретиков и лжехристиан, превращают в своих воинов» (Матузова В.И. Английские средневековые источники. - М., 1979. С. 152, 158, 159-160).

[33] Разночтение в 17 дней в дате падения Киева показывает расчетный ха­рактер этих юлианских дат: при использовании вставного лунного месяца обычно и возникает для двух соседних лет разница в 19 дней, которая в случае позднего наблюдения неомении вполне может сократиться до 17. Подробнее см. Очерк III. 1.

[34] Источниковедческое исследование В.И. Стависского подтверждает не­случайность «псковско-новгородских» датировок падения Киева, а также других южнорусских городов: в XIII в. в Новгороде имелся список Повести о нашест­вии Батыя на Южную Русь (Стависский В.И. О двух штурмах Киева в 1240 г. по русским летописям // ТОДРЛ. Т. 43). Помимо достоверности дат, это говорит и о достоверности уникальных сообщений СфI и НIV о мире татар с тремя русскими князьями.

[35] Эти данные характеризуют, конечно, не только нашествие, но и после­дующие походы татар на Русь в XIII в. - таковых было несколько на Суздаль­скую и на Галицко-Волынскую земли. Например, во время похода татар на Польшу зимой 1277/78 гг. их «мирное» пребывание во владениях князя Льва Да­ниловича принесло 12500 жертв, погибших частью от голода, частью от татар­ского насилия (ПСРЛ. Т. 2. Стб. 895). Однако данных о больших походах на Черниговщину и Киевщину нет, а картина там - примерно та же, что и на Во­лыни и в Галиции. Стало быть, цифры эти достаточно представительны для ха­рактеристики нашествия 1237-1240 гг., которое принесло основные опустоше­ния в русских землях. Запустение малых городов после нашествия скорее всего связано с тем, что уцелевшие жители их переселялись в более крупные, преж­де всего, столичные города, что должны были поощрять сами русские князья.

Особо следует отметить данные по Муромской земле, которые резко выби­ваются из ряда соседних цифр по Суздальской и Рязанской землям и совпадают с южнорусскими: там из 6 крепостей была восстановлена лишь одна (против 17 из 30 на Рязанщине). Это косвенно подтверждает, что Муромская земля подверглась отдельному - и более жестокому - удару, чем ее соседи.

[36] «Того же лета бысть мор силен в Смоленсце, створиша 4 скуделници и положиша в дву 16 тысящь, а в третьей 7000, а в четвертой 9000» (РЛ. Т. 8. С. 172). Здесь могут возникнуть возражения: дескать, 32000 «набежало» из-за числа жителей окрестных смоленских волостей, пришедших в столицу в поис­ках хлеба. Но на самом деле скорее происходило обратное - отток горожан в села и в другие земли. Вот как описывается страшную зиму и весну 1230/31 гг. новгородский летописец: «Иразидеся град нашь и волость наша, и полни быша чюжии гради и страни братье нашей и сестр, а останък почаша мерети» (РЛ. Т. 10. С. 69, 277). Вряд ли на Смоленщине было иначе.

[37] В битве при Шайо 11 апреля 1241 г. участвовало, по данным одного из источников, 60 тысяч венгров и 6 татарских туменов, т.е. тоже 60 тысяч. Мон­голы к тому времени раздробили свои силы: 9 апреля достаточная большая татарская рать разбила польско-немецкое войско под Легницей.

[38] Плано де Карпини так описывает окрестности Киева: «Когда мы ехали через их землю, мы находили бесчисленные головы и кости мертвых людей, лежавшие на поле; ибо этот город был весьма большой и очень многолюдный, а теперь он сведен почти ни на что: едва существует там двести домов, а людей тех держат они в самом тяжелом рабстве» (Путешествия в восточные страны Плано Карпини и Рубрука. - М., 1957. С. 47). Раскопки во Владимире Волын­ском, проведенные в 1930-е гг. А.Цинкаловским, показали, что татары, чтобы не тупить свое оружие, убивали горожан, забивая им в головы гвозди (Каргалов В.В. Внешнеполитические факторы развития феодальной Руси. Феодаль­ная Русь и кочевники. - М., 1967. С. 127).

[39] Это, кстати, неточно: Михаил Черниговский был сыном Всеволода Свя­тославича Трубчевского и тоже принадлежал к X колену Рюриковичей и при этом относился к старшей его ветви - потомкам Святослава Ярославича (Жура­вель А.В. 1) О происхождении князя Михаила Всеволодовича Черниговского // Из истории Брянского края. - Брянск, 1995; 2) Михаил Черниговский: соотно­шение жизни и жития // Святий князь Михайло Чернiгiвський та його доба. - Чернiгiв, 1996).

[40] К такому же выводу, видимо, не зная о моих работах о Михаиле Черни­говском, пришел и Д.Г. Хрусталев (Русь: от нашествия до «ига». С. 238-239).

[41] По словам Карпини, некоторые пришедшие к ним «государи» «не полу­чают никакого должного почета, а считаются наряду с прочими презренными личностями, и им надлежит подносить великие дары как вождям, так и их же­нам <...>; мало того, все вообще, даже и сами рабы, просят у них даров с великою надоедливостью <...> Для некоторых также они находят случай, чтобы убить их, как это было сделано с Михаилом...» (Путешествия в восточ­ные страны Плано Карпини и Рубрука. С. 55-56).

[42] После того как Даниил отведал «кобылий кумуз» (кумыс), Батый прислал ему вина и «рече: "Не обыкли пити молока, пий вино"».

[43] Ю.В. Кривошеев видит в этих словах лишь «высокохудожественный прием» (!?). Но разве «высокохудожественный прием» не может быть правдой? Европейские средневековые авторы, писавшие о монголах, не понимали их? (Кривошеев Ю.В. Русь и монголы. С. 278-282). Но ведь и русские были евро­пейцами! Почему Кривошеев не хочет понимать европейцев, т. е. самого себя в конце концов?

[44] В пространной редакции Русской Правды читаем: «Аже холоп ударить свободна мужа, а убежить в хором, а господин его не выдасть, то платити за нь господину 12 гривен...» (Зимин А.А. Правда Русская. - М., 1999. С. 374).

[45] Страшное оскорбление! Русская Правда за такое поругание предусматри­вает штраф в 12 гривен, т.е. цену 4 коней (Там же. С. 374, 369).

[46] В Густынской летописи под 6713 г. сохранилось несколько ироничное высказывание, характеризующее изначальное соотношение сил и культурного развития стран: «Руские князи бишася со литвою и ятвяги и победиша их и уставиша дань - лыка и кошницы и веники до бани, не имяху бо сребра ниже иного чого красного» (ПСРЛ. Т. 2. - СПб., 1841. С. 329). В недавнем издании этой летописи, сделанной только по одному списку (а не 3-х, как в XIX в. - при 8-ми ныне известных!), дается явно неисправный вариант Густынского списка: вместо «красного» там почему-то стоит бессмысленное «присного» (истинного, присущего) (ПСРЛ. Т. 40. - СПб., 2003. С. 110).

[47] Карпини не называет алана Михея «баскаком», но он явно - баскак.

[48] А.А.Горский для того, чтобы «нейтрализовать» татищевское сообщение, выдумывает отсутствующий в источниках вызов Андрея и Александра к Батыю с целью пересмотреть каракорумское решение 1249 г.: Андрей якобы ехать отказался и тогда Батый (не Сартак, как практически во всех летописях, кроме Лвр!) послал на Русь «Неврюеву рать».

[49] Перепись населения в Новгороде обычно ошибочно датируется 1259 г. на основании неудачного толкования летописного сообщения под 6767 г. о лун­ном затмении, которое сделал в свое время Д.О. Святский (Святский Д.О. Аст­рономия Древней Руси. С. 152) и повторил Н.Г. Бережков. Свидетельство HI под 6767 г. («Бысть знамение в луне, яко ни знамения не бысть») следует связать не с частным лунным затмением 1 ноября (не декабря, как у Святского и Бережкова!) 1259 г., а с полным затмением 12 ноября 1258 г., что лучше соотносится с летописным описанием и не требует определять статью 6766 Лвр «единицею ниже мартовской», как это пришлось сделать Бережкову (Бережков Н.Г. Хронология русского летописания. С. 114, 271): о новгородской переписи рассказывается именно в ней.

[50] В.Н. Татищев дает более подробную версию: «Того же лета приехаша численицы ис татар в Володимер и поехаша численицы ординскии в Новград, и князь великий посла от себе мужи для числения. Князь же Василий Александ­рович, послушав злых советник новогородцев, и безчествоваша численики. Они же з гневом великим, пришед к великому князю Александру, сказаша и хотяху ити во Орду. Он же разуме беду тую, созва братию и едва упроси послы ханские. Поидоша сами с численики князь великий Александр Ярославич владимерский и Андрей Ярославич суздальский, и князь Борис Василькович ростовский счести Новогородския земли. Слышавше же новогородцы о сем и смутишася зело. Пришедшим же в Новгород числеником с великим князем Александром Ярославичем и с протчими князи русскими, и князь Василей Александрович новгородский побежа от отца своего из Новагорода во Псков. А татарове начаша просити дани, и не яшася по том новогородцы и даша многи дары ханови и послом его, и их отпустиша с миром <... > А князь Александр Ярославич выгна сына своего Василия изо Пскова и посла его в Низ, а дружину его казни - овому нос и уши обреза, другим же очи выима и руце отсече, кто ему советовал таковая створити. И тако злии зле погибоша, и тако численников татарских укроти и умири» (ТИР. Т. 5. С. 42-43). Самое интересное в этом тексте - сообщение о великокняжеских численниках.

[51] Прирост этот составляли дети, однако надо иметь в виду, что в крестьян­ских хозяйствах дети с малолетства привлекаются к труду - ухаживают за животными, огородничают и прочее. Так что общий их вклад в благосостояние семей - не столь уж мал.

[52] Дж. Феннел, доверяясь нечеткому тексту Лвр, считал Кутлубия... хан­ским представителем в Ярославле, а Зосиму - его слугой (Феннел Дж. Кризис средневековой Руси. 1200-1304. - М., 1989. С. 161). Однако текст древнейшей из дошедших до наших дней летописей при описании событий середины и вто­рой половины XIII в. местами явно испорчен. Ср., напр., ее бессмысленное «пагубу людем творяхуть, роботяще резы», т. е. порабощающих проценты, а не людей, вместо правильного «работяще люди христьянския в резех», как напр., в МЛ и СфI (ПСРЛ. Т. 1. Стб. 476; Т. 6. Вып. 1. Стб. 336; РЛ. Т. 8. С. 197).

[53] О нем сказано: «Бе мних образомь, точью сотоне съсуд, бе бо пьяница и студословець, празнословець и кощюньник» (ПСРЛ. Т. 1. Стб. 476). Начало этого ругательства - «образом монах» - позволяет думать, что он и вправду стал монахом, а не просто христианином (Феннел Дж. Кризис средневековой Руси. С. 160-161), но это скорее сознательное преувеличение: он изображал из себя столь примерного христианина, будто был монахом.

[54] Извиняюсь, ошибся в порядке следования!

[55] Отпадение завоеванных племен и народов после смерти главы завоева­телей - совершенно обычная в истории ситуация. В истории Руси IX-X вв. киевские князья вынуждены были по нескольку раз совершать походы на одни и те же племена, чтобы «приучить» их подчиняться себе.

[56] «Бысть мятежь велик в самех татарех: избишася сами промежи собою бещисленое множество, акь песок морьскы» (ПСРЛ. Т. 2. Стб. 863).

[57] Разумеется, надо отличать поздний язык этой летописи от информации, что в ней содержится, что совершенно не пожелал сделать В.А.Кучкин, объя­вивший версию Ник недостоверной (Кучкин В.А. Летописные рассказы о сло­бодах баскака Ахмата // Средневековая Русь. Вып. 1. М., 1996).

[58] Они же - «ясащики» устюжских летописей.

[59] Дж. Феннел полагает, что наборы в татарское войско начались после переписи 1257 г. (Феннел Дж. Кризис средневековой Руси. С. 160). Однако за столь короткий срок в Орде не «накопилось» бы достаточно большого коли­чества русских воинов, чтобы нужно было создавать епархию.

[60] С.А.Нефедов, к сожалению, не достаточно владея материалом русской истории, использует его лишь как иллюстрацию к своей любимой идее. При этом он допускает немало неточностей и просто ошибок. Вот два характерных примера. У археологов Нефедов заимствует такие цифры: площадь новгород­ского окольного города в начале XIII в. составляла 200 га, а Смоленска - 100 га; при этом принимает «оценку специалистов», по которой население Нов­города составляло в 30-35 тысяч человек. Знакома ему, однако, и цифра о гибе­ли смолян в 1230/31 гг. (32 тысячи), которая делает невозможной «оценку спе­циалистов»: если Новгород был вдвое больше Смоленска по площади, то и на­селение его было так же примерно вдвое больше - порядка 80-100 тысяч.

Нефедов, спутав «черный бор», экстраординарную подать, которую Новго­род время от времени выплачивал великому князю в XIV в. в связи с «запросом царевым» (по оценке В.Л.Янина, примерно раз в 7-8 лет: Янин В.Л. «Черный бор» в Новгороде XIV-XV вв. // Куликовская битва в истории и культуре нашей Родины. - М., 1983), с обычной данью татарам, утверждает, что бремя татар­ского «ига» составляло... менее 2%.

[61] Голодовки и эпидемии - внешние и не зависящие от демографи­ческих процессов факторы: первые - это прежде всего следствия неблаго­приятных климатических условий; вторые - видимо, следствия космических явлений, в частности, циклов солнечной активности, как на это впервые указал А.Л.Чижевский. Поэтому они, подобно войнам, могут усугубить демографи­ческий кризис, но не создать его. Указанные внешние факторы - сами по себе тоже цикличны, но у них - ритмы свои.

Экологический предел росту населения - также вещь относительная: кризис может быть порожден не только физической исчерпанностью природных ре­сурсов, но и социальной причиной - нежеланием сытого и благополучного об­щества больше трудиться в условиях возникающего относительного перенасе­ления. Легче повоевать и (или) сократить рождаемость - для этого давно «изоб­ретено» такое социальное явление, как проституция.

[62] Так было в 1281, 1282, 1284 и 1292/3 гг. Дмитрий в ответ также приводил «своих» татар в 1283 и 1293 гг. К этому можно присовокупить «подвиг» святого Федора Ростиславича, который с помощью татар сломил сопротивление ярославцев, не желавших признавать его своим князем, а также совместный с татарами поход обоих Александровичей зимой 1283/84 гг. на Новгород.

[63] Такова точка зрения А.Н. Насонова и А.А. Горского (Горский А.А. Политическая борьба на Руси в конце XIII века и отношения с Ордой // «Отечест­венная история», 1996, № 3), которая ныне наиболее популярна. Впрочем, ей противостоит взгляд Н.М. Карамзина, который, ссылаясь на ряд не опублико­ванных до сих пор летописей, утверждал, что Андрей и его союзники ездили жаловаться на Дмитрия как раз к Ногаю (ИГР. Т. 4. - М., 1992. С. 237-238).

[64] См.: Журавель А.В. «Дюденева рать» и древнерусские новогодия // Известия Тульского государственного университета. Гуманитарные науки. Вып. 1. - Тула, 2008. С. 39-53.

[65] У него гнила нижняя челюсть, так что перед смертью открылась гортань. «И тако плакавшеся над ним все множество володимерчев - мужи и жены и дети, немци и сурожьце и новгородци и жидове пла[ка]хуся, аки и во взятье Иерусалиму...» (ПСРЛ. Т. 2. Стб. 920). Здесь важно упоминание о постоянно живших во Владимире Волынском новгородцах: торговые связи между этими землями, получается, вовсе не прервались после нашествия.

[66] Датировка Ф.М. Шабульдо, основанная на Хронике Литовской и Жмойтской (Шабульдо Ф.М. Земли Юго-Западной Руси... С. 26-30).

[67] Согласно белорусско-литовским летописям, Гедимин покорил Волын­скую, Киевскую и часть Черниговской земли вплоть до Путивля «и далей» (ПСРЛ. Т. 32. С. 38, 137; Т. 35. С. 93, 96, 221).

[68] К моменту смерти у Андрея оставался лишь малолетний сын Михаил, который умер 7 лет спустя.

[69] В литературе это событие обычно датируется 1305 г., однако совокуп­ность хронологических признаков 6812-6815 статей в разных летописях застав­ляет признать, что Михаил и Юрий «сперлись о великом княжении» и отпра­вились в Орду еще летом 1304 г. - при жизни, видимо, уже безнадежно боль­ного Андрея Александровича.

[70] Темник «Федорчук» - явно сын или потомок некого Федора (не «святого» ли Федора Ростиславича Черного, женившегося в 70-х гг. XIII в. на дочери Менгу-Темира?). Этот факт косвенно говорит о том, что татарское войско продолжало комплектоваться в то время и за счет русских воинов.

[71] Ср.: в 1322 г. «приходи на Русь изо Орды посол силен с князем Иваном Даниловичем, именем Ахмыл, и много пакости учини по Низовъской земли и Ярославль взя и много християн иссече и поиде в Орду»; в 1327 г. «беззаконный Шевкал, разоритель христианскый, поиде на Русь и прогна князя великого с двора его, а сам ста на князя великого дворе с многою гръдостию и яростию и въздвиже гонение велико на христианы насилством и граблением и битием и поруганием. Народи же гражанстии повсегда оскорбляеми от поганых, жаловахуся многажды великому князю, дабы их оборонил. Он же, видя озлобление людий своих и не могы их оборонити, тръпети им веляше» (РЛ. Т. 8. С. 228; ПСРЛ. Т. 15. Вып. 1. Стб. 43).

[72] Характерная оговорка: по смыслу надо не «мя» (меня), а «е» (них).

[73] Слова Семена «люди, всегда пленясче, ведут и в бусурманство обра­щают» можно понять как подтверждение практики набора в татарские войска, что влекло за собой по крайней мере частичное обращение русских воинов в мусульманство.

[74] Замена летописцем XVII в. изначального «владимирского» на «москов­ского» прозрачна и не может служить основанием для отрицания самих этих сообщений.

[75] Не исключено, что он заразился от приезжавших к нему на переговоры смоленских послов. О датировке см.: Журавель А.В. Хронологические данные в «Слове о житии и о преставлении великого князя Дмитрия Ивановича» // Верхнее Подонье... Т. 2. - Тула, 2004. С. 41.

Далее читайте:

Александр Журавель (авторская страница). 

Куликовская битва (краткое описание события).

"Задонщина".

Сказание о Мамаевом побоище.

О "Сказании".

Повесть о Куликовской битве (подлинный текст с миниатюрами).

Дмитрий Иванович Донской (биографические материалы).

Журавель А.В. К вопросу о датировке Куликовской битвы

Журавель А.В. "Бренки" на Куликовом поле.

ХРОНОС: ВСЕМИРНАЯ ИСТОРИЯ В ИНТЕРНЕТЕ

ХРОНОС существует с 20 января 2000 года,

Редактор Вячеслав Румянцев

При цитировании давайте ссылку на ХРОНОС