Александр ЖУРАВЕЛЬ. Основные аллюзии и их реальная подоснова

-

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

XPOHOC

ВВЕДЕНИЕ В ПРОЕКТ

ФОРУМ ХРОНОСА

НОВОСТИ ХРОНОСА

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ

ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ

СТРАНЫ И ГОСУДАРСТВА

ЭТНОНИМЫ

РЕЛИГИИ МИРА

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

МЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯ

КАРТА САЙТА

АВТОРЫ ХРОНОСА

Родственные проекты:

РУМЯНЦЕВСКИЙ МУЗЕЙ

ДОКУМЕНТЫ XX ВЕКА

ИСТОРИЧЕСКАЯ ГЕОГРАФИЯ

ПРАВИТЕЛИ МИРА

ВОЙНА 1812 ГОДА

ПЕРВАЯ МИРОВАЯ

СЛАВЯНСТВО

ЭТНОЦИКЛОПЕДИЯ

АПСУАРА

РУССКОЕ ПОЛЕ

Александр Журавель

"Аки молниа в день дождя"

Книга 2. Наследие Дмитрия Донского

Очерк IV.

«СКАЗАНИЕ О МАМАЕВОМ ПОБОИЩЕ» КАК ПОЛИТИЧЕСКАЯ АЛЛЕГОРИЯ

1. Основные аллюзии и их реальная подоснова

Скз, вопреки распространенному мнению, появилось не в конце XV - начале XVI вв., на фоне происходившего в то время объединения рус­ских земель вокруг Москвы, а было лишь использовано для идеологи­ческих надобностей того времени. Тогда его лишь несколько подработа­ли с учетом новых реалий.

Возникновение Скз следует искать в эпоху, непосредственно следую­щую за Куликовской битвой, т. е. во времена Дмитрия Ивановича и его сына Василия, когда тема объединения Руси вокруг Москвы впервые ста­ла непосредственной актуальностью. Это бурное время было в полити­ческом отношении весьма неустойчивым: баланс сил несколько раз резко изменялся то в одну, то в другую сторону, и потому в документах той эпо­хи следует искать следы этих политических и идеологических зигзагов.

Необходимо выделить в тексте Скз те высказывания, которые непо­средственно откликались на какой-то конкретный текущий момент и были излишними для логики исторического повествования о битве. Прежде я в своей реконструкции хода сражения и непосредственно связанных с ним событий стремился максимально отрешиться от этих «примесей». Теперь пришла пора собрать их воедино и присмотреться к ним внимательнее.

1) По Осн и Заб, «въздвижеся князь от въсточныа страны, имянем Ма­май, еллин сый верою, идоложрец и иконоборец, злый христьанскый укоритель». Однако гораздо чаще он именуется в данном случае «царем».

2) Узнавший о его походе на Русь Олег Рязанский в своем послании повышает Мамая в сане: «Въсточному великому и волному царем царю Мамаю радоватися...»; Олег при этом называет себя и Олгерда «рабами» этого царя и просит у Мамая - после того как князь Дмитрий, услышав «имя ярости твоеа», убежит в Новгород, на Белоозеро или на Двину, вер­нуть ему Коломну, так Дмитрий «град мой Коломну за себя заграбил».

В своем послании Ольгерду Олег пишет уже несколько иначе: он полагает, что после того, «мы оба приложимся к царю Мамаю <...>, царь дасть тебе град Москву да и иные грады, которые от твоего княжениа, а мне дасть град Коломну да Владимерь да Муром, иже от моего княжениа близ стоять».

Ольгерд и Олег будто бы сходятся на том, что Дмитрий, узнав о союзе их с Мамаем, убежит на север, «а мы сядем на Москве и на Коломне. Егда же царь приидеть, и мы его з болшими дары срящем <...> и умолим его, и възвратится царь в свои орды, а мы княжение Московское царевым велением разделим себе, ово к Вилне, ово к Рязани, и имати нам дати царь Мамай ярлыкы своа и родом нашим по нас».

Мамай им не возражает: «Елико хощете от мене вотчины русскые, тем отдарю вас». При этом он делает следующее примечательное выска­зывание: ему помощь Олгерда и Олега не нужна, «нъ ныне чести вашей хощу: моим имянем царьским и грозою, а вашею присягою и рукою вашею распужен будет князь Дмитрей Московскый, и огрозится ваше имя в странах ваших моею грозою. Мне убо достоить победити царя, подобна себе, то мне подобаеть и довлееть царьскаа чесьть получити».

3) Впрочем, в Печ и Лет Мамай не сразу верит в добрые намерения Ольгерда и Олега, а подозревает в них «лесть», т. е. хитрость: «Аз чаях, яко вси воедино совокуплены будут на мя»; «яко мнех въ едино съвокупление будуть на мя, ныне же разность велика межю их». Стало быть, он рань­ше думал, что Москва, Литва и Рязань выступят в союзе против него.

Это вполне согласуется со словами самого Дмитрия Ивановича в прочих версиях Скз. Узнав об измене Олега и Ольгерда, он сетует: «Си же мои друзи искрньнии тако умыслиша на мя», «но сии друзи мои и ближний мои тако на мя умыслиша».

4) Митрополит Киприан, узнав от князя Дмитрия о намерении Мамая пойти на Русь, спрашивает о причинах этого и получает странный ответ - будто бы дань была выплачена Мамаю полной мерой: «Все по отець наших преданию, еще же нъипаче въздахом ему». Митрополит советует: «Вам подобаеть, князем православным, тех нечестивых дарми утолити четверицею сугубь. Аще того ради не смерится, ино Господь его смирить...».

После этого Дмитрий Иванович шлет к Мамаю посла Захарию Тют­чева (Тютьшова, Тутчева, Кошкова, Тушишина и т. д.), история которого подробно дается лишь в Рспр. В прочих версиях сообщается лишь о том, что именно Захария узнал о тайных переговорах Ольгерда и Олега с Ма­маем. Это становится поводом для новой беседы Дмитрия с митрополи­том. В ней великий князь утверждает, что не сотворил им ничего пло­хого, и в ответ слышит слова поддержки: если Дмитрий прав перед ними, то и Бог будет ему помощником.

5) Далее рассказывается о поездке князей Дмитрия и Владимира в Троицкий монастырь к Сергию Радонежскому. Там к ним явились гон­цы, сообщившие о приближении «половцев», и игумен предсказал по­беду и дал князю «два въина от своего плъку Пересвета Александра и брата его Андреа Ослябю».

6) Олег Рязанский в беседе со своими боярами узнает, что они за 15 дней знали о планах Дмитрия перейти Оку: это произошло якобы из-за того, что «калугер» Сергий вооружил князя, дав ему «пособники». Это вынуждает его держать нейтралитет. В этом описании подчеркивается, что Ольгерд якобы был католиком: «Он почитаеть закон латыньскый Петра Гугниваго» - в отличие от Олега, который, впрочем, своим сою­зом с Мамаем и Ольгердом также преступил «истинный закон Божий».

7) Далее рассказывается о том, как Андрей и Дмитрий Ольгердовичи перешли на сторону великого князя: их якобы ненавидел Ольгерд, «нъ ныне Богом възлюбленыи бысть и святое крещение приали». При этом в письме Андрея Дмитрию утверждается: «Еще и отець нашь и Олег Резанскый приложылися безбожным, а гонять православную веру Христо­ву». Так, однако, только в Осн. Обычно такая фраза звучит как послесло­вие к договору Ольгерда и Олега с Мамаем: «Едина вера и едино креще­ние, а к безбожному приложишася вкупе гонити православную веру».

8) Дмитрий Иванович сообщает об этом Киприану и слышит от него следующую многозначительную фразу: «Господи владыко человеколюбче, яко съпротивнии наши ветри на тихость прелагаеши!».

9) Перед самой битвой к нему является посол от Сергия Радонежско­го «с книгами», содержащими благословение всему православному воинству. Дмитрий Иванович съедает присланный ему хлебец и тут же, взяв палицу железную, решает ринуться в бой, но бояре удерживают его, после чего следует диалог со ссылками на Федора Тирона и страстотерп­ца Арефу, казненного за веру. Сей богословский «диспут» предваряет описание битвы, т. е. поединок Пересвета с «печенегом».

Все это совершенно или почти не согласуется с исторической реаль­ностью 1379 г. , но вместе с тем представляет собой достаточно последо­вательный рассказ. И это заставляет думать, что все эти отступления от действительных событий войны с Мамаем сделаны совершенно созна­тельно. Иными словами, они завуалировано описывают другую истори­ческую реальность, о которой читатели легко могли догадаться.

К числу странных особенностей Скз относится предельно широкая «номенклатура» народов. Введший их в свой текст автор обильно черпает названия легендарные, взятые из начальной летописи, и смело приме­няет их по отношению к участникам сражения. В итоге на битву с врага­ми идут не просто москвичи, новгородцы, владимирцы и не просто рус­ские, а «русь и словены»; а им противостоят не просто татары и их союзники: фрязы, черкасы, ясы, армены, а «половцы и агаряны», «пече­неги», «еллины», «чяхове, ляхове и чюдь, и дрябы» (дулебы? -А.Ж.) * (* «Чяхи и ляхи» вкупе с дулебами - прямое, по сути, заимствование из По­вести временных лет!), «варяги», причем иногда «дунайские». Весьма странным выглядит демонстративное неразличение вер, которыми рассказчик наделяет врагов: почему, например, мусульманин Мамай - «еллин сый, идоложрец и ико­ноборец»? И почему бегущий с поля боя Мамай призывает к себе на по­мощь столь странных богов (в кавычках и без), как Перун, Салават, Раклий и Гурс, и только в последнюю очередь «великого своего пособника Махмета»? Все это создает представление о чуть ли не вселенском на­шествии разнообразных иноземных и иноверных сил, которым может противостоять только единство всех православных «руси и словен».

Словом, в изображении Скз нашествие «еллина» Мамая в союзе с «Ольгердом», поклонником «Петра Гугнивого», и отступником Олегом ставило своей задачей уничтожение православия как такового: «Грядет <... > безбожный царь Мамай и с многыми ордами и с всеми силами, неуклонно яряся на христианство и на Христову веру». Поэтому в Скз многократно повторяется решимость русских воинов и русских князей положить свои головы в первую очередь «за святую веру христианскую». Так перед битвой князь Дмитрий обращается к воинам: «Отци и братиа моа, Господа ради подвизайтеся и святых ради церквей и веры ради христианскыа», - странным образом забывая о Руси16. Затем он сам вышел на бой «за Христову веру и за святыя церкви и за свою великую обиду и за все православное християнство» - о Руси опять-таки ни слова.

В Скз лишь считанное число раз говорится о стремлении русских вои­нов постоять «за Рускую землю». Так в конце Осн звучит патетическое: «А вам, братьа, князи и боаре, и въеводы, и молодые люди, русскые сынове, сужено место лежати межу Доном и Непром, на поле Куликове, на речке Непрядве. Положыли есте головы своа за землю Русскую, за веру христианьскую». Но и это оказывается заимствованием из Здщ, * (* Как цитата из Софония Рязанца эти слова звучат в Тверской летописи: ПСРЛ. Т. 15. Вып. 2. Стб. 440), где приоритетом звучит именно защита Руси, а уж потом христианства: «Зане же их было мужество и желание за землю Руссьскую и за веру христианьскую». В Печ эта фраза переделана под обычную для Скз формулу: «За веру христианскую и за святыя Божия церкви и за землю Рускую», которая повторена дважды. Тем самым, на первое место и здесь поставлена защита веры.

Таким образом, война с Мамаем в Скз представлена именно как вой­на религиозная - не как защита Родины, а как защита Веры. Такая по­становка вопроса возможна только тогда, когда угроза самому существо­ванию православной веры на Руси была предельно серьезной.

Но когда же в истории XIV-XVI вв. опасность насильственного на­саждения чужой веры на Руси была наиболее явной? Не считая истории с митрополитом Исидором (середина XV в. ), который попытался совершить унию католической и православной церквей под главенством рим­ского папы, наиболее явственно такая угроза нависла над Русью именно в 1398 г., когда католик Витовт заключил союз с «царем» Тохтамышем, предусматривающий восстановление власти последнего в Орде и после­дующее объявление Витовта великим князем Владимирским. Угроза эта оказалась не осуществленной, но сама программа Витовта - особенно, если она изложена устами его противника! - потенциально ставила воп­рос о судьбе православной веры весьма остро. А вдруг он вздумал бы проводить утеснение православной веры, как это к тому времени начало делаться в Польско-Литовской державе?

Больше в последующей истории вопрос так не стоял. В конце XV в. обострился вопрос о судьбе православия в Литовской Руси, и это стало одним из поводов к войне 1500 г. Однако в тот момент на Русь Москов­скую и господствующую там православную веру никто не посягал: Иван III в той войне сам был агрессивной стороной, стремившейся вос­пользоваться внутренними религиозными и политическими трудностями соседней державы.

Это заставляет думать, что возникновение Скз связано все с тем же острым политическим кризисом 1398 г. В пользу этого достаточно про­зрачно говорит и прочий идеологический материал Скз.

Только этому времени может соответствовать раздел великого княже­ния между «Ольгердом» и Олегом - причем раздел, санкционированный ордынским «царем». Характерно, что в него оказывается включенным и Владимир, еще недавно формальная столица Руси: ее «Ольгерд», брав­ший себе Москву, соглашался отдать Олегу Рязанскому. Тем самым явно демонстрируется политический упадок этого города, за который Дмит­рий Иванович в начале своего правления вел серьезную борьбу с суздальско-нижегородскими князьями. Между тем во времена Василия Дмитриевича это стало фактом: иначе он бы не отдал в 1408 г. бывший стольный город в держание «ляху» Свидригайлу.

В 1379 г. такое было невозможно! Во-первых, Ягайло в то время и не мог претендовать на Москву: этот князь, еще непрочно сидевший на литовском княжении, мог надеяться в лучшем случае на возвращение под контроль Литвы Северской и Смоленской земель - максимумом его притязаний могли быть верховские земли. Во-вторых, вряд ли Мамай отдал бы Москву литовскому князю и в случае успеха их совместного похода: на это место с точки зрения ордынских интересов следовало посадить послушного русского князя - например, Михаила Тверского или Бориса Городецкого.

Между тем в 1398 г. все эти грандиозные планы радикального пере­дела Руси могли стать реальностью. Тохтамыш, «двойник» Мамая, зави­сел от Витовта-«Ольгерда» и потому мог согласиться с любым вариан­том: ему в то время было не до Руси. Обещание передать Рязани Коломну, Муром и Владимир вполне могло быть весьма серьезным стимулом для того, чтобы Олег действительно стал союзником Витовта, и конкрет­ной причиной того, почему Витовт объявил в то время Рязань «моей». Это в свою очередь давало московскому книжнику лишний повод реани­мировать прежние обвинения в адрес Олега и еще раз назвать его «но­вым Святополком». И его союз с католиком Витовтом оказывается осно­ванием для утверждения: они - вместе! - «приложылися безбожным, а гонять православную веру Христову».

Накануне Куликовской битвы «Ольгерд», т. е. Ягайло, никак не был «другом искренним» московского князя, как о том говорит в Скз Дмит­рий. «Другом», хоть и не искренним, был лишь Олег. Соответственно невозможен был и союз Литвы, Москвы и Рязани против Орды, как того опасался Мамай.

Все это полностью соответствует ситуации 1398 г. К тому времени Витовт, союзник Василия Дмитриевича, сделал Рязань «своей», т. е. под­чинил ее своей власти, и именно в тот момент возможность объеди­ненного литовско-рязанско-московского удара по Орде была вполне реальной - если бы не внезапная измена Витовта. Скз главную вину за это возлагает на Олега, что, видимо, было сделано по аналогии с преж­ней ЛеП и преследовало целью все же соблюсти некоторую «политкорректность» по отношению к Василию Дмитриевичу и его изменнику-тестю: ведь задачей Скз, как мы увидим дальше, было установление союза между враждующими братьями - Василием и Юрием Дмитриеви­чами, а острые углы в таких случаях лучше обходить.

Толкование войны с Мамаем как войны за христианскую веру, дела­ло просто необходимым введение в повествование митрополита Киприана как главного борца против насаждения чуждой веры. К событиям, предшествующим Куликовской битве, этот митрополит не имел ника­кого отношения, но если Скз - прежде всего политическая аллегория, иллюстрация к ситуации 1398 г. , то без него обойтись нельзя. Поэтому Киприан - душа всего рассказа: без него великий князь Дмитрий, «двой­ник» своего сына Василия, не может и шагу ступить, согласуя с ним каждое свое действие. Это являлось назиданием именно для Василия: будешь действовать в согласии с митрополитом - добьешься славной победы и сравняешься славой с отцом; не будешь следовать советам Киприана - итог будет печальным.

Такое представление делает понятным, почему в Скз Мамай оказы­вается «царем», так что следы его «нормального» княжеского статуса отыскиваются только в единичных текстах. В 1398 г. ордынским «царем» в представлении русских оставался Тохтамыш; Темир-Кутлука, незадол­го до этого одержавшего победу над своим конкурентом, на Москве не признавали. Но Тохтамыш в тот момент был союзником Витовта, пред­ставлявший тогда главную угрозу для Москвы. Можно сказать и по-другому: Мамай в качестве «царя» был нужен автору Скз именно как символ Ордынского царства, и под «Мамаем» может пониматься любой ордын­ский властелин.

Отсюда и характерная для Скз игра в перевертыши. С одной сторо­ны, Витовт-«Ольгерд» - как бы «присяжник» и «раб» Тохтамыша-«Мамая», который молит «великого восточного царя» о даровании ему рус­ских земель (ярлыка на великое княжение!); с другой стороны, Тохтамыш-«Мамай» вроде бы и не стремится на Русь, как бы предоставляя это своим союзникам: чтобы напугать Дмитрия-Василия достаточно одной его «грозы»; ему самому «достоит победити царя, подобна себе», т. е. в данном случае Темир-Кутлука. При этом слова Тохтамыша-«Мамая» о «великой силе», с которой он способен Иерусалим пленить и - учитывая дополнение из «Александрии» - победить «индейского царя Пора», сле­дует расценить как авторскую иронию над незадачливым ордынским «царем», который в тот момент был всего лишь изгнанником.

Но коль скоро главная угроза для Руси исходила в тот момент от Лит­вы, то возникает новая аллюзия: «Орда» Скз - это на самом деле Литва, так что «царь» Мамай - это еще и Витовт с его претензиями на царство («королевство» западных источников), о которых на Москве хорошо зна­ли. Учитывая «многоверие» Витовта, который был сначала язычником (он ведь - сын Кейстута, самого непреклонного в Литве защитника ис­конной веры!), потом православным и лишь затем католиком, стоит за­думаться: не потому ли «Мамай» удивительным образом оказывается в Скз «еллином» и при этом дважды сопоставляется с византийским импе­ратором Юлианом Отступником, гонителем христиан? Сначала Скз ут­верждает, что Мамай, расспрашивая «старых еллин», «поревновав вто­рому Иулиану Отступнику царю Батыю», решил превзойти его: «Егда дойду Руси и убию князя их и которые грады красные довлеють нам, и ту сядем, и Русью владеем, тихо и безмятежно пожывем». Затем в разговоре с Дмитрием о выплате дани татарам Киприан рассказал притчу о том, как Юлиан Отступник, осадив Кесарию, оплот христиан, не хотел удовольствоваться собранным для него христианами «златом», за что Бог и наказал его, послав «въина своего Меркуриа».

Само сопоставление татарских «царей» с «еллином» Юлианом От­ступником удивительно: от чего отступили Батый и Мамай* (*В Лиц «отступниками» заодно оказывается еще и Мамаевы алпауты, князья и воеводы (Лиц. Л. 5/5))? Они ведь к христианству и не «приступали»! Напрашивается вывод: это тоже ал­люзия. На самом деле здесь подразумеваются князья литовские, которые действительно принимали православное крещение и отступали от него - сначала Ольгерд, потом Ягайло с Витовтом. Они и обобщены в Скз под ус­ловным именем «Ольгерд». При этом следует помнить, что исторический

Ольгерд трижды совершал походы на Москву, подвергая русские земли жестокому разорению, что само по себе дает повод сравнивать его с Батыем. И, наконец, «Мамай» Скз, т. е. в данном случае Витовт, на пол­ном серьезе собирался в тот момент «тихо и безмятежно» владеть Русью.

Если так, то слово «еллин» в Скз оказывается не просто синонимом обычных в древнерусских текстах слов «поганый» и «безбожный», т. е. язычников и иноверцев, но еще и обозначением «вероотступника»* (* Еще М.П.Погодин в 1830 г. в рецензии на первую публикацию Скз И. М. Снегиревым задавался вопросом: почему Мамай - «еллин»? И он не удо­вольствовался обычным ответом - что это то же, что и язычник, «поганый»: «Но поганство Мамаево здесь же выражено словами "верою идоложрець"» (Погодин М.П. Рец. на: Древнее сказание о победе великого князя Димитрия Иоанновича Донского над Мамаем. Издано действительным членом общества истории древностей Российских И. Снегиревым // «Московский вестник». 1830. Ч. 6. С. 157-158)). По­этому такое именование Мамая есть на самом деле аллегорическое обозна­чение литовской ипостаси этого образа. Отступничество «Ольгерда» от православной веры прямо подчеркнуто в уже цитировавшемся авторском «послесловии» к переговорам его и Олега с Мамаем о гонении право­славной веры. Но это означает, между прочим, что Дмитрий Волынец, слушавший перед битвой голос земли и расслышавший плач некой же­ны, «плачущей о чадех своих еллиньскым гласом», предрекал не только близкое поражение Мамая на Куликовом поле, но и далекое еще в 1379 г. поражение литовцев в предстоящем им сражении с русскими силами.

И это выводит на другой ряд аллюзий Скз. До сих пор речь шла о вра­гах Москвы и православной веры. Но кто является главными соратника­ми великого князя Дмитрия Ивановича и его «двойника» князя Василия? Таковыми в Скз оказываются Владимир Андреевич Серпуховской, Дмитрий Волынец и братья Ольгердовичи - Андрей Полоцкий и Дмит­рий Брянский. Их духовному единению способствует дуэт святителей - митрополит Киприан и Сергий Радонежский.

Особо следует отметить первую пару, действия которой в Скз оказы­ваются решающими в победе на Куликовом поле. В условиях 1398 г. их «аналогами» следует признать Юрия Дмитриевича и все того же Дмитрия Михайловича, который, как уже отмечалось, в 1390-е гг., видимо, отъе­хал на службу именно к этому брату великого князя. При этом и аллюзия под названием «Владимир Андреевич» является двойной: под ней под­разумевается и реальный серпуховской князь. Он, с одной стороны, со­вершал на Куликовом поле некие действия, которые Скз не могло не описать достаточно точно; с другой стороны, наверняка занимал во вре­мя кризиса 1398 г. какую-то политическую позицию - судя по всему, то­же антилитовскую. Поэтому то демонстративное выражение в Скз «единачества» братьев на Куликовом поле (это в целом было правдой!) и в то же время горя Владимира, когда после боя великого князя долго не мог­ли найти, означают не только объективный факт, но и тенденцию - лояльность Юрия Дмитриевича по отношению к старшему брату и его бескорыстие: выступая против Литвы и литовского вмешательства в рус­ские дела, он вовсе не стремится таким образом «подсидеть» Василия. Во всяком случае, их потенциальные или реальные противоречия по поводу вопросов наследования весьма точно соответствовали противоречиям между Василием и Юрием. В условиях 1398 г. эта аллюзия была вполне прозрачной и была на деле призывом к «единачеству» поссорившихся к тому времени князей.

В Скз имеются, однако, признаки того, что автор в вопросах наследо­вания стоял на стороне Юрия Дмитриевича. Например, в ряде текстов (Заб, Унд) звучит такое обращение князя Дмитрия после битвы: «И рече князь великий Дмитрей Иванович ко брату своему князю Владимеру Анд­реевичю: "Пойдем, брате, в свою землю Залескую к славному граду Моск­ве и сядем, брате, на своем княжении и на своей отчине и дедине..."» * (*В Осн концовка дана лояльно к Василию Дмитриевичу: «На своих отчинах и дединах» (СКБ. С. 48). Она восходит на самом деле к Здщ, но об этом ниже). Таким образом, Дмитрий здесь признает право своего брата на москов­ское княжение как на их общую «отчину и дедину». Тем самым косвенно признается и аналогичное право на Москву и Юрия Дмитриевича.

Кроме того, княгиня Евдокия восклицает вслед ушедшим на войну воинам: «Аз бо, грешная, имею ныне двеи отрасли, еще млады суще, князи Василиа и князя Юриа: егда поразить их ясное солнце с юга или ветр повееть противу запада - обоего не могуть еще тръпети. <...> Нъ возврати им, Господи, отца их, великого князя, поздорову, тъ и земля их спасется, а они в векы царствують» ** (** В Пражском списке Печ концовка дана так: «А он вовеки царствует!» (Моисеева Г.Н. К вопросу о датировке Задонщины. (Наблюдения над пражским списком Сказания о Мамаевом побоище) // ТОДРЛ. Т. 34. - Л. , 1979. С. 234). Речь тогда идет о самом великом князе. Если такой вариант первичен, то он свидетельствует о создании текста до смерти Дмитрия Ивановича. После его преждевременной смерти в 38 лет это звучало бы достаточно кощунственно. Не исключено, что это тоже вариант первоначальной Здщ. Но это не отменяет факт «про-Юрьевой» редактуры текста в конце XIV в. В Унд, Заб и Рспр (ГБЛ, собр. Тихонравова, № 337) пожелание братьям вечно царствовать повторено в сцене возвращения и при этом вложено в уста самого князя Дмитрия: «Князь вели­кий, уведев свою великую княгиню и свои две малеи отрасли, князя Василиа и князя Юрьа, и възрадовася и рече князь великы, яко "вы царствуете въвеки"» (ПКЦ. С. 191; ПКБ. С. 203; ШТ. С. 126). Лиц, где этот сюжет утрачен, также подчеркивает наличие в тот момент двух сыновей: Дмитрий «посла скоровестника своего преже себя к великой княгини Евдокеи и к своим детем ко князю Василью да князю Юрью Дмитреевичем... » (Лиц. Л. 98/87-98/87об.).

Прежде всего, почему Евдокия «забыла» о третьем своем сыне Иване, который у нее тогда уже был? О нем ведь упоминает ЛеП: Дмитрий Иванович «на Москве остави воевод своих у великой княгине Евдокеи и у сынов своих - у Васильа, у Юрья и у Ивана...». Конечно, Иван не был политической фигурой и к 1398 г. уже умер, однако забывчивость эта - явно не материнская, а авторская. Автору это было нужно для проведения вполне конкретных политических идей: во-первых, южное солнце и западный ветер, т. е. ордынское и литовское влияния, вредны для двух старших ее сыновей; во-вторых, им обоим, а не только Василию, же­лается «ввек царствовать».

Такое пожелание никак не мог придумать книжник второй половины XV в. : уж он-то хорошо знал итог такого пожелания, приведшего к жес­токой усобице середины века, в ходе которой были ослеплены два Ва­силия, сыновья вышеназванных Дмитриевичей. Более того, такая мысль во времена Ивана III была бы крамолой, за которую могли жестоко наказать* (* Достаточно вспомнить судьбу Андрея Большого: его старший брат Иван Васильевич 20 сентября 1491 г. отправил в темницу, в которой тот спустя два года, 6 ноября 1493 г., умер «в железах»). Поэтому в нем следует видеть доказательство того, что Скз по­явилось во времена Василия Дмитриевича и содержало в себе призыв к единению перед лицом внешней угрозы - единению на почве завещания Дмитрия Ивановича. Вопрос в тот момент ставился жестко: речь шла о сохранении на Руси православной веры как таковой и сохранении Руси как самостоятельной державы.

С этой точки зрения вполне естественным оказывается утверждение Дмитрия Ивановича о том, что он якобы полностью выполнял свои дан­нические обязательства по отношению к Мамаю: «Все по отець наших преданию, еще же нъипаче въздахом ему». На самом деле накануне битвы дань татарам не выплачивалась, а уж тем более не «по отець наших преданиям»: до «розмирья» 1374 г. размер дани определялся по собственному докончанию Дмитрия с Мамаем, так что в ходе перего­воров лета 1379 г. Дмитрий лишь соглашался вернуться к нормам этого договора. Таким образом, с точки зрения чисто исторической Скз просто лжет. Однако если под «Мамаем» Скз подразумевает Витовта, то слова его куда более точны: накануне конфликта 1398 г. Василий Дмитриевич полностью соблюдал условия соглашения с Витовтом, но литовский князь все равно объявил войну.

Далее читайте:

Александр Журавель (авторская страница). 

Куликовская битва (краткое описание события).

"Задонщина".

Сказание о Мамаевом побоище.

О "Сказании".

Дмитрий Иванович Донской (биографические материалы).

ХРОНОС: ВСЕМИРНАЯ ИСТОРИЯ В ИНТЕРНЕТЕ

ХРОНОС существует с 20 января 2000 года,

Редактор Вячеслав Румянцев

При цитировании давайте ссылку на ХРОНОС