Родственные проекты:
|
Убийство царской семьи
Император Николай II
в форме
Гусарского Собственного Его
Императорского Величества полка.
1910-1914 гг.
Глава XVI
Царская семья была в доме Ипатьева до ночи на 17 июля
Оно случилось в ночь на 17 июля.
Чем устанавливается, что царская семья была в доме Ипатьева до этой роковой
ночи?
Священник Сторожев [ 80 ] показывает: “В воскресенье 20 мая (2 июня) я совершил
очередную службу — раннюю литургию — в Екатерининском Соборе и только что,
вернувшись домой около 10 часов утра, расположился пить чай, как в парадную
дверь моей квартиры постучали. Я сам открыл дверь и увидел перед собой какого-то
солдата невзрачной наружности с рябоватым лицом и маленькими бегающими глазами.
Одет он был в ветхую телогрейку защитного цвета, на голове затасканная
солдатская фуражка. Ни погон, ни кокарды, конечно, не было. Не видно было на нем
и никакого вооружения. На мой вопрос, что ему надо, солдат ответил: “Вас требуют
служить к Романову”. Не поняв, про кого идет речь, я спросил: “К какому
Романову?” — “Ну, к бывшему Царю”, — пояснил пришедший. Из последующих
переговоров выяснилось, что Николай Александрович Романов просит совершить
последование обедницы. “Он там написал, чтобы служили какую-то обедницу”, —
заявил мне пришедший... Выразив готовность совершить просимое богослужение, я
заметил, что мне необходимо взять с собой диакона. Солдат долго и настойчиво
возражал против приглашения о. диакона, заявляя, что “комендант” приказал
позвать одного священника, но я настоял, и мы вместе с этим солдатом поехали в
Собор, где я, захватив все потребное для богослужения, пригласил о. диакона
Буймирова, с которым в сопровождении того же солдата поехали в дом Ипатьева. С
тех пор, как здесь помещена была семья Романовых, дом этот обнесли двойным
дощатым забором. Около первого верхнего деревянного забора извозчик остановился.
Впереди прошел сопровождавший нас солдат, а за ним мы с о. диаконом. Наружный
караул нас пропустил; задержавшись на короткий срок около запертой изнутри
калитки, выходящей в сторону дома, принадлежавшего ранее Соломирскому, мы вошли
внутрь второго забора, к самым воротам дома Ипатьева. Здесь было много
вооруженных ружьями молодых людей, одетых в общегражданское платье, на поясах у
них висели ручные бомбы. Эти вооруженные несли, видимо, караул. Провели нас
через ворота во двор и отсюда через боковую дверь внутрь нижнего этажа дома
Ипатьева. Поднявшись по лестнице, мы вошли наверх к внутренней парадной двери, а
затем через прихожую в кабинет (налево), где помещался комендант. Везде, как на
лестницах, так и на площадках, а равно и в передней были часовые — такие же
вооруженные ружьями и ручными бомбами молодые люди в гражданском платье. В самом
помещении коменданта мы нашли каких-то двоих людей, средних лет, помнится,
одетых в гимнастерки. Один из них лежал на постели и, видимо, спал, другой молча
курил папиросы. Посреди комнаты стоял и стол, на нем — самовар, хлеб масло. На
стоявшем в комнате этой рояле лежали ружья, ручные бомбы и еще что-то. Было
грязно, неряшливо, беспорядочно. В момент нашего прибытия коменданта в этой
комнате не было. Вскоре явился какой-то молодой человек, одетый в гимнастерку,
брюки защитного цвета, подпоясанный широким кожаным поясом, на котором в кобуре
висел большого размера револьвер; вид этот человек имел среднего “сознательного
рабочего”. Ничего яркого, ничего выдающегося, вызывающего или резкого ни в
наружности этого человека, ни в последующем его поведении я не заметил. Я скорее
догадался, чем понял, что этот господин и есть “комендант” дома особого
назначения, как именовался у большевиков дом Ипатьева за время содержания в нем
семьи Романовых. Комендант, не здороваясь и ничего не говоря, рассматривал меня
(я его видел впервые и даже фамилии его не знал, а теперь запамятовал). На мой
вопрос, какую службу мы должны совершить, комендант ответил: “Они просят
обедницу”. Никаких разговоров ни я, ни диакон с комендантом не вели, я лишь
спросил, можно ли после богослужения передать Романову просфору, которую я
показал ему. Комендант осмотрел бегло просфору и после короткого раздумья
возвратил ее диакону, сказав: “Передать можете, но только я должен вас
предупредить, чтобы никаких лишних разговоров не было”. Я не удержался и
ответил, что я вообще разговоров вести не предполагаю. Ответ мой, видимо,
несколько задел коменданта, и он довольно резко сказал: “Да, никаких, кроме
богослужебных рамок”. Мы облачились с о. диаконом в комендантской, причем кадило
с горящими углями в комендантскую принес один из слуг Романовых (не Чемодуров —
я его ни разу не видел в доме Ипатьева, а познакомился с ним позднее, после
оставления Екатеринбурга большевиками). Слуга этот высокого роста, помнится, в
сером с металлическими пуговицами костюме... Итак, облаченные в священные ризы,
взяв с собой все потребное для богослужения, мы вышли из комендантской в
прихожую. Комендант сам открыл дверь, ведущую в зал, пропуская меня вперед, со
мной шел диакон, а последним вошел комендант. Зал, в который мы вошли, через
арку соединялся с меньшим по размерам помещением — гостиной, где ближе к
переднему углу я заметил приготовленный для богослужения стол. Но от наблюдения
обстановки залы и гостиной я был тогда отвлечен, так как, едва переступил порог
залы, как заметил, что от окон отошли трое, — это были Николай Александрович,
Татьяна Николаевна и другая старшая дочь, но которая именно, я не успел
заметить. В следующей комнате, отделенной от залы, как я уже объяснил, аркой,
находилась Александра Федоровна, две младшие дочери и Алексей Николаевич.
Последний лежал в походной (складной) постели и поразил меня своим видом: он был
бледен до такой степени, что казался прозрачным, худ и удивил меня своим большим
ростом. В общем вид он имел до крайности болезненный, и только глаза у него были
живые и ясные, с заметным интересом смотревшие на меня, нового человека. Одет он
был в белую нижнюю рубашку и покрыт до пояса одеялом. Кровать его стояла у
правой от входа стены, тотчас за аркой. Около кровати стояло кресло, на котором
сидела Александра Федоровна, одетая в свободное платье, помнится,
темно-сиреневатого цвета. Никаких драгоценных украшений на Александре Федоровне,
а равно и на дочерях я не заметил. Обращал внимание высокий рост Александры
Федоровны, манера держаться, манера, которую иначе нельзя назвать, как
“величественной”. Она сидела в кресле, но вставала (бодро и твердо) каждый раз,
когда мы входили, уходили, а равно и когда по ходу богослужения я преподавал
“мир всем”, читал Евангелие, или мы пели наиболее важные молитвословия. Рядом с
креслом Александры Федоровны, дальше по правой стене, стали обе младшие дочери,
а затем сам Николай Александрович; старшие дочери стояли в арке, а отступя от
них, уже за аркою, в зале, стояли: высокий пожилой господин и какая-то дама (мне
потом объяснили, что это был доктор Боткин и состоящая при Александре Федоровне
девушка). Еще позади стояло двое служителей: тот, который принес нам кадило, и
другой, внешнего вида которого я не рассмотрел и не запомнил. Комендант стоял
все время в углу залы около крайнего дальнего окна на весьма, таким образом,
порядочном расстоянии от молящихся. Более решительно никого ни в зале, ни в
комнате за аркой не было.
Николай Александрович был одет в гимнастерку защитного цвета, таких же брюках
при высоких сапогах. На груди был у него офицерский Георгиевский крест. Погон не
было. Все четыре дочери были, помнится, в темных юбках и простеньких беленьких
кофточках. Волосы у всех у них были острижены сзади довольно коротко: вид они
имели бодрый, я бы даже сказал, почти веселый.
Николай Александрович произвел на меня впечатление своей твердой походкой, своим
спокойствием и особенно манерой пристально и твердо смотреть в глаза. Никакой
утомленности или следов душевного угнетения в нем я не приметил. Показалось мне,
что у него в бороде едва заметны седые волосы (борода, когда я был в первый раз,
была длиннее и шире, чем 1(14) июля, тогда мне показалось, что Николай
Александрович постриг кругом бороду).
Что касается Александры Федоровны, то у нее изо всех вид был какой-то
утомленный, скорее даже болезненный. Я забыл отметить то, что всегда особенно
останавливало мое внимание, — это та исключительная — я прямо скажу —
почтительность к носимому мною священному сану, с которой отдавали каждый раз
поклон все члены семьи Романовых в ответ на мое молчаливое им приветствие при
входе в зал и затем по окончании богослужения.
Став на свое место перед столом с иконами, мы начали богослужение, причем диакон
говорил прошения ектении, а я пел. Мне подпевали два женских голоса (думается,
Татьяна Николаевна и еще кто-то из них), порой подпевал низким басом и Николай
Александрович (так, он пел, например, “Отче наш” и друг.). Богослужение прошло
бодро и хорошо, молились они очень усердно. По окончании богослужения я сделал
обычный отпуст со Святым Крестом и на минуту остановился в недоумении: подходить
ли мне с Крестом к молившимся, чтобы они приложились, или этого не полагается, и
тогда бы своим неверным шагом я, быть может, создал бы в дальнейшем затруднения
в разрешении семье Романовых удовлетворять богослужением свои духовные нужды? Я
покосился на коменданта, что он делает и как относится к моему намерению подойти
с Крестом. Показалось мне, что Николай Александрович бросил быстрый взгляд в
сторону коменданта. Последний стоял на своем месте в дальнем углу и спокойно
смотрел на меня. Тогда я сделал шаг вперед, и одновременно твердыми и прямыми
шагами, не спуская с меня пристального взора, первым подошел к Кресту и
поцеловал его Николай Александрович, за ним подошла Александра Федоровна, все
четыре дочери, а к Алексею Николаевичу, лежащему в кровати, я подошел сам. Он на
меня смотрел такими живыми глазами, что я подумал: “Сейчас он непременно
что-нибудь да скажет”, но Алексей Николаевич молча поцеловал Крест. Ему и
Александре Федоровне диакон дал по просфоре. Затем подошли к Кресту доктор
Боткин и названные служащие — девушка и двое слуг.
30 июня (13 июля) я узнал, что на другой день 1(14) июля — воскресенье — о.
Меледин имеет служить в доме Ипатьева литургию, что о сем он уже предупрежден от
коменданта, а комендантом в то время состоял известный своею жестокостью некий
Юровский — бывший военный фельдшер.
Я предполагал заменить о. Меледина по Собору и отслужить за него литургию 1(14)
июля.
Часов в 8 утра 1(14) июля кто-то постучал в дверь моей квартиры, я только что
встал и пошел отпереть. Оказалось, явился опять тот же солдат, который и первый
раз приезжал звать меня служить в доме Ипатьева. На мой вопрос: “Что угодно”, —
солдат ответил, что меня комендант “требует” в дом Ипатьева, чтобы служить
обедницу. Я заметил, что ведь приглашен о. Меледин, на что явившийся солдат
сказал: “Меледин отменен, за Вами прислано”. Я не стал расспрашивать и сказал,
что возьму с собой диакона Буймирова — солдат не возражал — и явлюсь к десяти
часам. Солдат распростился и ушел, я же, одевшись, направился в Собор, захватил
здесь все потребное для богослужения и в сопровождении о. диакона Буймирова в 10
часов утра был уже около дома Ипатьева. Едва мы переступили через калитку, как я
заметил, что из окна комендантской на нас выглянул Юровский. (Юровского я не
знал, видел лишь его как-то раньше ораторствовавшим на площади.)
Когда мы вошли в комендантскую комнату, то нашли здесь такой же беспорядок, пыль
и запустение, как и раньше; Юровский сидел за столом, пил чай и ел хлеб с
маслом. Какой-то другой человек спал одетый на кровати. Войдя в комнату, я
сказал Юровскому: “Сюда приглашали духовенство, мы явились, что мы должны
делать?” Юровский, не здороваясь и в упор рассматривая меня, сказал: “Обождите
здесь, а потом будете служить обедницу”. Я переспросил: “Обедню или обедницу?” —
“Он написал обедницу”, — сказал Юровский.
Мы с диаконом стали готовить книги, ризы и проч., а Юровский, распивая чай,
молча рассматривал нас и, наконец, спросил:
“Ведь Ваша фамилия С-с-с?” — и протянул начальную букву моей фамилии, тогда я
сказал: “Моя фамилия Сторожев”. — “Ну да, — подхватил Юровский, — ведь Вы уже
служили здесь”. — “Да, — отвечаю — служил”. — “Ну, так вот и еще раз послужите”.
В это время диакон, обращаясь ко мне, начал почему-то настаивать, что надо
служить не обедню, а обедницу. Я заметил, что Юровского это раздражает и он
начинает метать на диакона свои взоры. Я поспешил прекратить это, сказав
диакону, что и везде надо исполнять ту требу, о которой просят, а здесь, в этом
доме, надо делать, о чем говорят. Юровский, видимо, удовлетворился. Заметив, что
я зябко потираю руки, Юровский спросил с оттенком насмешки, что такое со мной. Я
ответил, что недавно болел плевритом и боюсь, как бы не возобновилась болезнь.
Юровский начал высказывать свои соображения по поводу лечения плеврита и
сообщил, что у него самого был процесс в легком. Обменялись мы и еще какими-то
фразами, причем Юровский держал себя безо всякого вызова и вообще был корректен
с нами... Когда мы облачились и было принесено кадило с горящими углями (принес
какой-то солдат), Юровский пригласил нас пройти в зал для служения. Вперед в зал
прошел я, затем диакон и Юровский. Одновременно из двери, ведущей во внутренние
комнаты, вышел Николай Александрович с двумя дочерьми, но которыми именно, я не
успел рассмотреть. Мне показалось, что Юровский спросил Николая Александровича:
“Что, у вас все собрались?” Николай Александрович ответил твердо: “Да, все”.
Впереди за аркой уже находилась Александра Федоровна с двумя дочерьми и Алексеем
Николаевичем, который сидел в кресле-каталке, одетый в куртку, как мне
показалось, с матросским воротником. Он был бледен, но уже не так, как при
первом моем служении, вообще глядел бодрее. Более бодрый вид имела и Александра
Федоровна, одетая в то же платье, как и 20 мая (старого стиля). Что касается
Николая Александровича, то на нем был такой же костюм, что и в первый раз.
Только я как-то не могу ясно себе представить, был ли на этот раз на груди его
Георгиевский крест. Татьяна Николаевна, Ольга Николаевна, Анастасия Николаевна и
Мария Николаевна были одеты в черные юбки и белые кофточки. Волосы у них на
голове (помнится, у всех одинаково) подросли и теперь доходили сзади до уровня
плеч.
Мне показалось, что как Николай Александрович, так и все его дочери на этот раз
были — я не скажу: в угнетении духа, но все же производили впечатление как бы
утомленных. Члены семьи Романовых и на этот раз разместились во время
богослужения так же, как и 20 мая ст. ст. Только теперь кресло Александры
Федоровны стояло рядом с креслом Алексея Николаевича — дальше от арки, несколько
позади него; позади Алексея Николаевича стала Татьяна Николаевна (она потом
подкатила его кресло, когда после богослужения они прикладывались к Кресту),
Ольга Николаевна и, кажется (я не запомнил, которая именно), Мария Николаевна.
Анастасия Николаевна стояла около Николая Александровича, занявшего обычное
место у правой от арки стены.
За аркой в зале стояли доктор Боткин, девушка и трое слуг: высокого роста,
другой — низенький, полный и третий молодой мальчик. В зале у того же дальнего
угольного окна стоял Юровский. Больше за богослужением в этих комнатах никого не
было.
По чину обедницы положено в определенном месте прочесть молитву “Со Святыми
упокой”. Почему-то на этот раз диакон вместо прочтения запел эту молитву, стал
петь и я, несколько смущенный таким отступлением от устава, но едва мы запели,
как я услышал, что стоявшие позади меня члены семьи Романовых опустились на
колени...
После богослужения все приложились к Св. Кресту, причем Николаю Александровичу и
Александре Федоровне о. диакон вручил по просфоре. (Согласие Юровского было
заблаговременно дано.)
Когда я выходил и шел очень близко от бывших Великих Княжен, мне послышалось
едва уловимое слово: “Благодарю”, не думаю, чтобы это мне только показалось...
Молча мы дошли с о. диаконом до здания Художественной Школы, и здесь вдруг
диакон сказал мне: “Знаете, о. протоиерей, у них там что-то случилось”. Так как
в этих словах о. диакона было некоторое подтверждение вынесенного мною
впечатления, то я даже остановился и спросил, почему он так думает. “Да, так, —
говорит дьякон, — они все какие-то другие точно, даже и не поет никто”. А надо
сказать, что действительно за богослужением 1(14) июля впервые никто из семьи
Романовых не пел вместе с нами”.
В понедельник 15 июля от профессионального союза были посланы женщины мыть в
ипатьевском доме полы. Удалось допросить двух: Стародумову и Дрягину. Они
показали:
Стародумова [ 81 ]: “Если не ошибаюсь, в понедельник 15 июля с. г. от союза
послали четырех женщин мыть полы в доме, где жил Государь с семьей... От дома
Ипатьева нас послали в дом Попова, где жила Государева стража. Здесь начальник
караула Медведев приказал нам вымыть полы в помещении команды, а потом повел нас
в дом Ипатьева, который назывался домом особого назначения. Нас провели во двор
и по лестнице, ведущей из нижнего этажа в верхний, нас пропустили в верхний
этаж, где жил Царь со своей семьей. Я лично мыла полы почти во всех комнатах,
отведенных для царской семьи; в помещении коменданта мы полов не мыли. При нашем
появлении в доме Государь, Государыня и все дети были в столовой... Княжны
помогали нам убирать и передвигать в их спальне постели и весело между собой
разговаривали. Мы сами ни с кем из царской семьи не разговаривали; почти все
время за нами присматривал комендант Юровский. Я видела, что он сидел в столовой
и разговаривал с Наследником, справляясь об его здоровье”.
Дрягина: “Я также мыла полы в доме Ипатьева вместе с Марией Стародумовой и
другими женщинами. Было это, насколько помню, в понедельник 15 июля с. г.; в дом
нас провел разводящий Павел Медведев. В доме я видела Государя, Государыню,
Наследника, четырех Княжен, доктора и какого-то старичка. Наследник сидел в
кресле-коляске, Княжны были веселы и помогали нам переставлять в их комнате
постели”.
Охранники Проскуряков, Летемин и Якимов объяснили:
Проскуряков: “В последний раз я видел всю царскую семью, кроме Государыни, за
несколько дней до их убийства. Они тогда все гуляли в саду и гуляли, как есть,
все, кроме Государыни. Значит, тут были сам Государь, сын, дочери: Ольга,
Татьяна, Мария в Анастасия; тут же были доктор, лакей, повар, горничная и
мальчик... В какой именно это было день, я не могу припомнить, но было это
незадолго до их смерти”.
Летемин: “16 июля я дежурил на посту № 3 (во дворе у калитки), с 4 часов дня до
8 часов вечера, и помню, что, как только я вышел на дежурство, б. Царь и его
семья возвращались с прогулки, ничего особенного я в этот раз не заметил”.
Якимов: “Последний раз я видел Царя и дочерей 16 июля. Они гуляли в саду в 4
часа дня. Видел ли я в этот раз наследника, не помню. Царицы и не видел. Она
тогда не гуляла”.
Примечания:
80) Свидетель о. Сторожев был допрошен членом суда Сергеевым 8—10 октября
1918 года в Екатеринбурге.
81) Свидетельницы М. Г. Стародумова и В. О. Дрягина были допрошены членом
суда Сергеевым 11 ноября 1918 года в Екатеринбурге.
Вернуться к оглавлению
Далее читайте:
Соколов Николай
Алексеевич (1880-1924), следователь по делу об
убийстве Царской Семьи.
Николай II
Александрович (биографические материалы).
Александра Федоровна, императрица (1872-1918),
урожденная Алиса-Виктория-Елена-Луиза-Беатриса Гессен-Дармштадтская.
Все Романовы, биографический указатель.
Судьба лиц императорской
фамилии после революции 1917—1918 г. (Справка к 1 июля 1953 г.).
Романовы после Николая I
(генеалогическая таблица)
Вильтон Роберт. Последние дни
Романовых. Берлин, 1923.
|
