Родственные проекты:
|
Убийство царской семьи
Император Николай II
в форме
Гусарского Собственного Его
Императорского Величества полка.
1910-1914 гг.
Глава VI
Последние дни в Тобольске перед увозом Государя
Этот период кончился 26 апреля 1918 года.
Семья оказалась в Екатеринбурге, где она нашла себе вечное успокоение.
Что же означал увоз ее из Тобольска?
Я считаю факты, разрешающие этот вопрос, самыми важными во всей системе
следствия. Они и самому преступлению над Царем и его семьей придают особый
характер, имея для нас, русских, глубокое национальное значение.
В сознании этого я буду излагать их наиболее детально.
Вспомним несколько прошлое.
В первое время жизни семьи в Тобольске власть над ней была в руках полковника
Кобылинского. Потом приехал комиссар Панкратов с помощником своим Никольским.
Вследствие целого ряда причин власть постепенно стала переходить в руки солдат,
и они сделались единственными распорядителями в жизни семьи.
Конечно, самое нарастание их властвования шло медленно. Я думаю, что самым
сильным толчком для этого послужил большевистский переворот в центре.
Появилось состояние какой-то неопределенности: в центре новая власть, а здесь —
агенты старой.
Было много причин, побуждавших солдат выяснить эту неопределенность.
Самой главной была неаккуратная выплата суточных денег. Требования солдат,
иногда очень бурные, обрушивались на Кобылинского. Он писал в центр бесконечные
бумаги. Центр молчал. Боясь за царскую семью, на которую могла пасть злоба
солдат, Кобылинский занимал деньги, успокаивая страсти.
Большевистский переворот сильно осложнил положение Кобылинского. Раньше он
занимал деньги у губернского комиссара под авторитет Временного Правительства.
После большевистского переворота занимать стало не у кого.
Выгнав Панкратова и Никольского как людей им совершенно чуждых и бесполезных,
солдаты не дерзнули поднять руку на Кобылинского. Но они неизбежно пришли в
конце концов к выводу: нужен постоянный комиссар из центра.
Такое настроение передалось всем лицам, окружавшим семью. Читая дневник
Гендриковой, видишь, что все изо дня в день ждали, когда же приедет этот
комиссар.
Комиссар Яковлев. 22 и 23 апреля
Он прибыл в Тобольск 22 апреля.
Он назывался Василием Васильевичем Яковлевым и держал себя как высокое лицо. При
нем был отряд красноармейцев в 150 человек. В его свите был даже особый
телеграфист, через которого шли сношения по телеграфу.
Яковлев прибыл в Тобольск вечером и остановился в доме Корнилова.
Было уже поздно. Комиссар ничем себя не проявил в этот день.
23 апреля утром он явился к полковнику Кобылинскому, отрекомендовался ему
“чрезвычайным комиссаром” и предъявил свои документы.
Их было три. Все они исходили из ЦИКа и имели подпись председателя ЦИКа
Свердлова.
Первый документ был удостоверением о личности Яковлева. В нем говорилось, что он
— член ЦИКа, что на него возложено поручение “особой важности”.
Второй документ был предписанием на имя Кобылинского, третий — на имя отряда. В
них ЦИК требовал беспрекословного исполнения приказаний Яковлева и предоставлял
ему право расстрелять неповинующегося на месте.
Ни в одном из документов не было ни малейшего указания, в чем же именно состояло
возложенное на Яковлева поручение “особой важности”.
Ни одним словом не обмолвился об этом и Яковлев в беседе с Кобылинским. Сам же
Кобылинский не спросил его об этом, так как принимал его за комиссара,
присланного в Тобольск на постоянное жительство из центра.
После беседы с Кобылинским Яковлев отправился вместе с ним в губернаторский дом.
Там не все было благополучно. Наследник был болен. Он ушибся. Ушиб повлек за
собой паралич обеих ног. 12 апреля он был уже в постели и в момент прибытия
Яковлева сильно страдал.
Яковлев обошел снаружи дом, осмотрел нижний этаж и поднялся наверх.
В коридоре, вблизи комнаты Наследника, он встретился с Государем.
Они познакомились. Государь тут же повел Яковлева в комнату Наследника. Около
него в ту минуту был Гиббс. Он показывает:
“Яковлев смотрел на Алексея Николаевича. Государь сказал Яковлеву: “Мой сын и
его воспитатель”.
Они вышли, но почти тут же Яковлев снова вошел в комнату Наследника. Гиббс
показывает: “Он смотрел на Алексея Николаевича и ничего не говорил”.
Ни Государыни, ни Княжен Яковлев не видел в этот день. Он совсем не спрашивал о
них, не интересовался ими: как будто бы их совсем не существовало.
Ни слова не сказал никому Яковлев, для чего прибыл он в Тобольск.
Еще утром Яковлев просил Кобылинского собрать солдат отряда. Они были собраны в
12 часов дня.
Яковлев представился солдатам как “чрезвычайный комиссар” и держал к ним речь.
Он начал со словами благодарности, вкрадчивой лести. Свидетель-очевидец Мундель
показывает: “Льстил он им вовсю. Он благодарил их за то, чего они никогда не
делали, восхваляя их за доблести, за их верную службу”.
Обнаружив знание местных интересов, он обрушился на Временное Правительство,
восхваляя советскую власть. Мундель показывает: “Он всячески подчеркивал, что
Временное Правительство не заботилось о них: солдаты получали 5 рублей в месяц,
а советская власть платит солдатам уже давно 150 рублей; он говорил, что они
получали грошовые суточные (50 копеек), а он им привез и выдаст по 3 рубля”.
Тонкий, талантливый демагог, он подготовил нужное ему настроение и только после
этого показал солдатам свои документы. Они с некоторой подозрительностью стали
всматриваться в новые для них печати. Кобылинский показывает: “Он это сразу же
понял и снова начал говорить солдатам о суточных”.
В конце речи он туманно намекнул солдатам, что скоро они все будут отпущены и
разойдутся по домам.
Он ни слова не сказал солдатам, для чего он прибыл в Тобольск, в чем именно
заключается его поручение “особой важности”.
Но Кобылинский и Мундель насторожились: они поняли, что у Яковлева есть какая-то
особая цель, что он осторожно идет к ней, подготовляя у солдат нужное ему
настроение.
Кобылинский показывает: “Видно было, что он прекрасно умеет говорить с толпой,
умеет играть на ее слабых струнках и говорить хорошо, красно”.
Мундель показывает: “Совершенно ясно было, что Яковлев подделывается к нашим
стрелкам и всеми правдами и неправдами льстит им напропалую, чтобы достичь
одного: чтобы они не оказали какого-то противодействия”.
Не могу не признать авторитетности мнения этих свидетелей, сумевших в таких
трудных условиях охранять покой семьи.
24 апреля
На следующий день, 24 апреля, Яковлев снова собрал солдат отряда.
Нельзя понять, что происходило на этом собрании, если не знать фактов более
раннего времени.
Мы знаем, что центральная советская власть прежде всего лишила семью содержания
от казны. Это произошло 23 февраля.
Город же Тобольск не испытывал советского режима и более продолжительное время.
Ближайшими к нему крупными пунктами, где большевики укрепились, были Омск,
столица Западной Сибири, и Екатеринбург, столица Урала. Но Тобольск, глухой,
захолустный город, продолжал жить своей жизнью и в течение 4 1/2 месяцев
совершенно не испытывал давления Омска, которому он подчинялся в
административном отношении как город Западной Сибири.
За 3 1/2 недели до приезда Яковлева в нем вдруг, как бы по мановению чьей-то
дирижерской палочки, закипела внезапно бурная жизнь.
24 марта сюда прибыл из Омска комиссар Дуцман. Хотя он значился комиссаром г.
Тобольска, но он был в то же время и комиссаром над царской семьей и поселился в
доме Корнилова. Он не имел абсолютно никаких связей в Тобольске. Латыш по
национальности, этот человек, как показывает Боткина, “с непроницаемым,
равнодушным лицом, полуприкрытыми веками глазами”, держал себя очень осторожно и
замкнуто. Он не вмешивался совершенно в жизнь семьи, и вся его роль сводилась
только к одному: к наблюдению за семьей, за самим фактом пребывания ее в доме.
Ровно через два дня после его приезда в Тобольск появился первый отряд
красноармейцев под командой красных офицеров: Демьянова и Дегтярева.
Их обоих хорошо знали в Тобольске. Первый был человек с юности, видимо, выбитый
из жизненной колеи, “выгнанный из семинарии, про которого говорили, что он был
мальчишкой скверного поведения”. Так говорят о нем свидетели. Второй — “сирота,
чуть ли не родственник одного из тобольских губернаторов, известный с
гимназической скамьи своим крайним монархическим направлением. При поступлении в
Петроградский Университет он был членом Союза Михаила Архангела — и вдруг
появился в роли красногвардейца”.
Боткина показывает: “За все время пребывания в Тобольске этот отряд
красногвардейцев не произвел ни одного обыска, не сделал ни одного расстрела, не
вмешался ни в одну скандальную историю”.
Тем не менее эти люди ввели в Тобольске большевистские учреждения, разогнав суд,
земскую и городскую управы.
Они же произвели большие перемены в составе губернского совдепа. Он состоял до
них из эсеровских элементов. Его председателем был известный нам Никольский. С
их приездом во главе совдепа оказался Павел Хохряков. Следствием добыты
документы, которыми установлено, что Хохряков — родом из Вятской губернии, был
раньше кочегаром на броненосце “Император Александр II”. Совершенно
малограмотный человек, с большим трудом умеющий писать, это был тип темного,
невежественного, распропагандированного русского рабочего. Его никто не знал в
Тобольске. Как и Дуцман, он не имел здесь никаких связей.
Только что успел прибыть отряд Демьянова-Дегтярева, как через два дня — 28 марта
— в Тобольск прибыл отряд из Екатеринбурга. Однако главари омского отряда
потребовали от екатеринбуржцев, чтобы они ушли из Тобольска. Последний отряд был
вдвое малочисленное омского. Он подчинился требованию омичей и ушел из Тобольска
4 апреля.
Но 13 апреля сюда пришел из Екатеринбурга другой отряд под командой некоего
Заславского. Этот отряд был равен по силам омскому.
Он был прямой угрозой царской семье. Заславский с первых же дней повел
пропаганду в совдепе, что царскую семью необходимо немедленно заключить в
каторжную тюрьму, что ее хотят увезти, что под губернаторский дом ведутся
подкопы. Он имел некоторый успех в совдепе, и Кобылинский был туда вызван.
Будучи в курсе намерений Заславского, Кобылинский пошел в совдеп, взяв с собой
некоторых из солдат своего отряда. Там он заявил, что он согласен перевести
царскую семью в тюрьму, но под одним условием, чтобы в тюрьму были помещены и
все солдаты его отряда, так как они обязаны охранять семью. Солдаты
запротестовали. Попытка Заславского не удалась.
Но он не сдался и повел агитацию среди солдат отряда. Свидетель Мундель
показывает: “Это был (Заславский) злобный еврей. Он собирал наших солдат на
митинг и настраивал их, чтобы семья немедленно была переведена в каторжную
тюрьму”.
Узнав об этом, Демьянов явился к Кобылинскому и предложил ему, в случае
дальнейших столкновений с Заславским, помощь своего отряда.
24 апреля, когда солдаты отряда собрались, туда прибыл, по требованию Яковлева,
Заславский.
Явился также и Дегтярев.
Все, что здесь происходило, носило характер “судбища” над Заславским перед
солдатами отряда. Кобылинский показывает: “Студент (Дегтярев) стал держать к
солдатам речь, все содержание которой сводилось к обвинениям Заславского в том,
что он искусственно нервировал отряд, создавая ложные слухи о том, что семье
угрожает опасность, что под дом ведутся подкопы и т. д. Идея речи заключалась
именно в этом. Заславский пытался защищаться, но бесполезно. Его ошикали, и он
удалился... Яковлев во время этого судбища над Заславским принял сторону
Дегтярева”.
В этот же день обнаружилось, что у Яковлева существовали старые отношения с
Хохряковым и они давно знали друг друга.
Некоторые из солдат, питая сомнения к личности Яковлева, пошли в совдеп и
обратились к Хохрякову, как его председателю. Свидетель Мундель, очевидец их
бесед, показывает: “Хохряков поддержал Яковлева. Он говорил солдатам при мне,
что он хорошо знает Яковлева как видного деятеля-революционера на Урале, что он
его хорошо знает”.
Посторонним наблюдателям было очевидно, что действия Дуцмана, Демьянова,
Дегтярева, Хохрякова и Яковлева связаны одной и той же целью.
Полковник Кобылинский начал в этот день догадываться, что Яковлев, не питая
плохих намерений в отношении царской семьи, установил контакт с местным
совдепом, пытается создать благоприятное себе настроение у солдат отряда и
борется с екатеринбургскими большевиками в лице Заславского.
24 апреля Яковлев снова был в губернаторском доме. Теглева показывает: “Я его
видела, когда он приходил в детскую, где находился Алексей Николаевич, тогда
болевший. Около Алексея Николаевича в то же время находилась и Императрица...
Когда он вошел к нам, он сказал: “Я извиняюсь. Я еще раз хочу посмотреть”, не
называя Алексея Николаевича. Молча он посмотрел на Алексея Николаевича и ушел”.
Яковлев видел в этот день Императрицу, но ни к ней, ни к Княжнам он по-прежнему
не проявлял никакого интереса.
В этот день в губернаторском доме поняли, для чего ходит туда Яковлев.
Волков показывает: “Все мы видели, что он высматривает Алексея Николаевича,
проверяет, действительно ли он болен, не притворяется ли он, не напрасно ли
говорят о его болезни. Я категорически удостоверяю, что это так именно и было.
Очевидно было, что для этого Яковлев и ходил тогда в дом”.
Убедившись, что Наследник действительно болен, Яковлев прямо из губернаторского
дома отправился на телеграф и вел через своего телеграфиста переговоры с
Москвой.
В этот день поздно вечером, соблюдая осторожность, тайно даже от Кобылинского,
он собрал солдатский отрядный комитет, то есть ту организацию, которой
фактически принадлежала власть над царской семьей. Ей он секретно открыл цель
своего приезда. Кобылинский показывает: “...Часов в 11 вечера ко мне пришел
капитан Аксюта и сказал мне, что Яковлев собирал отрядный комитет и заявил
комитету, что он увозит царскую семью; об этом Аксюта мне передавал со слов
члена этого комитета солдата Киреева”.
25 апреля
25 апреля утром Яковлев пришел к Кобылинскому.
В показании последнего значится: “Он сказал мне, что по постановлению
центрального исполнительного комитета он должен увезти всю семью. Я спросил его:
“Как же? А Алексей Николаевич? Ведь он не может ехать. Ведь он болен”. Яковлев
мне ответил: “Вот в том и дело. Я говорил по прямому проводу с ЦИКом. Приказано
всю семью оставить, а Государя, — он называл обыкновенно Государя “бывший
Государь”, — перевезти. Когда мы с вами пойдем к ним? Я думаю завтра ехать”.
Сейчас же Кобылинский пошел в губернаторский дом и через Татищева просил у
Государя аудиенции для Яковлева. Государь назначил после завтрака в 2 часа.
Когда Яковлев с Кобылинским пришли в дом, их встретил камердинер Волков. Он
показывает: “Яковлев сказал мне, что он желает наедине переговорить с одним
Государем. Я хоть сейчас пойду под присягу и клятвенно могу удостоверить, что
это было именно так. Именно Яковлев просил меня передать Государю, что он желает
говорить с ним наедине. Я сказал Яковлеву, что мое дело доложить, а там — как
Его Величеству угодно будет. Государь вместе с Государыней были в это время в
гостиной рядом с залом. Когда я сказал Государю, что Яковлев желает с ним
говорить наедине, Государь пошел в зал. Яковлев также пошел в зал. Тут же был и
полковник Кобылинский. Яковлев сказал Государю, что он желает говорить с
Государем наедине. Я это категорически удостоверяю. Государыня, услышав эти
слова Яковлева, сказала ему: “Это еще что значит? Почему я не могу
присутствовать?” Я не могу сказать, было ли при этих словах Императрицы заметно
смущение у Яковлева. Я не придал тогда этому значения и не обратил внимания на
него. Я только помню, что он уступил и сказал, кажется, так: “Хорошо”. После
этого он сказал, обращаясь к одному Государю: “Вы завтра безотлагательно должны
ехать со мной”. Я тут же ушел и дальнейшего разговора Их Величества с Яковлевым
не слышал”.
Он говорил Государю, показывает Кобылинский, следующее: “Я должен сказать Вам, —
он говорил, собственно, по адресу одного Государя, — что я чрезвычайный
уполномоченный из Москвы от центрального исполнительного комитета и мои
полномочия заключаются в том, что я должен увезти отсюда всю семью, но так как
Алексей Николаевич болен, то я получил вторичный приказ выехать с одним Вами”.
Государь ответил Яковлеву: “Я никуда не поеду”. Тогда Яковлев продолжал: “Прошу
этого не делать. Я должен исполнить приказание. Если Вы отказываетесь ехать, то
я должен или воспользоваться силой, или отказаться от возложенного на меня
поручения. Тогда могут прислать вместо меня другого, менее гуманного человека.
Вы можете быть спокойны. За Вашу жизнь я отвечаю своей головой. Если Вы не
хотите ехать один, можете ехать с кем хотите. Завтра в 4 часа мы выезжаем”.
Поклонившись Государю и Государыне, Яковлев вышел. С ним пошел и Кобылинский.
Государь сделал ему знак остаться. Проводив Яковлева вниз, Кобылинский снова
вошел в зал. Там у стола стояли Государь, Государыня, Татищев и Долгоруков.
Государь спросил Кобылинского, куда его везут.
Вспомним утренний разговор Яковлева с Кобылинским в этот день 25 апреля. Когда
Яковлев выяснил, что ЦИК немедленного увоза одного Государя, он сказал
Кобылинскому, что он вернется за остальными членами семьи. Кобылинский спросил
его, когда он думает возвратиться. Яковлев стал высчитывать время:
“Ну, что же? Дней в 4—5 доедем; ну, там несколько дней и назад; недели через 1
1/2—2 вернусь”.
Наблюдая Яковлева, Кобылинский понимал, что этот посланец центра, ведя борьбу с
местными большевистскими элементами, исполняет директивы центра. Расчет времени,
приведенный Яковлевым, убедил его, что он везет Государя в центр: в Москву.
Так Кобылинский и ответил Государю.
Государь сказал тогда: “Ну, это они хотят, чтобы я подписался под Брестским
договором. Но я лучше дам отсечь себе руку, чем сделаю это”.
Далее Кобылинский показывает: “Сильно волнуясь, Государыня сказала: “Я тоже еду.
Без меня опять его заставят что-нибудь сделать, как раз уже заставили”, и что-то
при этом упомянула про Родзянко. Безусловно, Государыня намекала на акт
отречения Государя от Престола”.
Разговор кончился. Государь пошел на воздух, Государыня — к себе.
Она сказала, что она тоже едет с Государем. Но это было не решение. Это была
только мысль, вырвавшаяся от сердца, а не от разума.
Что в это время было в детской с тем, кого она больше всех любила?
С Алексеем Николаевичем был в это время мистер Гиббс, дежуривший около его
постели.
Гиббс показывает: “Он был очень болен и страдал. Императрица обещала после
завтрака прийти к нему. Он все ждал, ждал, а она все не шла. Он все звал: “Мама,
мама...”
Он звал, она не шла. В этих словах все для тех, кто способен понять ее любовь к
сыну.
Гиббс продолжает: “Мне кто-то сказал, что она встревожена, что она поэтому не
пришла, что встревожена, что увозят Государя. Я опять стал ждать. Между 4 и 5
часами она пришла”.
Что было с ней в это время, между уходом Яковлева и ее приходом к сыну?
С ним был Гиббс. С ней был ее ближайший друг: ее любимая Татьяна.
Но буря была столь сильна в ее душе, что ей мало было Татьяны, и она позвала к
себе другого близкого: Жильяра.
Он показывает: “Я прекрасно помню эту тяжелую сцену. После ухода Яковлева
Государь ушел гулять. Государыня в четвертом часу позвала меня к себе. Она была
в будуаре. С ней Татьяна Николаевна. Она была так взволнована, так страшно
расстроена, как никогда раньше. Ничего подобного я не видел раньше, даже в Спале
во время болезни Алексея Николаевича, даже при перевороте и при известии об
отречении Государя. Она не могла сидеть. Она не находила себе покоя, ходила по
комнате, нервно сжимая руки, и говорила вслух сама с собой. Вот были ее мысли.
“Государь уезжает. Его увозят ночью одного. Этого отъезда не должно быть и не
может быть. Я не могу допустить, чтобы его увезли одного. Я не могу его оставить
в такую минуту. Я чувствую, что его увозят, чтобы попробовать заставить сделать
что-нибудь нехорошее. Его увозят одного потому, что они хотят его отделить от
семьи, чтобы попробовать заставить его подписать гадкую вещь под страхом
опасности для жизни всех своих, которых он оставит в Тобольске, как это было во
время отречения в Пскове. Я чувствую, они хотят его заставить подписать мир в
Москве. Немцы требуют этого, зная, что только мир, подписанный Царем, может
иметь силу и ценность в России. Мой долг не допустить этого и не покинуть его в
такую минуту. Вдвоем легче бороться, чем одному, и вдвоем легче перенести
мучения, чем одному. Но ведь я не могу оставить Алексея. Он так болен. Я ему так
нужна. Что будет с ним без меня?”
Она, которая едва могла стоять более 5 минут и всегда обыкновенно сидела, вся
рвалась почти в течение часа, пока Государь гулял, и все время ходила по
комнате. Она говорила далее: “Но отъезда не может быть и не будет. Я знаю, я
убеждена, что река сегодня же пойдет вечером; и тогда отъезд волей-неволей
должен отложиться. Это даст нам время, чтобы выйти из этого ужасного положения.
Если надо чуда, я убеждена, что чудо будет”.
Татьяна Николаевна после нескольких минут молчания сказала:
“Но, Мама, надо все-таки решить что-нибудь, если ничего не будет и если отъезд
Папы должен быть”.
Государыня долго ничего не отвечала, все ходила в ужасном состоянии. Потом она
стала говорить со мной, повторяя то, что сказала уже, как будто ожидая от меня
убеждения, что отъезда не может быть. Я сказал ей, что Татьяна Николаевна права,
что надо все предвидеть и решить что-нибудь; что, если она считает своим долгом
поехать с Государем, мы все оставшиеся здесь будем ухаживать за Алексеем
Николаевичем и оберегать его. Ее нерешительность продолжалась долго и была для
нее мучительна. Я помню отлично ее фразу, которую она тогда сказала: “Это первый
раз в моей жизни, что я не знаю совершенно, как поступить. До сих пор Бог мне
всегда указывал дорогу. А сегодня я не знаю, как поступить, и никакого указания
не получаю”. Вдруг она сказала: “Ну, это решено. Мой долг — это ехать с ним. Я
не могу его пустить одного. И вы будете смотреть за Алексеем здесь”. Государь
вернулся с прогулки. Она пошла ему навстречу и сказала ему: “Я поеду с тобой.
Тебя не пущу одного”. Государь ответил ей: “Воля твоя”. Они стали говорить
по-английски, и я ушел. Я сошел вниз к Долгорукову. Через полчаса приблизительно
мы поднялись наверх, и Долгоруков спросил Государя, кто с ним поедет: Татищев
или он? Государь обратился к Государыне: “Как ты думаешь?” Она выбрала
Долгорукова”.
Оставив мужа, она пошла к сыну. Там все еще дежурил Гиббс. Он показывает: “Она
пришла. Она была спокойна. На лице ее остались следы слез. Чтобы не беспокоить
Алексея Николаевича, она стала рассказывать с “обыкновенными манерами”, что
Государь должен уехать с ней, что с ними едет Мария Николаевна, а потом, когда
Алексей Николаевич поправится, поедем и все мы. Алексей Николаевич не мог
спросить ее, куда они едут, а я не хотел, чтобы не беспокоить его. Я скоро
ушел”.
Когда Гиббс уходил, вошел камердинер Волков. Он показывает:
“Я нашел Императрицу в комнате Алексея Николаевича. Лицо ее было заплакано, и
она плакала в это время, но скрывала свое лицо от Алексея Николаевича, не желая,
видимо, чтобы он видел ее слезы. Когда она выходила из этой комнаты, я спросил
ее: “В чем дело? Что случилось?” Государыня мне ответила: “Государя увозят в
Москву. Хотят, чтобы он заключил мир, но я сама поеду с ним. Я никогда не допущу
этого...” Алексей Николаевич в это время был болен той же болезнью, что и в
Спале. Но на этот раз он страдал гораздо сильней, чем в Спале. Тогда у него
отнялась одна нога, а в это время у него отнялись обе ноги, и он ужасно страдал,
плакал, кричал, все звал к себе мать. Государыня все время находилась при нем. И
вот в это-то время она так убивалась, как она никогда не убивалась раньше. Я
даже сравнить не могу ее состояние при отречении Государя с этим ее состоянием в
Тобольске, когда она решила оставить Алексея Николаевича и ехать с Государем.
Там она была спокойна, а здесь она уже не могла сладить с собой и плакала, как
она никогда не плакала раньше”.
Этих свидетелей-очевидцев я проверял другими свидетелями. Они показывают:
Тутельберг: “Государыня тогда была очень огорчена предстоящим отъездом из
Тобольска. Я прямо должна сказать, что это был для Ее Величества самый тяжелый
момент. Этот момент был для нее гораздо тяжелее, чем революция. Она страшно
убивалась. Я попыталась ее утешить. Она сказала мне: “Не увеличивайте, Тутельс,
моего горя. Это самый тяжелый для меня момент. Вы знаете, что такое для меня
сын. А мне приходится выбирать между сыном и мужем. Но я решила, и надо быть
твердой. Я должна оставить мальчика и разделить жизнь или смерть мужа”.
Теглева: “Дети передавали мне, как их убеждение, что Яковлев увозит их в
Москву”.
Эрсберг: “Княжны передавали мне со слов, конечно, родителей, что Яковлев везет
Государя в Москву. И Государь и Государыня, по словам Княжен, думали, что
большевики хотят перевезти его в Москву, чтобы он заключил мирный договор с
немцами. Из-за этого Государыня и страдала. Она знала слабый характер Государя.
Алексей Николаевич болен. Значит, на Государя там они и могли подействовать в
желательном для себя направлении, угрожая ему благополучием сына и оставшихся с
ним. Вот почему Императрица и решила ехать сама с Государем, думая, что она
может воздействовать на него”.
26 апреля
Что делал в это время Яковлев?
После свидания с Государем он пришел в корниловский дом. Туда же зашел и
Кобылинский, когда Государь отпустил его. Яковлев спросил Кобылинского: “Кто же
едет?” “И еще раз, — показывает Кобылинский, — повторил, что с Государем может
ехать кто хочет, лишь бы не много брали вещей”.
По требованию Яковлева Кобылинский тут же пошел в губернаторский дом узнать, кто
едет с Государем. Выяснилось, что с Государем и Государыней выедут Великая
Княжна Мария Николаевна, Долгоруков, Боткин, Чемодуров, лакей Иван Седнев и
горничная Демидова.
Выслушав Кобылинского, Яковлев сказал: “Мне это все равно”.
Он обнаруживал большую торопливость, спешил сам и торопил других. Кобылинский
показывает: “У Яковлева, я уверен, была в это время мысль: как можно скорее
уехать, как можно скорее увезти. Встретившись с противодействием Государя...
Яковлев думал: мне все равно. Пусть берут кого хотят. Только бы поскорее. Вот
почему он тогда так часто и повторял слова: “Мне все равно; пусть едет, кто
хочет”, не выражая на словах второй части своей мысли: только бы поскорее. Об
этом он не говорил, но все его действия обнаруживали это желание: он страшно
торопился. Поэтому он и обусловил: не много вещей, чтобы не задержать время
отъезда”.
В этот день Яковлев и Кобылинский вступили в открытую стачку.
Открыв цель своего приезда отрядному комитету, Яковлев не решался до последнего
момента открыть ее солдатам, делясь своими соображениями с Кобылинским.
Кобылинский хорошо понимал настроение солдат. Обольшеви-чившаяся солдатская
вольница не все еще потеряла в своей душе. У нее была смутная боязнь “выдать”
Царя Яковлеву: как бы потом не досталось за это. Кобылинский предвидел, что,
когда настанет последняя минута и Яковлев скажет солдатам, что он увозит Царя,
они могут или не выпустить Государя, или потребовать сопровождения его, что
осложнит задачу Яковлева и задержит его отъезд. Он указал Яковлеву имена
некоторых солдат, хотя и занимавших выборные должности, но все же достаточно
порядочных и нежных. Поздно вечером собрал Яковлев солдат, за несколько часов до
отъезда, и объявил им, что он увозит Государя, прося их держать это в секрете.
Заявление Яковлева и особенно его просьба держать отъезд в секрете смутили
солдат. Они потребовали, чтобы и они все сопровождали Государя.
Яковлев решительно воспротивился и указал на надежность своего отряда. Солдаты
настаивали. Яковлев пошел на компромисс и стал называть имена солдат, указанных
Кобылинским. Солдаты-большевики поняли хитрость: “Это все штучки Кобылинского”.
Яковлев пригрозил и настоял на своем: в числе солдат, выбранных отрядом,
оказалось два ставленника Кобылинского.
Как Яковлев обращался с Государем?
Будучи тверд в своих требованиях, он был почтителен к Царю. Так обрисовывают его
поведение свидетели-очевидцы.
Он понравился Государю. Жильяр показывает: “Его Величество говорил мне про него
(Яковлева), что он человек недурной, прямой”.
Отъезд Государя, Государыни и Великой Княжны Марии Николаевны из Тобольска
26 апреля за 3 1/2 часа утра к подъезду губернаторского дома были поданы
экипажи. То были сибирские “кошевы” — тележки на длинных дрожинах, без рессор,
все парные, кроме одной троечной.
В нее села Государыня с Великой Княжной Марией Николаевной. Она хотела, чтобы с
ними сел Государь. Яковлев запротестовал и поместился с Государем сам.
В остальных экипажах были Боткин, Долгоруков, Чемодуров, Иван Седнев и Демидова.
Спереди и сзади ехали солдаты отряда Яковлева и восемь солдат тобольского отряда
с двумя пулеметами.
Яковлев совершил при отъезде ошибку: он не взял с собой весь свой отряд, оставив
большую часть его в Тобольске, куда он надеялся скоро вернуться. Он, видимо,
больше не выдерживал своей роли и считал свою цель слишком рано достигнутой. Его
обращение с Государем в минуту отъезда свидетели описывают:
Волков: “Он (Яковлев) относился в это время к Государю не только хорошо, но даже
внимательно и предупредительно. Когда он увидел, что Государь сидит в одной
шинели и больше у него ничего нет, он спросил Его Величество: “Как! Вы только в
этом и поедете?” Государь сказал: “Я всегда так езжу”. Яковлев возразил ему:
“Нет, так нельзя”. Кому-то он при этом приказал подать Государю еще что-нибудь.
Вынесли плащ Государя и положили его под сиденье”.
Битнер: “Я прекрасно помню, он (Яковлев) стоял на крыльце... и держал руку под
козырек, когда Государь садился в экипаж”.
Дочь Боткина Татьяна Евгеньевна Мельник не спала в эту ночь. Она сидела у окна
своей комнаты, закрылась шторой и наблюдала отъезд. Она показывает: “Комиссар
Яковлев шел около Государя и что-то почтительно говорил ему, часто прикладывая
Руку к папахе... Все это (подводы) со страшной быстротой промелькнуло и скрылось
за угол. Я посмотрела в сторону губернаторского дома. Там на крыльце стояли три
фигуры в серых костюмах и долго смотрели вдаль, потом повернулись и медленно
одна за другой пошли в дом”.
Попытка Яковлева прорваться с ними в Европейскую Россию
Ближайшим пунктом, куда стремился Яковлев, была Тюмень, отстоявшая от
Тобольска в 285 верстах.
От Тюмени — железнодорожный путь в Европейскую Россию: прямой, ближайший — через
Екатеринбург, окольный, более отдаленный — через Омск.
26 и 27 апреля Кобылинский получил от своих солдат две телеграммы.
Они обе были посланы с пути: одна из с. Ивлева, другая — из с. Покровского. В
них сообщалось, что путешествие по направлению к Тюмени идет благополучно.
27 апреля в 9 часов вечера состоялось прибытие в Тюмень.
Об этом 28 апреля была получена Кобылинским телеграмма. В тот же день вечером
была получена вторая телеграмма: “Едем благополучно. Христос с нами. Как
здоровье маленького. Яковлев”.
После этого не было никаких известий, и лишь 3 мая вечером на имя отрядного
комитета пришла телеграмма от одного из солдат, что узники находятся в
Екатеринбурге.
Все были поражены этим и не знали, как объяснить остановку в Екатеринбурге.
Гендрикова отмечает в дневнике 3 мая: “Вечером пришло известие, что застряли в
Екатеринбурге. Никаких подробностей”. Кобылинский показывает: “Нас всех эта
телеграмма огорошила: что такое случилось? почему в Екатеринбурге? Все были этим
поражены, так как все были уверены, что Государя с Государыней повезли в
Москву”.
8 мая возвратились из поездки солдаты тобольского отряда. Все слышали их
рассказы. Показаниями свидетелей Кобылинского, Мунделя, Жильяра, Боткиной,
Эрсберг выяснена следующая картина.
Яковлев торопился. Он не допускал ни малейшего промедления, никаких остановок.
Когда подъезжали к станции, сейчас же перепрягали лошадей и мчались дальше. Путь
был плохой, была распутица. Во многих местах весенняя вода покрывала мосты.
Узники шли в таких местах пешком. Боткин не выдержал бешеной езды и заболел.
Только тогда Яковлев допустил остановку на несколько часов.
Прибыв в Тюмень 27 апреля вечером, он без всякого промедления повез узников в
специальном поезде на запад, то есть к Екатеринбургу.
Дорогой он известился, что Екатеринбург его не пропустит далее и задержит.
Он кинулся назад в Тюмень и отсюда поехал на восток, то есть к Омску. Но до
Омска ему не удалось доехать. На станции Куломзино, ближайшей к Омску, его поезд
был остановлен и окружен силами красных.
Яковлеву было заявлено, что Екатеринбург объявил его вне закона за то, что он
пытается увезти Царя за границу, о чем Екатеринбург известил Омск. Отцепив
паровоз, Яковлев поехал в Омск, говорил оттуда по прямому проводу с ЦИКом и
получил приказание ехать в Екатеринбург.
Как только он прибыл туда, его поезд был оцеплен большим отрядом красноармейцев,
сильно вооруженных.
Он отправился в совдеп, пытался бороться, но безуспешно. Вернулся он в поезд
“расстроенный” и предложил солдатам тобольского отряда поехать с ним в Москву и
свидетельствовать о происшедшем. Тотчас же эти солдаты были поодиночке
разоружены и посажены в какой-то погреб. Их выпусти через несколько дней.
Яковлев уехал в Москву. Оттуда он прислал своему телеграфисту телеграмму:
“Собирайте отряд. Уезжайте. Полномочия я сдал. За последствия не отвечаю”.
Гражданская война не позволила мне отыскать этих солдат тобольского отряда.
Некоторые из них были убиты, другие рассеялись. Но я проверял, как мог, их
рассказы.
Был среди солдат тобольского отряда стрелок Григорий Лазарев-Евдокимов.
Впоследствии он находился в армии Адмирала Колчака. Когда она отступала в
сентябре месяце 1919 года, Евдокимов решил перейти к красным. Но его попытка
кончилась неудачей. Он был пойман. При допросе его военной властью Евдокимов
рассказал, что был в Тобольске и охранял Царя. На него обратили внимание. Он был
расспрошен про жизнь царской семьи.
Допрашивал его малограмотный воинский чин, не имевший никакого представления о
всем том, что мне было известно по делу к сентябрю месяцу 1919 года. Я особенно
ценю это, ибо правда говорит здесь языком малограмотного акта сама за себя.
Весь рассказ Евдокимова, как Яковлев увозил Царя, совершенно тождественен с
рассказами восьми тобольских стрелков, как они только что изложены.
Яковлев вез Государя в вагоне 1 класса Самаро-Златоустовской железной дороги №
42. Проводником этого вагона был некто по фамилии Чех. Я не знал, что он
находился на территории Адмирала, и не делал попыток отыскать его.
26 ноября 1919 года состоявший при Французской Военной Миссии в Сибири русский
офицер граф Капнист ехал из Омска в Иркутск и разговорился с проводником своего
вагона. Проводник этот оказался Чех.
Он рассказал Капнисту подробно, обстоятельно про поездку Яковлева с Государем.
Капнист тогда же записал рассказ Чеха и при допросе у меня представил к
следствию эту запись [ 19 ].
Допрашивая Чеха, Капнист не имел никакого представления об известных следствию
фактах, что также представляется особенно ценным для дела.
Рассказ Чеха совершенно соответствует рассказам тобольских стрелков.
В показании Капниста, между прочим, значится: “Чех говорил мне, что во всю
дорогу Яковлев был почтителен к Государю, часто входил в его купе и вел с ним
долгие разговоры... Ввиду тех разговоров, какие ходили среди отряда, Чех
определенно говорил, что Государя везли в Москву, чтобы отправить его за
границу”.
В поезде Государь ехал в отдельном купе: Яковлев отделил его от Императрицы.
Оставшиеся в Тобольске расспрашивали про поездку возвратившихся кучеров. Жильяр
показывает: “Кучер, который вез Государя и Яковлева, рассказал, что Государь с
Яковлевым вели беседы на политические темы, спорили между собой и Государь не
бранил большевиков. Кучер говорил, что Яковлев “вертел” Царя, а Царь ему “не
поддавался”.
Большевиками не было сделано заранее приготовлений к задержанию Государя в
Екатеринбурге. Владелец дома, где был заключен Государь, Ипатьев очистил его к 3
часам дня 29 апреля [ 20 ].
Не было специального отряда для караула. Его несли случайные красноармейцы,
караулившие в тюрьмах и в других местах.
Вместе с Государем, Государыней и Марией Николаевной в доме Ипатьева были
заключены: Боткин, Чемодуров, Иван Седнев и Демидова. Долгоруков был отправлен в
тюрьму.
Задержан был Государь в Екатеринбурге 30 апреля.
Войдя в дом Ипатьева, Государыни сделала отметку на косяке окна своей комнаты.
Она нарисовала свой индийский знак и рядом указала дату “17/30 Апр. 1918 г.”.
Этим же числом датирована и расписка, выданная в Екатеринбурге комиссару
Яковлеву в получении от него узников.
Личность комиссара Яковлева
Кто был этот таинственный комиссар Василий Васильевич Яковлев?
Мне не удалось разрешить этого вопроса, и я не знаю, мог ли даже он называть
себя так, как называл.
Все свидетели, видевшие его, говорят о нем как о человеке интеллигентном. Он
знал французский язык. Свидетель Мундель, владеющий этим языком, удостоверяет,
что в разговорах с ним Яковлев употреблял целые французские фразы. Я имею
основания также думать, что он знал еще английский язык и немецкий.
О своем прошлом он говорил полковнику Кобылинскому. Его прошлое знали и в его
отряде.
Некогда, будучи, видимо, в составе нашего флота, Яковлев совершил на территории
Финляндии политическое преступление. Он был осужден к смертной казни, но был
помилован Государем и бежал сначала в Америку, а затем жил в Швейцарии и в
Германии. После переворота 1917 года он вернулся в Россию.
Яковлев был у большевиков их политическим комиссаром на уфимском фронте. Осенью
— зимой 1918 года он обратился к чешскому генералу Шениху и просил принять его в
ряды белых войск. Он указывал, что это он именно увозил Государя из Тобольска.
Ему ответили согласием, и он перешел к нам. В дальнейшем с ним поступили
неразумно и неосторожно. Он тут же был арестован и отправлен в Омск в
распоряжение военных властей. Не дали надежного караула, и он вместо
генерал-квартирмейстера Штаба Верховного Главнокомандующего, по ошибке якобы
конвоира, попал к некоему полковнику Зайчеку.
Здесь он и пропал. У Зайчека не оказалось абсолютно никаких документов на
Яковлева [ 21 ].
Зайчек возглавлял в Омске контрразведку Генерального Штаба. Он — офицер
австрийской армии, плохо говоривший по-русски, — пришел в Сибирь в рядах чешских
войск.
Все ли освободители Сибири шли сюда с жертвенной любовью к России и с ненавистью
к Германии и большевикам?
Во внешних фактах мы, служители правосудия, познаем мысль человеческую. Оценивая
все поведение Яковлева, я мыслю следующее:
Комиссар Яковлев, скрываясь под маской большевика был враждебен их целям.
Его действия координировались с действиями других лиц одной общей волей.
Будучи враждебен намерениям большевиков в отношении Царя, он был посланцем иной,
небольшевистской силы.
Действуя по ее директивам, он вез Царя не в Екатеринбург, а пытался увезти его
через Екатеринбург в Омск в Европейскую Россию.
Эта попытка имела исключительно политическую цель, так как все внимание Яковлева
было направлено исключительно на особу Императора и Наследника Цесаревича.
Какая же сила, зачем и куда увозила Царя?
Государь сам дал ответ на эти вопросы. В лице Яковлева, в этом “неплохом и
прямом человеке”, он видел посланца немцев. Он думал, что его хотят принудить
заключить мирное соглашение с врагом.
Я знаю, что подобное толкование уже встретило однажды в печати попытку высмеять
мысль Царя: подписать Брестский договор. Писали, что над этим рассмеется любой
красноармеец.
Свидетеля Кобылинского я допрашивал лично в течение нескольких дней. Он вдумчиво
и объективно давал свое пространное показание. Но все же я убежден, что его
слова о “Брестском договоре” не соответствовали мысли Государя. Сопоставляя
показание Кобылинского со всеми данными следствия по этому вопросу, я не
сомневаюсь, что мысль Царя была гораздо шире. Дело было, конечно, не в Брестском
договоре, который стал уже фактом. Наблюдая из своего заключения ход событий в
России и считая главарей большевизма платными агентами немцев, Царь думал, что
немцы, желая создать нужный им самим порядок в России, чтобы, пользуясь ее
ресурсами, продолжать борьбу с союзниками, хотят через него дать возможность его
сыну воспринять власть и путем измены перед союзниками заключить с ними
соглашение. Такова была его мысль, полнее выраженная Государыней.
Я думаю, что для всякого, кто пожелает вспомнить, в каких условиях произошел
самый большевистский переворот в России, кто пожелает вспомнить, что весной 1918
года на ее территории гремели еще немецкие пушки, а генерал Гофман угрожал
Петрограду, — мысль Царя родит не насмешку, а вызовет к себе серьезное
отношение.
Примечания:
19) Свидетель граф Б. М. Капнист был допрошен мною 21 февраля 1920 года в г.
Харбине.
20) Свидетель Н. Н. Ипатьев был допрошен членом суда Сергеевым 30 ноября 1918
года в Екатеринбурге.
21) Сведения о переходе к нам Яковлева были мною получены от генерал
лейтенанта Дитерихса 17 апреля 1919 года. Я в тот же день командировал
доверенное лицо к военному министру генерал-майору Степанову и просил его
принять все меры к розыску Яковлева. Арестован он был по телефонограмме чешского
полковника Клецанда от 30 декабря 1918 года за № 3909 и отправлен в Омск. Все
приведенные выше сведения основаны на точных документах. Они были мне
представлены командированным мною лицом 4 июня 1919 года.
Вернуться к оглавлению
Далее читайте:
Соколов Николай
Алексеевич (1880-1924), следователь по делу об
убийстве Царской Семьи.
Николай II
Александрович (биографические материалы).
Александра Федоровна, императрица (1872-1918),
урожденная Алиса-Виктория-Елена-Луиза-Беатриса Гессен-Дармштадтская.
Все Романовы, биографический указатель.
Судьба лиц императорской
фамилии после революции 1917—1918 г. (Справка к 1 июля 1953 г.).
Романовы после Николая I
(генеалогическая таблица)
Вильтон Роберт. Последние дни
Романовых. Берлин, 1923.
|
