|
|
Леонид Сергеев
Вперед, безумцы!
ГОРЯЧЕЕ ОЖИДАНИЕ
или
ВОЗМОЖНО ЭТО ЛЮБОВЬ
Критический возраст у женщин — явление чрезвычайно любопытное, крайне
загадочный процесс. И не только в переносном смысле. В самом деле — округлые
формы уже смотрятся как мышцы, сочленения, прожилки; сердце разрывают тревоги и
сомнения, в голове всяческие причуды. “Обычная женская дурь”, — скажут некоторые
мужчины. Это возможный, но не единственный ответ. Имеются и другие
предположения. Например, желание бурно распрощаться с молодостью или наоборот —
нежелание с ней прощаться и, ценой невероятных усилий, продлить ее, или вообще
исчезнуть из поля зрения знакомых, чтобы навсегда остаться в их памяти в
цветущем виде.
Конечно, критический возраст не окрыляет; тревоги, сомнения — не отвлеченные
понятия, а малоприятные штуки, особенно если они возникают из ниоткуда,
беспричинно, в крайнем случае из-за пустяка; от них можно было бы избавиться
усилием воли, но ее-то как раз и нет. Это особый, печальный случай, тяжкое
испытание, дело трудное, но не безнадежное; масса примеров, когда от подобной
хандры вылечивала короткая любовь — не адская, всепожирающая, а легкая, как
весенний теплый ветерок.
Бывшая гимнастка, а ныне преподаватель общественных наук, Вера Ивановна
подходила к критическому возрасту вплотную, тем не менее, в ее внешности
угадывались кое-какие отдаленные признаки былой грациозности, то есть она была
относительно красивой, и не желала стареть: не только не стеснялась полноты, а
даже наоборот — подчеркивала ее облегающими свитерами и брюками. На пороге
критического рубежа у Веры Ивановны появилась характерная черта — ненависть ко
всему женскому сословию, особенно к его молодым представительницам. Если она и
поддерживала отношения с кем-либо из женщин, то они были уродинами или намного
старше ее. Исключение составляла соседка почтальонша Ира, которую Вера Ивановна
считала “не от мира сего”.
Действительно, “старая дева” Ира была со странностями, как, собственно, многие,
у кого жизнь сложилась не по природе, во всяком случае иногда на нее находило —
ей всюду мерещились насильники и стоило мужчине поздороваться с ней, как она
была готова кричать: “Насилуют!”.
И внешне почтальонша выглядела не ахти как: высокая, худая, сутулая — правда, не
худосочная, не костлявая, а просто очень худая; у нее был большой нос, рыбьи
глаза и губы, но она вполне могла гордиться копной густых волос и, главное,
имела покладистый характер. Замкнутая, неуверенная в себе, глубоко церковная и
суеверная, она носила кофты с рюшами (чтобы скрыть плоскую грудь), и шляпы с
широкими полями, которые придавали ее облику трогательную старомодность. Ира
ютилась в восьмиметровой комнате — снимала ее в доме, где Вера Ивановна
блаженствовала в трехкомнатной роскошной квартире.
— Терпеть не могу баб, они все завистливые, мстительные, — говорила Вера
Ивановна Ире, выделяя себя и почтальоншу из общей, далеко не прекрасной, по ее
убеждениям, половины человечества.
Вера Ивановна тянулась к мужчинам, и в их обществе держалась как нельзя лучше:
рассуждала о технике, спорте, политике, при этом не забывала принимать
“непринужденные” позы и показывать свой “нестандартный” профиль. Особенно ее
тянуло к молодым мужчинам; она проявляла повышенный интерес к их работе и
увлечениям, когда кто-нибудь из них говорил, поминутно восклицала:
— Это захватывающе! Расскажите, пожалуйста, подробнее!.. Вы — гений, честное
слово!..
А Ире объясняла:
— Большинство мужчин слабые, им нужно чтобы их любили, поддерживали.
Ира о мужчинах почти не думала; вернее, обращала на них неустойчивое внимание.
Она смирилась со своей участью и больше думала о Боге и пыталась понять свою
связь с окружающим миром, с природой.
Вера Ивановна постоянно шарахалась из крайности в крайность, испытывала то
прилив, то упадок сил. Во время прилива, убеждала Иру в своей бурной жизни, в
“насыщенности дня”, в том, что “всем нужна и разрывается на части” и вообще
“живет на износ”. В момент упадка, делилась с Ирой “жуткой” семейной жизнью,
“тяжелой биографией”:
— ...Мой Веня все-таки полное ничтожество. Лентяй и болтун. На лекциях верещит,
студенточек заговаривает до того, что они мысленно ему отдаются, а дома из него
и двух слов не вытянешь... Он до меня уже пять лет не дотрагивается... Господи,
как все опостылело!.. Вот скоро по телевидению выступлю, тогда мой муженек
поймет чего я стою, а то принимает за идиотку...
При одном упоминании о семье, Вера Ивановна бледнела и на ее лице появлялся
горестный опыт страданий.
— Надо запастись терпеньем, — со вздохом говорила почтальонша, как бы давая
собеседнице успокоительную таблетку от скорбных мыслей.
— ...А моего сынулю ничего не интересует. Даже девицы, — продолжала Вера
Ивановна. — Только карты. Это ужас какой-то... Каждый вечер перезванивается с
дружками. Говорит по-деловому, условными словечками, шифрами. Я уже слышать их
голоса не могу, прямо в дрожь бросает. В десять вечера уходит и до утра...
Играют они на большие суммы. Мой сынуля все время проигрывает... Раз в месяц
заходят какие-то типы, говорят: “Ваш сын проиграл сто рублей”, а то и “двести”.
Требуют деньги, грозят... Приходится отдавать втайне от Вени. Ужас какой-то!..
— Ему легко достаются деньги, а это развращает душу, — вздыхала Ира, без всякого
намека. — Все, что легко дается, развращает душу, — и уже с намеком добавляла: —
Таким, как он, надо не деньги давать, а библию.
На пороге критического возраста Вера Ивановна говорила противоречивые вещи;
когда у сына появилась девушка, Ира услышала:
— ...Ужас какой-то! Уж лучше б играл в карты, чем шляться по бабам!
И поступала Вера Ивановна не самым лучшим образом. Как-то пришла к Ире
расстроенная, в слезах.
— Ира, прошу тебя, пойдем ко мне. Сегодня мои именины... Никакого подарка не
надо. У меня все есть, ты же знаешь, — дальше Вера Ивановна немного поблистала
своим богатством, финансовыми возможностями, потом взяла почтальоншу под руку и
потащила к себе.
В ее комнате красовался стол, накрытый на восемь персон; на одном из стульев
одиноко восседал сиамский кот.
— Представляешь, — всхлипывая, пробормотала Вера Ивановна, — обещали прийти
председатель исполкома, директор нашего института, главный врач больницы,
режиссер с телевидения. Своих специально отправила к знакомым... И вот, никто не
пришел.
Ира как могла успокоила Веру Ивановну, сказала, что Бог все видит и накажет
неблагодарных, и то, что произошло, не такое уж страшное падение престижа, и
вообще мелочь в сравнении с вечностью, но пригубив вина, почтальонша немного
размякла и в ответ на мелкое несчастье именинницы, поделилась своим нешуточным
несчастьем:
— ...Мне тридцать два года и тридцать два года я снимаю комнату. Вернее, вначале
мама с отцом снимали — отец был военный. Потом я снимала угол, когда училась в
техникуме. И вот сейчас снимаю... А у вас такая квартира!..
— Что толку! — всплеснула руками Вера Ивановна. — В этой квартире нет счастья...
Мой Веня... А сынуля... Все опостылело, я такая разбитая, словно по мне проехал
танк!..
Однажды летом случилось так, что у Веры Ивановны и Иры совпали отпуска и старшая
подруга предложила младшей отдохнуть вместе у моря, на что сразу получила
радостное согласие.
Вера Ивановна достала путевки в крымский Дом отдыха, достала особенно не
напрягаясь, используя многочисленные связи.
Крым встретил их жгучим солнцем, сверкающей акваторией бухты и неправдоподобно
синим небом — до рези в глазах; и Дом отдыха среди кипарисов смотрелся
впечатляюще, и номер на двоих оказался просторным и прохладным.
— Я умираю от красоты! — восклицала Вера Ивановна.
Единственное что ее огорчило — это чрезмерно спокойное течение жизни курортного
городка. Она настроилась на круглосуточный карнавал, на хлещущее веселье,
горящие глаза мужчин, страстный флирт, а встретила тишину и дремоту,
расслабленных отдыхающих, среди которых преобладали женщины, бесформенные
провинциальные толстухи — “жабы”, как их сразу прозвала Вера Ивановна.
Ира настроилась на бездумный отдых, на море и солнце, и получив все это, да еще
в придачу прекрасный номер с лоджией и обильное питание с фруктами, была
счастлива.
Два дня разновозрастные подруги с утра до вечера загорали на пляже и старшая
нетерпеливо посматривала по сторонам — пребывала в томительном горячем ожидании
“нечто совершенно особенного” — попросту южного романа, ради которого и поехала
в Крым. Вера Ивановна ждала молодых мужчин и была уверена — они сразу отметят
столичных женщин среди провинциальных толстух — у тех даже купальники были
какой-то кричащей несу-светной расцветки. А Вера Ивановна и ее необычная подруга
явно были украшением пляжа, его жемчужинами, некими чужестранками.
Но молодые поклонники не появлялись; на пляже находились одни “старикашки”, как
называла Вера Ивановна мужчин своего возраста. Несколько молодых мужчин
продефилировали по пляжу, бросили в сторону подруг мимолетное любопытство, но не
задержались — рядом с ними неотступно вышагивали какие-то расхристанные девицы.
Два вечера Вера Ивановна не находила себе места, жаловалась на “скукотищу”, но
Ира, казалось, не понимала мучительного состояния подруги.
— По-моему, здесь все замечательно, я уже немного загорела, — говорила и
спокойно шла в холл смотреть телевизор.
На третий вечер в Доме отдыха состоялись танцы под магнитофон. На это
мероприятие, принарядившись, собрались все местные курортники и отдыхающие из
окрестных поселков, и здесь к лавке, где сидели подруги, началось мужское
паломничество. Особым успехом пользовалась Вера Ивановна — она была нарасхват,
из-за нее молодые мужчины даже начали ссориться. Жаркий вечер, громкая, то и
дело меняющаяся музыка и мужские лица — одно мужественней другого — все это
наполняло душу Веры Ивановны немыслимым коктейлем чувств.
В конце концов всех настырных танцоров разогнал парень здоровяк с грубым лицом,
которое, казалось, вылепил скульптор — вылепил основные черты, но не успел их
отшлифовать; в теннисной майке, он бахвалился загорелыми мышцами и выглядел
настоящим молотобойцем; подругам тяжеловесно представился “земляком из
Подмосковья”; во время танца без умолку рассказывал Вере Ивановне о том, как
строит свою жизнь в духе американских фильмов, и тискал бывшую гимнастку, а ныне
преподавателя, без всяких границ дозволенного. Вера Ивановна почти не
сопротивлялась, разве чуть-чуть игриво, для приличия, на ее лице сияла
неописуемая радость, она то и дело раскатисто хохотала; коктейль чувств в ее
душе становился все более терпким.
Иру тоже пригласили на два-три танца, но танцуя, она вяло поддерживала беседу и
не разрешала к себе слишком прижиматься, поэтому второй раз к ней не подходили.
В середине танцевального вечера всемогущий “молотобоец” предложил Вере Ивановне
сходить в ресторан. Вера Ивановна слегка пококетничала — в том смысле, что она
без подруги никуда не ходит, но тут же оповестила Иру, что “пойдет проветрится”.
В ресторане “молотобоец” гусарил как купец, всячески показывал, что ему деньги
девать некуда, и снова без умолку говорил о своем американском образе жизни, ну
и, конечно, о том, что приметил Веру Ивановну еще на пляже. Это была мягкая
ложь, далеко просчитанная комбинация, но напрасно наш персонаж старался — Вера
Ивановна сразу поняла, куда он клонит и готова была поддержать этот уклон. Еще
на танцплощадке она почувствовала, что внутри нее прорастают волнительные
чувства; в ресторане эти чувства уже пышно цвели.
В полночь по пути к Дому отдыха новоиспеченная парочка уже целовалась под каждым
деревом, а простившись, “молотобоец” издалека послал Вере Ивановне еще сотню
воздушных поцелуев. Она была счастлива, от переизбытка чувств даже разбудила Иру
и подробно рассказала, как “жизненно” провела вторую половину вечера, как в ее
сердце “вошла любовь”.
На следующий день “молотобоец” объявился чуть ли не с утра и повел Веру Ивановну
в новый ресторан, обещал “классную кухню, вина — хоть залейся, и танцы до упаду
под оркестр”.
К вечеру развеселая Вера Ивановна отыскала Иру на пляже, сказала, что идет с
поклонником в номер и попросила “не приходить подольше” — их сестричество сразу
отошло на второй план — известное дело, женская дружба до первого мужчины.
“Молотобоец” зачастил в Дом отдыха; уже через неделю они с Верой Ивановной
ходили по холлу в обнимку, открыто демонстрируя свои отношения. Вера Ивановна
совсем потеряла голову, в ней уже созрел обильный урожай чувств и “молотобоец” с
удовольствием занимался любовным обжорством.
Теперь Вера Ивановна ежедневно просила Иру “не приходить как можно дольше”;
часто греховодники отправлялись в номер сразу после обеда и уже на ходу
раздевались. Эти неутомимые деяния заметили все отдыхающие и часть
обслуживающего персонала.
— Вы нарушаете режим, ведете себя неподобающим образом, — заявила любовникам
сестра-хозяйка, заявила с протокольной сухостью, но и явной завистью.
— Как хочу так и отдыхаю! — вызывающе ответила Вера Ивановна, осложняя ситуацию;
других аргументов в свое оправдание она искать не собиралась, ей было не до
того, ее переполняли возвышенные чувства, а тут какой-то режим! Но столь
вызывающего ответа оказалось достаточно, чтобы зависть сестры-хозяйки перешла в
злость; она ополчилась на Иру за то, что почтальонша, как соседка, “потворствует
развратному поведению”.
— Возможно, это любовь, а любовь это святое, — простодушно и торжественно
сказала Ира. — Здесь без Божьего вмешательства не обошлось.
Злость сестры-хозяйки перешла в ярость; отыскав адрес Веры Ивановны, она послала
телеграмму о “непристойном поведении преподавателя общественных наук”.
Вера Ивановна давно не любила мужа, считала их вымученные отношения
“продолжительной неприятностью”, но она была не настолько глупа, чтобы ставить
под угрозу бытовое семейное благополучие. Поэтому, возвращаясь с отдыха,
уговорила Иру в случае чего изобразить правдивую ложь — сказать, что поклонник
приходил к ней, а она, Вера Ивановна, вела себя безупречно.
Веня разлюбил жену еще раньше, чем она его; телеграмму он не принял близко к
сердцу, и даже далеко не принял, но для показной строгости, как бы по заказу,
устроил небольшой скандал, эффектно потрясая телеграммой — как вещественным
доказательством неверности супруги, при этом даже произнес пару неприличных
слов.
Некоторое время Вера Ивановна нервно и неубедительно оправдывалась, потом
привела Иру и почти крикнула, преувеличивая свои обиженные чувства:
— Ирочка, подтверди моему муженьку, что это ты приводила поклонников! Он сам мне
изменяет направо и налево, и думает — все такие. А я — святая женщина, на меня
надо молиться!
Почему-то Вера Ивановна сказала про поклонников во множественном числе и Ире
нечего не оставалось, как кивнуть. После этого Вера Ивановна в негодовании
вышла, хлопнув дверью, давая понять, что оскорблена нелепыми подозрениями до
глубины души.
Супруги оба были неплохими актерами.
Как только дверь захлопнулась, Веня мгновенно вышел из игры и подмигнул Ире.
— Все понятно, дело житейское... Наши отношения с Веруней давно не первой
свежести. Так, бледные чувства... Хорошо, если она нашла любовника, перестанет
беситься и ко мне приставать. Только, я думаю, она сама послала телеграмму, чтоб
я поревновал, позлился... А ты молодец! Я думал, ты тихоня, а ты...
— Да, я грешница, — потупилась Ира, и для большей убедительности вдруг выпалила:
— Люблю всякие романы.
Веня воспринял это как призыв к действию, обнял почтальоншу и зашептал:
— Приходи завтра днем. Моя будет на работе... Ты такая высокая, стройная...
Здесь читайте:
Леонид Сергеев. Заколдованная. Повести и рассказы. М., 2005.
Леонид Сергеев. До встречи на небесах. Повести и рассказы.
М., 2005.
Леонид Сергеев. Мои собаки. Повести. М., 2006.
|
