Родственные проекты:
|
Заколдованная
Рассказы
ВЕЧЕРНИЕ БУЛЬВАРЫ
Странный народ эти москвичи — вечно спешат, жалуются на сутолоку,
сногсшибательное движение транспорта и все такое, но никогда не променяют свой
город ни на какой другой; даже уезжая ненадолго в командировку, начинают скучать
по шумным улицам и потоку машин на Садовом кольце, толкотне прохожих, огромным
людным магазинам. Кстати, в командировках или где-нибудь у моря на отдыхе
москвичей сразу можно определить по свободным раскованным манерам и “аканью”.
Кое-кто из них ведет себя даже вызывающе, походки у таких молодчиков развязные,
взгляды циничные, и слова они произносят самоуверенно, небрежно, точно являются,
как бы это поточнее выразиться, представителями какой-то высшей популяции, что
ли, и для них терпеть общество разных провинциалов — сплошная мука. Я не
случайно говорю “кое-кто”. Поверьте, таких мало и мне, москвичу, стыдно за таких
недалеких балбесов, стыдно за их безмерную самонадеянность.
Хотите, познакомлю вас с настоящим коренным москвичом, который родился и вырос в
Москве и предки которого лежат на ее кладбищах, который любит свой город и знает
его, как свои пять пальцев, человеком неглупым и достаточно скромным? Он
ежедневно проходит мимо прекрасных старинных домов, уже таких для него
привычных, что он и не замечает их, только когда сносят какой-нибудь особняк и
на его месте строят высокую стеклянную коробку, начинает возмущаться. В самом
деле, просто зло берет, когда видишь, во что превратили Замоскворечье. Теперь и
не вспомнить, какая постройка была раньше, какая позже, пойди разберись в этой
мешанине стилей.
Так вот, этот москвич знает все театральные новинки, но сам бывает в театре не
чаще двух раз в год. Все руки не доходят, вернее ноги. Он любит поговорить о
погоде и самочувствии, о спорте и о политике, поругать лихачей-таксистов и
начальство райисполкома за бесхозяйственность в своем районе, но попробуйте
предложить ему другой район, это приведет его в замешательство, и будьте уверены
— ни за что не поедет. Даже в большую квартиру и в лучший район, вроде Строгино,
где красивые новые дома на берегу Москва-реки, отличные пляжи и воздух чистый,
как в лесопарковой зоне. “Так-то оно так, — скажет, — но далековато. У нас здесь
все под боком, обжитое и всякое такое, а там за каждым гвоздем кати сюда, в
центр, когда-то там все наладится”. Он сильно привязан к своему району и считает
его лучшим в городе.
Короче, это типичный москвич, мужчина среднего роста, обыкновенной внешности,
примерный семьянин, живет в обычной двухкомнатной квартире в черте бульварного
кольца. Каждое утро он встает по будильнику, проглатывает завтрак,
приготовленный женой, закуривает, выходит во двор, торопливо здоровается с
дворничихой и соседями, покупает газету в киоске на углу, на ходу просматривает
ее, входит в метро, втискивается в вагон и катит на работу. Он научный сотрудник
НИИ. Нельзя сказать, что он создает что-то такое, что человечеству позарез
необходимо, без чего оно не выживет, он — крупица в общей структуре института,
винтик в огромном механизме, но, как вы догадываетесь, все и держится на
винтиках. Главное — он увлечен работой и испытывает радость, когда что-нибудь
получается.
После работы он с приятелем сослуживцем доезжает на метро до “Арбатской”,
заглядывает в открытое кафе, опрокидывает стакан вина, чтобы снять скопившееся
напряжение, и, уже покуривая, бредет по вечерним бульварам, где на скамьях
молчаливо сидят старики, играют доминошники и шахматисты, где модно одетые парни
слушают магнитофоны и рассматривают проходящих девушек, где, счастливо улыбаясь,
катят коляски молодые мамаши, а молодые отцы важно вышагивают, заложив руки за
спину, где выгуливают собак и старушки подкармливают голубей, где демонстрируют
наряды разные модницы, где полно влюбленных и праздношатающихся, и подвыпивших,
ищущих собеседников, и нагуливающих аппетит гурманов, где, наконец, большинство
просто отдыхает после рабочего дня.
Он, этот москвич, идет вначале по Гоголевскому бульвару, потом по Тверскому и
дальше через Страстной, подходит к своему, Петровскому. На бульварах он
встречает знакомые лица, кто-то ему улыбается, кому-то он, с кем-то он только
перекинется словами, с кем-то остановится поговорить. На всем пути к дому он
ощущает себя среди людей, причастным к другой жизни, к другим болям и радостям,
и вот это ощущение родственности, скажу вам, ни с чем не сравнимое чувство,
что-то вроде меры ответственности за весь род людской.
Вы уже, наверное, поняли, что этот москвич перед вами. Это я. Мне скоро бахнет
тридцать пять, но я, несмотря ни на что, чувствую себя молодым человеком. Если
говорить начистоту, на работе я только сейчас вошел во вкус разных исследований
и мой успех еще впереди. Что еще сказать о себе? Человек я неплохой, честное
слово. Во всяком случае на подлости не способен. Я, может, и не подарок, но все
же не как некоторые, которые только и знают заострять внимание на всяких
пустяках да еще нудеть по поводу каждой чепухенции. Я люблю легкую шутку,
ненавязчивый юмор, к окружающим отношусь терпимо, лишь бы они не встревали в мою
жизнь. Характер у меня покладистый, а если некоторые считают, что не очень, то
пусть поживут с мое, да еще в такой мясорубке, я посмотрю, что из них получится.
Москва ведь не деревня Синичка, здесь ритм — ого какой!
Так вот, одежде я особого значения не придаю, галстуки не ношу, хотя жена так и
норовит на меня их повесить, в еде я непривередлив, в жару люблю попить
холодного пива, ну а после работы, как уже говорил, в кафе выпиваю стакан сухого
вина, чтобы снять усталость. И не осуждайте меня, не уподобляйтесь моей жене.
Работы у меня невпроворот, понятно? Лихорадочно наверстываю упущенное. А почему
так случилось, сейчас объясню.
Лет пять-шесть назад я работал инженером в одном бюро. Ничего путного там не
делал, чертил разные дурацкие загогулины и получал маловато, а у меня, как вы
уже поняли, семья. Десять лет я отработал в том отделе — и никаких повышений.
Вдвоем-то с женой мы жили более-менее сносно, а когда родилась дочь и жена
уволилась с работы (она по образованию школьный учитель), стало туговато. И все
же, когда я вспоминаю те годы, невольно начинаю улыбаться. Времени свободного у
нас было хоть отбавляй; бывало, завезем ребенка к родителям жены, а сами в
байдарку и по Истре или Клязьме. Каждую субботу плавали; у нас была хорошая,
спаянная компания туристов из числа моих закадычных приятелей инженеров. А зимой
гоняли на лыжах по Подмосковью. И все праздники проводили вместе: смотрели
слайды, пели песни. И вот что странно — деньги все время поджимали, случалось,
друзья соберутся, толком угостить нечем, но жили дружно и смеялись на этих
вечеринках до коликов в животе.
Для полноты картины должен сказать еще вот о чем: моя жена, как и большинство
женщин, умом не блещет, но красивая — глаз не оторвешь, и, что важно, особа
коммуникабельная, как сейчас выражаются. К ней все тянутся. Приятели не раз
советовали запускать ее к начальству, уверяли, что хлопоты о моем повышении
сразу отпадут сами собой. Но я подобные советы не принимал, я не тот человек, у
меня, понимаете ли, есть определенные принципы на этот счет. Я человек
порядочный и всего хочу добиться само-стоятельно и честно, не то что некоторые.
Я мечтал перейти в НИИ и посвятить себя науке.
Так вот, мы жили, несмотря ни на что, неплохо, но, дело известное, так не могло
продолжаться до бесконечности. Через два года жена вернулась в школу, но что они
там получают?! На одежду-то ей не хватало. А когда дочь подросла, на меня прямо
обрушились заботы: то за музыкальную школу плати, то нужны новые шмотки, то
путевки на юг. В общем, жена начала вмеши-ваться в то, чем я занимался. Вначале
намекала, что мне не мешало бы где-нибудь подрабатывать, при этом рисовала для
семьи какое-то недосягаемое будущее, потом начала просто методично меня
допекать.
— Все твои приятели пишут кандидатские, — бурчала, — а ты на службе только часы
отсиживаешь. Когда-то я, дура, думала, ты перспективный, а ты человек без
будущего.
Чего только я не выслушивал! И приходилось терпеть, а что оставалось? Ну не было
у меня на работе никаких тем для диссертации, не мог же я их высосать из пальца.
Я ждал, пока освободиться место где-нибудь в НИИ, чтобы заняться наукой. Короче,
семейная жизнь пошла наперекосяк. Не знаю, может, и по делу жена пилила меня в
то время, называла непробивным. Ведь, сказать по совести, кое-кто из моих
приятелей инженеров процветал: устроился куда-то по совместительству, и технику
и науку двигал вперед, и жил припеваючи. А я все сидел на окладе. И вот в это
время, когда начались семейные разлады, я вдруг встречаю одного приятеля, с
которым заканчивал институт; он катил на “Жигулях”, развеселый, преуспевающий.
“На дачу, — говорит, — дую”. Мы разговорились, и он сообщил, что пять лет, вроде
меня, промыкался в одном отделе, потом бросил все и устроился мясником в
магазин.
— Вначале было унизительно как-то, — признался он. — Потом я понял, что не место
красит человека, а человек... Да нет! Глупости! Зарплата. Теперь-то я на доске
почета. Ну и сам понимаешь, живу не в среднем достатке. Вырезка всем нужна. Мой
сосед журналист тоже в своей газетенке долго перебивался, пока не поумнел.
Теперь-то он мебельщик, фанерует кухонные гарнитуры. Доходное дело. Сейчас ведь
все получают новые квартиры, все хотят их отделать как следует... Ты вот подумай
хорошенько, есть одно приличное место в железнодорожном бюро. Там бригадир
знакомый парень, может оформить агентом по доставке билетов на дом. В день
тридцатник будешь иметь. Запиши телефон, позвони, скажи — от меня. Только
соображай быстрее, знаешь сколько желающих?! Ясное дело, просто так туда не
возьмут. Ты бригадиру отдашь свой мизерный оклад, а весь навар тебе. Внакладе не
будешь, обещаю.
“Все это прекрасно, — нашептывал мне тайный голос. — Но такая работа — удел
прохиндеев, а я порядочный человек”. Когда он уехал, я от души рассмеялся и дома
решил этим предложением повеселить жену, но она неожиданно все восприняла иначе.
— И не думай, соглашайся. Все равно в твоем отделе никакого продвижения не
предвидится. Да и инженером всегда устроишься, а такой работы больше не
подвернется.
“Работы я, конечно, не боюсь, — рассуждал я про себя. — Но все же как-то стыдно.
И потом, как быть с НИИ?”
— Сейчас самый подходящий момент, — благословляла меня жена. — Поработаешь
год-другой, зато поживем по-человечески.
Несколько дней я колебался, настроение было паршивое, а жена все наседала:
— Не ломай голову. Упрямый ты!
Где ей было понять, что это не упрямство, а умение отстаивать свои принципы. Но
все же она доконала меня. Я уволился из отдела с твердой решимостью поработать
доставщиком не больше года, но как-то незаметно втянулся в прибыльное дело и
разносил эти проклятые билеты несколько лет.
Когда я пришел в ту контору, меня встретил бригадир, молодой холеный парень. Мы
сели у окна и парень ощупал меня цепким взглядом; потом вздохнул:
— Не знаю, получится из тебя жох, то есть отличный агент, или станешь
чайником... но посмотрим... Слушай меня. Значит так. В наше бюро поступают сотни
заказов, особенно в летний сезон и перед праздниками — кто катит в Ленинград,
кто в Киев, лимитчицы едут домой, в общем, понимаешь, да? Учти, мы гарантируем
день отъезда, но не номер поезда и тип вагона. На этом можно играть... Наши
агенты делятся на водителей и пешеходов, на ноги около пятидесяти билетов в
сезонные дни, на машину — до ста. Так что работа тяжелая. Все пешеходы оформлены
в штате, но берут без высшего образования, усек? У тебя диплом. Не возьмут. Но!
— бригадир поднял палец. — Водители берут себе “штурманов” из нештатных агентов.
Для чего, сейчас объясню. Они, водители, ребята бывалые, знают все проезды,
понял? Можно ведь давать кругаля, а можно дворами — выигрыш времени. Но здесь
чисто психологический момент — они не умеют говорить с клиентами, с этим у них
плоховато, не тот культурный уровень, и получают малый навар. А опытный жох
выжимает по сорок рубликов, а в сезон и побольше. Ну само собой, день на день не
приходится…
“Чего только люди не придумают! — мелькнуло в голове. — Но почему, собственно,
мне не стать опытным жохом, я что, хуже других?! И потом, это все честно, без
всяких махинаций”.
— Здесь есть рекордсмен, — продолжал бригадир. — Сотню за день заработал. Я
всегда говорю: “Нет плохих билетов, есть плохие доставщики”… Для начала
прикреплю тебя к пешеходу Лешке. Парень он понимающий, с головой. Когда
освоишься, подберу тебе водителя, — бригадир встал, одернул пиджак и протянул
руку. — В общем, завтра будь к восьми. Попробуем.
Алексей встретил меня с распростертыми объятиями.
— Мы все должны помогать друг другу, верно? Сколько зависит от случая. Мы могли,
и не помогли, а у человека, может, вся жизнь повернулась.
Он оказался моего возраста, долговязый, белобрысый, с вмятиной на конце носа,
агенты звали его “поэт” — он когда-то поступал на филфак и писал стихи. Алексей
был пешеходом со стажем и считался специалистом в своей области. Взяв пакеты с
билетами, он сел за стол и он начал тасовать адреса.
— Видишь, билеты подобраны грубо, условно с сорок пятого дома по сто седьмой. Мы
с тобой сделаем четкую подкладку.
За Алексеем была закреплена “Ленинградка”, левая сторона Ленинградского
проспекта. Зимой сюда входили все прилегающие улицы, летом, когда нормы
увеличивались, Алексей ходил только по улицам Алабяна, Куусинена, Ульбрихта,
Альенде и Чапаевскому проезду. Здесь он знал все проулки, к любому подъезду
подходил с закрытыми глазами.
— Ну вот, сделали, — Алексей сложил пакеты. — Плохо разложишь — промучаешься. А
теперь у нас все по порядку. Теперь на метро до “Сокола” и дальше резвым аллюром
на одиннадцатом номере, на своих двоих, постепенно наращивая скорость. Здесь
главное — не сбиваться с темпа. Ты как, ходьбу любишь? Так, по виду, в тебе есть
запасы наследственного здоровья. Заодно лишний жирок сбросишь. Вот только обувь
у тебя немного того. Скрипит. Не разношенная, что ли? Смотри, ноги натрешь. Носи
кеды. А еще лучше кроссовки. Дорого, конечно, и трудно достать, зато сами несут.
Как говорят англичане: “Мы не так богаты, чтобы покупать дешевые вещи”... Обувь
для ходока — главное. Еще батюшка Суворов об этом говорил, помнишь?.. И
отрабатывай дыхалку.
В метро Алексей расспросил меня, кто я и что, потом вздохнул с грустной
усмешкой:
— У меня то же самое, только от безденежья дело дошло до развода. Я по глупости
тоже женился на красивой женщине. Влюбился в нее — жуть. Для меня прямо
остановились часы. Все, что не было с ней связано, для меня потеряло смысл. Она
почувствовала мою слабость и стала относиться ко мне небрежно. Когда мы
поженились, я работал редактором на телевидении, получал ерунду, но она заявила:
“Деньги не главное”, — и я был счастлив. Ведь правильно говорят англичане:
“Полюбите нас черненькими, а беленькими нас все полюбят”, верно? Но потом все
стало неважно. В смысле материальном... Короче, я понял — красивая женщина
привыкла нравиться, ей нужны модные вещички... С годами она сильно изменилась,
только и нажимала на деньги. Правильно говорил Наполеон: “Красивая женщина —
только прекрасная вещь, а добрая — сокровище”. Я думаю, он имел в виду не то,
что она отдаст свои бриллианты, а хороший, легкий характер, умение любить — это,
кстати, самый большой талант в женщине, как ты думаешь?
Как только мы вышли из метро, Алексей без всякого повода повеселел, гордо
выпрямился и легким спортивным шагом заспешил в сторону своего микрорайона. Я
еле поспевал за ним. Стоял конец августа, разгар сезона, и у нас на руках было
восемьдесят адресов. С трудом переводя дыхание от быстрой ходьбы, я спросил у
Алексея, нельзя ли брать поменьше.
— Нет, конечно. Откажешься — больше не получишь. Бригадир должен общий отчет
делать и быть лучше других. У них ведь там свои дела, им тесно на одной лавке,
вот и толкаются, борются за жизненное пространство. Я с ними не связан, но знаю
их дела. Как говорят англичане: “Я никогда не нес яиц, но знаю вкус яичницы
лучше любой курицы”. Да ты не волнуйся, все разнесем. У нас с тобой неплохой
квадрат, и он у меня как на ладони. Конечно, Пресня лучше, там большая плотность
домов, но есть районы намного хуже. Например Дмитровка. Там одни пятиэтажки без
лифта. Побегай-ка по этажам. И общежитий полно, а у студентов, сам знаешь,
откуда деньги, да и билеты дешевые, льготные. Правда, попадаются пижоны. Как-то
одни заказали шесть купейных до Ленинграда. Тут уж я развел руками: “Стоило
трудов”, — говорю. А они: “Сколько?” — “Сами смотрите”, — говорю. Главное,
заложить в них это зерно, воззвать к совести. Как говорят...
Алексей, видимо, хотел привести какую-то поговорку англичан, но мы уже подошли к
первому адресату, и он на ходу прочитал заказ на конверте: “Прошу поезд
плацкартный, двадцать третий. Нижнюю полку. Едет больной человек”.
— Теперь сверяем с тем, что дали, — пробормотал Алексей, доставая билет и
совершенно не обращая внимания на меня, вконец запыхавшегося. — Так, конечно, не
то. Поезд двадцать первый. А полка нижняя. Отлично. Заранее внутренне
настраиваемся, — он профессионально окинул почтовые ящики, высчитал этаж по типу
дома, и мы вошли в лифт.
Я смахнул пот, а Алексей все продолжал:
— Во-первых, сразу улыбайся, во-вторых, говори какую-нибудь отработанную фразу о
погоде, о красивом подъезде. Как говорят англичане: “Обаяние — главный путь к
успеху”. Кто улыбается один раз в три дня, нам не товарищ. Но одним обаянием
здесь не обойтись, надо, чтобы и язык был подвешен.
Дверь открыла полная усатая женщина, и мы с Алексеем расплылись в улыбках.
— Добрый день, добрый день! — заверещал Алексей, проходя за женщиной в комнату.
— Каждый раз, когда я бываю в ваших домах, не устаю удивляться березкам во
дворах. Здесь видел — две стоят, переплетаясь, точно подружки обнялись.
— Да, да, здесь красиво, — закивала женщина.
Алексей выложил на стол билеты.
— Так, вы заказывали двадцать третий поезд. К сожалению, дали только двадцать
первый, но тоже скорый, не беспокойтесь.
— Но меня должны встречать, — нахмурилась женщина.
— Ах, вас будут встречать?! Пожалуйста, дайте телеграмму. Это очень просто. Ваши
знакомые прекрасно знают, как сейчас, в самый сезон, трудно с билетами. А с
местом вам повезло. Нижнее — то, что вы просили. Вот вам ваше место, пожалуйста.
И вот здесь распишитесь.
Женщина хотела что-то сказать, но, ошеломленная натиском Алексея, послушно взяла
ручку и расписалась.
— Так, спасибо! — Алексей сложил ведомость и протянул мне. — Отдаю своему
помощнику.
— Сколько я вам должна? — спросила женщина.
— Государству за билеты, остальное — на ваше усмотрение, — заученно, со
сдержанной улыбкой ответил Алексей и, пока женщина отсчитывала деньги за билеты,
хохотнув, добавил: — За ноги, за подошвы.
Я почувствовал себя неловко. Мне показалось это дурацким юмором, не намеком на
вознаграждение, а прямым вымогательством, но Алексей как ни в чем не бывало взял
рубль, который ему протянула женщина, поблагодарил, пожелал счастливого пути. В
лифте он невозмутимо достал следующий адрес, а выходя из подъезда, уже
просматривал новый билет, одновременно бросая в мою сторону:
— Ты пока запоминай номера домов, проходы. Полезно даже записывать,
зарисовывать. Пешеходу надо иметь отличную память. И быть психологом, мгновенно
ориентироваться в обстановке, по внешности определять клиента. Видел, у этой
усатой какая обстановка? Все ломится от хрусталя! Думаешь, богатые много дают?
Дудки! Как раз наоборот. Эта еще на рубль раскошелилась. А есть двадцать копеек
дают. Отказывайся. У агента должна быть гор-дость. Нам подачки не нужны. Если
только не пенсионерка. У них бери. Чтобы не обижать старушек. Как говорит один
мой знакомый...
Он чуть ли не бегом пересек улицу, и я не услышал, что говорит его знакомый.
Рассматривая номера домов, Алексей поморщился.
— Черт! Как все пишут по-идиотски. Название улицы только на крайних домах.
Номера за листвой. Вечером не освещены... Вот, вроде тот. Здесь надо уметь
напрягать внимание.
Он влетел в подъезд, я — за ним.
Дверь нам отрыл симпатичный мужчина с усталым лицом; поздоровавшись, пригласил в
маленькую, захламленную комнату. Из кухни, откуда сильно пахло мылом, вышла
молодая женщина, хромоножка и горбунья. Вытирая руки о передник, она тоже
поздоровалась, взяла таз с чистым бельем, стоящий в коридоре на табурете, и
пошла на балкон. Алексей вздохнул и с улыбкой произнес:
— Ничего нет лучше запаха свежего белья. Как все-таки хорошо иметь дома хозяйку.
Лопнуть можно от зависти. Вот мы с напарником разведенные, так все приходится
делать самим.
Мужчина не понял, что Алексей просто налаживает с ним контакт, и сочувственно
кивнул.
— Значит, вы заказывали два билета в Запорожье, — Алексей раскрыл пакет. — Вот
ваши билеты. Несмотря на трудности — сами понимаете, сезон, — вам дали то, что
вы просили. Поезд тот же, скорый, места плацкартные, только не рядом: одно номер
десять, второе — четырнадцать. Но там поменяетесь. Вы же знаете, в вагоне
незнакомые люди сразу становятся друзьями, чуть ли не родными. Проведут сутки в
поезде, а обмениваются адресами, договариваются встретится, приглашают друг
друга в гости, чуть не плачут при расставании, верно? Как говорят англичане: “С
рассветом чужие люди становятся друзьями”.
Мужчина закивал, поблагодарил, расплатился и сверху положил рубль. В комнату
вошла женщина, посмотрела издали на билеты, тоже сказала “спасибо”. Я протянул
ведомость мужчине, он расписался, и мы откланялись.
Выскочив на улицу и рассматривая следующий адрес, Алексей сказал:
— Видал, бедняки, а тоже рубль дали. Вообще, мои симпатии всегда на стороне вот
таких работяг. Мне противны богатые, преуспевающие люди. Честным трудом добиться
богатства невозможно. Да и не нужно. Зачем оно, богатство-то? Достаток — другое
дело... Правильно говорят американцы: “Все, что покупается за деньги, стоит
дешево”. Жаль только, они, черти, не следуют своей поговорке. И нажимают на
деньги... А разные наши знаменитости богатые — дутые, верно? Популярность часто
бывает незаслуженной. Возьми поэтов. Ну что это за стихи...
Третьим адресатом оказался пожилой мужчина, толстяк с двойным подбородком. Он
жил в коммунальной квартире и, когда мы пришли, что-то мастерил в застекленном
закутке на лестничной клетке: сидел на стуле, широко расставив ноги, в майке,
шароварах и тапочках на босу ногу; перед ним на полу стоял ящик с инструментом и
лежали разные пружины, шестеренки, болты.
— Мой билет принесли? — бросил он, как только мы переступили порог. — Положьте
вон туда, — он кивнул на зеркальный столик. — Сколько там целковых-то?
— Сейчас посмотрим, что мы вам принесли, — начал Алексей, но мужчина его
остановил.
— Чего смотреть. Поезд до Симферополя? Все! Вагон-ресторан есть? Все! Место мне
все равно какое. Я как сажусь в поезд, сразу иду в вагон-ресторан. Сколько там
целковых-то?
Он залез в задний карман шаровар, отдал деньги, расписался и положил на
ведомость три рубля.
— Вам на пиво, — хмыкнул.
— Отличный старикашка, — сказал Алексей, когда мы вышли. — Правильно говорят
американцы: “Все должны долго жить, но никто не должен быть старым”.
Через час мы обошли две улицы и разнесли штук десять пакетов. Я уже взмок, а
Алексей хоть бы что — носится от дома к дому и поторапливает меня:
— Скорей, скорей!
И на ходу вскрывает пакеты, бормочет номера поездов, вагонов, посадочных мест, и
все натаскивает меня с разными лирическими отступлениями. Я был для него
настоящим тормозом, но он относился ко мне снисходительно или великодушно, это
уж как вам больше нравится. К полудню, когда беготня доконала меня окончательно,
я заикнулся Алексею про обед, но он, честное слово, посмотрел на меня как на
идиота.
— Терпи до пяти-шести часов. Когда отчитаемся, тогда будет тебе и обед с ужином.
И пиво, и что-нибудь покрепче. Главного ты не уловил: чем раньше все сдадим
бригадиру, тем больше нам вес и ему премиальные. Туго ты соображаешь, брат. В
этом вся соль нашей работы. Без обеда и без выходных. Деньги, брат, нигде даром
не платят, а как ты думал? Ладно, посиди вон в том скверике, передохни, через
полчаса подходи к дому пятнадцать по Альенде и жди меня.
Алексей понесся дальше, а я доковылял до туалета при сквере, ополоснул потное
лицо, потом нашел уединенную скамью, плюхнулся, снял ботинки, растер зудевшие
ноги, закурил и подумал, что подобная работа все-таки не для меня.
Я пришел на улицу Альенде, только чтобы не выглядеть мелким обманщиком, и уже
открыл рот, чтобы объявить Алексею о своем решении, как он подмигнул мне:
— Навар уже перевалил за тридцатник. Сегодня исключительно удачливый денек.
Сейчас сделаем последние заходы и около сороковки в кармане будет, вот увидишь.
Я помножил в уме сорок рублей на тридцать дней и от невероятной суммы
почувствовал новый прилив сил.
В бюро мы возвращались около семи часов вечера. Меня подташнивало и шатало, как
не хлопнулся в обморок — не понимаю, а Алексей насвистывает себе.
— В нашей работе есть еще одна особенность, — говорит совсем бодрым голосом. — В
сезон носишь при себе до двух тысяч рублей. Как инкассатор… Пока никого из ребят
не грабили, но все может быть. Учти, воры бывают обыкновенные и психологи,
которые убеждают, и жертва все отдает сама, — Алексей засмеялся. — Теперь понял,
почему нельзя выпивать на работе?
Алексей отчитался за билеты только в половине восьмого — в кассу стояла
приличная очередь и пешеходов и водителей, зато в восемь мы уже сидели в кафе и
заказывали свои любимые блюда. На прощанье Алексей сунул мне в карман десять
рублей и хлопнул по плечу:
— Через недельку, когда изучишь дело, начнешь работать са-мостоятельно, а завтра
утречком снова в бюро, и не опаздывай.
На следующий день с утра барабанил дождь и мы с Алексеем весь день бегали по
скользким улицам, промокшие, забрызганные лепешками грязи.
— Ничего, — пытался шутить Алексей, взвинчивая темп бега. — Как говорят
англичане: “Нет плохой погоды, есть плохая одежда”. Неплохо бы иметь
непромокаемый комбинезон, но где его взять?
— Ты здорово знаешь англичан, — вставил я. — Бывал там?
— Что ты! Просто читал много. Поэзия у них хорошая.
В тот ненастный день заработали рублей тридцать, но с последней клиенткой
получилась накладка. Это была женщина средних лет, худая и нервная. Она
поблагодарила за билет и дала нам шестьдесят копеек, но вечером, когда Алексей
отчитывался, в бюро раздался звонок и эта женщина сообщила, что билет ей дали не
тот, да еще почти рубль содрали. Оказалось, действительно агенты на раскладке
неправильно сделали подложку, а Алексей невнимательно проверил. На следующий
день ему вкатили выговор, он расстроился и сказал мне:
— Черта с два теперь принесу ей билет. Таким клиентам знаешь как мстят? Подходят
к дому, тихо опускают извещение в ящик, а на пакете пишут: “Нет дома”. Пусть
сама топает в бюро.
Через несколько дней Алексей вручил мне два пакета:
— Попробуй в одиночку. Встретимся через двадцать минут у дома двенадцать.
Первое мое посещение клиента окончилось безрезультатно. Я вошел, поздоровался и
брякнул:
— Я принес вам билеты.
Мрачный мужчина взглянул на меня хмуро, с угрозой; дотошно, чуть ли не на
просвет рассмотрел три заказных билета, недовольно пробормотал что-то про
“боковое место на проходе”, потом отсчитал стоимость билета и доставки,
расписался в ведомости и направился к двери, просто-напросто выпроваживая меня.
Вторым адресатом оказалась капризная подслеповатая старушенция с гнусавым
голосом. Взяв билет, она загундосила:
— Ой! Первое купе! Прямо над колесами. Ни за что! Стук всю ночь! Я заказывала
купе в середине вагона, а вы что мне даете?! Сейчас буду звонить!
Я стоял остолбенело и не знал, что делать, потом вспомнил заповедь Алексея:
“Главное — не оформлять отказ” — и начал уговаривать старуху, заявив, что и
ехать ей всего ничего, и что теперь вагоны новые, катят плавно, без стука, а
первое купе — около проводника, первым получаешь постель, чай и вообще всякое
внимание. То ли я убедительно говорил, то ли у меня был слишком жалкий вид, но
неожиданно старушенция смолкла, спрятала билет в комод, расплатилась и
предложила выпить чаю, а когда я поблагодарил и отказался, протянула мне рубль,
давно зажатый в руке, и сказала в нос:
— Ты уж проследи, милок, чтоб в следующий раз мне хороший билетик подобрали.
Когда мы встретились с Алексеем, он похвалил меня:
— Ну вот, почин сделан. Молодец! На еще десяток пакетов. Весь навар твой. И
чтобы не тратить время на встречи, приходи прямо в бюро.
В тот день я заработал двенадцать рублей, правда, долго искал адресатов и пришел
в бюро поздно, когда Алексей уже весь изнервничался.
Вот так, по сути дела, все и началось. Первое время под вечер валился с ног от
усталости, зато жена встречала как нельзя лучше: сразу вела в ванную и, пока я
отмывался, держала полотенце наготове, потом усаживала за стол, ставила передо
мной тарелку супа, сама садилась напротив и, подперев щеки руками, смотрела на
меня нежно и то и дело вскакивала и подливала добавки. Моя семья вступала в
полосу относительного благополучия.
С Алексеем у меня было ощущение надежности; больше месяца я бегал с ним и за это
время прошел хорошую школу агента-пешехода, то есть познал все тонкости в работе
доставщика, научился подходить к людям и освоил спортивную ходьбу. Осенью
бригадир вызвал меня в контору “на серьезный разговор”.
— Ты, вроде, освоился в нашей работе, — сказал, — созрел для повышения. Перевожу
тебя штурманом к водителю Геннадию. Он с головой. Объясняю твою задачу. Значит
так. Каждый водитель хочет иметь интеллигентного штурмана. Чтобы не пил, имел
подход к людям, ну и развлекал болтовней его, водителя. Плохо ли водителю? Сидит
покуривает, а ты носишься по этажам? Но зато он подвозит прямо к подъезду. За
это половину выручки ему. И здесь все построено на честности. Разок надуешь или
плохой будет навар — откажется от тебя, — бригадир поправил галстук. — Слушай
внимательно дальше. В восемь утра ты с водителем забираешь пакеты. Доставка
стоит один рубль. Остальное, как говорится, на усмотрение клиента. Сколько
получишь — все твое и водителя. Один маленький нюансик: никогда никому не груби!
Накатают-то на водителя, он ведь отчитывается за все, ему и достанется. Ну
поймешь по ходу работы.
Водитель Генка выглядел отлично: молодой, загорелый, спортивного вида, но в
общении с людьми был слишком прямолинеен, не чувствовал клиента: то отпускал
плоские шуточки, то молчал, как теленок, то глупо хихикал — это он называл
“контактировать с клиентом”. Но у него было одно достоинство — свои Мневники он
знал назубок. В первый день, объезжая район, он ввел меня в курс дела, объяснил
особенности своего участка:
— Эти дома берутся с тыла, там все подъезды выходят во двор, сечешь обстановку?
А вот эти берутся с улицы, но там одностороннее движение, поэтому к ним подкатим
напоследок, когда будем возвращаться, уловил?
Надо сказать, водил Генка свой “Запорожец” потрясающе, такого я никогда не
видел. Бывало, весь перекресток забит, а он умудрится протиснуться меж
грузовиков и легковушек к выезду в какую-нибудь арку и шпарит по дворам.
Смотришь, уже вынырнул за светофором. Все лазейки в Мневниках знал. И еще одно
важное добавление: Генкина юркая машинешка никогда не ломалась, и в этом тоже
Генке плюс; представляете, как надо следить за техникой, чтобы она не выходила
из строя?! И при всем при том Генка знал некоторых постоянных клиентов. Не раз
меня заранее предупреждал:
— Этот довольно забористый, никогда не дает. И не намекай. Не вздумай! А то еще
пожалуется начальству, усек?
Мы с Генкой быстро поладили, хотя и начали работать не в сезон, когда заказов
было мало и частенько у водителей с пешеходами возникали ссоры: пешеходы были
недовольны, что шоферы берут агентов со стороны, тех, с которыми сработались.
Чтобы не вызывать лишних кривотолков, мы с Генкой сразу договорились встречаться
не в бюро, а на одной из улиц по пути в Мневники. В первые дни работы штурманом,
по совету Алексея (мы с ним остались друзьями), я брал для Генки заначку —
пятерку, чтобы в случае плохого навара приплюсовать ее к общей сумме и не
выглядеть перед “шефом” плохим специалистом. Но воспользоваться заначкой мне
пришлось лишь однажды. Тот день был самый дурацкий: не везло с первого заезда.
Вначале попался привередливый старикан.
— Что вы мне притащили?! — кричал он. — Видите, здесь написано черным по белому:
“Прошу одно место. Купе. Желательно нижние место. Поезд вечерний”. А вы мне что
притащили?! Плацкарт, да еще утренний поезд! А где я буду ночевать, вас
спрашиваю?! Я еду в санаторий! Безобразие! Этот билет мне не нужен. Отказываюсь
от него.
Я изобразил улыбку и начал уговаривать старика.
— Утренние и дневные поезда лучше всего. За разговорами с попутчиками и не
заметите, как время пролетит. А вечерние и ночные — хуже всего. Никогда не
выспишься. Кто-то хлопает дверью, кто-то храпит...
— О чем вы говорите! — не успокаивался старик. — Я еду в санаторий. И начинать
отдых с мучений?! Нет уж — спасибо! Зачем мне это надо?! Отказываюсь от билета.
— Ну как же так, “отказываюсь”! — уже без улыбки сказал я. — Ну представьте
себе, что вы вызвали рабочего циклевать полы, а он заболел и пришел на другой
день, а вы его уже не ждете. Надо же ценить труд других... На вечерние поезда
почти нет билетов. Все компостируют транзитникам, да из одного состава вообще
сделали “поезд здоровья”. На станции назначения вы будете в три часа ночи. Пока
на вокзале попьете кофе, полистаете журналы, уже и автобусы пойдут. Ничего нет
страшного.
— Все равно — нет, — мотал головой старик.
Тогда я привел самый последний довод, которому, как прикрытию, научил меня
Алексей:
— И потом, этот билет всегда можно сдать. Вы его возьмите, а если сможете
достать другой, его просто сдадите.
Еле уговорил старика, до отказа дело не дошло, но, конечно, и мелочишки не
получил.
После этого было несколько более-менее удачных заходов, но потом опять, словно в
противовес, пошли проколы — два “залетных” пакета, то есть адресаты,
вываливающиеся из общей раскладки. Один куда-то в Троице-Лыково, другой — в
Черницыно. Это выливалось в потерю двух-трех часов. Я посоветовался с Генкой.
— Ерунда! — махнул рукой Генка. — Оставь эти дикие пакеты. Я напишу: “Звонили —
нет дома”. Завтра пойдут в новую подборку. Ты давай разноси остальные, да
веселее, в нашем деле дорога каждая минута, усекаешь?
Мы развезли еще штук пятнадцать пакетов, причем последние три были в один новый
дом, который еще только заселялся. Во дворе стоял электрик и всем объявлял:
— Лифты будут работать только завтра. Рубильники отключены и опечатаны.
— Как же таскать мебель?! — возмущались жильцы.
Электрик только пожимал плечами, но после перебранки, угроз и уговоров
согласился включить лифт “под свою ответственность”, при этом, негодяй, назначил
точный тариф: пятьдесят копеек за этаж. Мне, разумеется, пришлось побегать по
лестницам: на восьмой, девятый и шестнадцатый этажи. Вышел из дома взмыленный,
плюхнулся на сиденье машины и долго не мог отдышаться. А Генка сидит себе,
газетку почитывает. И я подумал: “Несправедливо получается, но, с другой
стороны, если бы не Генка, не было бы у меня никаких пакетов”. Приходилось
терпеть, а иначе как?
В этот день у меня навар был всего двадцать два рубля — по одиннадцать нам с
Генкой, но с моей пятеркой у него получалось шестнадцать.
— У тебя легкая рука, — отчеканил Генка при прощании. — Надо же, даже в такое
время прилично выжимаешь. К Новому году нам будет совсем лафа, на праздники-то
народу много разъезжается, улавливаешь?
Всю зиму я прокатал с Генкой, и, надо отдать ему должное, — в праздники, во
время запарки, он, не поморщившись, помогал мне. Мы с ним разбредались: пока я
обегал один квартал, он успевал объехать дальний кусок нашего района и тоже
разнести пару-тройку пакетов. Слабовато, но все ж подмога. После окончания
работы мы с Генкой делили выручку, он выбрасывал меня у ближайшего метро и гнал
в бюро отчитываться.
За зиму я окончательно освоил ремесло агента и — хотите верьте, хотите нет —
даже выработал свой стиль. Сейчас объясню, в чем он заключался. Если, к примеру,
я заходил к адресату в первой половине дня, то сразу говорил:
— Я решил вас отпустить пораньше.
Если во второй половине, то:
— Наверное заждались? Но ничего, зато мне есть чем вас порадовать.
И если приходил вечером, то тяжело вздыхал:
— Такой тяжелый день, еле до вас добрался.
И все это, как вы догадываетесь, конечно, говорил с широкой, располагающей
улыбкой — ее я отработал еще дома, перед зеркалом. Ну и независимо от времени,
когда пришел, дальше от меня следовало:
— Давайте посмотрим, что я вам принес. Так, вы просили...
И дальше импровизировал на тему: “билет — поезд — пассажир” и непременно хвалил
город, в который клиент собирался. В заключении я говорил:
— Сколько должны? За билеты столько-то, остальное — сугубо ваше личное дело, как
вам подскажет голос совести, ваше душевное движение, — и, совсем расплывшись,
тихо добавлял: — Формально — ничего.
Вы обратили внимание на слова “ваше душевное движение”? Согласитесь, это я
неплохо придумал. Ненавязчиво как-то и тонко — срабатывало безотказно. Пользуясь
этой схемой, я получал от пятидесяти копеек до двух рублей за визит, а иногда,
когда заказчик получал по пять-шесть билетов, навар достигал и трех рублей.
Со временем мы с Генкой обслуживали и “залетных” адресатов. Я звонил им в
полдень:
— Ваш пакет по недоразумению попал ко мне... Если успею... Сидите ждите...
И в трубку слышалось:
— Мы вас отблагодарим. Только, пожалуйста, привезите.
Вот так я и работал, и каких только клиентов не встречал! Однажды принес билет
старушке, у которой жило, вы не поверите, пять собак и семь кошек. Сама старушка
была вся в лохмотьях, как груда тряпья, но в собачьих мисках лежали добротные
куски студня. Старушка встретила меня радушно, усадила пить чай с вареньем,
представила всю свою кошачье-собачью братию.
— Вон те соседи ворчат, — старушка кивнула налево, — не любят животных. А эти, —
старушка кивнула направо, — хорошие. Дают мне кости... Вот собралась сына
навестить, да не знаю, присмотрят ли они за моими собачками. Обещали, но кто их
знает. Люди они хорошие, но все же подхода к животным не имеют. Чувствую, прям
изведусь вся... А ты, сынок, сильно похож на моего сына... Ты ешь варенье-то,
ешь...
Старушка дала мне за билет двадцать пять копеек, и я долго и сердечно ее
благодарил. Сами понимаете, мог бы и не брать эту мелочь, но мало ли что! Мог
бы, например, отказом обидеть старушку; теперь-то наверняка до вас дошло, что
разнос билетов еще и деликатное дело.
В другой раз принес семь билетов одному военному; он дал мне семь рублей “за
услугу”, а его жена налила огромную кружку молока и завернула с собой десяток
горячих пирогов. Видали, как бывало?! Любой позавидует. Эти семь рублей долго
были не только моим личным рекордом, но и лучшим достижением в бюро за весь
несезонный период. Я гордился этой семеркой, как спортсмен, ставший чемпионом
мира. Честное слово. Кстати, позднее, работая самостоятельным пешеходом и
набегая за день не один десяток километров, я не раз подумывал, если уж на то
пошло, мог бы стать и чемпионом среди марафонцев.
С наступлением весенних дней бригадир наконец доверил мне собственный район,
вернее, часть района однорукого старика пешехода Ганзы. Ганза считался
полупешеходом — он ездил на велосипеде. Ездил не торопясь, вроде бы с ленцой, —
катаюсь, мол, в свое удовольствие, — но все делал как надо, “эффективно”, как
выражался наш бригадир-заправила.
Бывший фронтовик, Ганза работал в бюро чуть ли не со дня его основания и поэтому
за ним “навечно” были закреплены лучшие точки: Песчанка и Щукино. Раньше он
успевал объезжать весь район, но с годами стал сдавать и в сезон брал на подмогу
напарника. Прослышав про мои подвиги, Ганза предложил мне один летний сезон
поработать с ним. Себе он, конечно, снял пенки — взял Песчанку, мне отдал Щукино
и еще Октябрьское поле и Первый Волоколамский проезд. Так я стал самостоятельным
пешеходом.
Ганза был маленький, конопатый, сутулый, ходил в засаленном пиджаке, один пустой
рукав которого был заткнут в боковой карман. Ганза носил кепку и полевую сумку
через плечо.
— Я в этом районе прижился, приспособился к обстановке, — тихо и вкрадчиво
объяснял он мне в первое утро нашей разноски. — Сказать по правде, раньше я
выполнял работу шутя, а теперь сказывается возраст. И были у меня всякие
жохи-напарники. Всяких насмотрелся. Был один доходяга, затяжной пьяница. Я его
быстро турнул. Трезвый бегал как лось и вел себя с клиентами культурно, жох был
отличный, ничего не скажу и врать зря не буду, но как опрокинет рюмку за
воротник, — все, не человек. Ну мне это и опостылело. Всех пьяниц я бы скопом на
свалку. Ты, я прослышал, непьющий. Это хорошо.
— Ну как непьющий, — обиделся я. — По праздникам и после работы немного...
— Ну это святое дело, — поспешно согласился Ганза. — После работы можно выпить.
Такая у нас работа. Побегай с наше, ведь так? Я говорю во время работы, вот о
чем я говорю... И был у меня хороший жох — молодой парнишка, симпатяга. В актеры
готовился… Лопотал без умолку да с прибаутками. Клиенты его любили страшно... Но
он был, как бы тебе сказать… Несдержанный, рисковый малый. Не раз привозил
возвраты, да с бригадиром не стыковался, говорил заносчиво, а власть надо
уважать. Я тут навел справки — ты вроде работаешь спокойно.
Ганза ездил на велосипеде, который привязывал цепью с замком к изгородям,
деревьям и водосточным трубам. Если во дворе находился знакомый дворник, или на
лавке сидели знакомые старики, Ганза просто оставлял велосипед у подъезда и
просил присмотреть за ним. С клиентами Ганза говорил трафаретно и всем лепил
одни и те же ахинейские бессмыслицы:
— Явился к вашему удовольствию; желаю приятного удовольствия…
И при этом любовался до слез какими-нибудь безделушками, вроде слоников, но
отказов не имел и получал неплохой навар — скорей всего, его просто жалели как
калеку.
Щукино — красивый, зеленый район, пока бежишь, озоном надышишься, но вот
пятиэтажек там, скажу вам, многовато и дома разбросаны, так что за семь часов я
набегал в общей сложности по двадцать-тридцать километров. Даже подсчитал: в
среднем на три пакета уходил километр, представляете?
Летом для пешехода идеально иметь сорок пакетов в день. Их без напряга, при
определенной тренированности, можно разнести за семь часов. Но в первый месяц,
случалось, я не успевал с разноской и тогда брал такси и уже о деньгах, ясное
дело, не думал — только бы разбросать, чтоб не было возврата. Потом изучил
местность, стал резать углы, экономить время. Что выматывало — это пятиэтажки
без лифта, да еще буквенные корпуса: пойди найди какой-то там корпус “Т”, если
он по улице под одним номером, а по переулку под другим! Но тут уж срабатывал
мой опыт, да и я наловчился на ходу, не сбивая дыхания, выспрашивать нумерацию у
прохожих. Что говорить — уставал прилично, выматывался так, что домой еле ноги
волочил; зато похудел, живота — как не бывало. Жена говорила, что я даже
помолодел. Но это, я думаю, она просто льстила мне, как бы подогревая интерес к
работе. Для нее-то, как вы догадываетесь, наступила золотая пора — знай себе
прибарахля-ется, она прямо расцвела на благодатной почве, а из меня,
естественно, выжимала все соки.
Так вот, в конце рабочего дня я привозил ведомость и деньги Ганзе в бюро, он
отчитывался, а я направлялся к дому.
Всякие выпадали дни. Бывало, навар еле тянул на десятку, но бывали дни как целая
цепь подарков.
Однажды — смех, да и только — с утра попал на свадьбу. Не успел войти, усадили
за стол, навалили гору еды... Оказалось, я принес билеты для свадебного
путешествия, и меня отблагодарили как следует.
После свадьбы влетел к одному адресату, а его нет дома. Выругался, стою в
нерешительности: то ли извещение писать, то ли заказ аннулировать. Вдруг смотрю,
по лестнице нетвердо поднимается мужчина с сумкой.
— Ой, миленький, — обратился ко мне. — А я только в магазин вышел. Мне баба
деньги дала. Если бы не дождался, ох и дала бы мне баба.
Мужчина провел меня на кухню, угостил чаем, убирая со стола грязную посуду,
пожаловался на дочь, “неряху и эгоистку”.
— И почему я должен за ней убирать? Что я, нянька им, что ли? — искренне
возмущался он, подливая мне чая. — На внешность она ничего, но характер — не
приведи бог. Не знаю, какой дурак на ней женится... Ей уже двадцать пять — и все
не выходит, — он удрученно покачал головой. — Все же жалко ее. Неужели уж она
хуже всех, не может выйти замуж?!
Мужчина меня хорошо отблагодарил, и не только как доставщика, конечно, а и как
сочувствующего слушателя.
Во второй половине дня меня занесло к одинокой, скучающей женщине. Я заметил ее
еще издали (вычислил квартиру по этажам) — она стояла на балконе в яркой юбке,
которая туго обтягивала широкие бедра; но когда я поднялся, она уже была в
полурасстегнутом халате, на сильно напудренном лице сияла улыбка. Женщина чуть
ли не за руку втащила меня в комнату, достала из шкафа шампанское и попросила
“скрасить ее одиночество”. Она даже не взглянула на билеты и не спросила,
“сколько за них должна”, но сразу полулегла на тахту, еще больше расстегнула
халат, и я понял — она готова отблагодарить меня другим способом. Немного
стушевался, конечно, не без этого.
— Вы знаете, так душно. Я буду сидеть в халате открытой, вы не смотрите, — очень
ласково проговорила женщина.
Когда мы выпили и я сверил билеты, женщина скинула тапочки и, вытянув ноги,
совсем легла на тахту.
— Вы знаете, ужасно душно. Я полежу совсем открытая. Вы не смотрите.
Думаете, я залился краской? Не совсем, но что-то вроде этого. У меня в руках
было еще много пакетов, а со свадьбой я вышел из графика, и время уже поджимало
нешуточно. Только поэтому, а не по каким-то там нравственным причинам, мне
пришлось отказаться от романтического времяпрепровождения. Расписываясь в
ведомости, женщина разочарованно вздохнула, а когда я встал, поджала губы и
отсчитала за билеты сумму с точностью до копейки. Она явно дала мне понять, что
предлагала несравненно большее воз-награждение, но я, болван, этого не оценил.
Странно, но, впервые не получив чаевых, я не огорчился — был уверен, да и вы
уверены, что это не проявление жадности, а маленькая месть одинокой женщины.
Больше того, спускаясь по лестнице, я почему-то впервые задумался о том, какими
жалкими выглядят мои заботы о наваре в сравнении с заботами многих моих
клиентов. Я вспомнил, как однажды принес билеты в квартиру, где стоял гроб и
вокруг сидело множество плачущих людей. Потом выяснилось, что умер муж клиентки,
а ей предстояло через несколько дней ехать к больной дочери. Представляете,
каково мне было туда являться?
Так что всякое бывало, всякие выпадали деньки. Жизнь-то ведь, она идет
полосами... И о человеке нельзя судить однозначно: нет же людей с одними
достоинствами или с одними недостатками, согласны?
Доставщиком я проработал почти три года. За это время мы с женой не только
залатали все дырки, но и накупили всякого барахла, и квартирка наша стала как
игрушка — скопище самых модных вещей. Больше того, мы записались на машину —
этот символ независимости, если сказать красиво, и даже запланировали приобрести
главный предмет собственности — дачу. Материально мы опередили всех знакомых.
— Мы не мещане, — говорила жена, — просто хотим жить по-человечески, ни в чем не
нуждаться.
Теперь, кто бы к нам не заходил, у нас всегда был коньяк, сервелат, фрукты. Один
близкий приятель, руководствуясь благими намерениями, уговаривал меня бросить
все это и вернуться в отдел. А я тащил его к нам в доставщики.
— Пойми! — убеждал я его. — На окладе ты ждешь зарплаты, а здесь живые деньги.
Каждый вечер в руках кругленькая сумма. И жена довольна...
Приятель мотал головой, ухмылялся — мы говорили на разных языках, но
расставались дружелюбно, только в душе я считал его дуралеем, а он наверняка
таковым считал меня.
Но вскоре все стало меняться. Друзья у нас собирались по-прежнему, но теперь они
вели разговоры в основном с женой, общаться со мной им стало неинтересно.
Бывало, за весь вечер со мной никто не говорил ни слова, я выпал из их жизни. На
меня смотрели как на обслуживающий персонал, да еще всячески подчеркивали это.
Они толковали про науку и технику, про свои диссертации, разные открытия, а я
сидел, хлопал ушами и думал: “А ведь когда-то это была и моя жизнь, но они ушли
вперед, а я все гоняю, как ишак, все подсчитываю на бумаге рубли, все выверяю,
прикидываю”.
Известное дело, отрицательные примеры высвечиваются еще больше примерами
положительными. Короче, я стал терзаться, что три года ухлопал зря, что во мне,
как бы это поточнее сказать, происходит разрушение личности, что ли. И это
ощущение потери времени впустую на давало мне покоя. Разум требовал забросить
все к черту и вновь устроиться инженером, а лучше поступить в НИИ, заняться
наукой, но тайный голос нашептывал: “Нет тебе пути назад, ты совершил
непоправимую ошибку, мир науки тебе недоступен”.
После этих посиделок, поверьте, жизнь становилась невмоготу. Я испытывал
настоящее чувство страха за будущее. Но это еще не все. В гости особенно часто
наведывался блондин-гигант, неприятный на вид тип с нагловатым взглядом.
Когда-то его привел с собой мой приятель, и с тех пор он зачастил. Он был
говорун, каких поискать, трепач с жалкими потугами на юмор. Из его рта прямо
текла серебряная струя — это когда он говорил с моей женой, когда же удостаивал
двумя-тремя фразами меня, то извергал водопад презрения. Он старался меня
поддеть своими “мизерными заработками за серьезную научную деятельность”, точно
я получал деньги задарма, а не отрабатывал свое честно. Главным для него было —
унижать людей. Что говорить, зловредней типа я не встречал. А перед моей женой
он выкаблучивался как только мог, отпуская тошнотворные комплименты, болтал о
своей докторской диссертации, воображал из себя черт-те что; во всем этом трепе
так и сквозило желание прославиться, но жена слушала его разинув рот, ее сердце
таяло от восторга. Она почти чокнулась, и увивалась вокруг него — противно было
смотреть. Это повторялось с разными вариациями при каждом его визите. Их
симпатия возрастала у меня на глазах, и моему терпению не было границ. И можете
себе представить, до этого моя жена была само целомудрие и застенчивость, этакая
тихоня с вялым пригашенным темпераментом, а тут вдруг преобразилась — смеется,
чуть не захлебывается смехом, лукавит, глазами так и рыскает. И откуда взялась
эта энергия?!
Но самое оскорбительное начиналось, когда гости уходили: жена становилась ко мне
придирчива и сварлива, шпыняла по каждому пустяку. Чего только я не выслушивал!
И что я зануда, каких мало, и показушник несчастный, и то, что ничего не читаю и
не хожу с ней в кино.
— У тебя, кроме выпивки, нет других развлечений, — раздраженно язвила она,
совершенно забыв, что сама толкнула меня на “новый” путь, что ее идея легкого
обогащения завела меня в тупик, что ради нее я пожертвовал всем и теперь
безнадежно отстал от приятелей.
Как-то я высказал ей все это. Она на минуту замолкла и, мне показалось,
пристыдилась. Но я ошибся — она замолкла, чтобы собраться с силами и обрушить на
меня новый поток оскорблений, а под конец и вообще нанесла жестокий удар по
моему самолюбию.
— ...Ты всегда был неудачник, — заявила. — Я поняла, ты никогда не напишешь
кандидатскую, потому и согласилась на эти билеты. На большее ты не способен.
Вот так все и вышло мне боком. После этого скандала я решил покончить с
билетами, но заранее подыскать местечко в НИИ. Только особенно искать не имел
времени, а куда ни заходил по пути, все было забито, и незаметно я опять
втягивался в свою недостойную, позорную для мыслящего человека, работу. Ясное
дело, на душе уже было сверхпаршиво — иногда прямо света не видел от этих
дурацких билетов. От постоянных улыбок на моем лице появилась маска с оскалом.
Жена говорила, что я улыбаюсь даже во сне и во сне бормочу: “Доброе утро!”,
“Добрый день!”. Ей-то нравилась моя приветливость. А меня эти улыбочки
настораживали — я боялся спятить. А больше всего огорчало то, что стояло лето, а
я ни разу не выбрался на речку, совсем перестал общаться с друзьями
байдарочниками. Мне было не до них, ведь лето — самый разгар работы. Меня
окружали новые дружки: водители, штурманы, пешеходы. С ними я вел беседы,
выпивал. Вот только старым своим привязанностям я не изменил — как бы ни уставал
и как бы ни было поздно — по-прежнему после работы любил пройтись по бульварам,
подышать свежим воздухом, сбить темп после дневной беготни.
Однажды выпал мучительный денек. Стояла жарища, и к полудню я проделал изрядный
путь, и все по кошмарным дорогам в проездах Волоколамки. Не помню, сколько
обежал адресов, но уж немало, и носился что есть мочи, словно за мной гнались
бешеные собаки. А жгучее солнце палило нещадно. Наглотался горячего воздуха, рот
пересох, тело взмокло, брюки покрылись пылью, о кедах не говорю — сбил начисто.
И все на пустой желудок. В общем, набегался, всего ломало, хоть ложись и
подыхай, а предстояло еще разнести с десяток пакетов. Правда, мысленно я
прикинул навар, и уже получалось неслыханное везенье.
И вот, что бы вы думали, в этот момент я приношу билеты в квартиру старого
приятеля, с которым когда-то заканчивал институт. Он открыл дверь, и у него
прямо очки полезли на лоб:
— Вот это встреча! Ты что, переквалифицировался?
Он провел меня в комнату, поставил чайник, а я, измочаленный, опустился на стул,
смахнул пот и долго не мог отдышаться.
Мы проболтали больше часа. Я рассказал ему о своей работе, он поморщился, махнул
рукой, похвастался, что за это время сделал ценное открытие и сейчас увлечен
новым направлением в той области, в которой мы когда-то вместе
специализировались и о которой я уже имел смутное представление. Ужас какой-то!
Он говорил, а я чувствовал пропасть между нами. Поверите ли, эта деятельность в
агентстве сильно отразилась на моем умственном развитии. Я понял, как чудовищно
низко пал. “Все, хватит, сыт по горло этими билетами! — окончательно решил я про
себя. — Ни дня больше!” Приятель обещал мне помочь устроиться в его НИИ и
буквально через неделю сдержал слово.
А тогда, выйдя от него, я запустил все оставшиеся билеты в воздух и сразу
почувствовал огромное облегчение, точно вылез из болота. Даже раскаленный воздух
показался мне прохладным, я почувствовал себя человеком, понимаете?
Вас интересует, как к этому отнеслась жена? С недоверчивой усмешкой — вот так! А
ей ничего другого и не оставалось. Она — дурочка, но поняла, что я озверел...
Ну а теперь, когда я заимел любимое дело и получил должность научного
сотрудника, она смотрит на меня... ну нет, конечно, не как на бога, но
уважительно, смею вас уверить, так оно и есть. Кстати, в ней проснулся
запоздалый комплекс вины, и она отвадила от нашего дома того блондина, своего
настойчивого вздыхателя.
Ну а по вечерам я, как и раньше, люблю пройтись по бульварам, только не чувствую
прежней усталости, вернее чувствую, но это какая-то приятная усталость. Такое
впечатление, что я заново родился, честное слово.
Леонид Сергеев. Заколдованная. Повести и рассказы. М., 2005.
|
