Родственные проекты:
|
Заколдованная
БЕЛЫЙ ЛИСТ БУМАГИ
повесть для подростков и взрослых, которые занимаются
живописью или интересуются ею, или просто любят художников
РУБНЫЕ ВОЙСКА
Моя служба в армии — сплошные юмористические этюды. Начать хотя бы с того,
что все фамилии моих начальников происходили из флоры и фауны: майор Тыква,
сержант Подцветов, лейтенанты. Зверев и Огурцов, ефрейтор Белкин, командир части
Мышкин…
Меня призвали в армию с последнего курса художественного училища, и несмотря на
мою просьбу направить в Морфлот, направили в трубные войска. Мы прокладывали
трубопроводы, по которым подавалось дизельное и авиационное топливо. Эти войска
были созданы во время войны приказом Генералиссимуса, после того, как в
блокадный Ленинград провели трубопровод по дну Ладожского озера.
По прибытии в часть — военный городок под Наро-Фоминском, нас, новобранцев,
выстроили на плацу и замполит Тыква, плотный, широколицый, пучеглазый, словно
жаба, железной поступью, демонстрируя страшную силу воли, прошелся вдоль
шеренги, пронзительно осмотрел нас и гаркнул зычным басом:
— Шофера! Шаг вперед! Слесаря! Шаг вперед!
Отобрав наиболее ценных для армии специалистов, майор Тыква отвел их в сторону,
передал лейтенантам и махнул рукой, как бы приказывая заняться делом. Затем
снова обратился к нам:
— Спортсмены есть? Шаг вперед!
Спортсменов тут же увел с собой Подцветов, лысый, с рыжим пухом за ушами
сержант-атлет, гимнастерку которого раздирали не мышцы, а железная арматура. Я с
завистью проводил спортсменов, предугадывая их безоблачную жизнь. И вдруг
замполит Тыква, понизив голос, произнес:
— Музыканты, художники есть?
Я вышел из строя.
— Хорошо! — кивнул Тыква. — Иди туда, — он показал на клуб в конце плаца, — и
жди меня.
В клубе поражало обилие стендов с достижениями части, они наглядно показывали
неисчерпаемые возможности трубных войск. Были даже фотографии, где солдаты в
соседнем колхозе утаптывали отруби в силосной яме; стояли, обнявшись, среди
трухи и пыли, и улыбались до ушей, всем своим видом показывая, что безмерно
довольны службой. Над каждым стендом красовалось изображение трубы, видимо, как
символ наполненной событиями жизнью. Но во мне почему-то эти трубы вызвали мысли
обратного рода — я подумал, что именно в них и вылетят мои лучшие годы
Кроме стендов, в клубе пестрело огромное количество лозунгов. Кстати, позднее я
заметил всякие призывы и на домах, где жили офицерские семьи, и даже на «газике»
ефрейтора Белкина, по кличке Горизонт, шофера командира части — на его заднем
бампере зияла надпись: «Чайник! Не мешай работать!». А работа Белкина в основном
заключалась в том, что он целыми днями сидел на крыльце штаба и наводил бинокль
на соседнюю деревню, высматривая парочки влюбленных.
— Как там на горизонте? — весело спрашивали солдаты.
— На горизонте, это самое, в кустах есть одни, — отвечал ефрейтор. — Вижу четко.
Но, это самое, еще не целуются.
Белкин-Горизонт был первый, с кем я завел разговор. Он подошел ко мне, когда я
ждал замполита.
— Вижу, это самое, студенты к нам прибыли, — сказал он, протягивая мне руку. —
Белкин. Откуда прибыл, докладывай?! Случаем, не земляк?
— А я из Калужской области, — вытянул шею Белкин, когда я выложил свои данные. —
Вот скажи, студент, это самое, почему Гитлер в войну бомбил Москву, а мои места
нет?! Думаешь, у нас бомбить нечего? Ошибаешься, кореш! Просто, когда ему,
Гитлеру, было десять лет, у него нашли адскую болезнь. Никто в Европе, это
самое, вылечить его не смог. А привезли в нашу область, наш местный дед вылечил.
Травами и заговором... Вот он, Гитлер-то, и сказал, это самое: «Все бомбить, а
Оку не трогать»... — Белкин затоптался в раздумье. — Ты, это самое, на часах мне
можешь намалевать море, корабль там, чайку?!
В клуб, точно бронетранспортер, ворвался замполит и басом, напоминавшем грохот
камней в водосточной трубе, дал мне задание:
— Освежить лозунги, срок два дня, а то будет цейкнот (его любимое слово, которое
он произносил на свой манер).
Вскоре я понял — замполит невероятный, зловредный суетник; дотошно лез во все:
как на кухне, кто где сушит портянки, с аптекарской точностью контролировал
банки с красками, которые я использовал. Самонадеянный, недалекий, он изображал
из себя Наполеона — как известно, тому до всего было дело.
Самое неприятное — его неугасимый, сокрушительный пыл, назидания и окрики только
нервировали людей. Задавая трепку по каждому ничтожному поводу, он одним своим
появлением всюду вызывал переполох. Замполита боялись все: от рядовых до
командира части. А между тем его деятельность, излишняя деловитость напоминали
бег на месте и ничего кроме вреда не приносили. Даже те из новобранцев, кто
вначале смотрели ему в рот и только и ждали обличительных взбучек и приказаний,
в конце концов перестали воспринимать его всерьез; приказы выполняли, но про
себя посмеивались.
Вот так и началась моя служба. Я «освежал» всякие надписи, подкрашивал стенды,
«малевал» море на циферблатах, при этом солдаты испытывали ко мне пламенное
почтение, а когда я сделал портрет одного из них, ко мне потянулось и
начальство.
Первым наведался сержант Подцветов — атлет, словно высеченный из камня,
сверхсрочник, который обитал в отдельной каптерке и заведовал постельным бельем;
вдобавок, сержант имел хобби — занимался точильным ремеслом: точил не только
ножи и пилы, но и садовый инструмент для офицеров, а для их жен — маникюрные
наборы. Каждый вечер сержант выходил за ворота части, где его поджидали две
легкомысленные женщины: одна непричесанная толстуха, которая ходила по улице в
комбинации, другая — с лиловым носом, при случае пулявшая крепкими словечками.
Из-за здоровяка сержанта женщины постоянно ссорились, тащили его в разные
стороны, обещали «выпивон и закусон», но Подцветов объявлял им, что занят
тренировками, а часовым подмигивал:
— Разве им понять мою душу?!
Заглянув ко мне, сержант вкрадчивым голосом попросил написать его портрет
акварелью.
За сержантом явились, благоухающие одеколоном, лейтенанты Зверев и Огурцов и
тоже попросили сделать их портреты, но уже маслом.
— Подобная механика требует холст и благородных красок в тюбиках, а у меня
только баночные, заборные.
— Нет вопросов, — заявил лейтенант Зверев. — Бытовой момент. Выписываем тебе
увольнительную, даем деньги на краски.
— На строевую подготовку можешь не ходить, — добавил лейтенант Огурцов. — Неделю
тебе хватит?
Позируя мне, лейтенант Зверев сидел с каменным лицом, а лейтенант Огурцов,
позируя, то и дело отпускал реплики, вроде:
— Что может быть лучше широких плеч мужчины? Разве только гибкая женская талия!
Получив портреты, лейтенанты заказали портреты своих жен, а когда я выполнил и
этот заказ, попросили портреты размножить для родственников.
В клубе у меня была мастерская, в которой я иногда оставался ночевать. Утром
вставал, когда хотел, на кухню являлся отдельно от взвода, вполне мог бы не
ходить не только на строевую, но и не участвовать в огневой подготовке, но ходил
и участвовал для собственного развития и для отдыха от красок.
Портретная галерея офицеров и их жен закрепила за мной прочную репутацию
«мастера». Слух обо мне прокатился по всей части и достиг командира Мышкина,
инфантильного, всегда немного выпившего, но приветливого, улыбчивого полковника.
Наш командир больше всего любил парады. Они устраивались с размахом, под
огромный духовой оркестр. Кстати, по стрельбе и общей подготовке наша часть была
середнячком в округе, но по выправке неизменно опережала всех. И оркестр наш
славился — даже выступал по областному радио. На парадах наш командир оживал:
офицеров представлял к наградам, а солдат похлопывал по погонам и называл
ласково: «сын мой». Многим тут же, на плацу, давал отпуска.
Парады заканчивались в клубе приемом для офицеров и их жен. По слухам, там
крепко выпивали и частенько случались стычки на почве ревности, поскольку
одичавшие в городке жены офицеров кокетничали со всеми подряд, без всяких границ
дозволенного. А вернувшись домой, невинно объясняли мужьям, что строили глазки
нарочно, чтобы проверить их чувства. После чего мужья, конечно, успокаивались,
но все же не очень.
Однажды полковник Мышкин вызвал меня и сказал:
— Сын мой, мне доложили, что ты мастер по портретам. Написал бы ты портретик
моей жены, а?! У нее голубая мечта — иметь свой портрет в красном платье.
Я заикнулся про краски.
— Сын мой, какой разговор?! — командир обнял меня по-отечески. — Мы ж не бедные.
Покупай, сколько надо. Сейчас ефрейтор Белкин тебя отвезет в город, потом ко
мне. Жена тебе будет позировать... Ты уж постарайся, сын мой. Сам понимаешь —
моя жена...
Леонид Сергеев. Заколдованная. Повести и рассказы. М., 2005.
|
