Родственные проекты:
|
Заколдованная
БЕЛЫЙ ЛИСТ БУМАГИ
повесть для подростков и взрослых, которые занимаются
живописью или интересуются ею, или просто любят художников
ГЛОТОК СВЕЖЕГО ВОЗДУХА НАМ НЕ ПОВРЕДИТ
Всякие бывают лица: красивые и некрасивые, тупые и одухотворенные. Бывают
безликие — никакие; людей с такими лицами называют посредственностями, серыми
личностями. Человек с красивым лицом может иметь черствую душу и тогда, если
внимательно всмотреться в его красивое лицо, оно станет не таким уж красивым. И
наоборот: если человек с некрасивым лицом добросердечен и душевно одарен, то
есть имеет дух красоты, его лицо светится и кажется красивым.
Люди с тупыми лицами, как правило, дураки. Причем дураки делятся на несколько
категорий (исключая умников, которые строят из себя дураков; таких хитрецов
распознать несложно). Есть простодушные, безвредные дурачки, на которых и
обижаться нельзя. Такой простодушный дурачок, заметив, что вы рисуете, случайно,
если не сказать нарочно, беззлобно бро-сит:
— Художник — от слова худо, — и расплывется в блаженной улыбке.
Есть круглые дураки, которые начисто лишены возвышенных чувств, но постоянно
всех поучают. Круглый дурак непременно вам скажет:
— Не картина, а ерунда. Я лучше нарисую. Художник должен рисовать так, чтоб все
было понятно.
Круглый дурак упрям, и не пытается ничего понять. Ему не нравится — и все!
Но самые опасные — дураки с претензией. Это очень агрессивные люди. Они
постоянно рвутся к власти над родными и знакомыми, над соседями и сослуживцами,
над городами и странами. Дурак с претензией говорит:
— Все художники — бездельники и деньги гребут лопатой. И кто только платит за
такую мазню?! Будь моя воля, я бы всех этих малевальщиков отправил на лесоповал!
Понятно, интеллигентный человек никогда такое не скажет. Интеллигентность — это
врожденная культура, в основе которой лежат духовные интересы, стремление ко
всему возвышенному, в том числе к искусству и благородным поступкам. Многому
можно научиться, но нельзя научиться быть интеллигентным. Как ни пыжься, манеры
будут неестественными, поступки нарочитыми, слова корявыми. Интеллигентность
нельзя привить, она передается по наследству. И вытравить нельзя. Можно человека
заставить делать что угодно, но мыслить он все равно будет по-своему.
В общежитии жил эвакуированный из Ленинграда инженер Евграф Кузьмич,
«представитель старой интеллигенции», как его называли умные люди, а дураки и
завистники — «гнилым интеллигентом». По вечерам Евграф Кузьмич у коптилки читал
книги. Из его приоткрытой двери в коридор падала полоса света. Я заглядывал
внутрь комнаты — Евграф Кузьмич сидел на фанерном ящике, попыхивал самокруткой
и, то и дело поправляя пенсне, бормотал:
— Ну и ну, любезные мои! Ну и ну!
Драное пальто, потертый костюм и две связки книг — остатки «прежней роскоши» —
вот и все, что захватил из Ленинграда пожилой инженер, но когда я попадал в его
прокопченную, прокуренную комнату, мне казалось, я попадаю в большую, светлую
галерею. Евграф Кузьмич угощал меня чаем — заваренной горелой коркой хлеба,
показывал репродукции с картин великих мастеров и мягко, ненавязчиво учил
«смотреть живопись».
— Это Шишкин, великий пейзажист. Вот «Корабельная роща». Смотри, какие роскошные
сосны, как золотятся на солнце. И прямо пышут жаром, верно? А как выписаны ветви
и хвоя! Какая любовь к нашей прекрасной природе!.. Да-а, любезный, такую картину
увидишь один раз и запоминаешь на всю жизнь. Такое редко забывается... А это
«Дорога во ржи». Какой простор, а? Какая ширь! Слышишь шелест колосьев, пение
жаворонка?! А могучие дубы-исполины как бы подчеркивают пространство. Что и
говорить мы, любезный, привыкли к пространствам нашей средней полосы. Нам было б
тесно, например, в тайге или в горах... Да-а, Шишкин великий художник, да что
там — гениальный!
Евграф Кузьмич доставал новую папку.
— …А это Левитан. Вот «Омут». Какая строгость и величие в картине! И как она
наводит на размышление! А это «Золотая осень». Обрати внимание, любезный, на
сочные краски. Воздух прозрачный, все дышит покоем. Чувствуешь, прямо повеяло
сладким запахом осенней листвы?! А это «Март». Здесь все звенит. Картина создает
приподнятое настроение, уверенность, что впереди много хорошего. Ты чувствуешь?!
Чувствуешь, что все пройдет, изменится к лучшему и впереди нас ждет много
хорошего?! Искусство и должно давать надежду на лучшую жизнь...
Евграф Кузьмич брал очередную папку и продолжал в приподнятом настроении:
— А это волшебник Куинджи. «Ночь на Днепре». Какое высочайшее мастерство! Такие
холодные тени и река серебрится под луной. Тебя потрясает? Мурашки бегут по
спине? То-то! И обрати внимание, любезный, как светится луна. Когда Куинджи
выставил эту картину, многие подумали — за луной спрятана лампочка. Подходили,
заглядывали за картину, обвиняли художника в шарлатанстве. Эх! Все необычное в
искусстве невежественные люди встречают в штыки. И не только в искусстве.
Человека, который придумал зонт и отважился выйти с ним на улицу, закидали
камнями…
Евграф Кузьмич называл себя коллекционером, собирателем редких книг. Как все
коллекционеры, он был счастливым человеком. В те тяжелые годы многие за бесценок
отдавали дорогие вещи. Я собственными глазами видел, как на барахолке за буханку
хлеба музыкант отдал скрипку; поцеловал инструмент и, чуть не плача, отдал
какому-то барыге. Кто знает, может музыканта дома ждали голодные дети?! Евграф
Кузьмич не продал ни одной из своих книг, правда, у него и детей не было.
В те мрачные годы комната Евграфа Кузьмича мне казалась настоящим музеем,
хранилищем бесценных вещей; в ней я ежедневно открывал неведомые пласты в
искусстве, и что особенно важно — старый инженер вселял в меня свою влюбленность
в живопись, я выходил из его комнаты насквозь пропитанным этой влюбленностью.
Под руководством Евграфа Кузьмича я сделал головокружительный скачок (в смысле
восприятия живописи). Это восприятие, словно пожар, охватывало меня со все
нарастающей силой. В конце концов я почувствовал внутри такое адское пламя, что
заболел — наполовину сошел с ума. В те дни во сне я писал картины не хуже
Шишкина, Левитана и Куинджи, а иногда даже лучше. Я поправился только когда мне
с превеликим трудом родители достали цветные карандаши.
Я начал делать копии с картин великих мастеров, но удивительная вещь — как ни
старался, все получалось блекло и невыразительно — какой-то компот, жалкое
подобие оригинала. И здесь во мне забушевал пожар другого рода — пожар сомнения:
«получится ли из меня художник вообще?».
— Получится, я в этом не сомневаюсь, — сказала мать. — Самое горькое
разочарование — разочарование в себе, когда душа в смятении и думаешь: «Для чего
я? Смогу ли что-то сделать?». Нельзя сомневаться в себе.
— Не художник, так инженер из тебя получится, — заявил отец. — Инженер должен
уметь рисовать, уметь объемно представлять детали, в разных проекциях...
— Как это не получится? — удивился Евграф Кузьмич. — Не сгущай краски. Художник
это состояние души. В этом плане ты уже зашел далеко. И если взялся за кисть или
за перо, должен верить, что сделаешь что-то значительное. Конечно, не сразу.
Надо учиться, досконально изучать великих мастеров, их умение выражать главное и
внимательно относиться к мелочам. Помни, картина останавливает время, на ней
навсегда остается прекрасным лицо или пейзаж.
Я снова засел за копии. Все основное из работ великих мастеров перенес на бумагу
один к одному, а в мелочах кое-что изменил, вернее добавил кое-какие мелочи,
которые на мой взгляд художники упустили из виду. Так над «Дорогой во ржи» я
нарисовал самолет, чтобы дополнить и усилить «пространство» Шишкина. В «Золотой
осени», по моему мнению, Левитан забыл изобразить лодку с рыбаком, и я исправил
его оплошность. «Березовую рощу» Куинджи я заселил зверями — они явно просились
на полотно.
— Неплохо, неплохо, любезный, — сказал Евграф Кузьмич, разглядывая мои работы. —
Не перевелись еще таланты на нашей земле. Это как глоток свежего воздуха — он
нам не повредит... У тебя богатейшая фантазия и все прочее, но, как бы это
помягче сказать... Понимаешь, любезный, твой летательный аппарат прекрасен,
спору нет, но здесь он ни к селу ни к городу. Грохот его мотора заглушает шелест
колосьев, трель жаворонка. Уже нет спокойствия, умиротворения в картине. Не дай
бог он еще грохнется и все поле сгорит дотла... И твой рыбак хорош, ничего не
скажешь. Сразу видно, по экипировке, оснастке, он мастер своего дела. Гений
рыбалки! И смотришь только на него. Он главное пятно на картине. А осень отошла
на второй план и уже не будоражит наши чувства. Ты понимаешь, о чем я говорю?...
Твоего бы рыбачка — на отдельную картину. Это совершенно самостоятельный сюжет.
Нарисуй его отдельно и покрупнее... Попробуй, у тебя получится. И это будет
замечательная работа... А Левитана оставь в покое. Пожалей его... То же самое и
с Куинджи... У тебя получился, как бы это поточнее сказать, заповедник что ли.
Увидел бы Куинджи — зарыдал... В эту рощу без страха уже не войдешь — звери
растерзают... Пожалуйста, загони их всех в зоопарк – у тебя это прекрасно
получится, вот увидишь... А «Рощу» оставь как есть, так приятно погулять среди
прохладных берез...
Евграф Кузьмич положил мне руку на плечо.
— Для чего нужно изучать великих мастеров? Чтобы отталкиваться от них, а дальше
идти своей дорогой. Своей дорогой, — повторил Евграф Кузьмич и показал за окно,
где начинался мой путь.
Леонид Сергеев. Заколдованная. Повести и рассказы. М., 2005.
|
