Родственные проекты:
|
Заколдованная
ВСЕ МЫ НЕ АНГЕЛЫ
исключительно правдивое путешествие автора с закадычными
приятелями со множеством приключений и всем прочим
6.
Утром не выспавшись Котел нес что-то бессвязное о том, что во всех
злоключениях виноват я, что надо было разбить палатку, а не лезть в затопленный
сарай. Вначале Кука был не согласен с ним, потом его сопротивление ослабло и он
начал невнятно поддакивать, а под конец насел на меня сильнее, чем Котел, да еще
на жаргоне шоферов. В общем, обрушились на меня с нападками. В целях самозащиты
я послал обоих, грубо говоря, куда подальше.
В молчаливом озлоблении мы погрузились на плот. Нас провожал пьяный козел,
который объелся перебродившей вишни; он раскачивался на ногах и тупо смотрел на
плот, но все же, как бы прощаясь с нами, кивал бородой.
Мы поплыли навстречу восходящему солнцу — бьющим из-за деревьев лучам; миновали
два пестрых бакена, ограждающих какую-то подводную штуковину, водолазный бот,
стоящий, на якоре (река показывала все свои богатства) и легли в дрейф.
Нелишне пояснить: мы уже вступили в полосу среднего течения реки с приличной
ветровой тягой. Здесь река петляла так, что кружилась голова, а на крутых
коленах приготовила отмели, чуть зазевался — готово, плот с хрустом врезался в
гальку.
Но это не все. Желая поглумиться над доверчивыми путешественниками, река стала
выкидывать разные оптические обманы: то облака отразит, чтобы их принимали за
острова и причаливали, то на мгновение покажет бакен, покажет и тут же скроет,
оставив его отражение. Немудрено, что мы уставали, высматривая створные знаки,
разглядывая подвохи и ловушки, обходя разные одинцы, ухвостья, заманихи.
Ко всему, нас сопровождало странное эхо: утром что-то крикнешь в лесистый берег,
а вечером — в другом месте! — крик возвращается. И почему-то на воде за нами
тянулся след; казалось, кто-то фиксирует путь плота, чтобы по нему отыскать наше
пристанище. Понятно, след на реке — довольно странное явление; это все равно,
что увидеть в воздухе след стрекозы.
Ну и последнее — чуть не упустил самое интересное — наша тень. Пока мы
безостановочно плыли, она держалась рядом, но стоило чуть притормозить — ее
проносило течением вперед. Вот такие были загадочные явления, малоисследованные
чудодейственные механизмы природы!
В то утро Котел полулежал на плоту (словно манекен в витрине), рассеянно
созерцал берега — по преимуществу разные кусты с какими-то мучнистыми плодами, —
и с мрачным видом щипал гитару.
Кука в непробиваемом отупении держал румпель руля. Я знал, если Кука стоит у
руля, неприятности не заставят себя ждать. С ним никогда не знаешь покоя, живешь
в постоянном страхе, он что хочешь может выкинуть, а расплачиваться придется
мне. Поэтому я все держал под контролем — сидел рядом с Кукой и в легкой форме
подсказывал, как маневрировать, чтобы не врезаться в топляк или лодку с уснувшим
рыбаком (у меня отличный глазомер и очень развито чувство пространства, да и
другие чувства). Можно сказать, Кука неплохо выполнял мои указания, правда, с
некоторым опозданием, то есть с немалым упущением, то есть с непростительным
промахом.
Солнце еще еле оторвалось от горизонта, но уже наступила жарища. На открытых
участках реки еще туда-сюда — все же продувало, но только плот вплывал в полосу
леса, мы задыхались от горячего воздуха, да еще наседали какие-то жесткокрылые
насекомые.
В одном месте, заметив покинутую стоянку, Кука предложил причалить и
позавтракать. Я согласился и стал руководить швартовкой:
— Товсь! Котел, кидай концы. А ты, Кука, прыгай на берег и лови.
Догадливому не надо долго объяснять: только раскроешь рот, ему уже все ясно, но
что могут сделать эти нерасторопные неучи? На пустяковое дело они ухандокали
полчаса и конечно все перепутали: Котел начал выделывать кренделя — робко,
бестолково причаливать по невероятной дуге, показывая этакое фигурное катание на
воде. Кука замешкался, замельтешил и швырнул веревку в какое-то дерево, да так
сильно, что сам полетел за ней и бултыхнулся в воду. Плот закрутился и застрял в
осоке толщиной с бутылку.
Дальше — больше. Кука хотел привязать канат за сигнальную мачту, но я напомнил
безмозглому «матросу», что швартоваться за знак береговой обстановки запрещено.
— Знаешь что! — огрызнулся Кука и дальше, как всегда, в наступательной манере,
нахраписто понес: — Надоели твои диктаторские замашки, слез бы с плота да
присобачил, а то все сидишь, отдыхаешь. Отдохнешь на том свете. Неслабо!
— Там не отдохнешь, там призовут к ответу за все, — хмыкнул Котел. — Но Чайнику
это не грозит, он будет бессмертным, ведь ко всему равнодушен, у него даже нет
четкой позиции.
Это уже был выпад личного характера; не скрою, я взвинтился и резко бросил:
— Вы оба пустоплеты! Считаю ниже своего достоинства спорить с вами. Привыкли
там, в своих компаниях пикироваться и сплетничать и здесь собачитесь… И несете
всем известные истины.
Этого мне показалось мало и, чтобы отомстить Куке за гнусные слова, я
незаметненько надломил его спиннинг, и мне сразу стало легче.
— Ну если тебе все известно, то скажи, почему в нашей стране инженер и врач
получают меньше, чем шофер и мясник? — с издевкой обратился ко мне Котел. — Эти
профессии что, более ценные? А инженер и врач учились по пять лет, государство
на них тратило деньги?! Молчишь?! Правильно, здесь нечего сказать. Ну а почему
я, например, не могу жить в своей стране в городе, который мне нравится? Скажем,
где-нибудь у моря, в Сочи? Почему для этого нужен какой-то вид на жительство? Я
что, должен жить и умереть там, где родился?
— Поезжай не в Сочи, а на Восток, на стройки, — вяло пробурчал Кука, разгружая
плот. — Там люди позарез нужны.
— Я не с тобой, а с Чайником говорю, — высокомерно поморщился Котел. — Что,
Чайник, скажешь? Опять молчишь! Ну а в искусстве?! Почему певец разбавляет
репертуар патриотическими песенками, художник рисует доярок? Это что, их любимые
темы? В широком смысле? Или они хотят стать лауреатами? Вообще почему искусство
выражает идеологию? Это удел религии! Здесь есть над чем подумать, верно?
— Я не собираюсь отвечать за всех, я пишу то, что мне велит совесть, — весомо и
как можно спокойней ответил я.
— Понятно, — Котел взволнованно зашагал взад-вперед. — Ну а почему искусство
контролируют чиновники? Почему деятели из Москонцерта устраивают моему ансамблю
унизительные прослушивания? Один услышал в моей музыке «пародию на рабочий
класс», другой — какие-то оргии, даже сказал: «Это гимн проституткам». Вот до
какого маразма доходит! А у меня была просто танцевальная мелодия. В некотором
смысле.
— В искусстве везде пробиться трудно, — сказал я. — В Париже из ста художников
пробивается один.
Я чувствовал, что ввязываюсь в спор с Котлом, но речь зашла об искусстве и, сами
понимаете, я не мог остаться в стороне.
— Верно, но там каждый может писать, что хочет, его не зажимают, выставляй, что
хочешь. Понравится, тебя признают. А у нас люди тянутся к настоящему, правдивому
искусству, а им подсовывают показуху, — Котел расходился все больше, чувствуя
сильную молчаливую поддержку Куки. — Люди потеряли ориентиры, у них сместились
представления. Хорошие писатели и художники слывут опасными и вредными, их
искусство называют «чужим», а разных ремесленников превозносят. Я полагаю,
искусство нельзя делить на свое и чужое. Оно принадлежит всей мировой культуре.
Во всех смыслах... Иногда выпустят острый фильм, но вырежут самое ценное, или
устроят какую-нибудь выставку левых, но тут же в печати разносят. Приоткроют
форточку, чтобы подышали и тут же захлопнут. А ведь от этой выставки ничего не
рухнуло. Так зачем же было людей травить?! Ко всему, художник где-то наивен и
все должен получить вовремя, иначе глохнет его талант, он теряет веру в себя...
Здесь Кука не выдержал. Развязывая рюкзаки, он сказал:
— Во-первых, в искусстве никогда, ни в одном обществе талантливый человек сразу
же не встречал поддержки. За исключением единичных примеров. Талант — это
неслабое открытие нового, а все новое всегда встречают с недоверием. Но
настоящий талант всегда заметен, он пробьется, его не замолчишь... Во-вторых, ты
упомянул фильмы... Так вот, наши фильмы более человечные, в них психологизм,
серьезные проблемы. А на Западе все проблемы — насилие и секс. В-третьих, ты
говоришь, «там выставляют, что захотят». Выставляют, но кто покупает? Картина и
книга стоят, знаешь сколько? А билет в оперу? Это все для избранных. А у нас
искусство доступное. Книги стоят копейки, у всех домашние библиотеки. Неслабые.
В театры, в музеи, пожалуйста, ходи, сколько хочешь. И искусство у нас высокое.
И артистов, и художников, и писателей неслабых полно! Россию надо любить за одно
ее искусство. Возьми народные промыслы: хохлома, гжель, вологодские кружева?!
Это ж настоящее чудо! И учти, у нас каждый может заниматься искусством. Есть
дворцы пионеров, клубы самодеятельности — лови кайф сколько хочешь!
Я только усмехался — Котел слишком примитивно понимал искусство, а Кука — вообще
дилетант в этом вопросе.
— Что ты, Чайник, все усмехаешься?! — взвился Котел. — Все держишь нейтралитет!
В этом-то вопросе у тебя должны быть свои взгляды, убеждения? Скажи свое великое
слово. Или тебе главное — получить деньги за свои шрифты и трафареты или чего ты
там в комбинате делаешь?
Котел наглел с каждой минутой и явно заводил меня, но я не поддался на
провокацию.
— Мои убеждения тебе не оценить, поскольку ты очертил определенные рамки и
постоянно талдычишь одно и то же. У тебя задача — все наше чернить, всему
западному поклоняться. Да еще ерничаешь по поводу наших неудач. Наверно,
радуешься, даже когда наши проигрывают в футбол...
— Но и быть этаким наблюдателем, когда идет битва, трусливо и позорно, —
забубнил Кука, собирая для костра сучья старых дубов, которые окружали стоянку.
— Не бой, а петушиное трепыханье, — удачно отпарировал я (такие штучки я
придумываю с ходу, запросто, без затруднений).
— У нас все отвратительно, от иголки до машин! — чуть не завопил Котел,
побагровев от дьявольских мыслей. — Никуда не годятся дома, машины, одежда. Если
что и красивое, то заграничное. На тебе вон даже трусы импортные... А об
искусстве я не говорю. Так называемое «признаваемое искусство» — одна
макулатура.
— Слабо перегибаешь! — вскипел Кука. — Окошмариваешь действительность. Надо
восстановить справедливость. Москва, к примеру, одна из самых зеленых столиц. А
Ленинград вообще сказка! Какие фонтаны в Петродворце!... Всюду в мире экономят
воду, а мы льем сколько хотим... И искусство у нас прекрасное: балет,
единственный в мире детский оперный театр, лучший кукольный... А танцевальные
ансамбли?! Лопни мой живот, неслабые! У твоих американцев главное — карьера и
деньги, а в нашей православной стране главное нравственность, совестливость,
справедливость, желание сделать что-то полезное для общества, поделиться самым
ценным. О гостеприимстве и не говорю. Зайди в любой дом, выложат последнее. В
большинстве случаев. И в этом суть.
— Ты, Котел, не умеешь видеть, — я усмехнулся, давая понять, что расправляюсь с
подобными злопыхателями, как крупная рыба с мальками.
Спокойным тоном я погасил задиристость моих, теперь уже бывших — это стало
совершенно очевидно, приятелей. Кстати, вы заметили, чем критичней ситуация, тем
большую выдержку я демонстрирую? Но во мне уже гнездилось решение: «как только
доплывем до железнодорожной станции, распрощаться с этими истуканами». Надеюсь,
вы полностью на моей стороне и давно относитесь к моим дружкам с величайшим
омерзением.
После завтрака мы разбили палатку и легли переждать зной (уже просто-напросто
плавились камни), а поскольку в сарае не выспались, тут же уснули. Нас разбудили
голоса:
— Браконьеры! Двое мужчин и одна женщина! (на палатке лежали наши с Котлом
рубашки и Кукина кофта).
Перед палаткой стояли двое в кителях и брюках, широченных, как пароходные трубы;
один — парень с острым лицом, второй — пожилой мужчина с уродливым носом и
непропорционально огромными кистями рук — казалось, на них смотришь через
увеличительное стекло; на лице мужика сияла какая-то фальшивая полуухмылка,
полуулыбка, а взгляд был колкий, цепкий, как два гвоздя.
— Мы рыбнадзор. Следуйте за нами, — сказал мужик, без всякой почтительности,
подчеркнуто строго.
Я принял это за шутку. Котел, когда нужно было все объяснить, вдруг прикусил
язык. Кука попытался заикнуться:
— Не понял!
Но парень безжалостно отчеканил:
— Покамест пройдемте!
За поворотом дороги открылся поселок: дома прочные, как крепости, обнесены
высоченными заборами, на воротах тяжелые засовы и надписи: «Осторожно, злая
собака!», «Очень злая собака!», «Не подходите, опасно! Собака!».
— Емкие надписи, — шепнул Котел. — Забаррикадировались, сорвешь яблоко —
прибьют. Знаю я этих посельчан! Судятся, если кто на десять сантиметров земли
больше оттяпал. Это и есть наше достижение — вывели новый тип человека, серую,
завистливую личность. У нас полно завистников и дураков, куда ни кинь камень,
попадешь или в того или в другого.
— Не жужжи! — процедил Кука; он уже не спорил, а резко осаждал Котла. — Не
нагоняй тучи на безоблачное небо!
Первыми нас заметили околачивающиеся на окраине поселка. Когда мы подошли, они
на минуту замерли, потом рванули во весь дух к сидящим у домов. Услышав новость,
те начали передавать ее друг другу на ухо; казалось, они играют в «испорченный
телефон». Когда известие дошло до последнего, какого-то хулигана с женской
прической, он понесся сломя голову к работающим в огородах и там поднял страшный
переполох.
Слухи о нас разрастались: вначале говорили «браконьеры», потом — «шпионы», будто
нас забросили спалить все деревни в радиусе ста километров. У поссовета, куда
нас привели, уже утверждали, что мы опасные преступники, и за нами давно
охотится всесоюзный розыск!
Председателю поссовета, полному и лысому, с мутными глазами, парень доложил:
— Вот, с плота. Вокруг плавала глушенная рыба.
— Чем глушили неизвестно, — добавил мужик, пробуравив нас взглядом.
Председатель устало взглянул на нас и махнул рукой рыбнадзору, как бы благодаря
и отпуская бдительную стражу, потом с жутким провинциальным акцентом расспросил
нас, откуда мы и кто, какова цель нашего путешествия и сказал:
— Вы знаете, что здесь заповедная зона? Где ваше разрешение находиться в зоне?!
Нет?! Так, давайте, убирайтесь по добру по здорову, а то наложим штраф... — он
схватил лежащее на столе яблоко и вроде хотел запустить в нас.
Эта фруктовая угроза заставила нас встряхнуться; мы начали рьяно оправдываться,
но председатель холодно и размеренно произнес мерзопакостные слова:
— Я знаю вашего брата, горожанина. Так чтоб вашего духу в заповеднике не было.
— Дерьмовая ситуация! — сплюнул Кука, когда мы очутились на улице. — Нам вроде
надавали по заднице.
— Кругом атмосфера подозрительности, все с прибамбасами, в каждом видят
преступника, — шмыгнул носом Котел. — Даже не извинился, что портит людям отдых.
Вот деревенщина!
Эту мутную историю Котел расценил неправильно, но насчет «извинения» с ним можно
согласиться. Так что если в сельской местности вы встретите хмурую личность,
которая всех во всем подозревает, знайте — перед вами представитель власти.
Чтобы не портить отдых, постарайтесь избегать таких встреч.
Около крайнего дома из калитки вышел дед, сморщенный, с глубокими, как ямы,
порами на коже. Поздоровавшись, старикан спросил:
— По реке плывете?... Притомились в дороге-то?
Кука стал было хлестко ругать тех, кто таскал нас в поссовет, раза два пульнул
матом, но дед зашикал на него:
— Разве ж можно сквернословить возле сада? Дерево ж ласку любит. На доброту и
отвечает добротой. К примеру, болит голова, поброжу по саду, сразу пройдет...
Некоторые как? Допустим, яблоня закапризничает, не плодоносит, сразу орут: «Ага,
шалишь!» и показывают ей топор. А я укутаю деревце потеплее, разрыхлю да унавожу
землю — она и пристыдится... За деревьями, да и за всеми растениями, надо
ухаживать как за детьми. Ведь дерево душу имеет: дуб стонет, когда его рубят,
береза плачет... А вас что, рыбнадзор прихватил?
Я объяснил суть дела.
— Да какая там рыба! — усмехнулся дед. Дурь! Щас ее пойди, найди... В мое время
знаете, сколько было! Коровы в воду зайдут, так линь сразу к соскам, молоко
сосет. А щас нету. Заводы потравили. Вон ниже по реке химзавод, так от него
желтый рукав на десять километров тянется. Какая ж тут рыба? Лодки разъедает, не
то что рыбу. А берег там весь шлаком засыпан, ничего не растет. Омертвление всей
природы…
Выдержав паузу, дед засмеялся:
— Я теперь тушенку и сгущенку ловлю. Намедни здесь одни байдарочники
опрокинулись. Вот и кидаю блесну; то банку тушенки зацепит, то сгущенку.
Подходя к реке, еще издали около плота мы заметили три женские фигуры в платьях
цвета черепицы; они копошились в прибрежных травах, рвали какие-то листья и
складывали в корзины; оттуда сразу подул ветерок — некоторое романтическое
дуновение. Я первым зафиксировал это дуновение, ну — появление слабого пола и
нахмурился.
— Ущипни меня леший, там что-то не то! Какая-то хреновина! — Кука отшвырнул
камень, попавшийся ему под ноги (он становился все более агрессивным и
подозрительным).
Подойдя ближе, мы рассмотрели бродивших вокруг плота: полная женщина средних лет
и молодые девицы средней красоты — с узкими плечами и грузными бедрами, как
кенгуру.
— Пожалуйста, не обрывайте всю растительность вокруг нашего деревянного друга, —
проворковал Котел, когда мы подошли (он старался выглядеть как можно
незатейливей).
— Рвем, чтоб вас же лечить, — ответила женщина.
— Неслабо! — удивился Кука, его голос сразу потеплел. — Вы гомеопаты?
— Я — «зельник»... Называйте, как вам угодно.
— Ты знаешь, — обратился Кука к Котлу, — я вообще-то верю в дедовские средства.
Вот крапива — лучшая ванна от ревматизма. А муравьиная кислота еще целебней. При
простуде очень полезно сунуть ноги в муравейник. А еще лучше — и самому
ненадолго лечь. Придави меня деревом, лучше всего!
Девицы захихикали и завлекательно многообещающе посмотрели на Куку, а
травознайка покосилась на него.
— Проще проглотить пару таблеток и дело с концом, — проговорил Котел, принимая
благородную позу.
— Каждому свое, — хмыкнула травознайка. — Бог даже деревья сделал разными, а то
— людей... Врачей много развелось, все с дипломами, а народ все равно идет к
нам.
Травознайка начала рассказывать про всякие травы, причем одни называла
«травушки-муравушки», другие «лихие травы», «лютые коренья», «вредни»; говорила
про «жабник», «черное зелье» и про какого-то царя во всех травах. Ясное дело,
рассказывая, она не до конца открывала занавес таинственности, то есть не
сообщала основное, чтобы без нее ничего не получилось. Накаркав целую цепь
загадок, она посмотрела в сторону леса.
— Надобно идти, шумит дубравушка к непогодушке.
— Может, чуток порвем, — пропела одна девица с ярко-синими глазами. — Вот нашла
русалочный цвет, — она протянула цветок Куке и расплылась. — Это вам на дорогу.
Русалочный цвет охраняет путников. А его стебель дайте тому, кого хотите
полюбить. Враз приворожите.
Ее старания даром не пропали. Кука закашлял, покраснел, стал ходить взад-вперед,
покачиваясь, точно на перебитых ногах. Он ведь только с нами герой, а на людях
овечка, и вообще мужчиной выглядит только внешне, а внутри — беспомощный
мальчишка.
— Пошли, — бросила травознайка девицам. — Ель не сосна, шумит неспроста.
Девицы взяли корзины и, все время оборачиваясь, заковыляли утиными,
переваливающимися походками в сторону домов, но вдруг яркосинеглазая поставила
корзину на дорогу, подбежала и сбивчиво затараторила:
— А вы плывете по реке, да?.. У нас сегодня в соседней деревне в клубе спектакль
драмкружка... Понимаете, у нас совсем мало парней...
— Я вас прекрасно понимаю, продолжайте! — Кука встал в балетную позу, пятки
вместе, носки врозь.
— Вы, может, не откажетесь... сыграть в спектакле? У вас такие... ну, знаете,
актерские внешности... Деревня Малино, рядом, рукой подать. Пять километров! (У
деревенских все рядом).
— Не вопрос! Обязательно придем! — выпалил Кука то ли всерьез, то ли чтобы
подурить женский пол. — Мой девиз: «Ни дня без доброго дела».
— Ой, спасибочко! Вот девчата обрадуются... Может, вам подводу прислать?
— Никаких подвод! — Кука торопливо вытянул вперед руку. — Нет никакого смысла.
Во сколько надо прибыть?
— К вечеру, — девица расплылась, спрятала лицо в ладони и убежала, а Котел
спросил Куку:
— Ты что и правда намылился в клуб?
— А ты нет? Прочувствуй ситуацию! Не будем дрейфить, поможем людям. Неслабо. И
вообще, когда я вижу девушек, мое сердце бьется сильнее.
— Весьма симпатичная фраза, — заворковал Котел. — Мы с Чайником тоже пойдем. Я —
как духовное прикрытие, Чайник — как группа скандирования. Возьму гитару, дам
небольшой прочувственный концерт. За плату, разумеется.
В этот момент я подумал: «Как же они одичали, если общество девчат так
подействовало на них — оба присмирели, разулыбались. Ну, ладно, прожженный
гуляка Котел, но Кука!». И еще я подумал: «А почему бы и не сходить в клуб? Хоть
пообщаюсь с нормальными людьми?».
— В клуб можно заглянуть. Но никаких концертов. И лично я ни в каком спектакле
играть не буду, — круто сказал я, чтобы просто поддержать разговор.
Стало сильно припекать, воздух превратился в густую, клейкую массу. Через
полчаса плавания на берегу показалась деревня. Мы обогнули бурелом трухлявых
деревьев и причалили около низины.
Берег был как губка; повсюду росли бледные болотные цветы, прилипающие к ногам,
словно присоски, по ним ползали разные слизняки. Посредине низины торчал куст
васильков, похожий на синий взрыв, а вокруг, точно мины, были разбросаны коровьи
лепешки — извините за не очень приятное сравнение — но, честное слово, казалось,
вся низина заминирована; все же я нашел чистый квадрат, на котором Кука раздул
костер.
Вы, наверное, заметили, что костры чаще всего разжигал Кука — у него
огнестойкая, как асбест, кожа. Костер-то он развел, но при этом допустил
оплошность. Как я уже говорил — он ужасный нескладеха: идет к реке, так каждый
куст заденет, а перед плотом еще и грохнется; несет что-нибудь, так обязательно
уронит. Последние дни перед палаткой я всегда ставил графин с водой (его я купил
в райцентре). За день набегаешься, жарко станет, подойдешь, попьешь — хорошо!
Так вот, в тот день графина не стало. Его косолапый Кука разбил. Вылил из него
воду и небрежно потащил к плоту. Я замер: «вот сейчас, — думаю, — кокнет». Так и
есть! Задел графином за дерево, и тот разлетелся вдребезги…
Кука вообще небрежно относится к вещам, а сами понимаете, такой человек зачастую
небрежно относится и к работе, и к людям. И, понятно, рука у Куки тяжелая — к
чему прикоснется, ломается.
Предстоящий поход в клуб вселил в нас определенную приподнятость, и обед,
впервые за все дни, прошел без споров; правда, Котел выдал пару непристойностей
относительно женского пола, но я осадил его и объяснил разницу между откровением
и пошлостью.
Когда берег покрыли вечерние тени и вода стала гладкая и плотная, хоть режь как
студень, мы приоделись и направились в деревню.
Дома в деревне были добротные; среди них возвышались прямо-таки особняки — мы
приняли их за Дома отдыха, но ребята, которые встретили нас на окраине деревни и
сопровождали до клуба, объяснили, что это дачи областных начальников.
— Здесь, в провинции, каждый начальник царь и бог, — невнятно пробормотал Котел.
— Они наделены колоссальной властью. В некотором смысле. А власть им нужна для
обогащения. Я не знаю ни одного вождя, который отказался бы от привилегий, не
пристроил бы родственников на теплые места.
— Они ловят рыбу сетями, — тихо, доверительно сказала одна девчушка.
— И охотятся в заповеднике с председателем из поселка, — выдал мальчуган в
очках. — Мой папка егерь. Он рассказывал. В заповеднике были две цапли. Редкая
птица. Папка сказал: «Только их не убивайте». А они убили. Сказали «по ошибке».
Кука забурлил от негодования:
— «Глушите рыбу» сказал председатель. Да был бы у меня динамит, я бы эти дачи
начальников!.. Вернусь в Москву, создам партию «честных, неподкупных». Мы пойдем
к власти не ради привилегий, а чтобы сделать жизнь людей лучше.
— Заметано! — торопливо вякнул Котел. — Нет проблем. Я у тебя буду министром
иностранных дел.
— Нет, тебя с Чайником в правительство не возьму. Вы мелковаты, в вас нет
глубинной боли за человечество, — с этими словами Кука первым вошел в клуб.
По-моему, я уже упоминал — на разведку, как главную ударную силу, мы с Котлом
посылали Куку: у него вид представительный, и он проходит куда угодно.
Здоровается и проходит. Безо всяких билетов и приглашений. И его никогда не
останавливают. Непонятно, почему. Дар гипноза, что ли? Взять хотя бы такое: в
троллейбусах и трамваях пассажиры показывают ему проездные, в магазинах
продавщицы косятся, как на ревизора.
У Котла все наоборот: если он идет в кинотеатр, контроллеры рассматривают его с
ног до головы, и подолгу вертят билет из стороны в сторону, смотрят на просвет —
никак не верят подлинности. Я думаю, это происходит от того, что на лице Котла
написаны неискренность и хитрость.
Теперь о приятном. На пороге клуба нас радостно встретила местная учительница,
которая по одежде и говору была явно чужой в этом краю. У нее была гладкая
прическа с «конским хвостом» на затылке и тонкий, как у пичуги, голос, но речь
чистая, без всяких провинциальных примесей.
— Спасибо, что пришли, — учительница чуть ли не обняла нас. — Все уже в сборе.
Ждем только вас. Роли у вас маленькие, но важные. Нужно изобразить
разбойников... Грим вам не нужен, вы и так вылитые разбойники... По моему
сигналу выбегайте на сцену, размахивая палками. Потом хватайте героиню и тащите
за кулисы. Играйте легко, с юмором.
— О чем речь! — причмокнул Кука. — Неужели мы, трое умных людей, не придумаем
одну глупость?!
Я невольно усмехнулся — терпеть не могу бахвальства. Тоже мне удалец! Таких я
повидал немало.
Котла внезапно охватил мандраж (так случалось всегда, когда предстояло дело).
— Это сразу трудно решить, надо все взвесить, — пробормотал он, пощипывая нос,
но вдруг оживился и бросил девице пару неприличных намеков о планах после
спектакля.
А я подумал: «А почему бы и не сыграть? Когда еще представится такой случай?».
Перед открытием занавеса я прошелся по сцене и заметил, что она смехотворно
мала, а пол неровный и в сучках.
— На такой сцене не очень-то развернешься. Будем играть в полсилы, — сказал я
Котлу с Кукой.
— Ты не владеешь ситуацией! Настоящий актер работает на любой площадке и для
любого зрителя играет в полную силу, — заявил Кука и сделал несколько пробных
прыжков. Он уже входил в роль, вовсю прогонял сцену похищения:
— Давайте-ка, подвигайтесь, разогрейтесь! Прочувствуйте ситуацию!
Только мы с Котлом забегали, как плечистый подросток, с лицом цвета
недопеченного пирога, стал открывать занавес. И вовремя, потому что Кука слишком
«разогрелся»:
— И-го-го! — ржал как психопат, оскалившись, размахивая пылкой. — Устроим
озорство!
Я уж подумал, он свихнулся и отошел на всякий случай в сторону, но Кука
засмеялся:
— Раз Чайник сдрейфил, значит я и правда неслаб.
Наше выступление получилось неудачным. Прежде всего, Кука в яростном вдохновении
выскочил на сцену раньше времени. Ну выскочил, ладно, — обыграл бы как-то этот
момент, а он встал, закинув голову назад, и разинул рот. Весь зал так и грохнул
от хохота. Хорошо мы с Котлом исправили положение — выбежали на сцену, запрыгали
вокруг героини, очень полной молодой женщины с волосами, похожими на стеклянную
вату.
Надо отдать должное Котлу, он играл более-менее точно. Конечно, он актер, не
такого калибра, как я, но все же. Тут бы Куке схватить героиню и унести за
кулисы, но его ничем нельзя было расшевелить — стоял как идол. Тряпичная кукла и
та умнее. Только, когда я незаметно врезал ему в бок, он вышел из шока,
оттолкнул героя и, обхватив какую-то служанку, поволок ее за сцену. Ошарашенный
Котел застыл на месте, он совершенно не понял маневра Куки, но до меня-то дошло,
что Кука по ошибке схватил не ту женщину. Я подскочил к нему и процедил:
— Не ту схватил, болван! Хватай толстуху!
Кука подбежал к героине и попытался ее поднять, но у него ничего не получилось.
Он пыжился изо всех сил, сообразительная героиня, помогая ему, обхватила его шею
и подпрыгивала, но Кукины руки, как веревки, бессильно падали вниз. Вспомните,
сколько до этого он бахвалился своей силой и вот, пожалуйста, когда нужно —
оказался слаб в коленках. Позорище! В этот момент я понял, что поторопился,
соглашаясь идти в клуб.
Ну понятно, зрители оглушительно визжали; под их крики и топот мы с Котлом
провели операцию отчаяния — подбежали к бедняге героине и, изловчившись,
приподняли ее. Так, всем скопом, мы и унесли ее за кулисы… Но что бы вы думали?
После спектакля нам устроили такую овацию, что вылетели стекла из окон, и сцену
закидали полевыми цветами.
По дороге к реке я отчитывал Куку за нерасторопность, за то, что мне приходиться
отдуваться за его дурость.
— Вся беда в том, — вмешался Котел, — что ты, Кука, думал, как бы сделать
необычное. С великими чувствами, в некотором смысле. А Чайник думал, как бы чего
не сделать.
— Это точно. И у Чайника, и у тебя дела мелковатые, а у меня масштабные, — Кука
хмыкнул и задрал голову в небо: — А вообще театр — это неслабо! Если я женюсь,
то только на женщине, которая любит театр.
— А я равнодушен к театру, — сказал я. — Не могу поверить актеру, когда он
играет пьяницу, если в предыдущем спектакле видел его в роли трезвенника. В
жизни как? Надул однажды — все! Тебе ставят клеймо — обманщик. Потом за всю
жизнь можешь никого не обмануть — все равно будешь обманщиком. А в театре что?
Сегодня врун, завтра приклеил усы — уже сама честность… Года два назад я был в
театре. Смотрел какую-то трагедию, и вдруг в момент смерти героя зал как
захохочет. Оказалось, отпевать умершего вышел поп, в котором все узнали
знаменитого комика. Вот так! Вообще, спектакли я проверяю задом, устал сидеть —
значит муть.
— Деликатно сказано, — откликнулся Котел. — У наших актеров незавидная участь.
Их выпускают сотнями, а в театр берут одного-двух. Вот и становятся они
администраторами в кинотеатрах, таксистами... В Лос-Анжелесе двести театров, в
Париже — тысячи, а в Москве — тридцати не наберется.
— И актеров не люблю, — продолжал я. — Актрисы еще ничего. Они симпатичные
бывают. А вот мужчин актеров не люблю. За одно их чисто женское желание —
нравиться.
В полной темноте в довольно праздничном настроении мы подошли к нашему бивуаку.
Вот что украшает речников и деревенских жителей, так это честность. Ведь мы все
вещи оставляли на плоту, и ничего не пропадало (в действительности, как я
позднее выяснил, и среди сельчан воров хватает, просто нам повезло). Искать
новое место было поздно и мы решили заночевать в низине, которая теперь в
темноте напоминала земляной мешок, над которым взад вперед мелькали то ли
маленькие птицы, то ли большие бабочки.
Запалив костер, поужинали (еду готовил Котел — он, если захочет и в настроении,
может приготовить что-нибудь этакое), и с полчаса глазели на пламя (костер
завораживает, околдовывает, парализует волю — это в нас от предков дикарей).
— Да, Кука, сегодня ты увековечил себя на сцене, — сказал Котел. — В некотором
смысле. Теперь можешь спокойно умирать. И я не тянул бы на твоем месте.
Довольный Кука только хмыкнул, собрал в кучу догорающие головешки, и мы залезли
в палатку. Котел врубил «Спидолу», Кука закурил свою огромную трубку и выпустил
изо рта, как из кратера, такую сильную струю дыма, что палатка затрещала по
швам. Он хотел выжить комаров, но надымил столько, что пришлось вылезать нам.
— Ну и музыка! Что делает! — пролепетал Котел, когда мы проветрили жилище и
улеглись снова. — Слушаешь вот так и, если перед тобой появится русалка — не
удивишься... Музыка это и дух эпохи, и, как говорил Лев Николаевич, самое
сильное из искусств... Давайте-ка споем (Котел выключил приемник). Что-нибудь,
хотя бы «Степь». Ты, Чайник, постарайся правильно, возвышенно петь мелодию. Я
буду вести второй голос, а ты, Кука, повторяй на раз, два, три — «пум-ба-ба,
пум-ба-ба». Куке, начисто лишенному слуха, Котел отвел роль ударного
инструмента.
Мы начали петь, но уже через две фразы Котел остановился и начал распекать Куку
за то, что тот три раза повторил «ба». За такую ничтожную ошибку он ругал Куку
на чем свет стоит. Похоже, он был уверен, что каждый может спеть правильно,
просто не хочет. Никак не мог понять, дурень, что здесь одного желания мало.
Мы начали мелодию снова, пропели чуть больше, Котел опять заорал:
— Ну кто так поет?! Ты, Чайник, фальшивишь. Ведь здесь совсем просто, — и пропел
первую часть песни один.
— Да, да, именно так Котел, — сказал Кука. — Распили меня смычком, так. Только
нужно громче. Неслабо.
Мы снова затянули «Степь». Когда перешли к припеву, я взял немного выше
возможностей голоса, и у меня не хватило дыхания на высоком месте. Котел все
понял и промолчал, но вдруг на меня набросился... Кука! Эта безголосая труба,
этот глухой бегемот!
— Пой громче! Ничего не слышно. Ты что, воды в рот набрал? — заявил он с
солдафонской прямотой.
От неожиданности я растерялся, даже приподнялся на локтях, чтобы убедиться,
действительно ли у Куки хватило наглости делать мне замечание. Убедившись, что
это так, я начал его колотить.
— Кука, — вмешался Котел, разнимая нас, — ты лучше бы сам не так громко орал, и
его будет слышно. Ты не поешь, а кричишь, как сотня козлов. Ведь здесь надо
нежно. Вот так, — и Котел снова пропел: «пум-ба-ба».
— Да, да, именно так, — забормотал Кука. — Лопни струна, так.
Мы снова затянули. В середине вещи, когда все шло неплохо, я вдруг подумал:
«Какого черта они делают мне замечания, а я молчу? Я что, рыжий?!».
— Не спеши, — сказал я Котлу. — Ну, куда тебя несет? Попробуй-ка снова эту
фразу!
— Да, Чайник, — вздохнул Котел. — Видимо, мы не допоем песню.
Все это он сказал, глядя куда-то в сторону, давая понять, что ему говорить со
мной — сплошная мука.
— Ну, ладно, спокойной ночи, — заключил он, повернулся на бок и нарочито громко
захрапел.
Минуту спустя внезапно разболтался Кука — его захлестнул романтический порыв.
— Хочется чего-то красивого, — начал он. — Красивой жены, например.
Ни с того ни с сего Кука принялся рассказывать о своей первой любви. Котел
моментально перестал храпеть.
— Вообще-то любовь занятие бездельников, в некотором смысле, — насмешливо бросил
он, — но ты, Кука, подожди минуточку рассказывать. Я лягу поудобнее и растолкаю
Чайника, он обожает любовные истории. Особенно с сексуальным уклоном.
— Не мешайте спать, — буркнул я, с полуночным рассеянным вниманием прислушиваясь
к их болтовне.
Но Кука уже вовсю сыпал словами — нес какую-то сентиментальную чушь. Я вытолкнул
его из палатки, а он бормотал снаружи. Где-то между похищением девицы Куки и
погоней за ней, мои глаза слиплись и я задремал. До меня только долетали обрывки
фраз убаюкивающей интонации: «...она была неслабо образованная девушка,
застенчивая… подарила мне на память...».
Как видите, вечер закончился более-менее пристойно, без всяких идеологических
разногласий. Я хочу сказать вот что: похоже, нас примирило искусство; известное
дело, оно делает людей добрее, терпимей друг к другу. Остальное так, чепуха. Вы
поняли меня? К сожалению, тот вечер был затишьем перед бурей.
Пропустим еще по стаканчику, не возражаете?! Сейчас скажу прекрасный тост: за
деревни, которые мы посетили! За деревню сплошных бездельников, за деревню
недоверчивых и подозрительных, за деревню талантов и прочие деревни, этакие,
знаете...
Вернуться: Все мы не ангелы
Леонид Сергеев. Заколдованная. Повести и рассказы. М., 2005.
|
