Родственные проекты:
|
Заколдованная
ВСЕ МЫ НЕ АНГЕЛЫ
исключительно правдивое путешествие автора с закадычными
приятелями со множеством приключений и всем прочим
4.
Река в том месте, где мы плыли, представляла собой множество мутных водоемов,
застоялых бочагов — попросту больших луж, которые соединялись петляющими
протоками, затянутыми ряской. Если бы мы могли надуть огромный шар и взлететь в
небо, наверняка, увидели бы вместо реки змею, проглотившую кучу арбузов. Вдоль
проток толпились ивы и полоскали ветки в воде, и ветки те сплошь перевиты,
задушены игольчатыми вьюнками — они, как колючая проволока, цепляются мертвой
хваткой. Вплывешь в такой зеленый тоннель и выплывешь весь ободранный.
Попасть-то в протоку легко, но потом попробуй выберись! Вдобавок, за ней увидишь
столько водоворотов и свальных течений, что мурашки побегут по спине. «Ну,
ничего, — подумаешь, — когда препятствия множатся, значит победа близка». Черта
с два! Дальше будет понатыкано столько островов с корчами, что проехать, не
сломав себе шею, просто невозможно. Это была не река, а поток без русла.
А острова?! Видели бы вы их! Повсюду валяются коряги и как змеи ползут корни;
меж деревьев торчат разные клубки, сетки и дудки — цепкие капканы растений. В
одном из таких диких царств и находилось наше пристанище. Это был не остров, а
какая-то плавающая корзина с деревьями и кустами. Видимо, его подмывало, и он
крутился. Во всяком случае, когда мы проснулись, солнце всходило там же, где и
зашло.
Нас с Котлом разбудил необузданный Кука. Я уже говорил, что он храпел так,
словно заводили трактор, время от времени во сне орал: «Ой-ей-ей!». А
просыпался, сразу вскакивал, как полоумный. И немудрено — после разговоров с
Котлом можно не только увидеть жуткий сон, но и вообще спятить.
Кука разбудил нас в шесть утра, на него напала деловитость: яростно громыхая, он
налаживал снасть для ужения рыбы; усердствовал отчаянно, не обращая внимания на
наши протесты (он всех людей делил на жаворонков и сов, первых считал
созидателями, вторых разрушителями). Ну, а когда мы с Котлом вылезли из палатки,
на дереве висел плакат: «Прошу извинения за то, что, начиная работать вовремя,
ставлю вас в неловкое положение». «Все-таки Кука безнадежно ограничен, — подумал
я, — у него взгляд на три сантиметра, не больше» (я имел в виду не остроту
зрения, а широту интересов и интеллигентность, что кроме всего и умение не
создавать неудобства другим).
Попутно замечу — дерево, на котором висел плакат Куки, почему-то торчало перед
палаткой, хотя, я точно помнил, вечером оно находилось далеко в стороне. Похоже,
на острове деревья по ночам перемещались.
Кука стоял у воды с удочкой, стоял неподвижно, отклячив известную часть тела (со
спины он был похож на глиняного идола); заметив нас, приложил палец к губам и,
уставившись на воду, процедил: «Тц-ц-ц!». Я проследил за его взглядом и увидел,
как под корягой около уреза воды мелькнула тень.
— Спокойно! Обними меня медведь, если ее не поймаю! — шепнул Кука.
Кука знал все: как построить веревочный мост через пропасть, найти воду в
пустыне, откачать утопленника и, конечно, знал, как хватать рыбин голыми руками.
Без всяких орудий лова, прямо в одежде, он залихватски бросился в воду и стал
шарить вокруг коряги. Потом скрылся за кустами, долго нырял и фыркал, потом
вдруг как завопит:
— Помогите, тону!
— Ишь, актер! — безучастно хмыкнул Котел. — Не мог найти другого места топиться,
все лилии загубил. Совершенно не думает о сохранении природы. Лилии, кстати, в
Красной книге. Кука экологически абсолютно безграмотен. После набегов таких
туристов-варваров природа долго не может залечить раны. А массовый туризм?! Эти
туристы, как золотая орда, все сметают. После них на земле свалка: бутылки,
консервные банки. В жаркий день, кстати, битые бутылки, как линзы, зажигают
сухие травы, начинаются пожары. И туристы все берут «на память», рвут самые
крупные цветы. Во времена моего детства ромашки были с блюдце, колокольчики со
стакан, а сейчас?!
— Да, массовый туризм наносит жуткий ущерб природе, — согласился я.
— Это для природы мини-катастрофы, — вздохнул Котел. — В некотором смысле.
— Тону! — послышалось снова.
— Может и правда тонет? — встревоженно обмолвился я.
— Ничего, вода прозрачная, найдем, — Котел невозмутимо, с сонным взглядом
закурил сигарету.
— Заковыристый случай! — отряхиваясь, Кука вылез из воды со скорбным выражением
лица, выругался и плюнул.
Ясное дело, он упустил рыбу, но его купальный этюд навел меня на мысль: «здесь
стоит порыбачить». Вы знаете, есть люди совершенно нетерпеливые, которые, если
не клюет, не просидят с удочкой и минуты, но там рыба бросалась прямо на берег.
Я даже банку с червями спрятал за дерево. За полчаса сноровисто, филигранными
подсечками я поймал четырех голавлей. «Четыре четное число, — подумал. —
Нехорошо, надо поймать пятого». Поймал пятого, подумал: «Ну, уж где пять, там и
шесть»… Так и ловил, пока руки не устали. К слову — я рыболов высокого класса;
можно сказать, волшебник рыбалки.
— Отличные рыбы, — с далеко не легкой завистью щелкнул языком Котел, когда я
подошел. — Прямо еда для избранных. Устроим праздничный обед. Давно свежей рыбки
не пробовал. А говорят на парижском рынке ее видимо-невидимо, и всякой: от
карасиков до гигантских макрелей. И чуть на какой пятнышко, отдают бесплатно.
Одни берут для кошек, другие себе, и продавцы при этом улыбаются: «Пожалуйста,
мадам», «Пожалуйста, месье». Мой шеф приехал оттуда, так говорит: «Теперь не
могу на улицу выходить». У нас ведь хамят на каждом шагу. И продавцы, и
официанты, и таксисты, и швейцары. И всех надо уговаривать: чтоб обслужили,
довезли, пропустили. Беспросветный мрак в некотором смысле. Если кто вежливо
ответит или извинится, на него смотришь, как на инопланетянина... Так сколько
хвостов ты поймал, Чайник? — в его глазах появился жадный блеск.
— Зубы у себя во рту считай, — остановил я Котла и протянул улов Куке (он уже
разжег костер и закурил трубку).
Боюсь, вы не знаете, что приятели бывают духовные и удобные. Объясняю. Духовным
приятелем Кука никак быть не мог — и потому что его черепок плохо варит и,
естественно, из-за своего бескультурья, а удобным более-менее мог.
Кука взял мои первоклассные рыбы небрежно, словно куль с семечками, достал свой
нож с узким, источенным до нитки лезвием (он постоянно точил ножи — держал
оружие в боевой готовности) и бойко принялся потрошить рыбу — от него в разные
стороны полетели чешуя, плавники, пузыри. Котел начал чистить песком сковородку.
Потом они жарили рыбу, и пока колготились, я подробно объяснил, как нужно ловить
голавлей (о рыбной ловле я знаю абсолютно все). Под конец я хотел закрепить свой
успех рассказом о рыбалках на Волге, но не успел выложить козыри — туполом Кука
грубо перебил меня:
— Хватит балаболить! Дело не в пойманной рыбе, а в кайфе, в ожидании клева.
Рыбалка это целая наука, особая философия, тебе не понять. Так что, хватит нести
похвальбу. Садись лучше шамать, да оцени мою жареху, — он выбрал самый увесистый
кусок и начал уплетать за обе щеки.
Не сомневаюсь, вы заметили Кукину невоспитанность и то, что у него все чувства
изрядно притуплены, а высокие вообще отсутствуют. И это еще мягко сказано. Скажу
больше — он настоящий болотный житель. Его, придурковатого, видимо, придавило
еще в детстве и он таким и остался. Грубость Куки заметил и Котел, и высказал
суровое осуждение.
— Да, с вежливостью у нас плоховато, уж я не говорю об уважении к достоинству
личности. Здесь есть над чем подумать... Даже не верится, что на улицах Парижа и
Нью-Йорка незнакомые люди улыбаются друг другу. А какое чувство собственного
достоинства?! Мне говорили, что в Америке даже не принято уступать пожилым людям
место. У них есть поговорка: «Все должны долго жить, но никто не должен быть
старым». Там, если ты уступил место пожилой женщине, значит в глаза назвал ее
«старухой». А у нас в транспорте чуть ли не дерутся за место; не уступишь
старухе — стыдит на весь вагон... И все от того, что мало интеллигентов. Одни
уехали, других уничтожили; подпорчен генофонд нации. Наша беда не в том, что нет
материальных благ, а в том, что нет духовности. Посмотрите, в Москве на улицах
почти нет одухотворенных лиц. Не на ком остановить взгляд, все трафаретные, как
горшки.
— Спокойно! Что ты мелешь? — Кука чуть не запустил в Котла ложкой. — Полно у нас
прекрасных лиц, хороших, святых людей. В метро все читают, мы самая читающая
нация. В театрах и на выставках толпы людей... Вот, ты неслабо знаешь о Париже и
Америке, а они о нас не знают ничего. Из наших писателей называют только
Толстого и Чехова, да и то не все. Их ничего не интересует кроме своих дел.
Накопительство и развлечения — главные цели. У них даже ко всему есть присказка:
«Ты получаешь от этого удовольствие?». Твоя Америка! Стандартная одежда,
стандартные улыбки, все разговоры: «как избежать налогов, есть ли кондиционер в
доме, какая марка машины», и всюду деньги, деньги. Шаблонная американская мечта
о богатстве. Лично мне начхать на их пластмассовые коттеджи и подстриженные
газоны, я люблю все естественное: густые травы, полевые цветы и наши избы —
дерево самый чистый и здоровый материал... Американцы примитивы! Ты знаешь, что
по их опросу большинство американцев считает, что они воевали с немцами и нами,
что мы были с Гитлером заодно?!
— Да, это отчасти так, — нервно хохотнул Котел. — Я, например, убедился, что они
и свое-то искусство плохо знают. Как-то приехали к нам студенты американцы, я их
спросил, слышали ли они таких-то джазовых музыкантов, а они и не знают, кто это
такие. Я изучал импровизации этих музыкантов, а они не удосужились перейти улицу
послушать их. Такая печальная вещь. Но у них, понимаешь ли, во всем узкая
специализация. Свой-то предмет они знают, как надо, будь уверен. В условиях
конкуренции иначе нельзя. Надо все делать лучше других. Поэтому у них много
личностей и колоссальные достижения. Конкуренция — стимул прогресса, это
очевидная истина.
— Еще бы не иметь достижения! Грабят бедные страны, скупают по всему свету
лучшие умы, мировые войны их обошли стороной, разрушений-то не было. — Куку
прямо трясло от возмущения, он даже забыл про еду. — Нет лиц! Это надо же, до
чего договорился! А наши женщины?! Наше главное богатство?! Каждая третья
красавица! Одень их как следует, все упадут. Не случайно иностранцы женятся на
наших женщинах... И личностей у нас полно. Мой сосед — рабочий парень, так он
начитанный, знает английский, сам собрал автомобиль неслабый; толковый парень,
пишет стихи. Да, он сто очков даст любому сверстнику американцу. Я ежедневно
принимаю десятки людей и знаю, о чем говорю... А ты там, в своем НИИ, закопался
в бумажках и оторвался от людей. И вообще хватит тягомотины! Хватит играть в
солдатики!
Трапезу заканчивали молча. Наевшись и отвалив от костра (не поблагодарив меня,
рыбу все же я поймал. Кто же еще? Ну, конечно, я. Опять я!). Котел закурил,
схватил фотоаппарат и попросил меня запечатлеть его с удилищем в руке.
На минуту перенесем действие в другое место. По случайному стечению
обстоятельств до этой поездки вы могли быть знакомы с Котлом. И тогда, конечно,
первым делом он пригласил вас к себе домой «слушать джаз», и вы заметили, что
стены его комнаты облеплены фотографиями. Там есть снимки, где Котел стреляет из
ружья, сидит на лошади, плывет брассом (ведь он самовлюблен и красуется, точно
кинозвезда, да еще страдает манией величия, что понятно, разновидность
глупости). На всех фотографиях Котел ангел: чистый взгляд, открытая душа. Но не
верьте этим фотографиям, все они — липа, обманчивое представление о супермене —
в этом самоутверждении четко видится внутренняя неуверенность в себе. У меня-то
есть фотография, где его истинное лицо: нахальный взгляд сразу выдает двуличную
натуру. Этот снимок сделал я (скрытой камерой)…
Меня с Кукой Котел снял, без преуменьшений, раз пять, причем на карточках,
которые он делал в начале путешествия, ничего не видно; где-то в середине нашего
плавания он более-менее освоил ремесло — на тех неважнецких снимках кое-что
можно разобрать; только перед возвращением в Москву, он, наконец, начал делать
работы, на которые можно смотреть. Правда, и на них мы с Кукой себя не узнавали.
После того, как я «щелкнул» Котла, он взял гитару и, демонстрируя духовное
изобилие, начал трезвонить на всю реку.
Кука засмолил трубку — огромную, с половник, и проверяя на кофте пуговицы (он
частенько наедался так, что они отрывались), подогрел в кружке воду и устроился
под старой елью бриться; послышалось бульканье, покрякивание. Это было его
первое и последнее бритье — он начал отращивать бороду, вероятно считая, что
внутренняя красота начинается с внешней. Побрившись, Кука долго массировал щеки,
шлепал по ним ладонями, отдувался, потом достал блокнот и, демонстрируя
эмоциональное изобилие, произнес:
— Меня потянуло на подвиги — начну, пожалуй, вести дневник. «Наблюдения
простака». Как бы. Опишу для начала нашу неслабую стоянку. Трудно поверить, что
на земле еще остались такие классные места. Как виды на открытках.
Я усмехнулся — Кука может любоваться рекой, деревней, костром, а через полчаса
полезет с кулаками на приятеля. Сентиментальность часто граничит с жестокостью.
— А путешествие, сами понимаете, доступное для всех счастье, — продолжал Кука. —
И главное, у нас — гуляй по лугам, плавай по речкам сколько хочешь, а на Западе
всюду таблицы: «Частное владение. Вход воспрещен!», — Кука выдал несколько
крепких словечек из своего обширного арсенала ругани (их не привожу — язык не
поворачивается). — Земля, леса, озера, природные богатства должны принадлежать
государству, а не группе денежных мешков. В частные руки можно отдать небольшие
магазинчики, мастерские, ну мелкие заводишки... — Кука грозно кашлянул и
уткнулся в блокнот.
Краем глаза я зорко следил за его каракулями и ответственно заявляю: все, что он
написал, следовало перевернуть наоборот, тогда получалось как раз то, что было
на самом деле. Впрочем, что вы хотели от Куки? Ведь, он даже писал с ошибками,
да таким размашистым почерком, что, казалось, на бумаге лежат вытянутые пружины
или валит дым.
Под конец своей писанины Кука начеркал фразу: «Поездку несколько омрачают мои
приятели: Котел брюзжит, что все вокруг паршиво, а Чайник замкнулся в своем
мирке, от всего отгородился, ему все до лампочки, в разговоре из него много не
вытянешь». Как вам это нравится? На Котла — это просто донос, обо мне — клевета.
Я предчувствовал, что Кука будет писать, даже настроился на худшее.
Впоследствии, когда мы бывали в незнакомых компаниях, допуская, что он может
сказать обо мне нелестные вещи, я опережал его и заранее сообщал:
— Сейчас мой приятель будет говорить обо мне гадости.
После такого вступления у Куки не поворачивался язык поливать меня. Я как бы
застраховывал себя от нападений, понимаете? Такой тонкий ход.
Кстати, когда я описал нашу поездку и понес рукопись в редакцию, скептик Котел
заявил, что я напрасно рассчитываю напечататься, так как писательское ремесло у
меня хромает.
— Здесь ты не вышел способностями, — бубнил он. — В этом смысле гораздо больше
шансов у Куки. Его дневник написан возвышенней и глубже, в его слова вложена
душа, поэтому они живые, зажигательные. И вообще у него достаточно зрелое,
масштабное произведение, а ты скользил по поверхности.
Ну, о каком сравнении может идти речь? Скажу без ложной скромности, я справился
со своей задачей — с исчерпывающей полнотой, подробнейшим образом дал
исключительно правдивое описание реки и деревень, заодно предельно ясно решил
проблему свободного времени, досуга, увлечений, в то время, как Кука накатал
что-то вроде автобиографии, да еще напичкал свой слабый текст разными
литературными выкрутасами. Уж я не говорю о жалком количестве страниц в его
блокноте — в моем очерке раз в десять больше, и, если говорить начистоту, я
писал его без всякой претензии на стиль. Разжигайте им печь, если вру!
К слову сказать, прошу этот очерк, эти поучительные наблюдения рассматривать и
как солидную летопись, серьезный научный труд, достоверный документ нашей эпохи.
В самом деле, обратите внимание, с начала поездки я последовательно исследую
психологическую совместимость людей в замкнутом проживании, и мое глубокое
исследование движется на фоне меняющихся ландшафтов. Согласитесь, красоте такой
мысли могли бы позавидовать многие ученые. Быть может, по очерку мне защитить
диссертацию, как вы считаете?
С погодкой нам повезло — несмотря на ранний час, солнце жарило точно сковорода.
Мы решили устроить банный день и, намылившись, стегали друг друга березовыми
вениками, причем Кука стегал меня с таким остервенением, что не будь он моим
приятелем, я подумал бы, что нахожусь в камере пыток.
Спустя некоторое время купались. Массивный Кука догадался прыгнуть с плота и
когда плюхнулся, река вышла из берегов, и волны с шипением обрушились на наши
пожитки.
Дряблый Котел, покрякивая и поскуливая, приседал, окунался на мелководье и
трещал:
— Песок очень желтый и мелкий, а мне нравится крупный и белый. Вода, наверное,
плюс двадцать градусов, а я привык к двадцати одному с четвертью. Облака, вон,
смотрю, кучевые, а я люблю перистые с розовым отливом...
Я тоже разок нырнул, оставив за собой цепочку серебристых пузырьков. После
купания закурили и легли на песок позагорать, и в Котле внезапно проснулось
запоздалое раскаяние:
— А в некотором смысле я напрасно ругал тех сельчан. Люди не виноваты, что так
живут, влачат унылое существование. Зло в тех, кто наверху. И скинуть их
невозможно — они создали мощную систему-машину. В огромной степени, в широком
смысле.
— Виноваты! — безжалостно отрезал Кука. — И лихо, по делу ты пропесочил их. Ну
сколько можно об этом говорить?! Кто им мешает починить технику?! Или поправить
дома, сделать их приглядней?! Разгильдяйство! В городе в подъездах окурки, битые
бутылки, похабные надписи. Вон в Прибалтике подъезды вылизаны; коврики, зеркало
стоит. Все зависит от хозяина...
— От общей культуры народа, в том числе и бытовой культуры, — вставил Котел, со
смутной благодарностью Куке за поддержку.
Но, спустя минуту, они снова затеяли целенаправленный спор (орали так, что
летела пена), и в этом споре, кажется, вновь победил Кука. Точно не помню; меня
разморило на солнцепеке, я залез в «предбанник» палатки, лег в высокую, похожую
на лапшу траву, попытался подремать — ведь из-за Куки не выспался, но уснуть не
удалось. Прежде всего от свирепой тягучей жары; раскаленный воздух обжигал лицо
и руки, от деревьев отлетала кора, на кустах акаций лопались стручки, а от
цветов било таким испарением, что казалось, они вот-вот воспламенятся и начнется
гигантский лесной пожар.
Потом, сокрушая все на своем пути, как бульдозер, в палатку забрался Кука. Под
конец, когда я почти уснул, меня растолкал Котел, и с глупой потугой на юмор,
пожелал «спокойной ночи».
Дальше я просто лежал с закрытыми глазами; болело сожженное солнцем тело (кожа
сходила, как шелуха с молодой картошки) и ныли ссадины на руках и ногах; во сне
Кука, как всегда, усиленно гримасничал, дул и вздыхал, и скрипел зубами (а они у
него, как гвозди), а в его животе стоял гул, точно колокольный набат. Я пытался
перевернуть истукана, но разве такую тушу сдвинешь? Тут нужен домкрат.
Во второй половине дня вылезли из палатки и с изумлением заметили, что плот
исчез.
— Проворонили! Стащили! — нахохлился Котел.
— Сперли! — внес существенную поправку Кука. — Тому, кто это сделал, я намылю
шею! — он принялся оскорблять Котла за то, что тот отнесся к швартовке
наплевательски и теперь мы расхлебываем последствия. (И откуда он взял, что плот
привязывал Котел? Я четко помню, что его как раз привязывал сам Кука, да еще
какими-то морскими узлами. Похоже, это снилось Куке и в тот момент он еще не
проснулся).
Разумеется, Котел огрызнулся с взрывной силой. Представляете, как на фоне их
паники выглядело мое спокойствие? На самом-то деле у меня внутри все заледенело,
но я не показывал вида, я умею держать себя в руках. Сдержанность — одно из
основных моих достоинств.
Успокоившись, мои дружки присели на обрыве.
— Любопытное событие, — всем своим видом Котел показывал, что в жизни полно
вещей более стоящих, чем какой-то плот; он даже стал болтать ногами. — Не
относитесь к плоту как к священной корове. Путешествовать можно и по берегу.
— Вон он! — Кука хлопнул по коленям и показал в сторону.
У соседнего острова действительно маячил наш плот, маячил на мелководье в
какой-то печальной дымке; только пока мы обсуждали, что делать, течением его
развернуло и понесло. Кука с Котлом сразу бросились в воду, но лучше бы не
рыпались, потому что в обход по мелководью я догнал его быстрее. Через условную
преграду — протоку выбежал на высокий, коренной берег и, поравнявшись с плотом,
бросился в воду. Но деревянный беглец подпустил меня поближе, вильнул рулем и,
прибавляя скорость, заскользил вниз по течению. Тогда я снова выскочил на берег,
забежал немного вперед, соизмерил силу течения реки и свои возможности и,
уверившись в победе, бросился плоту наперерез. (Я оказался в нужное время в
нужном месте, а это не каждый может выбрать).
Вы сомневаетесь — получилось ли? Не сомневайтесь! В таких делах я никогда не
терпел поражений. Срабатывает многолетний опыт и неисчерпаемые физические
ресурсы. Профессионал и в сложный момент остается профессионалом. Как пловец я
показал себя во всем блеске. Победа мне была обеспечена заранее; куда плот
денется, если за дело взялся такой, как я?! И понятно, никто, кроме меня, это
сделать не мог.
Но пойдем дальше. Дополню текущий момент — подплыли Котел с Кукой. Они так
наглотались воды, что я еле втащил их на плот. И началось: обнимают меня,
поздравляют:
— Золотой ум! Заслужил орден! Теперь попадешь в рай!
Отвесили и более длинные комплименты, которые я принял с подобающей скромностью.
Прихлебатели! И что они в самом деле?! Ведь в сущности я такой же, как все,
только умнее, талантливее.
Вы разливайте вино-то! Разливайте!.. В общем, мои приятели ударились в другую
крайность — похвалили больше, чем надо, а я знаю, если они меня хвалят, значит
скоро будут ругать. Я уже привык обороняться; впрочем, может это была уловка,
этакий хитрый ход — выдать аванс похвалы в счет ожидаемых подвигов? Поправьте
меня, если я ошибаюсь.
— Не понял! Что это такое?! — Кука вдруг показал на берег, сплошь забитый
спиленными деревьями, меж которых возвышался заляпанный грязью остов трактора
непонятного происхождения.
— Заброшенный участок, леспромхоз старался, — ответил я с горьким спокойствием.
— И, видимо, давно… трактор уже зарос цветами.
— Убедительная деталь! Но почему не вывезли? Вот образины! — обуреваемый
яростью, вздрюченный Кука учинил допрос лесному хозяйству. — Прямо зло берет!
Это великолепие оставит глубокий след в моей душе!
— А тебя не возмущает, что на городских стройках ржавеет, пропадает материалов
на тысячи рублей? — пробубнил Котел, стараясь не расхохотаться. — Вот
удивляемся, что Америка богатая. Так американцы все до доллара считают, у них во
всем экономия. Бумагу делают из макулатуры, а у нас леса губят.
— Черт возьми! От этого сводит челюсти! — выпалил Кука. — Японцы щепки покупают,
а здесь столько древесины гниет. И вся неслабая.
— В день с лица земли исчезают гектары леса и вместе с ними животный мир, —
вздохнул Котел с внезапным взлетом несвойственных ему чувств. — И главное, наши
вожди распродают лес, нефть, и не задумываются, что останется потомкам.
Цивилизованные страны продают технику, а мы как колония. И вообще, мир создан не
только для человека, но и для животных, растений, и человек не имеет права
что-то покорять, изменять. Вон в Америке — национальные парки. Нетронутая
природа, свободно разгуливают животные. Пожалуйста, глазей на них из автомашины.
А наши зоопарки — тюрьмы для животных. Трудно смотреть на слонов, привязанных за
ногу цепью к столбу... на волка, бегающего из угла в угол в тесной клетке... У
нас даже нет приютов для потерявшихся домашних животных. Три страны не имеют:
Албания, Монголия и наша. Позорище!
Здесь, впервые за все время, Кука не стал спорить с Котлом, и тот разошелся еще
больше:
— А вы знаете, что западники платят нам деньги, чтобы мы сохранили амурского
тигра? И готовы платить, чтобы сохранили Байкал... Но у наших вождей разве
наличествует здравый смысл! Тем же западникам продают лицензии на отстрел
медведей на Камчатке… И свои начальники стреляют. Да с вертолета, когда у зверя
нет шансов на спасение.
— Мерзавцы! — не выдержал Кука. — Но почитай Моуэта. Он пишет, как канадцы
стреляли в кита, севшего на мель в бухте. Ради забавы палили из ружей всем
поселком. Так что, негодяев везде хватает.
Подогнав плот к острову, мы перетащили вещи, оттолкнулись и нас понесло затяжное
течение.
По-прежнему в воздухе господствовал зной. Котел некоторое время пребывал в
угрюмом раздумье, демонстрировал напряженное безделье — холодно-замкнутый
расхаживал по бревнам (конечно, в спасательном жилете) и пересчитывал сучки,
потом с какой-то злостью включил «Спидолу» и прилип к радиоприемнику.
Кука сделал три удочки и только хотел одну закинуть, как зацепил себя за штаны,
да так крепко, что вокруг крючка пришлось вырезать материал. Кука всегда ловил
на несколько удочек и старался разбросать наживку по всей акватории реки. Он
мерил класс рыбака метражом занятого пространства, а не умением использовать
малейший поклев. Кукины удилища были кривыми, и, забрасывая снасть, ему
приходилось делать допуск на изгиб, при этом Кука клонил голову, разевал рот и
всем телом поворачивался в ту сторону, куда делал допуск.
Раскидав наживку, Кука уселся на рюкзак и стал клевать носом, а через десять
минут послышался храп. Только когда одно из удилищ плюхнулось в воду, он
вздрогнул и заморгал, как филин. Схватив удилище, он уснул снова, но рюкзак
опрокинулся и неуклюжий Кука, задрав ноги, свалился в воду. Хорошо успели
схватить. Рюкзак, конечно, не Куку.
Общая экспозиция того отрезка реки такова: по водной глади скользит плот; на нем
я — искушенный мореход и двое начинающих плотогонов, этаких великовозрастных
неумех. Просто так, от нечего делать, чтобы скоротать время, я решил покидать
спиннинг.
— Ты осторожней с ним обращайся, — предупредил меня Кука. — Штука дорогая,
неслабая. Японская.
— Мог бы и не говорить, и так видно, — Котел сделал музыку тише. — Вот я смотрю
на такие игрушки и думаю: «Если человек делает вещи с любовью, то в этих вещах
видна его душа, они играют. А если делаешь то, что не любишь, наскоро гонишь для
плана — никогда не сделаешь дельное». Наша неповоротливая промышленность не
может даже наладить выпуск туристического снаряжения. Пока соберутся, утвердят,
дадут указы, другие страны уже уходят вперед. И это не только в туризме, это
суть обеспечения людей всем необходимым: мебелью, одеждой...
В этот момент мою железку схватила щука таких размеров, что я раскрыл рот. Это
было какое-то библейское чудище. Котел и Кука застыли, как громом пораженные.
— Щука! — крикнул я и метнулся к мачте.
Рыбина выпрыгнула из воды, скорчила мне рожу, сделала пару сальто и понесла плот
по извилинам и коленам. Спиннинг превратился в спираль. Я еле переводил дух. У
меня затекли руки и ноги, но я мужественно держался.
— Что же она так гонит, проклятая? — с крайним изумлением, задыхаясь, проблеял
Котел. — Все мелькает перед глазами.
— А ты их закрой, — пренебрежительно посоветовал Кука.
Оба палец о палец не ударили, чтобы мне помочь. Неизбежен вывод: они умели
только языками чесать.
А щука меж тем совсем озверела: металась из стороны в сторону, как крокодил.
Даже я, видавший виды, был потрясен, а об этих и говорить нечего.
Да, так вот, я выделывал акробатические трюки, но рыбина все равно тащила меня в
воду. Внезапно леска оборвалась, и хищница бросилась в заросли. Я прыгнул за ней
и заработал кролем; и если бы захотел, то, конечно, ее догнал бы, потому что я
блестящий, первоклассный пловец. «Только куда нам девать такую махину?» —
подумал и вернулся…
Вы мне не верите? Напрасно. Так всегда: врешь людям — верят, говоришь правду —
не верят. Ну скажите, зачем мне загибать? Я и так повидал предостаточно. Но мой
благородный поступок Котел превратил в шутовской — он умеет погреть руки на
чужих трудностях.
— Ты поступил по-американски, — с издевкой прыснул он, когда я забрался на плот.
— Те тоже рыбачат ради спортивного интереса. Поймают рыбу, сфотографируются с
ней и выпускают. Это гуманно в некотором смысле. У них ведь фруктов, соков —
хоть завались. А нам еще одна рыбка не помешала бы (он всегда говорит об
упущенных возможностях).
Самое обидное, пока я сражался со щукой, в воду упали мои бесценные часы. Я
купил их у одного часовщика. Мастер заверял, что часы противоударные и
водостойкие. Я поверил и сказал об этом мальчишке соседу, и тот балбес в мое
отсутствие бросил часы на асфальт, прислонил к уху — тикали. Бросил с балкона —
опять тикали, опустил в ванну с водой — часы продолжали идти. Видимо, шкета
заело; он не мог поверить, что человек может создать механизм, который нельзя
разрушить. И тогда он догадался опустить часы в кипящий чайник. Наконец, часы
встали. Мальчишка был доволен, а я чуть не отлупил его. Потом пришел к часовщику
и все рассказал. Мастер удивился:
— Я готовил их к любым испытаниям, но... кипятить!... Хорошо, попробую сделать
их термостойкими.
Через неделю он вернул часы, которые уже не боялись ничего — бесконечно ему
благодарен. И вот, надо же, они бултыхнулись в воду!
Вернусь к исходному пункту разговора. Чтобы вы не оказались в положении моих
растерявшихся приятелей, могу научить вас ловить гигантских щук. Вот как это
делается. Прежде всего ни в коем случае не спешите. Как только рыбина схватит
блесну, возьмите в руки что-нибудь тяжелое. Все равно что. Что будет под рукой,
то и берите. Разумеется, ненужную вещь. Но если схватите и нужную, ничего
страшного — ваши устремления окупятся сторицей, ведь гигантские рыбины
попадаются не каждый день. После этого ждите. Стойте и ждите момента, когда щука
выпрыгнет из воды и сделает в воздухе сальто. Вот тогда не зевайте. Сразу
кидайте тяжелый предмет щуке меж глаз. После этого она поймет, с кем имеет дело
и сдастся без борьбы. Наверное, существуют и другие способы ловли, но по сути,
этот наиболее действенен.
Вот такие у нас были будничные дела. Конечно, я маялся со своими приятелями, но
все еще на что-то надеялся, думал: «Может, все образуется, может, через
пару-тройку дней они остепенятся, наберутся опыта, поумнеют, станут лучше».
Короче, я многое прощал им, но условно, как бы с испытательным сроком.
Раз уж заговорил о буднях, два слова о кострах. Они заслуживают упоминания. От
маленького «туземского» костра толку мало, тепла он не дает, а большой,
«пионерский» — ненасытное чудовище; сколько поленьев не заготовите — все сожрет.
Мой вам совет: плюньте на это занятие, есть масса других способов обогрева.
Возьмите, к примеру, в поход штук пять примусов и канистру бензина. Очень
удобно: зажжете их и расставите вокруг себя. И тепло, и жужжат как-то уютно, и
побочные эффекты — в смысле игры светотеней. Если начнете коченеть, пододвиньте
поближе, а запахнет паленым — подальше. Очень просто. Поверьте мне, умудренному
опытом.
А что такое костер? Он или шипит и стреляет вам в лицо или отапливает небо —
бушует так, что чуть зазевался — испечешься! А уснете у костра, надо, чтобы вас
поворачивали. Иначе, одна часть замораживается, а другая обгорает.
Скажу еще об одежде. О ней — как нельзя кстати. К сожалению, в наших магазинах
нет специальной одежды для путешественников; разные ветровки, которые продают —
не годятся; похоже, они сделаны из жести и удобны только пожарным. Здесь Котел
прав. А крайне важно, какую одежду вы наденете в путешествие. Сейчас объясню
почему. Слишком узкая лопнет в ответственный момент, слишком широкая соберет все
колючки, слишком яркая привлечет пчел, они примут ее за клумбу и будут виться
тучами, а потом, разочарованные, ни одного живого места на вас не оставят.
Блестящий пример — кофты Куки. Они были всяких расцветок: от цвета мокрой глины
до цвета ржавых гвоздей. На него постоянно садились разные твари (попутно
замечу, Кука и в городе одевается чрезмерно ярко — наверное, боится, что его не
заметят, я так думаю. Впрочем, здесь можно строить сотню догадок).
И наконец, маленькая подробность — на реке бушевали тучи комаров, они охотились
на нас круглосуточно. Выходишь из палатки — они уже поджидают и ноют. Вдохнешь —
полный рот набьется. И кусали эти комары даже через перчатки. Все средства от
этих кровопийц — ерунда: к липучке они не пристают, мазь — просто лопают, а
откроешь флакон димитилфталата — слетаются, дерутся из-за жидкости и лезут в
пузырек.
Особенно комары докучали Котлу — у него были настоящие волдыри от укусов (как-то
он насчитал их триста двадцать семь штук), а у Куки — почти ничего, его кожа-то
дубленая. Комары собирались только в том месте палатки, где лежал Котел. Стоило
ему перелечь, как они сразу к нему слетались. Провоевав с насекомыми часа два,
Котел забивался в угол палатки, но тут же за ним устремлялась вся писклявая
комариная колония. Каждое утро мы выметали из платки несколько сотен убитых
комаров — из-за одного этого к реке больше не поеду, они отравят весь отдых.
Кстати, по возвращении домой, я заметил на своей руке комара. Он пытался
прокусить мою загорелую огрубевшую кожу. Этому хилому горожанину было невдомек,
что я уже закален деревенскими комарищами, что моя кожа уже давно потеряла
всякую чувствительность. Я смотрел, как гнется хоботок комара, и на секунду мне
стало жалко беднягу, но я во время вспомнил про своих бледнолицих собратьев,
шастающих по улицам, и прихлопнул вампира.
Когда солнце заблестело как слюда и закат стал похож на яичницу, мы проплыли
пару километров по какой-то стремнине, где ток воды несся будто по желобу, где
развевалось множество подводных трав, и как мы не запутались не понимаю! Наш
плот, будто ледокол, продирался сквозь заросли трав и кувшинок. По берегам все
это время тянулись маленькие острые елки, точно забор из кольев. Под ними зияла
густая тень, холодная, как родниковая вода; в тени, словно газовые горелки,
виднелись светляки. Холодный воздух из ельника то и дело смешивался с горячим
над рекой и от такого коктейля голова просто разламывалась. Эти наблюдения
совершенно точны; может быть я записал их не совсем удачно, второпях, зато здесь
много чувства.
Кстати, выпьем-ка за чувство! За наше с вами расположение друг к другу!
Вернуться: Все мы не ангелы
Леонид Сергеев. Заколдованная. Повести и рассказы. М., 2005.
|
