Родственные проекты:
|
Заколдованная
УТРЕННИЕ ТРАМВАИ
кое-какие воспоминания из детства
ЧУДЕСНЫЙ ПАРЕНЬ
Все детство я мечтал иметь две вещи: музыку и велосипед. Под музыкой я
подразумевал хороший радиоприемник, на худой конец — патефон. Но в нашей семье
не было даже радио. Мой отец больше всего на свете ценил тишину. Последние
известия он узнавал из газет, а музыка... Музыку ему заменяло заунывное
бренчание дяди Феди на домбре в доме напротив. Каждый вечер, предварительно
выпив, дядя Федя затягивал свою тягомотину. От его музыки даже собаки уползали в
сараи, а что говорить о людях! На них она нагоняла такую тоску, что многим
становилось тошно. Только отец, заслышав дядю Федю, выносил стул на крыльцо и
усаживался с блаженной улыбкой; иногда закрывал глаза и кивал головой в такт
мелодии, а когда дядя Федя заканчивал дринканье, глубоко вздыхал:
— Вот это музыка, я понимаю!
Но мне-то была нужна другая музыка. Шумная и бодрящая, которая поддерживала бы
во мне тщеславный и самолюбивый дух, которая помогла бы осуществить
многочисленные авантюрные планы. Больше всего моим требованиям отвечали марши из
кинофильмов «Веселые ребята» и «Трактористы». Эти марши постоянно гремели в моей
душе, и я напевал их с раннего утра, а днем, когда отец был на работе, вообще
орал во все горло. Домашние не переставая сыпали угрозы, но я не обращал
внимания. Во второй половине дня, немного устав, пел вполголоса, а вечером, с
приходом отца, про себя. Годы шли, но вкусы мои не менялись. Я и сейчас марши
люблю, правда из других фильмов.
С велосипедом все обстояло проще. Дело в том, что отец работал инженером на
компрессорном заводе; работой он был завален — даже чертил дома по вечерам,
выполнял заказы для хлебозавода и чаеразвесочной фабрики. У нас была большая
семья (отец с матерью растили троих детей) и, сколько я помню, мы никогда не
вылезали из долгов. Некоторые поговаривали, что отец «халтурит», на самом деле
отец всю жизнь был честным и страшно гордился своей честностью, и имел на это
право, поскольку честность никогда не была нормой в нашем обществе — ни тогда,
ни тем более сейчас, когда вообще забыли это слово. И слово «порядочность»,
кстати. Так вот, разговоры о халтуре выводили отца из обычного равновесия.
— Пусть мы бедные, зато честные и дружные, — хмуро заявлял он. — Важно не
только, чего человек добился, но и каким путем этого достиг. И не слушай этой
болтовни, — вразумлял меня. — Твой отец всегда был честным. В высшей степени.
Запомни это! Я никогда не халтурил. Халтура — это работа так себе, спустя
рукава, шаляй-валяй, а не работа. А я все делаю на совесть. А если что и делаю
плохо, так только от неумения.
По вечерам над чертежами корпели и мы с матерью — помогали отцу. Мать ставила
форматки, а я стрелки. Я делал отличные стрелки. Немногие взрослые могли сделать
такие. У дяди Феди, например, стрелки получались жирные, как галки, а у бабушки
так и вовсе, как вороны. Мои стрелки были острые, как индейские дротики. Я и
сейчас могу сделать отличные стрелки. Чертеж тоже могу начертить, но так,
средненько. А вот стрелки поставлю — хоть куда! Этими стрелками в то время я
увековечил себя на многих отцовских чертежах. За это отец обещал купить мне
велосипед — не новый, конечно, подержанный. Отец был человеком слова и никогда
не забывал своих обещаний. И однажды в воскресенье хлопнул меня по плечу, и мы
отправились на барахолку. Всю дорогу до рынка отец разрешил мне петь марши.
Во времена моего детства не было комиссионных магазинов; уцененные вещи
продавали на барахолках. На этих стихийных толкучках можно было купить все — от
кнопок до мотоциклов и мебели. Чаще всего эти рынки были завалены рухлядью:
надбитой керамикой и статуэтками, выцветшими, облезлыми коврами, поломанными
этажерками, саквояжами, полками... Но иногда среди хлама попадались и ценные
вещи: редкие книги, старинные картины в витиеватых рамах, китайская посуда и
прочее.
Когда мы пришли на барахолку, торговля была в самом разгаре. Не прошло и пяти
минут, как мы очутились в самом пекле. Только и слышалось:
— Кому пиджак?! Совершенно новый! С иголочки! Износа не будет!
Или:
— Уникальная вещь — чернильница Куприна! Купите, не пожалеете!
Кричали про английские граммофоны, редчайшие электроплитки и бесценные шкатулки
— реклама на барахолке была поставлена на широкую ногу. Нерасторопному продавцу
без зычного голоса там делать было нечего. Обычно такие скромники нанимали
какого-либо горлопана, а иногда и подставных покупателей, которые делали вид,
что покупают, а на самом деле только взвинчивали цену.
Пройдя через всю барахолку, мы наконец увидели продавцов велосипедов. Они стояли
особняком, около утрамбованной площадки для обкатки машин; здесь же на заборе
сидели мальчишки — бескорыстные испытатели для не умеющих ездить — брюки у них
были защемлены бельевыми прищепками.
В тот день продавалось пять велосипедов. Английский, весь сверкающий, с узкими
покрышками и никелированными крыльями. От него мы отвернулись, чтобы не
расстраиваться. Рядом с ним — допотопная машинешка, неизвестно какой марки, с
огромной цепной передачей и сигналом-грушей. На эту колымагу мы тоже не стали
смотреть. И наконец, были три более-менее нормальные машины. К ним я и ринулся,
но отец сразу меня остановил.
— Не подходи, — шепнул мне. — В этом деле никогда не надо торопиться. Куда
спешить? Времени у нас предостаточно. Походим, присмотримся, тогда и выберем.
Отец стал вышагивать около этих трех велосипедов. Вначале взад-вперед, заложив
руки за спину, делая вид, что просто прогуливается, но я-то видел, как он косил
глазами в сторону продавцов. Потом отец стал ходить кругами, с каждым разом
сужая виток и напряженно вслушиваясь в разговоры продавцов с покупателями, при
этом понимающе усмехался. Почему-то отец смотрел только на продавцов, а сами
машины его не интересовали. Когда я отозвал его в сторону и сказал об этом, он
скорчил недовольную мину и махнул рукой.
— Ничего ты не понимаешь! Они все одинаковые. Что этот, что тот. Все дело в
продавцах. Их надо раскусить, вот в чем дело! Здесь могут так надуть — у-у! —
отец многозначительно поднял палец и закатил глаза. Потом вдруг засмеялся: — Но
меня не проведешь! Я стреляный воробей. Я их всех насквозь вижу. Вон тот парень
в кепке лучше всех. У него глаза добрые и улыбка открытая. Сразу видно — честный
человек. Наверное, какой-нибудь студент. Постой здесь. Я сейчас все выясню.
Отец снова стал кружить вокруг продавцов, чуть задерживаясь около парня в кепке.
Потом подошел ко мне:
— Ну что я тебе говорил?! Точно, студент. Пишет диплом. Если бы, говорит, не
диплом, ни за что бы не продал. Пойдем, обкатаешь его ве-лосипед.
Издали парень напоминал спортсмена на плакатах: его тело облегал тренировочный
костюм, а кепка с длинным козырьком как нельзя лучше подчеркивала устремленность
к рекордам; он был гладко выбрит и все время улыбался. Когда мы подошли, парень
меня обнял.
— А, так это тебе? — весело бросил. — Тебе не жалко. Другому ни за что не отдал
бы, а тебе ладно, так и быть. Береги моего коня. Он мне пять лет служил без
ремонта и тебе еще двадцать послужит. Эх, если бы не диплом!
Парень подтолкнул ко мне велосипед и отвернулся, чтобы мы не видели его
расстроенного лица.
Я разогнал машину и вскочил на сиденье. На маленьком пятаке машину трудно
проверить, но я успел заметить, что колеса сильно восьмерят, а задняя втулка
скрипит, и, подъехав к отцу, сказал об этом.
— Вот чепуха — «восьмерят»! — засмеялся парень. — Да подтянуть-то их пара
пустяков. Раз, два — и готово. Я думал, ты профессионал, а ты всего-навсего
любитель.
— Да вы его не так поняли, — вступился за меня отец. — Он пошутил, правда?
Я пожал плечами.
— А втулка! — продолжал парень. — В ней я нарочно сделал треск. Убрал пару
шариков. С треском-то веселее. Едешь, а сзади точно моторчик, — парень подмигнул
мне и рассмеялся еще громче.
— Давай посмотрим другие велосипеды, — шепнул я отцу, но он меня уже не слышал —
тоже смеялся и жал парню руку. Я оттащил отца в сторону, но он не дал мне
открыть рта:
— Чудак ты! Уж кто-кто, а я-то вижу, кто из них порядочный человек, а кто
пройдоха. Посмотри на тех. Стоят, о чем-то шепчутся... И пробовать нечего. Наш
парень лучше всех. Чудесный парень! И велосипед у него чудесный. Он мне сразу
понравился.
Отец повернулся к парню, снова пожал ему руку и полез за деньгами.
Когда мы вышли с барахолки, отец торжественно заявил:
— Ну, а теперь садись на раму, подкатим к дому вдвоем.
Только мы тронулись, как лопнула цепь.
— Вот досада! — отец поджал губы. — Но ничего, бывает.
Пока чинили цепь, спустили камеры.
— Странно, — отец нахмурился.
Накачали камеры, слетела педаль и лопнула пружина на сиденье. Отец смахнул пот,
вздохнул и тихо буркнул:
— Ладно, поезжай один. Дома разберемся.
Но не успел я проехать и десяти метров, как случилось непоправимое — рама
треснула, и велосипед разломился надвое. Я очутился на земле. Поднявшись,
стряхнул с себя пыль и взял одну половину велосипеда. Отец подошел и поднял
другую. Так и зашагали мы к дому — я беззвучно ревел, а отец сконфуженно
усмехался.
Леонид Сергеев. Заколдованная. Повести и рассказы. М., 2005.
|
