Родственные проекты:
|
Макаки в полумраке
Без государства
Будьте вы прокляты
А улыбка — ведь какая малость! —
Но хочу, чтоб вечно улыбалась —
До чего ж тогда ты хороша!
До чего доступна, недотрога,
Губ углы приподняты немного:
Вот где помещается душа.
Павел Васильев
Из голубоглазой русской невесты вы сделали оскорблённую разведёнку, а из
благородной русской жены — вечную вдову, а из мудрой русской матери — седую
луну, плывущую над бескрайними скитскими просторами.
Верность русской невесты, благородство жены русской и мудрость русской матери —
в рыдающих окликах обелисков, журавлиными стаями улетающих в звездное русское
бессмертье —
Москвы
И Сталинграда,
Курской Дуги
И Берлина!
Я ничего не боюсь
Памяти
Александра Твардовского
1
Банкиры, олигархи
В настоящем
Готовы нас
И в будущем
Скупить...
А бабушка на плечиках
Из чащи
Дровишки тащит —
Печку протопить.
Я не на них,
Я на себя в обиде,
Я с этим чувством,
Может, и умру:
Пришли они,
Россию ненавидя,
От тренеров —
агентов ЦРУ.
Пришли они
И поменяли флаги,
Знамёна заменили
И гербы,
Ума нам не хватило
Иль отваги
Их повстречать
По правилам борьбы?
Отпор — врагам,
Изменникам — возмездье,
Россию предающие —
Враги:
Прорабы
Горбачёвского полесья
И ельцинской
Оравы битюги!
2
Дороги нет,
Петляет стёжка глухо,
Деревни нет —
Безкрышие дома.
На огороде
Грядка и старуха,
Седая,
Как январская зима.
Отец её
Лежит под Сталинградом,
В Берлине — брат,
А сын в Чечне лежит:
За что ж погибли,
А за то, что гадам
Послушный мир
Теперь принадлежит?..
Коза у бабки,
Кот да балалайка,
Помолится
Старуха
И — к окну, —
Калоши многольготные,
Фуфайка...
И пальцы долго
Трогают струну.
Шершавые,
Ребристые,
о, пальцы, —
Лопата, серп
На пашне, на стерне:
Мы — нищие,
Бесхозные страдальцы,
Монетные Рабы
При Сатане?
Она поёт:
“Я старая, седая,
Колхозная,
Совхозная,
Ничья,
А ведь была недавно
Молодая,
И целовал милёнок
У ручья!”
Она поёт:
“Осталась я
Без мужа,
Сгорел в Кабуле,
Если б не сгорел, —
Когда в избушке
Ночью воет стужа,
Уж он меня,
Сиротку бы, согрел!”
Она поёт,
И жалоба простая,
В метель светла
Да и в грозу светла,
Колосьями
Из бездны прорастая,
На храмах
Трогает колокола!..
И звонницы
Ей отвечают строго,
И нам велят
Брататься и беречь:
И честь,
И совесть,
Родину
И Бога,
Молитву колыбельную
И меч!
3
Из моря — нефть,
А золото — из сопки,
Из тундры — газ,
Из ледников — алмаз:
Россия вся
Превращена в раскопки
Мерзавцами,
Ограбившими нас.
Не зря
Посереди
Святых народов, —
Глянь на четыре
Жутких стороны:
Скелеты фабрик,
Остовы заводов...
И обелиски,
Ратники страны!
Старушке русской
Гость суёт гитару,
Американец,
Долларово свеж:
“Беры, а мне
Тавай твоя хибару, —
Я здрою здэс
Палшой, палшой котэж!”
Премьеры, президенты,
Встречи, речи,
На проводах паук —
Скрипит Чубайс,
И вымирать нас
Приглашает Тетчер,
Мадлен Олбрайт
И Кондализа Раис.
Мы сдали вдруг
Отечество уродам,
Мы наглость
Научились принимать:
Я виноват
Перед своим народом,
Перед тобой,
Моя седая мать!
Я виноват и вы,
Но вы, поверьте,
Я лишь её
Слезами окроплюсь,
И не боюсь я:
Ни суда,
Ни смерти,
Ни пыток,
Ни расстрелов
Не боюсь!
И слава обелисков
Не увянет,
Не смолкнет
Кровь героев,
потому
Еще не раз в просторе
Буря грянет,
Сметая
Наползающую тьму!..
Ночью, вдвоём с луною, они забредают на покинутое русское кладбище, вокруг
которого сгасли и растворились в дождях и в буранах, в морозах серебристых и в
зное золотом русские хутора и деревни, раскулаченные и околхозенные, осиротевшие
от поборов и войн, целинных авралов и перестроечных нашествий.
Кресты скособочились, а гранитные плиты давно покачнулись. Бабушка ищет, но не
видит, щупает тёплыми ладонями, но не касается — нет на кладбище креста отца её,
нет на кладбище креста мужа её, нет на кладбище креста сына её!..
— Где могила отца? — спрашивает она у луны.
— Не знаю, милая! — луна отвечает.
— Где могила мужа моего? — спрашивает старуха.
— Не знаю, голубушка! — отвечает луна.
— А где могилка сыночка моего, где она, где она, укажи мне, лунушка!
— А спроси, милая, у журавлей улетающих!
— И они побрели дальше...
Так погибали поэты
Начал я напористо добиваться разрешения — взять в руки и прочитать “Дело Павла
Васильева” ещё дотридцатилетним, а раскрыл страницы “дела” седым... И то — помог
мне, тогда молодой сотрудник КГБ Саша Михайлов, нынешний генерал МВД, Александр
Александрович Михайлов: он пособил.
И страшно было читать: два огромных тома, а в них — имена людей, благородных
писателей, оклеветанных, уже после гибели, расстрела, Павла. Лицо Павла
Васильева изуродованное пытками, перемазанное кровью отрицания и “признания”
вины.
Вот Павел Васильев говорит: “Я, что вы захотите, то и подпишу, только
перестаньте меня избивать и мучить!”.. И вот, опамятовшись, он, великий поэт у
народа русского, да, да, великий, вновь отшвыривает садистские натиски палачей.
Он — юный, сильный, умный, как Христос, невероятно красивый энергией дара,
таланта, страсти, фантазией воображения и творческой памяти, вступает в неравную
битву за собственную жизнь, в битву с подвальными, казнителями, геноцидниками
русского народа.
На страницах — пятна запекшейся и выцветшей крови. Ой, много, много злой чепухи
наболтала трусливая братия о бесстрашном певце! Как наболтала она о жизни и
смерти Сергея Есенина. Но попробовали бы ретивые болтуны, безгрешные стукачи,
попробовали бы сами выдержать схватку.
Но много и крылатых легенд сложили о Павле Васильеве его друзья верные и поэты,
явившиеся в мир, когда кровавы волны затихли в нашей России на десятилетия, а,
предрастрельные стихи Павла поднялись и зазвучали над нашими тропами и дорогами:
Снегири взлетают красногруды...
Скоро, скоро на беду мою
Я увижу волчьи изумруды
В нелюдимом северном краю.
Как можно поднять руку, револьвер, на такое чудо, крик неистовый такой, стон
мученический, как? Но не успел Паша, кудрявый, да глазастый, красногрудых
северных снегирей обласкать взглядом. Расстреляли!..
Листал, перелистывал я “Дело Павла Васильева” и на ресницы мои скатывались тихие
слёзы. Но я ведь и сейчас, ведя строку за строкою по бумаге, почти реву над
великолепными трагически беззаветными стихами русского национального гения,
соловья неудержимого, пойманного христопродавцами и захлопнутого в смертельную
клетку:
Будем мы печальны, одиноки
И пахучи, словно дикий мёд.
Незаметно все приблизит сроки,
Седина нам кудри обовьёт.
О, и следователи не подряд — звери. Тайно выносили из железной камеры
золотисто-огненное слово поэта, в мир выпускали: и летело оно, звенело, плакало
и народ православный ужасало пережитым. Ветер пороха и свинца ослеплял голубые
очи поэта!..
И ты, уважаемый мною читатель, пропусти через сердце своё то, о чём сообщали нам
здесь кратко, но вразумительно и скорбно, Владимир Гончаров и Владимир Нехотин,
обнаружив неизвестное стихотворение Павла Васильева, узника геноцида над русским
народом, обнаружив и расшифровав на материалах Фондов Центрального Архива ФСБ
России:
Неужель правители не знают,
Принимая гордость за вражду,
Что пенькой поэта пеленают,
Руки ему крутят на беду.
Неужель им вовсе нету дела,
Что давно уж выцвели слова,
Воронью на рдость потускнела
Песни золотая булава.
Песнь моя! Ты кровью покормила
Всех врагов. В присутствии твоем
Принимаю звание громилы
Если рокот гуслей – это гром.
О чём говорить? Ну что он мог совершить антигосударственного, что? Разделили
единый народ и единые народы на красных и белых: выгода от подобных иудовых
разделений — неминуемая победа антирусских и антинародных мерзавцев — на все
четыре стороны Российской Империи. Ведь и до сих пор мы — не примирились между
собою. Гончаров и Нехотин правы: “О существовании впервые публикуемого здесь
стихотворения Павла Васильева прежде известно не было. Оно отсутствует в “Списке
стихотворений П. Васильева, не включенных в настоящее издание” в наиболее
авторитетном собрании лирики Васильева в Большой серии “Библиотеки поэта” (Л.,
1968), и никогда не упоминалась ни мемуаристами, ни хранителями архива поэта”.
Мы так разделены и рассорены, так обижены — красные на белых, а белые на
красных, что столетие потребуется нам вместе, чтобы докопаться до страшной
истины, замурованной в холмах архивных КГБ. У нас до сих пор есть люди, скулящие
жалобно о памятнике палачу Феликсу Дзержинскому, сброшенному с площади в Москве.
Дай им власть — расстрелы воскреснут.
Но я не защищаю реформаторов-предателей Горбачёва и Ельцина, я не умиляюсь перед
гайдарами и черномырдинами, грефами и чубайсами, явлинскими и хакамадами, они —
из команды современных дзержинских, ягод, ежовых, берий, только морят и
уничтожают нас без расстрелов, уничтожают ценами на жильё и родную землю, на
лекарство и на образование, уничтожают нас ни наркоманией и туберкулёзом, спидом
и пьянкой.
Но давайте снова возвратимся к публикации Владимира Гончарова и его коллеги
Владимира Нахотина. Спасибо им!
“5 февраля 1935 года начальник Секретно-политического отдела Главного управления
государственной безопасности НКВД СССР Г. А. Молчанов доложил наркому внутренних
дел Г. Г. Ягоде “о продолжающихся антисоветских настроениях” поэта Павла
Васильева, сопроводив свой рапорт заверенной копией собственноручно написанного
Васильевым стихотворения “контрреволюционного характера”, добытого оперативным
путем (местонахождение подлинника сейчас установить не удается, так что текст
публикуется по этой копии). В рапорте Молчанов настаивал на необходимости
“вновь, поставить вопрос об аресте Павла Васильева” и просил соответствующей
санкции своего наркома”.
Ягода, однако, на это не пошел, наложив на рапорт резолюцию, вроде
человечески сдержанную, предохраняющую гэбэшных псов от азартной их мании —
стрелять и стрелять, кровавить и кровавить русский народ. Ягода самому в сей миг
понравился. Наложил на рапорт резолюцию: “Надо подсобрать еще несколько
стихотворений”. Было ли выполнено это поручение наркома — не известно, однако
Васильев по-прежнему находился под контролем НКВД.
Так, три с лишним месяца спустя, 15 мая, помощник начальника 6 отделения
Секретно-политического отдела Н. Х. Шиваров подготовил спецсообщение об
“очередном дебоше, откровенно-контр-революционного, погромно-антисемитского
характера” поэта Павла Васильева. Судя по документу, П. Васильев 14 мая вместе с
поэтом И. Приблудным и третьим, неустановленным лицом, “вломившись в квартиру
поэта Алтаузена... обрушился с контрреволюционной антисемитской бранью сперва по
адресу Алтаузена, а затем по адресу поэтов-евреев... называл советских поэтов
политическими проститутками”. П. Васильев также, якобы, “ткнул Алтаузена ногой в
живот” (как вспоминали очевидцы, Васильев дал пощечину Алтаузену, оскорбительно
отозвавшемуся о Наталье Кончаловской). Этот документ был доложен высшему
руководству НКВД: Ягоде, его первому заместители Я. С. Агранову и второму
заместителю наркома Г. Е. Прокофьеву.
Вскоре появилось “письмо-протест” ряда литераторов (Н. Асеева, А. Суркова, В.
Инбер, Дж. Алтаузена, А. Безыменского и других) в адрес Президиума Союза
советских писателей и в НКВД с требованием “принять решительные меры против
хулигана Васильева”, опубликованное 24 мая в газете “Правда” с дополнительными
подписями группы ленинградских поэтов.
Далее — Владимир Гончаров и Владимир Нехотин характеризуют письмо, в котором
говорилось: “Опираясь на странную и неизвестно откуда идущую поддержку, этот
человек совершенно безнаказанно делает все для того, чтобы своим поведением
бросить вызов писательской общественности... Последние факты особенно
разительны. Павел Васильев устроил отвратительный дебош в писательском доме по
проезду художественного театра, где он избил поэта Алтаузена, сопровождая дебош
гнусными антисемитскими и антисоветскими выкриками...”
26 мая 1935 года Шиваров доложил Ягоде, Агранову и Прокофьеву о реакции
литературной общественности на “дело Васильева”. Как следует из спецсообщения,
инициаторы “письма-протеста” “ожидали, что последует немедленная изоляция
Васильева. Тот факт, что она не последовала вызывает раздраженное недоумение...
Спрашивают, почему за меньшее преступление был арестован и выслан Смеляков,
бывший только “подкулачником”, а Васильеву — кулаку все прощается... Говорят о
том, что если в ближайшее время не последуют, конкретные мероприятия в отношении
Васильева, надо написать заявление лично тов. Сталину. Об этом говорили
поэты-партийцы Сурков и Безыменский”.
Васильев, как известно, был в результате исключен из Союза писателей, а в июне
1935 года приговорен райсудом к заключению в ИТЛ за хулиганство; в марте 1936
года хлопотами своего влиятельного родственника И. М. Тройского он был досрочно
освобожден. Впрочем, оставаться на свободе Павлу Васильеву было суждено не
долго: 6 февраля 1937 года последовал новый арест, а 15 июля — двадцатиминутное
заседание суда. В последнем слове Васильев просил дать ему возможность
продолжить литературную работу. Военная коллегия Верховного суда вынесла поэту
смертный приговор”.
Гончаров и Нехотин своими розысками архивных документов ещё острее и подробнее
показали нам кровавые упражнения мерзавцев того чёрного времени: с одних трибун
— призывы к строительству Магнитки и Кузбасса, а с других — “Становись к
стенке!”. И — пули. И — пули. И всё — в русских, в красивых, верных, смелых,
талантливых, нужных, дорогих и любимых?!..
Где их молодость?
Где их могилы?
Где их невесты и жёны?
Где их матери?
Где их отцы?
Где их братья и сестры?
А дети, дети, дети их где?
Ни одно имя страдальца и мученика, расстрелянного безвинно палачами, не исчезло
из памяти русской, ни одно!.. Гражданская война унесла более 12 миллионов
русских, которые рождены были растить хлеб, рожать детей, изобретать машины,
защищать Россию в час и ж годы бедствий. Но от них избавились Ульяновы и
Каменевы, Зиновьевы и Бронштейны, Дзержинские и Ягоды расстрелами и лагерями. Да
будут они, Господи наш, прокляты!!!
Адольф Гитлер не по зарослям и ухабам прошёл до Сталинграда: Ульянов: и
Зиновьевы, Троцкие и Свердловы, Дзержинские и Ежовы, Берии и Каменевы Ягоды и
Кагановичи развернули перед фашистом готовый и широкий тракт:
“Иди на Россию!”
“Уничтожай русских!”..
Мне кажется — я, опираясь на документы, заключаю: Павла Васильева на
расстрельном суде, последнем, уже не было. Внимательно и цепко оглядев тюремный
клубящийся прах вокруг золотистоволосой головы былинного певца, перелистав “к
нему вопросы” и “его ответы” им, я совершенно уверен: русский витязь, Богом на
землю нашу посланный, уничтожен до суда. В сумерках ли... Ночью ли... На
рассвете ли, когда огромная красная заря поднимается над милой измученной
Россией, поднимается, поднимается, поднимается — сердце народа русского
планетарно горит, в дали скифские кричит и светит, кричит и светит!...
Воронью на радость потускнела
Песни золотая булава.
Разве могли его женщины не любить? Разве могли его друзья не славить и забыть? И
не о нём ли заря красная скорбит над седыми холмами?..
Я убеждён: сын Есенина, Юра, солдат несмышленый, — взятый подвальными псами по
“Делу Павла Васильева, — уничтожен в камере Павла Васильева, из пистолета того
же, лапою мародёрной, той же, тяжкая доля — слышать себя русским!..
А сам Есенин — убит или повесился, а?.. Кто дерзнул топнуть ногою, мол, да,
убит, или, мол, да, повесился — подверг себя вечному непокою.
Иван Лысцов, возвещавший — Есенина ударили железным предметом, утюгом, по виску,
незадолго до своей смерти — мне пожаловался как раз на конференции, посвящённой
судьбе Есенина, пожаловался в ИМЛ, на втором этаже, в большом зале:
“Валь, не надо орать нам — убили, убили!.. Не надо могилку вскрывать! Надоедим —
люди перестанут ходить к ней!..”
Что же? Мёртвые не лгут. Иван Лысцов погиб, а стон его бродит между нами,
поэтами русскими. В октябре 1998 года в Тамбове мне Николай Алексеевич Никифоров
передал несколько “незаштампованных” первых фотоснимков и рисунков с мёртвого
Сергея Есенина, передал и фотоснимок конца отрезка той проклятой верёвки... Мне,
Арсению Ларионову, Петру Проскурину, Аршаку Тер-Маркарьяну и Виктору Сошину
передал.
Никифоров Николай Алексеевич — ходячая энциклопедия, история. Мы, участники
литературного праздника на Тамбовщине, посвящённого поэту Вячеславу Богданову,
слушали в доме братьев Ладыгиных восьмидесятилетнего собирателя, сказочника,
мудреца Никифорова: его встречи с Бурдюками. А Давид Бурдюк даже усыновил
подростка Колю. Никифоров — крупный человек-изучатель советского литературного
периода.
А Сергей Есенин — его кумир. Отрезок конца верёвки “приехал” к ним, в Россию, из
Америки. А верёвка — с чемодана Есенина, вернувшегося на Родину из США тогда, в
годы двадцатые. Но и теперь без США сложно погибнуть человеку и даже стране...
Мир США подконтролен.
Конец той верёвки — змея медяная. Змея — медянка. Змея — игольчатое жало. Змея —
смерть!.. Серо-пепельный жгут, свинцовый шнур, дымчатое ожерелье, удавка,
отлитая в пули, нанизанные на сверкающее жало гадюки чешуящейся на барханах всех
пустынь...
О, здравствуйте, наши спорщики! Наши верные исследователи и последователи
исследователей жизни, смерти и судьбы великого Сергея Есенина! С Новым 1999
Годом вас поздравляю! Мы-то с вами и сегодня знаем — как погибают русские
беззащитные поэты!..
Снегири взлетают красногруды...
Скоро, скоро...
Нам ли с вами не зарыдать? То, задыхаясь бессмертной волею необъятных просторов
скифских, то припадая белометельною головою к суворовским плитам гранитным
бессонных обелисков славы русской, мы вновь и вновь — русские,”русские, русские!
И вновь с нами — Есенин!..
Разберёмся во всём, что видели,
Что случилось, что сталось в стране,
И простим, где нас горько обидели,
По чужой и по нашей вине.
Ночью на покинутом том кладбище Есенин спрашивает:
— Тебя, Павел, расстреляли?
— Да, расстреляли меня, расстреляли! — отвечает ему Павел Васильев.
— И сынишку моего, Павел, тоже палачи расстреляли?
— Расстреляли, Сергей Александрович, расстреляли.
Будьте вы прокляты
Зачем суду Америки русское горе и русская правда? 60 тысяч ребятишек вывезли от
нас, 60 тысяч вывезли за границу!
Алеша, ребенок, брошенный в нищету в России, сгодился “на запчасти” в США.
Кремлевские воротилы землю у нас почти отобрали земли с крестами и обелисками
наших отцов и дедов, а детей России разве они пощадят?
Покупая, продают. Продавая, убивают.
1
Ты прости нас, Алешенька,
Мальчик, сиротка, прости, —
Твоя мамка в беде,
Да ведь как в нищете не споткнуться?
Столько нынче мелькает
Детишек таких на пути,
Чтоб в трущобах подвальных
Им в радужный сон окунуться!
Всю Россию ограбила
Банда распутных чинуш,
Эти твари и сердце,
Ликуя, на доллар сменили, -
Секс на сценах!..
И пляска!..
И траурный гибельный туш
Исполняют холопы,
От рвения в поте и в мыле.
Ты прости нас, Алеша,
Купила тебя сатана
И убила тебя!
И твое
соловьиное тело
На запчасти на рынке
Удачливо сбыла она,
И ее оправдали
Лжецы на суде оголтело.
2
Дескать, мальчик больной,
Генетический, дескать, алкаш,
Психопат!..
О, Америка,
Ты ли, жандарм революций,
Не кровавила мир
И народ ты ль не грабила наш, -
Сколько стран тебе
В спину техасскую
Гневно плюются?!..
Ты прости нас, Алеша,
В Рязани поет соловей,
А кремлевцы заткнули
Икрою лососевой уши,
Ты прости нас, Алеша,
С безбожною мамой своей,
Ей и нам невзначай
Растоптали
захватчики
души!..
Оккупация ширится,
Даже и Дальний Восток
Под пяту златодержцев
Изменческой властью сдается:
Слышишь голос в Кремле?..
Он иуден, он чужд и жесток,
Он по-лисьи глядит
И, шурша,
по-змеиному
вьется.
Русский мальчик, Алеша,
Прости нас, трусливых, прости,
Вас ведь тысячи тысяч
Купили,
бесхозных,
несчастных,
К белоснежной черемухе
В мае тебе не придти,
Нам не встретить очей твоих,
Детски счастливых и ясных!
Будьте прокляты вы,
Палачи перестроечных лет,
Будьте прокляты вы,
Стукачи цэрэушной эпохи:
Вам покоя не даст
И разлуки, и памяти свет,
Из могил вас поднимут
России истерзанной вздохи!
3
Мгла велико и страх
Надвигается на рубежи,
Слезы сеются звонко,
Густее, чем в марте пороша:
Здравствуй, русский Алеша,
Алешенька,
здравствуй,
скажи, -
Очень больно тебе?..
Я прошу, расскажи нам, Алеша!
Воскресай и расти,
Сталинград твой
и Курск твой,
и Брест
Впереди, где Россия
Сражается с Дьяволом века,
И Господь над тобой
Поднимает возмездия крест
На погибель ворью,
Расстрелявшему в нас человека.
Ты прости нас, Алеша,
Я сжал бы гранату в горсти,
Злодеянью зверей
Ты теперь уже не удивишься;
Здравствуй, русский Алеша,
Скорее, скорее расти —
И Георгием Жуковым
Завтра
ты к нам
возвратишься!..
1990 — 2005
Валентин Сорокин. Макаки в полумраке. Очерки. Публицистика. – 496 стр.
М., 2010
Далее читайте:
Валентин Сорокин
(авторская страница).
|
