Родственные проекты:
|
Благодарение
Поэт о поэтах: Портреты писателей, очерки, литературная критика
Благодарение. Поэт о поэтах: Портреты писателей, очерки, литературная
критика. – 304 стр. / Вст. ст. Евг. Осетрова. М., 1986.
Уральская проба
Еще в самую молодую пору своего становления как поэта
Михаил Львов навсегда
расположил к себе суровые сердца заводчан, своих земляков-уральцев. Его стихи
легко запоминались, были рождены истинным порывом, нагружены мужественным
смыслом.
Михаил Львов никогда не старался “встать” над нами — ни известностью, ни опытом,
ни возрастом. В то же время он никогда не позволял себе “умалиться”,
“помолодеть” до уровня пылкого юноши. Умение “держать” себя среди
“поэтов-новобранцев”, способность найти с ними “контакт” — мера дарования,
авторитет мастера. Распахнут, но по-воински зорок Михаил Львов в отношениях с
людьми, и это признак большой школы мудрости поэта, признак той горькой доброты
и внутренней самокритичности, которая делает человека серьезнее в размышлениях,
тверже в исполнении решений.
Отважной была юность поэта, отважная и гордая у него ныне работа:
Ругают тебя за отвагу,
За лучшие свойства твой —
Ты бросьшь их вновь на бумагу,
Как раньше бросал их в бои.
Обиду в душе переваришь,
А грянет трагический час —
И наша отвага, товарищ,
Еще пригодится не раз.
Поколение Михаила Львова — одно из боевых поколений Родины: оно вынесло на
плечах две войны, подняло индустрию, укрепило мощь и славу Отчизны.
Поэт рано познал нужду, бедность, труд, дающий хлеб насущный. Рано научился
ценить дружбу, доброту. Рано проникся нежностью и любовью к природе.
Башкирия!.. Горы. Степи. Озера... Весной — черемуховая пурга, она качается от
ручья до ручья, от луга до луга, и нет ей угомона. А сколько птиц на Южном
Урале! Лишь разогреет солнышко снега, затокуют глухари на проталинах мысов,
заходят грудью вперед косачи.
А когда поплывут по долинам теплые туманы, то по кустам и чащобам зазвенят
яростные соловьи. Соловей — птица хмельная... Соловей может умереть от разрыва
сердца, когда ему неистово поется. Родиться в таком краю — счастье, особенно —
для поэта, ведь душа его воспринимает мир глубоко и остро.
Не потому ли через многие годы Михаил Львов пронес верность своим кровным весям.
Легенды и сказания края вошли в слово поэта:
Жил я в детстве когда-то
На земле Салавата —
Соловьиного края
В переливах курая,
За Лаклами[1] у Ая,
Там, где реки сличались,
Где луга заливались,
Где вовсю заливались
Соловьи Салавата.
Там заря занималась
Нашей жизни когда-то.
Михаил Львов — уралец, как говорится, высокой пробы: Уфа, Златоуст, Свердловск,
Челябинск, Курган, Магнитогорск — города, где не тускнеют строки поэта...
Работящее сердце, хозяйскую ответственность за все сберег и сохранил в себе
поэт:
Это было когда!
О, в какие года!
Разрывали
мы цепи руками,
Потрясенно твердя:
“Никогда, никогда
Коммунары не будут рабами!”
Татарин по национальности, Михаил Львов ныне — известный русский поэт, поэт
революционного ветра, нашего прекрасного времени. С трепетным чувством относится
он к своей родословной, с рыцарским преклонением к великой русской культуре.
Интернационалист по духу, убежденный в том, что плохого народа на земле не
существует, Михаил Львов говорит:
Сколько нас, нерусских, у России —
И татарских и иных кровей,
Имена носящие непростые,
Но простых российских сыновей!
Пусть нас и не жалуют иные,
Но вовек— ни завтра, ни сейчас —
Отделить нельзя нас от России —
Родина немыслима без нас!
Надо сказать, и читатель у поэта тоже интернациональный, принимающий распахнутую
доброту поэзии Михаила Львова, чувства, которые тот несет ему. А главное чувство
стихов Михаила Львова — современность! Современность во всей ее необычной
красоте, во всем ее мужественном величии. Достаточно, например, вслушаться в
мелодику, темп и звуковую “оснастку” стихотворения “Россия”, как сразу попадаешь
в наш кипящий, быстрый космический день.
Читать эти стихи нельзя без отменной интонационной “помощи”, без жестикуляции,
без удалого ощущения движения мысли:
Века считали:
Россия — дали,
Россия – синь,
Россия — сани,
Поля с лесами,
Россия — стынь,
Россия — косность,
Солома в космах,
Россия — сон,
Россия — стон,
Кандальный звон,
Церквей трезвон...
И вот, как огненный наплыв резкого ветра, как хлынувший внезапно ливень, как
светлый выдох поэта, полетели, закружились, заволновались слова, строки, строфы;
ожила великая музыка речи в устах поэта:
Мы строить стали
Россию стали!
Россию троек —
В Россию строек!
В снега, в морозы —
Лучами брызнь!
Россия — росы!
Россия — розы!
Россия — жизнь!
Народов гордость,
Эпохи зрелость,
Россия — скорость!
Россия — смелость!
Не сон, не косность,
Не край телег —
Россия — Космос!
Россия — Век!
Мир слова не покорится маленькой душе. Мир слова авторитетно принимает только
того поэта, чья жизнь чиста и отдана народу.
Челябинск — город новый, индустриальный. Названия его районов сами говорят об
этом: Тракторный, Металлургический, Цинковый... На площади одного из районов с
высокого постамента рвется вперед грозный танк, легендарная машина Т-34,
прошедшая под знаменем свободы через всю Европу до Берлина. Знаменитая Уральская
добровольческая танковая бригада рождалась на челябинской земле.
Михаилу Львову надо было прошагать по кровавым трактам войны, надо было вырасти
духом, возмужать правотой и терпением, чтобы сказать:
Эти дни позабыть нельзя;
Нам со многим пришлось расставаться,
Но когда погибают друзья,
Неудобно в живых оставаться.
Ты вещь знаешь, мой друг, я не лжив —
Мне б хотелось быть рядом с тобою
И, как ты, не вернуться из боя...
Ты прости мне, что я еще жив.
Сильны эти стихи прежде всего своей обнаженностью и жестокой мужественностью. И
— совестливостью своей. Стихотворение написано в 1942 году. Спустя много лет,
открыв для себя это стихотворение, я вспомнил строки Александра Твардовского,
появившиеся в печати позже, проникнутые тем же чувством: “я знаю, никакой моей
вины, в том, что другие не пришли с войны...”
Солдат, фронтовик, Михаил Львов и в творчестве своем вечный ратник, труженик и
боец:
Не сожаленья, не ухмылки
И не беспечное вранье
— Я адресую, как посылки,
Спасибо
в прошлое свое.
У настоящего поэта ничего “не отсекается” от биографии, все — единое движение
личности.
Михаил Львов — поэт, встречающий жизнь с радостью. Правду говорят: кто много
видел горя, тот знает цену радости. Тревога поэта — его совесть перед людьми,
перед страной:
Мы — поэты Победы,
В славе, в прахе, в пыли.
Мы — большие поэты,
От большого мы шли.
Большому поэту и видится больше. И стихи Михаила Львова — лучшее тому
доказательство:
Не приму еще,
не приму —
Ни в столице,
ни даже в Крыму —
Жизнь растительную —
непростительную,
Безголосую,
неподвижную,
Бесколесную
и безлыжную.
С годами, с опытом все яснее понимаешь, что в поэзию входит и живет в ней только
тот, кто принес что-то неодолимо свое... Мелочная тема, мелочная страсть —
плохие поводыри. Они никогда не помогут поэту в трудной дороге. Сейчас в нашей
поэзии, к сожалению, часто наблюдается явление “коллективной мелочности”,
“групповой взаимоопеки”. Но и “коллективность” — не очень прочная гарантия
успеха. Стихи поверхностные, неталантливые, сырые быстро “вязнут среди
художественной распутицы” и не попадают на дорогу вдохновения, обочина — их
удел.
Слово Михаила Львова — манит к себе. Я не сторонник искать в любом хорошем поэте
учителя или любому хорошему поэту приписывать продолжателей, преемников и т. д.
Но мы, уральцы, идя в библиотеки и цеха заводов, отлично знали и помнили, что до
нас тут прошел Михаил Львов, поэт честный, боевой. И совершенно естественно: его
биография, его присутствие в современном русском слове давало нашему
поэтическому росту положительное начало.
Александр Куницын, например, многие годы, да и теперь при случае, с
удовольствием читает строки старшего поэта:
Возможно, будет мрачная погода,
Тебе покажется, что мало строк,
Что я тебя забуду за полгода,
Раз полстраницы написать не смог…
Не доверяй погоде и досаде
И хоть открытку в ящик оброни.
Торопимся к берлинской автостраде
И письма пишем, не сходя с брони.
Стихотворение это родилось в 1945 году, в канун Победы. Долгая и горькая дорога
боев, утрат, душевное состояние самого автора — все в этом небольшом, передающем
биографию солдата и войны стихотворении. И еще глубже, роднее звучат строки:
Торопимся к берлинской автостраде
И письма пишем, не сходя с брони...
Творчество Михаила Львова - глубоко, объемно, многозначно. Его лирические стихи
— без размягченности, без затяжной исповеди, нередко монотонной и однообразной.
Поэт искренен в чувстве, порывист в слове:
Это ж надо было
так
сказать:
Для себя,
для милой,
для людей
(Сказочно,
как чудо,
осязать):
“Руки милой —
пара лебедей!”
Удивляясь чуду любви, восторженно преклоняясь перед ее красотой, Михаил Львов с
упоением произносит в собственном слове тот невыразимый огненный трепет поэта —
любимые строки из произведений Сергея Есенина.
Львов часто “прибегает к помощи” других поэтов, тех, чьи стихи он читает,
бережет сердцем, и это — весьма поучительный факт для вступающих в литературу.
Никому никогда не удастся занять свою высоту на Парнасе, если он не изучит того,
что сработано и оставлено старшим поколением. У Михаила Львова эта память
священна:
Ребята песню затевают,
На нарах лежа в тишине,
И песня-то невесть какая,
А сердце разрывает мне.
И хотя поэт, наверное, не раз слышал эту песню в окопах, землянках и задумывался
над ней, но вот она опять развернулась, медленно полетела, и поэт вновь про себя
решает:
Все в песне можно и уместно,
И стоит захотеть друзьям —
В теплушку царская невеста
Войдет и тихо сядет к нам...
Но мы поем, поем до ночи
О том, что позабыть нельзя:
“Последний нонешний денечек
Гуляю с вами я, друзья”.
Как близко и неразрывно бьется сердце поэта с другим, большим и умным сердцем —
сердцем народа!.. Михаил Львов нигде не играет, не имитирует чувство, он весь —
в чувстве, в истине его.
В Политехническом музее, где проходил творческий вечер Михаила Львова, поэт
читал свои стихи, читали его стихи друзья, артисты, и вдруг я обнаружил рядом с
собой человека лет сорока — сорока пяти. Мрачноватый на вид, он ни с того ни с
сего придвинулся ко мне и забубнил:
— Вот... Радуется... А сколько, вы думаете, лет этому стихотворцу?..
Я ответил, мол, какое имеет значение, сколько ему лет?..
— Нет, имеет!— вращая белками, зашептал незнакомец.— Ему надо писать
мемуары, воспоминания, а не лирику. Лирика — до тридцати лет, лирика — до... ну,
пусть на два или три года побольше — до тридцати двух, скажем!..— И он начал
перечислять тех поэтов, которые умерли или погибли рано, восхищаясь их судьбами,
их дарованием.
Что-то знакомое проскользнуло в облике соседа, в этих пустых и холодных глазах,
в этой готовности поклониться, в желании быть интеллигентным, умным. Но был он
завистливым, пустым, одиноким и злым.
Попутно он раздавал короткие замечания и характеристики в адрес многих известных
писателей. И тут я окончательно обнаружил в незнакомце “давнего знакомого”,
автора нескольких скучных стихотворных сборников, претендующих на шум, на
внимание, но так и не получивших признания.
Соседа, понял я, раздражала та простота, та доверительность, с которой фронтовой
поэт Михаил Львов говорил о себе, о своей работе, о товарищах, говорил о жизни,
о ее красоте и вечности, о том, что он, поэт, благодарен солнцу, ветру, грозе,
каждому дню Родины, сверкающему над ним.
Сосед мой не смог всего этого вынести. Он демонстративно поднялся и гордо
покинул зал. А я посмотрел ему вслед и подумал: сильно заболел человек,
сильно!..
Позднее мне попались новые стихи этого певца, в которых продолжалась та же серая
вымороченность слова:
Бидон молодой,
молоко молодое,
Хочу
поэтического удоя:
Пока нас —
двое,
Но завтра
будет трое!
Действительно, что-то было в нем, в этом непризнанном “гении”, не от родного
молока, а от бидона, что-то звенело в нем и гукало ненавистью, склочной
бесчеловечностью.
Тогда я впервые задумался: у каждого добротного мастера есть честный
подмастерье, его верный и талантливый ученик, но есть и такие, кто ненавидит
золотые руки мастера. Эго к ним обращены слова поэта:
И жизнь опять —
в грозе, в бою —
Трагична, яростна,
опасна,
Но лишь такая
и прекрасна!
Есть в Михаиле Львове исключительная верность товариществу, братству, которую
способен сохранить лишь тот, кто сам вышел из семьи, где веками чтили эти
людские качества и умно передавали их вступающим в жизнь новым поколениям.
В Михаиле Львове есть неистовая сила — любить погибшего друга, нести память о
нем через свою жизнь.
Много строк поэта посвящено однокашнику по литературному объединению ЧТЗ Василию
Вохменцезу, юному поэту, погибшему в огне войны, друзьям молодости, братьям по
вдохновению:
Казалось бы,
пора
Уйти
в уют
улиткой.
Не рваться
со двора.
Затихнуть
за калиткой.
А все
наружу рвусь —
В тот мир,
который —
внешний —
Знакомый
наизусть —
Божественный
и грешный.
И способен ли тот обыватель от “литературного огня”, ленивый и непорядочный,
злой и одинокий, ощутить такое:
Пусть недалек
мой час вечерний.
Я вновь
по-вешнему богат!
Налей мне солнца,
виночерпий,
И задержи
в горах
закат.
Можно воскресить этими стихами не только убитое чувство к жизни, но и убитую
душу,— так высоко, так яростно, так по-мужски сказано!..
Не против ли той же бездушной и циничной силы, этой мертвой тени обывателя,
приспособленца, восстает поэт, брат-фронтовик Михаила Львова, Михаил Луконин:
Когда толкнула пуля горячо,
я над землею выгнулся упруго,
не слыша ничего.
А что еще?
А то,
что с той минуты
в сорок первом
живу, живу,
случайностью храним.
Веду перерасчет всем старым мерам,
и верам,
и невериям своим.
Тревога за совесть свою, за совесть друга, за совесть на земле — ясная и
непримиримая воля, убежденность в необходимости борьбы со злом, хитрым и
выносливым.
Правда, страстность слова ярко выделяют сегодня и другого поэта-фронтовика,
Сергея Наровчатова... Поэзия — суровая судьба:
Лошади запаленные ржали,
Занималось пламя стороною,
Из Трубчевска беженцы бежали
Большаком, проселками, стернею.
Вот он, этот удивительно тревожный голос огненного поколения. Вихрастые летчики,
танкисты, пехотинцы, добровольцы-солдаты, обстрелянные юные офицеры — они
оставили за плечами две войны:
Какая боль на дне бессонных глаз!
Какую сердце вынесло невзгоду!..
Так вот кого от гибели я спас!
Так вот кому я возвратил свободу!..
Далекие и грустные края,
Свободы незатоптанные тропы..
— Как звать тебя, печальница моя?
— Европа!
В буйной, многокрасочной поэме “Василий Буслаев” поэт воспел лучшие черты
русского характера. И после тяжелокованой, как бы уставшей от бега
строки-информации — праздник:
В день сентябрьский, в день новогодний
Красный бархат брошен на сходни,
И тяжелая всходит на сходни стопа,
И вступает Буслаев на берег крутой,
Где густая его ожидает толпа,
Где он девушкой будет привечен простой.
И вот она идет, она — русская, родная, летящая плясовая:
Ах, девушка-чернавушка,
Печальница моя,
Пришла лихая славушка,
Пришла в твои края!
Ты стон легчайший выстони,
Всех тише и грустней...
Ладьи подплыли к пристани,
Стоят у пристаней.
Нет, никуда не уйти настоящему поэту от великой, народной, пережившей века,
мелодии. Да и надо ли уходить, когда в животворной народной истории, как в
мерцающей синеве, столько зова, наития, здоровья и окрыления! Поэты военного
поколения хорошо понимают это.
Так, поэма Сергея Наровчатова “Фронтовзя радуга” еще раз убеждает нас в том, что
поэт продолжает развивать тему-героики, гражданства, братства и гуманизма:
Мое поколенье мужало в борьбе;
И не было выше награды
Назвать себя членом ВКП(б)
После прорыва блокады.
По всем континентам круглой Земли,
Куда бы ни шел по свету я,
В десятилетия годы текли,
Партийному слову следуя.
В этой поэме виден тот же упрямый и сильный Сергей Наровчатов — поэт, человек,
успевший пройти с боями от Москвы до Берлина, поэт, успевший охватить мир и,
увидев, понять его чувством бойца-защитника, рядового среди миллионов рядовых,
но с памятью и душой стихотворца:
С губ срывался радостный зов,
Глаза призывали и звали,
Едва доносились обрывки слов
Из отчаянной дали.
Но вспыхнула огненная полоса
По черте фронтового края,
И вырвались мощные голоса,
Столетний шум покрывая.
Подносила последний счет
Времени
бесконечность.
— Неужто
нас будущее зовет?
— Да, — ответила Вечность.
Судьба поэта — вечно живая судьба, опыт поэта — постоянно действующая страсть. И
сегодня живое, страстное слово поэтов-фронтовиков несет свою гражданственную
службу.
***
В статье о Михаиле Львове легко цитировать стихи Сергея Наровчатова и Михаила
Луконина, поскольку судьбы этих трех поэтов скреплены не только временем, но и
фронтовой дорогой, фронтовой дружбой. Рожденные под флагом братства, воспитанные
на любви, долге, мужестве, уважении, поэты, сверстники Михаила Львова,
напоминают мне воинским подвижничеством и гражданской доблестью старших своих
братьев.
Так же как Борис Ручьев и Людмила Татьяничева, Николай Куштум и Яков Вохменцев,
брат погибшего на войне Василия Вохменцева, Михаил Львов не забывает благодарной
строкой возвратиться к материнской земле и, вернувшись, встретиться с юностью —
с далеким прошлым своим:
Звонки врывались,
полночь обжигая,
В мое жилье,
в то краткое житье.
Быть может, это,
снова оживая,
Рыдало в трубке
прошлое мое?
Если ты не поешь от внезапно нахлынувшей радости, от того, что ты есть, здоров,
бодр и неодолим, если ты не кричишь душой, от того, что вчера потерял друга или
брата, то ведь и ты будешь похож на того обозленного одиночку с холодным
взглядом, ждущего чужой ошибки, чужой беды... Но ты — человек. Ты, поразмыслив о
прожитом, светло взгрустнешь:
Опять зима забушевала.
Кругом пустынно и бело.
И снова мне в горах Урала
Метелью сердце замело.
Михаил Львов — счастливый человек, счастливый поэт. Его творческие муки — не
зависть к чужой известности или богатству, его муки — не тоска по иным берегам,
полным “молочными реками”. Нет. Его муки — муки труженика пера, пахаря-солдата,
муки певца и гражданина:
На жизненном закате
все дороже,
Пронзительней намного и родней.
Я прилетел
в июньский день погожий
В прекрасный город
юности своей.
Прекрасный,
потому что жизнь — прекрасна.
И каждому земля своя —
милей!
И потому считаю я пристрастно
Прекрасным
город юности своей.
Той юности, которой не осталось.
Той юности, которой нет теперь.
Которой столь трагически досталось
Чуть выше нормы бедствий и потерь.
Урал — край богатырский. Урал — вечно звал к себе сильных и даровитых. На Урале
творил Мамин-Сибиряк, Бажов, на Урале побывали Демьян Бедный, Владимир
Маяковский, Сергей Есенин, Александр Фадеев. На Урал приезжали наши великие
предки Василий Жуковский и Александр Пушкин...
И родословная вдохновения Михаила Львова крепко и неотделимо принадлежит этому
стальному краю.
1977—1981
Примечания
[1] Лаклами – название села.
Далее читайте:
Валентин Сорокин
(авторская страница).
Львов
Михаил Давыдович (1917-1988), поэт.
|
