Родственные проекты:
|
ЗАПИСКИ ПРАВОСЛАВНОГО МИССИОНЕРА
БУРАН И ДРУГИЕ ПРОИСШЕСТВИЯ
Мчатся тучи, вьются тучи,
Невидимкою луна
Освещает снег летучий:
Мутно небо, ночь мутна.
Мчатся бесы рой за роем
В беспредельной вышине,
Визгом жалобным и воем
Надрывая сердце мне.
А.С. Пушкин
Часто, пересекая Камчатку и направляясь
на материк, я проезжал места, прилегающие к
реке Анапке. Здесь постоянно бушуют бураны,
невероятно опасные для путников, едущих на
оленях или собаках. Причиной непрерывных
метелей является своего рода ущелье - место
между речками Пустой и Аналкой, по местному
названное Щеки.
В 1911 году, в один из своих очередных
проездов по злосчастной Анапке, я пересек
это ущелье, но встретился там, как говорится,
лицом к лицу со смертью. Неожиданно
налетевший буран снежной пеленой разделил
наших пять оленьих подвод, растянувшихся
на огромное расстояние. Мы потеряли друг
друга из виду. Олени выбились из сил, падали
от голода и невозможности преодолеть
снежную пургу. Подвода с провизией затерялась
где-то в снежной пустыне, и мне с моим спутником-каюром
пришлось пять суток бороться со встречным
ветром, заносившим нас снегом. Таким
образом, мы, забрасываемые снегом,
оставались голодными, так как, кроме снега,
нам нечем было питаться. К тому же морозы
стояли настолько сильные, что руки и ноги,
обутые в меха, коченели. Мой возница, каюр-эвен,
молодой парень, предложил начать поиски
затерявшихся спутников и нарты с
продуктами. К поясу каюра, по его совету, я
привязал нерпичий ремень длиной около 8
саженей. Другой конец ремня привязал к
своей нарте. Возница с остолом (палкой) в
руках принялся ходить по радиусу вокруг
нарты, надеясь обнаружить отставшие
подводы, в том числе и подводу с продуктами.
Он долго ходил вдали от нашей нарты, и я со
страхом думал о том, что бедняга уже замерз
в сугробах. При одной этой мысли меня
бросало в холодный пот. Я терял силы,
пытался кричать, но мой голос тонул в
бешеном вое снежного вихря. Тогда я
принялся подтягивать к себе ремень, но сил у
меня не хватало. Сознание одиночества в
беспредельной снежной пустыне и
предсмертный страх заставили меня читать
самому себе отходные молитвы перед смертью,
казавшейся неминуемой.
Первый признак смертельного окоченения
проявился прежде всего в непреодолимом сне
со сладостными сновидениями. По своему
содержанию они были несложные:
я видел себя в родном доме, в тепле, в
семейном уюте, и будто мама угощает меня
различной вкусной пищей. А когда чрезмерным
напряжением воли я отгонял сон и просыпался,
ощущая, как колючий снег и морозный ветер
обжигали мое лицо, тогда снова предсмертный
страх повергал меня в отчаяние и снова
прошибал холодный пот.
Наконец, когда я впал в окончательное
изнеможение в жутком томлении
предсмертного страха, каюр подтянул себя
за ремень, приблизился к нашей нарте и,
обессиленный, упал в снег.
Между тем уже на шестые сутки буран начал
утихать и выяснилось, что и наши олени и
олени наших спутников погибли от голода. На
шестые сутки отчаянных мучений в снежной
пустыне буран прекратился. Пришлось на себе
тащить нарты. Когда мы выбрались из
снеговых ям и посмотрели друг на друга, у
каждого из нас на лице запечатлелся испуг.
Самих себя мы не видели, но при виде
спутников сердце сжалось от боли.
Вследствие голода и нечеловеческих
страданий, мы были похожи на выходцев из
могил. Слезы катились из моих глаз и
ледяными каплями падали на меховую
кухлянку. Однако хуже всего было то, что во
рту у меня все воспалилось, и, невзирая на
мучительный голод, я ничего не мог есть,
кроме снега.
Вижу, духи собралися средь белеющих равнин
Бесконечны, безобразны,
В мутной месяца игре
Закружились бесы разны,
Будто листья в ноябре.
Сколько их! Куда их гонят?
Что так жалобно поют?
Домового ли хоронят,
Ведьму ль замуж выдают?
А. С. Пушкин
Вспоминается еще и такой случай,
произошедший во время одной из моих поездок
в глубь Камчатской области, едва не
кончившейся трагически.
Вместе с коряками на ездовых собаках я
отправился с Чукотки в селение Гижигу.
Когда большая часть пути нами была пройдена
и до Гижиги оставалось ехать около пяти
часов, я, с согласия моих спутников-эвенов,
отдал все, что было у нас съестного и для
людей, и для собак, обитателям одной из
последних юрт на нашем пути: ведь
приближались к своему дому, где все есть.
Стояла ясная, тихая погода, не предвещавшая
ничего опасного для нашего последнего
небольшого перехода.
Но неожиданно для нас начался снег с
ветром, перешедший в неистовый буран;
вскоре нас занесло так, что не стало видно
ни зги. Собаки поджали хвосты и остановились,
залепленные снегом, жутко завывая. Мы
сперва не теряли бодрого расположения духа,
так как были уверены в том, что буран к утру
пройдет и мы тронемся в дальнейший путь на
Гижигу. Но... пришлось просидеть на месте
восемь суток!
И люди и собаки страдали от голода.
Сначала коряки строгали тонкую стружку
дерева "тальник" - "яый" и ели, но
это нисколько не утоляло голод. Древесная
стружка со снегом не могла быть нормальным
питанием. Тогда эвены начали убивать
наиболее истощенных из своих ездовых собак.
Это была единственная возможность спасти
остаток собак от голода, да и эвены жадно
ели сырое мясо. Они уговаривали и меня есть
собаку, но я предпочел жевать нерпичий
ремень с отвратительным запахом жира, хотя
это нисколько не утоляло голод. Только
отчаяние вынуждало меня пытаться
насытиться таким способом.
На исходе пятого дня нашего сидения под
снегом неожиданно блеснул светлый луч
спасения. Оставшиеся в живых собаки
выбрались из-под снега и радостно, весело
завыли хором. Мы объяснили это тем, что либо
медведь близко, либо иной зверь, не ожидая
ничего другого во время бурана.
Но вдруг к нам подъехали две собачьи нарты,
и находившиеся при мне эвены закричали:
- Приехал Ванька, казак Падерин! Потеряв от
голода самообладание, я выбрался из-под
снега и взмолился, обращаясь к приехавшему
казаку:
- Дай, Христа ради, хлеба!
Казак степенно улыбнулся и сказал:
- Погоди, батюшка, прежде благослови меня...
я ведь с тобой два года не встречался.
Благослови, а уж потом я тебе хлебушка дам.
Но в этот момент смертельной опасности от
голода я забыл слова Христовой истины: не о
едином хлебе человек жив будет, но всяким
Божиим словом, исходящим из уст Его (Мф. 4, 4).
И я страдальчески продолжал просить:
- Нет, дай хлеба!..
После того, как я, опомнившись,
благословил Падерина, с его помощью была
укреплена нартами палатка, куда меня с
опухшими ногами втащили к костру. Мы были
накормлены похлебкой с юколой, хлебом и
чаем. Падерин растер мои окоченевшие
больные ноги, чем значительно облегчил
страдания.
Наше вынужденное сидение под снегом
продолжалось с 24 января по 1 февраля. А 31
января я, собравшись с силами, полулежа в
брезентовом плаще, отслужил благодарственный
молебен о нашем спасении, при этом казак
Падерин был певчим. После богослужения и
искренней молитвы мы все как-то
преобразились: настроение было светлое,
радостное, праздничное, бодрое. Я,
благодарный Падерину за спасение,
восхищался его самоотверженностью и
недоумевал, как он мог в такой буран
подъехать к нам.
Как выяснилось, Падерин со своими
спутниками ехал из Гижигинска. Ураган
застиг его недалеко от нас, а так как ветер
был для них попутный, собаки, на которых они
ехали, учуяли близость нашего месторасположения
и, напрягая силы, притащили своих седоков к
нам. Мы вместе пробыли еще трое суток, и я
искренно говорил, что в этой сооруженной
общими силами палатке согласен остаться на
все время. Затем наступила ясная погода, и
мы двинулись дальше.
Как ездовые, так и охотничьи собаки на
Камчатке имеют большую цену, поскольку они
кормят своих хозяев, а при езде заменяют
лошадь. Всего на полуострове числилось 36000
собак. На их прокорм шло 7 миллионов штук
сушеной и квашеной рыбы. Они очень
смышленые, а также отличаются особым чутьем.
Например, во время больших переездов по
незнакомой дороге следует более полагаться
на волю собак, доверие к которым никогда не
подводило. Предчувствуя в дальнейшем пути
какую-либо опасность, они не пойдут той
дорогой, а свернут в сторону.
Так было со мной во время дальних
путешествий зимой 1911 года. Желая попасть в
жилые юрты до поздней ночи, я с коряками
поспешил поехать с ночлега пораньше, но
когда начались сумерки, проводник-каюр с
трудом различал дорогу и, как ему казалось,
должен был забирать вправо, а собаки тянули
влево. Он бил собак палкой, кричал на них,
они выли от сильных ударов, но продолжали
тянуть влево. Пока не вмешался я, битва не
кончилась, но все же каюр настоял на своем и
погнал собак против их желания в правую
сторону. Перед нами простиралась
беспредельная снежная равнина. Собаки,
позабыв недавнюю встряску, весело бежали по
ровному, белому, пушистому снегу, как вдруг
в один момент мы очутились в овраге
глубиной 26 футов, за нами полетели вторая и
третья подводы. Момент, когда мы летели,
даже не был нами замечен, но когда мы
оказались в глубочайшем рыхлом снегу, тут
мы очнулись. К счастью, большой снежный
сугроб спас нас от серьезной катастрофы.
Наша нарта немножко поломалась, а мы
отделались легкими ушибами. Сидя в позднюю
ночь в этой глубокой яме, мой каюр-коряк
раскаивался за непослушание умным собачкам.
Выбраться из этого глубокого крутого
оврага было нелегко.
Сначала с большими усилиями поднялся один
коряк и начал юколой манить из оврага
голодных собак, держа в руках конец ремня,
за который были привязаны собаки к нарте.
Собаки подняли неистовый вой и, желая
утолить мучительный голод, полезли по
крутому подъему наверх, каюр их тянул,
показывая юколу, а остальные коряки
помогали собачкам поднимать по утесу нарту.
Так постепенно с большими усилиями
вытащили всех собак с нартами, а напоследок
прицепили к ремню меня и потащили наверх, а
я с полным послушанием и смирением перенес
все толчки, обвалы снега и даже для
ободрения похвалил коряков и поблагодарил
их.
Но самое роковое происшествие случилось
со мной в другой раз, когда эти же собаки
подверглись смертельной опасности при моем
ночном путешествии в селение Кирганик на
восточном побережье Великого океана.
Было это в феврале. До нашей остановки
оставалось лишь четыре версты. Мы
пересекали замерзшую реку Кирганик.
Наступила полная темнота. Первая подвода в
собачьей упряжи с грузом походной аптеки
прошла благополучно. Во второй,
гробообразной,повозке, крытой меховым
пологом и меховым фартуком, ехал я и
спокойно спал.
Вдруг лед, ставший уже тонким, треснул под
повозкой, и я вместе с поклажей, возницей и
собаками провалился в образовавшуюся
полынью. От ледяных потоков, так внезапно
ворвавшихся под полог, я немедленно
проснулся и, захлебываясь, стал выбираться
из-под мехового полога и фартука. К счастью,
мы провалились на неглубоком месте. И,
судорожно сорвав с помощью каюра полог, я
смог встать на дно реки по пояс в ледяной
воде. Она мгновенно проникла под одежду,
ставшую непомерно тяжелой для моего
ослабевшего тела. Стремясь выкарабкаться
из воды, я выбивался из сил, захлебывался и
терял сознание. Мои спутники-камчадалы с
трудом спасли меня. Они вытащили меня из
воды и как могли отжали воду из меховой
одежды. Однако пустынная местность не
давала возможности сделать привал и переодеться.
В обледенелой одежде, продрогший, превратившийся
в ледяную сосульку и измученный, я еще около
суток добирался со своими спутниками до
ближайшего селения. Когда же, наконец, меня
внесли в теплое жилище, я ощутил резкое
повышение температуры, а наутро заболел
воспалением легких.
Но ничто не могло устрашить и остановить
меня в стремлении до конца выполнить взятую
на себя обязанность: нести слово
евангельского учения к пребывающим в
темноте и невежестве жителям Камчатки и
создать для них лучшие условия жизни.
В 1909 году, во время плавания на пароходе
вдоль Охотского побережья, мне пришлось
пережить тяжелые часы неистового шторма,
захватившего нас за Шатнарскими островами.
Произошло это при следующих
обстоятельствах. В Удском уезде близ мыса
Чумикан расположено селение Чумикан.
Добраться до него трудно в любое время года.
На обширном пространстве нет ни пастбища
для скота, ни удобного места для огородов.
Весна отличается сплошными густыми и
холодными туманами, вследствие застоя
льдин между Шатнарскими островами; в начале
лета туманы чередуются с проливными
дождями; осенью, до наступления холодных
западных ветров, туманы не покидают
злополучного уголка;
наконец, с наступлением зимы приходит
время пурги и метелей. Они бывают настолько
сильны, что заносят избушки и прерывают
всякое сообщение.
Казаки, гиляки и оседлые тунгусы
составляли население поселка, в котором
насчитывалось 15-20 жилых построек. Казенный
полусгнивший провиантский склад и часовня
с жалкой внутренней обстановкой - вот незавидная
картина Чумикана. Большей частью это жалкие,
грязные избушки казаков и убогие,
деревянные, обложенные землей юрты пеших
тунгусов. Число жителей около 100. Летом как
здесь, так и по реке Тугуру появлялись
оленные тунгусы для рыбного промысла. Так
как овощи там не родились, единственным
пропитанием служили рыба, нерпа, олень и
медведь.
Чумикан хотя и принадлежал
Владивостокской епархии, но его
местоположение таково, что в летнее время
духовные нужды его обслуживала
Владивостокская епархия, а зимой - Якутская
или Благовещенская. Чумикан для меня и,
вероятно, для многих моих спутников
остался надолго в памяти. Жители пригласили
меня сойти с парохода, посетить их, вместе с
ними помолиться и совершить требы. В их
заброшенном селении они лишены были
возможности видеть священника на
протяжении нескольких лет. Погода
благоприятствовала поездке, и компания из
нескольких пассажиров, сколько мог
вместить катер, отправилась в Чумикан. Все
местное население ожидало меня на берегу.
Здесь под шум морского прибоя я отслужил
молебен и совершил церковные требы. Кроме
того, для утоления духовного голода
туземцев я провел с ними дружескую беседу,
расспрашивая их о неотложных нуждах, и так
как начинался морской отлив, мы должны были
поспешить выйти на катере из речки. Пока мы
проплывали речку, еще не было и признаков
того несчастья, которое постигло нас через
10 минут.
До парохода, стоявшего в открытом море,
нам оставалось ходу минут десять, как
вдруг поднялся сильный ветер, туман скрыл
от нас пароход, и постепенно разразился
ужасный шторм. Пассажиры лежали вповалку на
дне маленького катера и тяжело страдали от
морской болезни, особенно мучился я, не
переносивший ни малейшей качки. К тому же
все продрогли, так как при отправлении в
Чумикан был теплый августовский день и
пассажиры оделись в легкие костюмы.
Сила шторма заставила пароход уйти в
открытое море, где ему не грозила опасность
от подводных камней. А наш катер, подобно
щепке, бросало из стороны в сторону, волнами
заливало нас и машину. Наконец после долгой
борьбы со стихией команда обессилела,
каменный уголь истощился, пресная вода
кончилась, израсходованы последние спички,
которыми мы поджигали платки и рубашки в
надежде, что с парохода нас заметят и окажут
помощь. Но все было напрасно.
Темная непроглядная ночь, беспрерывный
холодный дождь и гигантские волны мучили
нас. Даже люди маловерные и непонимающие
смысла молитвы горячо молились Богу и
давали всякие обеты: только бы спастись. У
плывших с нами гиляков утонули дорогие
охотничьи собаки, смытые с катера волной.
Измучившись так до крайности в
продолжение 19 часов, мы были приняты на
пароход с громкими, радостными криками:
"Ура - спасены!"
Вернуться к
оглавлению
Далее читайте:
Нестор
(Анисимов Николай Александрович) (1884-1962), митрополит.
Епископ Нестор.
Расстрел
Московского Кремля (документ).
Караулов
А. К., Коростелев В. В.
Арест экзарха // Русская Атлантида.
- Челябинск: 2003. № 11. - С. 11- 26.
Караулов А. К. , Коростелев
В. В. Поборник церковного
единения (к 40-летию со дня блаженной
кончины митрополита Нестора)
Караулов
А. К., Коростелев В. В. Экзарх
Восточной Азии // Русская Атлантида.
- Челябинск: 2003. № 9. - С. 17- 24.
|
