Милица Нечкина

1982 год

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

XPOHOC

ВВЕДЕНИЕ В ПРОЕКТ

ФОРУМ ХРОНОСА

НОВОСТИ ХРОНОСА

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ

ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ

СТРАНЫ И ГОСУДАРСТВА

ЭТНОНИМЫ

РЕЛИГИИ МИРА

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

МЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯ

КАРТА САЙТА

АВТОРЫ ХРОНОСА

Родственные проекты:

РУМЯНЦЕВСКИЙ МУЗЕЙ

ДОКУМЕНТЫ XX ВЕКА

ИСТОРИЧЕСКАЯ ГЕОГРАФИЯ

ПРАВИТЕЛИ МИРА

ВОЙНА 1812 ГОДА

ПЕРВАЯ МИРОВАЯ

СЛАВЯНСТВО

ЭТНОЦИКЛОПЕДИЯ

АПСУАРА

РУССКОЕ ПОЛЕ

Нечкина М.В.

Декабристы

НЕКОТОРЫЕ ВОПРОСЫ ИСТОРИОГРАФИИ ДВИЖЕНИЯ ДЕКАБРИСТОВ

Сейчас же после восстания декабристов возникли и получили дальнейшее развитие две диаметрально противоположные концепции восстания. Одна из них оформилась в лагере правительственной реакции, другая — в революционном лагере.

Правительственная официальная концепция давала резко отрицательную оценку движению, обливала клеветой и смешивала с грязью его участников — «злодеев» и «мятежников», якобы не имевших никаких корней в окружавшей среде, «исчадий ада», осмелившихся выступить против священных устоев самодержавия, «бунтовщиков», попытки которых разбились об «искони» врожденное рус-

[ 169 ]

скому народу «царелюбие» и отвращение к мятежам. Но в то же время, когда «верноподданным» вдалбливалось изложенное выше официальное понимание происшедших событий, складывалась и революционная концепция декабризма, возникшая среди дворянских революционеров и в общественных кругах, сочувствовавших им.

Реакционная   официальная   концепция   была   наскоро сколочена уже в царском манифесте, возвещавшем о восшествии Николая на престол, и в ряде правительственных сообщений   о   самом  умысле   «переворотного  взрыва»   и «мятежа», о развитии событий дня 14 декабря, ходе следствия и извещении о казни. «Не в свойствах и не во нравах русских был сей умысл,— говорилось в царском манифесте 13 июля 1826 г.— Составленный горстию извергов, он заразил ближайшее их сообщество, сердца развратные и мечтательность дерзновенную, но в десять лет злонамеренных усилий не проник, не мог проникнуть далее. Сердце России для него было и всегда будет неприступно» 1).

Официальная концепция впервые получила детализированный и развернутый вид в изданном правительством «Донесении   Следственной   комиссии».   Первых   русских революционеров, людей, осмелившихся выступить с оружием в  руках  против  самодержавия и  крепостничества, донесение рисовало «злодеями» и «извергами». Образованнейших людей своего времени оно выставляло неучами и невеждами, нахватавшимися западных идей и бессильными в них разобраться; в конституционном проекте умнейшего   и   глубоко   образованного   Пестеля   усматривалось «едва  вероятное   и   смешное   невежество». Не останавливаясь перед самой грубой ложью, подтасовками и прямым вымыслом, «Донесение» давало пространный и тенденциозный рассказ об истории тайных обществ, событиях 14 декабря   и   восстании   Черниговского   полка.   Реакционная концепция    усматривала    особое    проявление    «божьего промысла» в разгроме восстания: «...туча мятежа взошла как бы для того,  чтобы  потушить  умысел бунта» 2).  Не было упомянуто о программе декабристов, о намерении их ликвидировать крепостное право и самодержавие.

Почему мы все время говорим об  «официальной правительственной» концепции? Разве у царского правитель-

[ 170 ]

ства была еще какая-то «неофициальная правительственная» концепция? Была. Да еще какая!

Как это ни странно с первого взгляда, но подлинное представление правящих кругов о характере происшедших событий, оформлявшееся в Зимнем дворце, существенно отличалось от официальных газетных сообщений, подписанного царем манифеста и позднейшего «Донесения» Следственной комиссии. Этот вопрос заслуживает разбора. Из битвы нового со старым, развернувшейся на Сенатской площади, старое, по видимости, вышло победителем. Однако в разгар своего торжества победители испытывали холодящий душу страх, который не могло пересилить никакое видимое ликование. Страх возникал прежде всего из смутного, но тем не менее неотвратимого чувства неодолимости нового: разбитый, но не убитый на Сенатской площади враг вновь смотрел изо всех углов. Опасность ощущалась живой и не устраненной до конца, как бы усердно ни скоблили петербургские дворники следы крови на Сенатской площади, как бы ни были прочны засовы Петропавловской крепости, как бы громко ни скрипели перья усердного Следственного комитета.

Царизм отлично понимал, что он лжет в «Донесении» Следственной комиссии. У него было гораздо более реальное, но тайное, не подлежащее широкой огласке понимание событий.

Николай I начал свои личные «Записки» о вступлении на престол через шесть лет после восстания — в 1831 г., но он оформил в них свое реальное представление о событиях, отраженное еще раньше в дневнике и переписке с родными. Третью тетрадь «Записок» он дописал лишь в 1835 г., т. е. растянул писание первых трех тетрадей на четыре года. Четвертую же тетрадь он закончил только в феврале 1848 г. Его интерес к избранной теме надо признать стойким. Конечно, он успел несколько «успокоиться» в первые годы царствования, но престол опять, хотя бы с одного угла, пошатнулся под ним в начале 1831 г., когда восставшая Польша детронизировала Романовых. Не поэтому ли он испытал внутреннюю необходимость начать свои «Записки», чтобы в какой-то мере разобраться в повторяющейся обстановке? Вместе с тем он чувствовал необходимость заняться «доказательствами» своих прав на российский престол, полученный несколько необычным образом, Кроме Нико-

[ 171 ]

лая восстановили свое тогдашнее ощущение действительности и другие представители романовской семьи и сановной России в многочисленных дневниках и мемуарах на ту же тему.  Все эти  писания лиц царствовавшего  дома имеют  своеобразный историографический интерес.  Династическая   и   сановная   семейно-романовская   концепция, возникшая за линией артиллерийского огня на Сенатской площади и литературно оформленная   в   кабинетах царских резиденций, оказывается, не совпадает с позднейшей официальной концепцией. Реальная опасность революционного восстания была хорошо понятна лагерю защитников   старого.   Во-первых,   там  впервые задрожали от народа:   даже  картечь  пустили   в  ход  с  ясной  мотивировкой — чтобы   волнение   «не   передалось   черни».   А   «подлая   чернь»,   как   выразилась   знавшая   правила этикета жена победившего самодержца, «была вся на стороне восставших».    Николай,   сознавая    значительную   опасность происшедшего, искренне удивлялся, почему его вместе с братом  Михаилом- Павловичем   не   пристрелили   на   площади,  и  был  убежден,   что   мятежники   могли   победить. Он, несомненно, признавал роль народа в событиях; усердно   доказывая   в   «Записках»   свои  «законные права»  на российский престол, он приписывает свое и царского трона спасение одному господу богу. Для Николая декабристы вовсе не ничтожные «мальчишки», а вполне взрослые «изверги». В письме к матери он откровенно пишет, что если бы Чернышев не арестовал Пестеля,  на  юге были бы еще худшие события, нежели в Петербурге. Таким образом, он,  дрожа от  страха,  все же отражал  некоторые существенные  стороны   реальной  действительности,   хотя отражал их злобно и искаженно. При личном свидании с прусским военным деятелем Леопольдом фон Герлах Николай   признался,   что   в  день   восстания   около   него   не было,   по   его   мнению,   ни  одного  преданного  человека, «кроме жены». Уже участники восстания были арестованы,   а   Николай   все   еще   каждый день считал за  «дар неба»,  так  как  его,  наверно,   «не  пощадят»,— везде  его может настигнуть убийца.

Из описанной ситуации и родился правительственный заказ на обратную реальным и устрашающим сторонам явления официальную концепцию. Заказ исходил от победившего старого строя: необходимо было создать как можно скорее такое понимание случившегося, которое как

[ 172 ]

раз полностью маскировало бы реальную опасность побежденного восстания, а «подлую чернь», сочувствовавшую восставшим, изображало бы, наоборот, в виде доброго и преданного царю народа, с отвращением взиравшего на бунтовщиков. Взрослых же «извергов», которые как раз и вызывали у обитателей Зимнего дворца удивление,— почему же, собственно, они не пристрелили претендента на престол,— надо было представить «ничтожными» и «развратными мальчишками». Всему происшедшему необходимо было придать вид «случайного» и «не свойственного» русскому народу события — наносного, не имеющего никаких истерических корней происшествия, чуждого строю дворянско-крепостнической жизни, навеки неколебимому и благословленному господом богом. Поскольку реальная опасность для самодержавия глянула в лицо самодержцу, необходимо было представить эту опасность как раз несуществующей.

Самый облик декабристов стал чтимым и притягательным, память о них сохранилась в революционном движении как память о мужественных борцах за свободу. Раскрытые правительством подпольные кружки 30-х годов агитировали их именем, восставшая Польша почтила их память. Поэтому имело особый смысл то обстоятельство, что накануне революционной волны 1848 г. барон Корф, статс-секретарь Николая I, по особому заданию императора и наследника его престола — будущего императора Александра II принялся за ремонт правительственной клеветы на первых русских революционеров. Правительство Николая I наряду с удушением революционного движения грубыми репрессиями довольно усердно занималось и «идейной» работой — агитацией в пользу реакционных лозунгов самодержавия: именно в правительственных кругах того времени возникла теория, позже получившая в литературе название «теории официальной народности» — прославление лозунгов «православия, самодержавия и народности». В обстановке нараставшего западноевропейского революционного движения правительство было заинтересовано в составлении книги, которая обновляла бы реакционную концепцию декабристского движения.

Книга барона Корфа «Восшествие на престол императора Николая I» была сначала написана для самого узкого круга читателей из царской семьи — два ее первых издания имели -тиражи лишь но  25  экземпляров. Когда

[ 173 ]

творение Корфа было тщательно оценено царствовавшим домом и верхами правительственной аристократии, можно  было  рискнуть  и   на  его  широкое  распространение. В  1857  г. вышло третье ее издание — «первое для публики». В этот момент правительственные круги наиболее остро ощущали необходимость в развенчании декабристов. В 1856 г. в связи с коронацией Александра II декабристы были амнистированы и получили разрешение вернуться в европейскую Россию. Это опять оживило в общественных кругах интерес к декабристам. В этой обстановке и вышла впервые «для публики», в качестве противоядия против декабристских идей, книга барона Корфа. Революционное движение в России усиливалось, стали ясно  чувствоваться  признаки  приближения  революционной  ситуации  конца  50-х — начала  60-х   годов,   которая вырвала у правительства крестьянскую реформу. Разгром в Крымской войне усилил недовольство народа и дал дополнительный толчок революционному движению.

Нужно было '«поддержать монархическое начало» в России и доказать, что в России, по выражению Корфа, «покорной, преданной, богобоязливой, царелюбивой России», не может привиться чуждое западное революционное начало.

Книга Корфа «Восшествие на престол императора Николая I» подновляла ту же самую концепцию, которую развивали правительственные сообщения о восстании и «Донесение Следственной комиссии»: «...В то время, когда большая часть войск присягала в совершенном порядке и огромное большинство народонаселения столицы с умилением произносило или готовилось произнести обет вечной верности монарху, с таким самоотвержением и с такими чистыми помыслами решившемуся возложить на себя венец предков, скопище людей злонамеренных или обольщенных, обманывающих или обманутых, стремилось осквернить эти священные минуты пролитием родной крови и дерзким, чуждым нашей святой Руси преступлением» 3),—вот наиболее подробная формула о смысле восстания в книге Корфа, которую Герцен назвал «подлым сочинением придворного евнуха, достойным ви-

 [ 174 ]

зантийского ритора или бонапартистского префекта» 4). Правительственный агент лживо замалчивал программу декабристов: из книги Корфа читатель не мог узнать, чего собственно хотели декабристы и что они были намерены делать. Ни слова не было об освобождении крестьян. Дважды упомянутое мельком слово «конституция» один раз фигурировало в анекдоте о том, что солдаты считали ее именем жены цесаревича Константина, другой раз — в рассказе о переговорах генерала Сухозанета с «бунтовщиками», когда «несколько офицеров и посторонних людей распутного вида с ругательством спрашивали, привез ли он конституцию, и грозились на него». Больше о конституции не было сказано ни слова. Изолировать совершенно декабристов от сочувствующей общественной среды, показать их якобы полную разобщенность с солдатами и отсутствие поддержки в массах, доказать, что помыслы горсти злоумышленников совсем не были помыслами массы — такова цель барона Корфа. Организация декабристов — это «горсть молодых безумцев, не знакомых ни с потребностями империи, ни с духом и истинными нуждами народа».

По утверждению Корфа, солдаты, увлеченные декабристами, якобы оказались «только жертвами коварного подлога». Совершенно в духе теории официальной народности, борясь с революционной идеей о враждебности русского народа царизму, Корф утверждал: «Народ наш гнушается всяким преступным замыслом против царственной семьи, искони являющейся предметом его любви и благоговения» 5). Боясь как огня роста популярности декабристов, Корф боялся даже называть их имена, связывать какое-либо крупное по значению действие декабриста с фамилией определенного лица. «Один мятежник», «один офицер из числа бунтовщиков»,— так обычно пишет он; еле-еле процедил он сквозь зубы имена Рылеева, Каховского и некоторых других декабристов.

В правительственной версии имелось одно резкое противоречие: оставалось неясным, почему так волновали правительство действия «горсти молодых безумцев», бессмысленность мятежа которых якобы была очевидна сама по себе. Почему, например, при первом сообщении о яко-

[ 175 ]

бы столь ничтожном заговоре Николая I, по словам Корфа, «объял несказанный ужас»?

Эту же официальную правительственную концепцию в позднейшей литературе развивали М. И. Богданович, Н. Ф. Дубровин и ряд других авторов, но их изложение ведется в более спокойных тонах.

Печати со следственного дела декабристов были впервые сняты для М. Богдановича, но он использовал его крайне осторожно и тенденциозно скупо (при этом «Русская Правда» Пестеля осталась ему недоступной). Имел доступ к следственному делу и академик Н. Ф. Дубровин, но Александр III взял с него слово не печатать никаких выдержек из следственного материала и ограничиться лишь отдельным изданием своей работы.

Работы упомянутых авторов — проявление идеологической борьбы с революционным движением во второй половине XIX в.

Реакционная концепция восстания декабристов бесславно кончила свое существование за границей после Великой Октябрьской социалистической революции в болоте белой эмиграции, где столетний юбилей восстания декабристов был ознаменован... панихидой по Николаю I. Часть белоэмигрантов приложила тщетные усилия, чтобы обрисовать декабристов своими «предками».

В борьбе с официальной версией восстания — реакционной и насквозь лживой — складывалась и крепла революционная концепция. Она преследовала прежде всего цель восстановления истины — характеризовать восстание как революционное, исторически закономерное, глубоко прогрессивное явление. Наряду с необходимостью бороться с официальной ложью тут действовало и законное желание осознать прошлое, разобраться в его содержании, почерпнуть опыт для дальнейшей борьбы.

Первой известной нам попыткой такого рода является сожженная Пушкиным X песнь «Евгения Онегина», дошедшая до нас во фрагментах. Пушкину же принадлежит замысел написать «Повесть о прапорщике Черниговского полка» 6) (рукопись осталась незаконченной).

Первыми революционными историками декабризма были сами декабристы — те из них, которые не сдались в казематах Петропавловской крепости и в сибирских руд-

[ 176 ]

никах и сохранили верность революционным идеям. Их было не так много, их понимание совершившегося было ограничено классовым сознанием революционеров-дворян, но именно в их среде созрело сознание необходимости запечатлеть совершившееся для потомства и передать его в верном освещении. «О нас в истории страницы напишут!» — говорил один из декабристов еще накануне восстания.  Он ошибся — о  них  написали целые  томы.

Декабристы разоблачили «Донесение Следственной комиссии». Особенно надо отметить резкий и правдивый разбор Михаила Лунина. Еще в сибирских рудниках и казематах возникала у декабристов мысль писать мемуары («Записки» Якушкина, Бестужевых и ряда других). Некоторые из этих мемуаров впадают в либеральный тон и дают неполную, а иногда и искаженную картину действительности, но такие произведения, как «Записки» Якушкина, Басаргина, Славянского общества,— ценные образцы революционной концепции декабризма, исходящей от самих декабристов. Они стремятся выявить закономерность, неизбежность движения, вскрыть его исторические корни, раскрыть его смысл. Долгое время эти произведения вели лишь рукописное существование: возникшая в 40-х годах рукопись об Обществе соединенных славян (так называемые «Записки Горбачевского») увидела свет лишь в 1882 г. При цензурных условиях николаевского времени нечего было и думать о публикации этих произведений.

Но все эти стремления осознать движение как революционное были лишь первой попыткой оформить революционную концепцию. Честь первой подробной разработки оформления революционной концепции принадлежит А. И. Герцену — блестящему представителю того же революционного поколения в истории России, к которому принадлежали и декабристы. Герцен сам считал себя последователем декабристов. Он говорил, что борется под их знаменем, «которого не покидал ни разу». «Нашими устами,— писал Герцен,— говорит Русь мучеников, Русь рудников, Сибири и казематов, Русь Пестеля и Муравьева, Рылеева и Бестужева».

Свою концепцию восстания декабристов Герцен постоянно развивал, посвящая декабристам отдельные произведения или характеризуя их в своих многочисленных работах, написанных на другие темы, Огарев вместе с Герце-

[ 177 ]

ном  составил  подробное  разоблачение  лживого  произведения барона Корфа, не только напечатав  его разбор в «Колоколе»,  но и издав отдельной книгой — «14 декабря 1825 года   и   император   Николай».   Герцен   написал   и специальную   брошюру — «Русский   заговор   1825   года». Много   места   уделил   он   декабристам   и   в своем очерке «О развитии революционных идей в России», и в «Былом и думах».  Герцен   был   страстным пропагандистом дела декабристов,   публикатором  их  мемуаров   и  материалов, связанных  с их  движением.  Лично  зная многих декабристов и состоя с ними в переписке, он и Огарев сделали чрезвычайно много, чтобы «вырвать из забвенья» тех, кто выступал на Сенатской площади. Прославляя декабристов как «рыцарей с головы до ног, кованных из чистой стали, воинов сподвижников», Герцен довольно подробно характеризовал    предпосылки   движения,   показал   закономерность и  неизбежность протеста против  самодержавия  и крепостного права. Он с большой ясностью оттенил разницу между дворцовым переворотом и тем, что произошло на Сенатской площади, дал яркую формулировку исторического значения тех, кого он правильно считал первыми русскими революционерами.

«До тех  пор,— писал  Герцен,— не верили   в   возможность политического восстания, идущего с оружием в руках для нападения в самом центре Петербурга на гиганта — императорский царизм. Было известно, что время от времени убивали во дворце то Петра, то Павла, чтобы заменить их другими. Но между этими таинственными операциями, напоминающими бойню, и торжественным протестом против деспотизма, сделанным на площади и запечатленным кровью и страданиями этих героических людей,— не было ничего общего». Герцен указал на агитационное значение выступления декабристов:   «Пушки на Исаакиевской площади разбудили целое поколение». Герцен правильно указал и на то, что было самым слабым в декабризме: «...декабристам на Исаакиевской площади не хватало   народа».   Герцен   указал   на центральное значение Пестеля в движении и высоко оценил его. Будучи прав в основном — в утверждении революционности декабристов, Герцен дал ряд правильных исторических положений о декабристах.

Но   в   яркой   агитационной   концепции   Герцена  было немало ошибок и слабых сторон, тесно связанных со сла-

[ 178 ]

быми сторонами самого Герцена как дворянского революционера. Революционная концепция Герцена идеалистична — и в этом ее главный недостаток. Герцен, остановившийся, как говорит Ленин, перед историческим материализмом, не мог понять декабристов диалектически, во всей сложности породивших их социальных условий, не мог проанализировать классовую природу движения и его классовый смысл. Не видя классового существа движения, Герцен идеализировал своих героев, создал облик «рыцарей с головы до ног, кованных из чистой стали...» Конечно, в столь восторженной формуле не отражались слабые стороны декабризма. Герцен объявил Пестеля «социалистом», что не соответствует действительности, причем несуществующий «социализм» Пестеля был в известной мере скопирован Герценом с собственного утопического социализма. Эти ошибочные стороны необходимо подчеркнуть: они очень существенны. Но они не снижают огромного   исторического   значения   концепции   Герцена.

Еще в то время, когда не закончилось следствие над декабристами, стала складываться третья концепция движения декабристов. Колеблющаяся, трусливая и неправильная либеральная концепция. Она, правда, не клеймила декабристов злодеями и извергами, как делало «Донесение» и позже книга барона Корфа. Она не воспевала столь грубо и откровенно благодетельности царизма для русского народа, но она совершала растлевающую и — при известной тонкости — еще более опасную работу: она выхолащивала революционный смысл из идей декабристов и из их выступления, она пыталась представить их невинными мечтателями о реформах, верными слугами царского правительства, не совсем понятыми последним. Эта третья концепция создавала «либеральную легенду» — либеральный вымысел о декабристах: декабристы переставали быть революционерами, а оказывались мирными реформистами, безопасными либералами.

Впервые «труд» выхолащивания революционного содержания из движения декабристов взял на себя их старый соратник, член Союза благоденствия Николай Тургенев. Верил ли он сам в свои поздние оценки того движения, к которому сам примыкал и в котором сыграл столь значительную роль? Едва ли. Эта фальсификация была сделана им в личных целях. Во время следствия Н, Тургенев был за границей и отказался вернуться по

[ 179 ]

требованию царского правительства. Вместе с тем и он, и его семья приняли все меры для его реабилитации перед царским правительством. Он очень хотел вернуться на родину. Уже в первом своем оправдании, присланном брату Александру в январе 1826 г. и переданном Николаю I, Н. Тургенев стал на точку зрения своей полной «невиновности». Он пытался доказать, что в собраниях декабристов и в их планах не было ничего противозаконного. Аналогичную точку зрения он развивал в своём разборе «Донесения Следственной комиссии» и в некоторых более поздних произведениях.

Писания Тургенева еще не были в тот момент фактом широкого литературного значения. Либеральная  концепция получила свое наиболее полное литературное развитие лишь в 70-х годах в работе А. Н. Пыпина «Исторические   очерки.   Общественное   движение   в   России   при Александре I» (впервые напечатана в «Вестнике Европы» в 1870 г.; вышла отдельной книгой в 1871 г.). А. Н. Пыпин поставил своей задачей «реабилитацию» декабристов от  революции.  Он  пытался  доказать,  что  декабристы — лишь продолжатели тех самых начинаний, которые характерны для первых лет царствования Александра I,— идей Негласного комитета, Сперанского, самого правительства, некогда выдвигавшего те же идеи. Поэтому ничего криминального в деятельности декабристов и не могло быть. «Ближайший разбор дела мог бы показать,— пишет он,— что заключения от других государств не совсем применялись к русской жизни» и что «не было никакой опасности ни от семеновской истории, ни от лож, пи от ланкастерских школ, ни от мирных профессоров Петербургского университета» и т. д. «...Это заблуждение принесло большой вред:  меры правительства  давали основание думать, что действительно в русском обществе есть опасное волнение, и оправдывали тех, кто вопил о «разрушительных учениях» и вызывал правительство на меры преодоления». Конституции  Никиты  Муравьева  и  Пестеля  вовсе не были проектами конституции, а просто «рассуждениями о разных формах правления», которые не имели «никакой обязательности для членов общества и обе оставались частным мнением и предположением». Совещания о революционных  выступлениях,   планы  этих  выступлений  были «простым разговором без всякой особенной цели». Пыпин испытывал большие затруднения при объяснении республи-

[ 180 ]

конизма «Русской Правды» Пестеля и стыдливо оговаривался, что «основная мысль» конституции Пестеля, «если действительно Пестель хотел республики, была, конечно, фантастическая, но нельзя думать, чтобы он считал свои предположения немедленно применимыми». (Заметим, что текст «Русской Правды» был Пыпину неизвестен и недоступен) . Революционность Южного общества Пыпин называет «политической экзальтацией» и упорно твердит, что «никакого принятого плана» выступления не существовало. «Нетерпеливый либерализм» Рылеева также не шел, по мнению Пьшина, «дальше умеренных желаний». Самое выступление 14 декабря было «минутным взрывом отчаяния в немногочисленном кружке». Декабристы представляются Пыпину «каким-то исключением, не имеющим связей с целой массой общества» 7).

Вся  эта  фальсификация движения декабристов  была тем  вреднее,  что она была обставлена многочисленными ссылками на материал и квазинаучной аргументацией. Ее разоблачение   для   неподготовленного   читателя   было   во много раз труднее, нежели опровержение грубой клеветы правительства в «Донесении» или в книге барона Корфа. Особой формой либеральной концепции было замалчивание декабристов или снисходительно-скептическое к ним отношение.  «Декабристы — историческая случайность, обросшая литературой»,— говорил о них В. О. Ключевский. В статье «Евгений Онегин и его предки» Ключевский писал о декабристах как о людях, не знавших «русской действительности» и относившихся к разряду «умных ненужностей». «Катастрофа 14 декабря» и ее деятели относились им к числу «ненормальных явлений», о которых можно сказать:  «Это были неестественные позы, нервные судорожные жесты, вызывавшиеся местными неловкостями общих положений» 8).

Крупнейшим по значению трудом дореволюционной историографии о декабристах является книга В. И. Семевского «Политические и общественные идеи декабристов» (1909). Семевский впервые в литературе широко и планомерно использовал следственное дело о декабристах, привлек к изучению их идеологии огромный круг перво-

[ 181 ]

источников; его работа и до сих пор не утратила большого значения. Появление такого обширного монографического труда об отдельном революционном движении стало возможным лишь после революции 1905 г. Концепция В. И. Семевского, мировоззрение которого характеризуется народническими установками, является сложной и противоречивой. С одной стороны, им усвоены элементы революционной концепции Герцена, — это сказывается в высокой оценке Пестеля, в общем сочувственном внимании к движению, в положительной характеристике значения декабристов. Но одновременно в концепции Семевского имеются и многие черты либеральной трактовки: преобразовательные планы декабристов он преемственно связывает с преобразовательными планами Александра I, Сперанского и других правительственных деятелей, не усматривая между ними никакой принципиальной разницы. Движение декабристов Семевский трактует как движение внеклассовой интеллигенции. Концепция Семевского идеалистична; критерий его оценок субъективен: он нередко говорит о «симпатичных» и «несимпатичных» чертах движения декабристов.

В своей работе «О национальной гордости великороссов» Ленин писал:

«Чуждо ли нам, великорусским сознательным пролетариям, чувство национальной гордости? Конечно, нет! Мы любим свой язык и свою родину, мы больше всего работаем над тем, чтобы ее трудящиеся массы (т. е. 7ю ее населения) поднять до сознательной жизни демократов и социалистов. Нам больнее всего видеть и чувствовать, каким насилиям, гнету и издевательствам подвергают нашу прекрасную родину царские палачи, дворяне и капиталисты. Мы гордимся тем, что эти насилия вызывали отпор из нашей среды, из среды великорусов, что эта среда выдвинула Радищева, декабристов...» 9)

Этими словами и можно закончить очерк о декабристах. В стране победившего социализма мы чтим память декабристов — первых революционных борцов против крепостничества и самодержавия,

[ 182 ]

Примечания:

1) Декабристы и тайные общества в России / Изд. В. М. Саблина, М., 1906, с. 109 (Манифест Николая I от 13 июля 1826 г.).

2) Там же.

3) Корф М. А. Восшествие   на   престол   императора   Николая   1. Изд. 3-е (первое для публики). СПб., 1857, с. 123.

4) Герцен А. И. Собр. соч. в 30-ти т. М., 1958, т. 13, с. 128.

5) Корф М, А, Указ. соч., с, 175, ср.: с. 133.

6) Пушкин, А. С. Поли. собр. соч. М., 1936, т. 4, с. 502—506. 176

7) Пыпин А. Н. Очерки литературы и общественности при Александре I. Пг., 1917, с. 164.

8) Ключевский В, О. Очерки и речи: 2-й сборник статей, с. 73, 86,87.

9) Ленин В. И. Полн. собр. соч., т, 26, с. 107,

Вернуться к оглавлению

Нечкина М.В. Декабристы. М., "Наука" 1984.

Далее читайте:

Движение декабристов (Список литературы).

Декабристы:  | АБ | БА | ВА | ГА | ДА | ЕА | ЖА | ЗА | ИА | КА | ЛА | МА | НА | ОА | ПА | РА | СА | ТА | УА | ФА | ХА | ЦА | ЧА | Ш-ЩА | ЭА | ЮА | ЯА | (биографический справочник).

Участники наполеоновских войн (биографический справочник).

Румянцев В.Б. И вышли на площадь...  (Взгляд из XXI века).

"Русская Правда" П. И. Пестеля.

Южное общество декабристов, крупнейшая организация декабристов на Украине. Создано в марте 1821 года.

Россия в 20-е годы XIX века (хронологическая таблица).

Белоголовый Н.А. Из воспоминаний сибиряка о декабристах. Русские мемуары. Избранные страницы. 1826-1856 гг. М., 1990.

Садовников Владимир. В преддверии годовщины восстания. Движение декабристов и современность.

ХРОНОС: ВСЕМИРНАЯ ИСТОРИЯ В ИНТЕРНЕТЕ

ХРОНОС существует с 20 января 2000 года,

Редактор Вячеслав Румянцев

При цитировании давайте ссылку на ХРОНОС