|
|
Это было давно...
(Воспоминания солдата революции)
О.С.Минор. 1932 год. Париж.
[Лена, Иркутск, Олекма, Бодайбо и Якутск]
Человек во всякое дело втягивается, привыкает и приспособляться к нему.
Так и мы втянулись в путешествие по этапам, привыкли ко всем неудобствам, и,
если нередко происходили недоразумения с конвоем или этапным начальником, то
и к ним мы привыкли совершенно так же, как в этапной грязи, клопам и вшам,
которые ели нас поедом. Долгий тяжелый путь затупил все наши чувства, и
только описанная мною встреча с О. Рубинком оставила сильную душевную
тревогу.
Итак, мы дошли до Иркутска. По дороге нас уже хватали заморозки. Начиналась
распутица. А предстояло недолго отдыхать в Иркутской пересыльной тюрьме и
двинуться дальше в Якутск, до которого опять придется тащиться около 3.000
верст!
{54} Настроение товарищей, которых мы застали в Иркутске, приподнятое. До
них уже тоже дошли слухи об избиениях ссыльных в Якутске, о том, что
ссыльных не оставляют жить в городе, а поселяют в отдаленных улусах
(волостях), среди сплошного якутского населения, в условиях, лишенных
малейших культурных удобств. Бесконечные беседы на эту тему взвинчивали и
наше настроение, и, таким образом, среди нас создавалось убеждение, что нам
предстоит как-нибудь протестовать против насилий и глумления.
В половине сентября нам объявили, что на днях нас приказано отправить так,
чтобы мы на последней барже («паузке») доплыли в Якутск. Для приготовлений в
дальний путь нашим старостам разрешили ходить с конвоем в город для закупок
пищи и одежды. Мы этим воспользовались, чтобы повидаться с местными
ссыльными, которых тогда в Иркутске было довольно много. П. Ф. Николаев по
делу Каракозова, Г. М. Фриденсон по делу 22-х народовольцев, инженер А. Лури
по делу польской партии «Пролетариат» и несколько других своими рассказами
подтверждали наши опасения и предупреждали, что путь будет очень труден.
Наступил вечер 17 сентября 1888 года. К воротам тюрьмы поданы тарантасы, с
прекрасными сибирскими лошадьми. Дождь пополам со снегом. Резкий ветер.
Настроение осеннее. Нас, после прощания с оставшимися товарищами, идущими по
Иркутской {55} губернии, и с каторжанками, которые вскоре должны быть
отправлены в Нерчинск — заводский округ Забайкальской области, — осталось 22
человека. Уселись мы в тарантасы по двое при двух конвойных, впереди всех
тарантасов офицер Карамзин с фельдфебелем, сзади наши охранители — два
жандарма. Целый обоз!
Загикали ямщики, и мы понеслись по направлению к первой станции, если не
ошибаюсь, Оек.
Мы приблизились к ней к вечеру и уверены были, что здесь уже переночуем. Но
не тут то было. Офицер послал нарочного вперед, чтобы готовы были лошади для
дальнейшей езды. Были поданы уже не тарантасы, а простые одноконные телеги.
Никакие наши протесты не помогли.
— Тарантасов здесь нет! И ночевать нельзя — надо торопиться. Видите, какая
погода! Пойдет по реке шуга (мелкий лед), размоет дороги и застрянем!
Делать нечего, двинулись, чтобы скорее добраться в с. Жигалово на р. Лене и
погрузиться на баржу. Между тем по деревням ходили слухи, что «водяного
пути» нет уже, что на низу, по реке, пошли «забереги» (лед у берегов), шуга!
— Куда едете-то? Нешто теперь время? Натерпитесь до сыта! Дорог-то ведь
нету. Однако, придется ждать рекоставу!
Но офицер не верил. Гнал и гнал нас к Жигалову, думая, что мы все-таки
успеем к последнему {56} сплаву. 300 верст мы сравнительно быстро проехали.
Подъезжая к Жигалову, сведения о дороге получались все менее утешительные.
По реке идет лед, а кое-где ниже есть даже заторы, т. е. сплошные скопления
льда. Было очевидно, что речного пути нет. Но офицер у нас был храбрый. Он
решил ехать по просекам, вдоль реки по левому берегу... Это было нечто
ужасное прежде всего потому, что во многих местах дорог вовсе не было, а
приходилось на розвальнях складывать багаж и тащиться по речной прибрежной
гальке; на тех же розвальнях мы разместили кое-как женщин, а сами или ехали
верхом или шли пешком. По льду, «заберегам», ехать было опасно. Лед мог
легко провалиться. Но это некоторых не останавливало.
Наш товарищ, казак Ив. Цыценко пренебрежительно смотрел на сибирских
лошадей.
— На такого коня не сяду! Поеду заберегой на санях, — заявил он жандарму. —
А вы за мной не ходите! Я вас, синих, не могу видеть!
И поехал... На первой же версте лед под ним провалился, и он еле-еле
выбрался, а лошадь едва не потонула. .
Более смелым и нетребовательным был М. Поляков. Совсем маленького роста,
слабый Поляков с нашей помощью взобрался на лошадку, но она почувствовала,
что у нее на спине никуда негодный ездок, понесла прямо в лесистые горы,
сбросила {57} Полякова с седла и... поминай как звали! Полдня пришлось ее
искать и ловить.
Так с разными приключениями ехали мы со станка на станок. Плохо питались,
плохо отдыхали по крестьянским избам. Кое-где сидели по 3-7 дней в ожидании
рекостава, чтобы можно было ехать по льду, но ничего не выходило: река не
становилась, и мы дальше и дальше двигались таким образом до самого
Олекминска.
Отдохнули мы только в Нохтуйске. На противоположном берегу находилась
«Резиденция», т. е., главная контора Олекминских золотых промыслов. Здесь мы
прожили 3 дня. Вечером из Резиденции приехал к нам местный доктор Браун, мой
товарищ по Московскому университету, и, поговорив с конвоем, взял меня к
себе...
Тут и увидел отвратительную разницу между жизнью той рабочей массы
золотоискателей, которая наполняла притоны гор. Нохтуйска, изнывала в
пьянстве, разврате и всяческом безобразии, и жизнью «золотого» начальства.
Доктор занимал великолепный особняк, обставленный всяческими удобствами,
цветами, вазами, мягкой мебелью. Тут же прекрасный рояль. Белоснежная
скатерть на столе, приборы серебряные, вина, конфекты...
После нашей тюремной и этапной жизни, после того, что мы видели и пережили
по этапам, мне как-то стало не по себе. Не говорилось. Как будто между нами
выросла со времен студенчества глубокая яма...
Не мог я тут сидеть, не мог рассматривать коллекции золотых самородков, {58}
камней самоцветных и других редкостей. Мне все рисовались картины жизни тех
рабочих, которые вот тут же рядом, где-то под землей, проводят годы в сырых
шахтах. В грязных лохмотьях, рваной обуви, по колено в воде, вот он кайлит
гранит, бурит его, лопатой вваливает в тележку и толкает ее без конца, день
за днем, месяц за месяцем...
Для чего? Да для того, чтобы со всякими удобствами тут же жил управляющий,
для которого дом полон роскоши и яств, а хозяин где-нибудь в Ницце или
Италии проводил зиму... Странное противоречие нынешней жизни. Глубокая,
несправедливая жестокость...
Нет, здесь мне не место, за этим богатым столом. Я холодно попрощался с
доктором, и уехал назад, к себе в грязную избу, где нам, 5-6 человекам,
отвели горницу. Поздно мы сидели и беседовали. А рядом в комнате шел пьяный
разгул и картежная игра. Это золотоискатели получили к Покрову расчет и
прожигали сначала деньги, затем «надевашки» (блузы), часы, сапоги...
Оставшись полуголыми, они идут обратно на промыслы и вновь нанимаются на год
в работы. Так проходит их темная жизнь.
Из Нохтуйска мы тем же распутьем добрались до Олекминска, где мы оставили
одного из товарищей В. Русса. Здоровье его и так было плохое, но дорога его
окончательно доконала. Чахотка развилась. Кровь шла горлом. Недолго он там
прожил. Через несколько месяцев его не стало.
Из Олекминска наше движение пошло уже {59} безостановочно. Лена замерзала.
Путь по льду был уже намечен вешками, снегу было довольно. Зато морозы
доходили уже до 40-45 градусов. Одежонка же наша была российская:
студенческое пальтишко на ветру и шарф. Спасибо, ямщики давали нам войлоки,
которыми мы в санях закрывались с головой.
Ехали мы, останавливаясь в течение дня на станциях только для перемены
лошадей, а затем для ночевок. Ночи были длинные, зимние, и мы по деревням
успевали несколько знакомиться с новым типом населения. Это уже были
полуякуты. Вдоль р. Лены, во времена Екатерины второй, были поселены
крестьяне, мужики из России.
С тех пор им пришлось жить в среде почти исключительно якутов. Многие из них
поженились на якутках, и постепенно все это великорусское станичное
население изменило свой вид, обычаи, язык. Выдающиеся скулы, приплюснутый
несколько нос, немного косой разрез глаз — таковы признаки их, сближающие
тип этого населения с якутами. Но кроме этого, говорят они между собой
исключительно по-якутски, а по- русски только с путешественниками и
начальством совершенно ломаным языком.
Скажешь, например, ямщику, поезжай скорее, а он отвечает — «сёпъ», т. е.,
ладно. Здоровается произнося слово «капсе», что по-якутски означает —
«рассказывай», и вообще эти приленские старожилы избегают разговаривать
по-русски, это им слишком. трудно. Домашнее хозяйство у них тоже какое-то
{60} двойное. Семьи зимой живут в русских избах, а летом в «летниках», т.
е., в якутских юртах, вдали от деревни, в полях и лугах. В то время, к
которому относится мое описание, население здесь по Лене жило в полном
достатке. Скота рогатого и лошадей, лугов и хлеба — всего вдоволь.
Жили здесь сыто. В каждом доме, часто двухэтажном, в комнатах пол покрыт
циновками, мебель венская, всюду самовары, много посуды.
Объясняется это тем, что приленские деревни посещались «золотоискателями»,
которые тут пропивали все свои заработки; потом тем, что извозный промысел
давал им постоянный и крупный заработок, и наконец 1887-1890 года отличались
великолепным урожаем. Цена одного пуда ржи была до смешного мала, доходя до
15 коп.! В связи с этим и скот был не в цене. Все же остальное — почти
исключительно домашнего изделия.
По мере приближения к Якутску население все резче становилось якутским.
Якутские казаки уже почти совершенно объякутились. Они говорили почти
исключительно по-якутски. Поражало все-таки, главным образом, то, что все
эти ямщики, казаки, якуты решительно ничем, кроме своих узких домашних и
промысловых дел, не интересовались. Они не имели представления не только о
мире, но и о России. Сплошная безграмотность, отсутствие школ, книг. О
газетах и не слыхали!
{61}
— Это что это гузета? Этой большой лист! Как же видал!
Именно, «видал»... и больше ничего; он знает о газете, что «гумака — курить
хороша».
Географические познания не шли дальше р. Лены, Иркутска, Олекмы, Бодайбо и
Якутска.
Но это еще были, просвещенные люди по сравнению с коренным якутским
населением! По дороге мы как будто постепенно окунались в море невежества,
темноты и умственной убогости. Таковы были результаты колонизации края
российским царским правительством... Крестьяне и казаки объякутились.
Рабочие добывали золото. Конторы «резиденций» и исправники доставляли золото
в казну. Ни для якутов, ни для переселенцев, правительство ничего не сделало
за сто слишком лет!
Вернуться к оглавлению
Электронная версия книги воспроизводится с сайта
http://ldn-knigi.lib.ru/
OCR Nina & Leon Dotan
ldnleon@yandex.ru
{00} - № страниц, редакционные примечания даны
курсивом.
Здесь читайте:
Минор Осип (Иосиф)
Соломонович (1861-1934), революционер.
|
