Вадим Кожинов

-

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

XPOHOC

ВВЕДЕНИЕ В ПРОЕКТ

ФОРУМ ХРОНОСА

НОВОСТИ ХРОНОСА

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ

ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ

СТРАНЫ И ГОСУДАРСТВА

ЭТНОНИМЫ

РЕЛИГИИ МИРА

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

МЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯ

КАРТА САЙТА

АВТОРЫ ХРОНОСА

Родственные проекты:

РУМЯНЦЕВСКИЙ МУЗЕЙ

ДОКУМЕНТЫ XX ВЕКА

ИСТОРИЧЕСКАЯ ГЕОГРАФИЯ

ПРАВИТЕЛИ МИРА

ВОЙНА 1812 ГОДА

ПЕРВАЯ МИРОВАЯ

СЛАВЯНСТВО

ЭТНОЦИКЛОПЕДИЯ

АПСУАРА

РУССКОЕ ПОЛЕ

Вадим КОЖИНОВ

Россия век XX (1939 - 1964)

Часть вторая. 1946 - 1953

Глава 7. Борьба с "антипатриотизмом" и "еврейский вопрос"

Обратимся вновь к послевоенным внешнеполитическим проблемам страны. Ныне в моде представления, согласно которым СССР в последние годы жизни Сталина вел себя на всемирной арене крайне агрессивно или даже чуть ли не ставил человечество на грань Третьей мировой войны. Но, если исходить из реальных фактов, такого рода оценки значительно более уместны по отношению к послесталинскому периоду. Если “бунт” 1948 года в Югославии против СССР не вызвал военного вмешательства, то волнения в июне 1953-го (то есть уже после смерти Сталина) в Восточном Берлине были подавлены с использованием двух танковых дивизий, а при попытке Венгрии выйти из-под эгиды СССР была проведена крупномасштабная военная операция (ноябрь 1956 года — всего через несколько месяцев после считающегося поворотом к “либерализму” ХХ съезда КПСС!). Не приходится уже говорить о доставке в 1962 году немалого количества войск СССР — да еще и с ядерным оружием! — на Кубу, то есть почти на морскую границу США.

Дело в том, что при Хрущеве совершается многосторонняя “ реанимация ” идеологической и политической “революционности”, которая, в частности, противопоставлялась “консерватизму” сталинского правления (подробнее об этом — далее). Очень характерным выражением сей тенденции является соответствующая “критика” Сталина в хрущевских воспоминаниях.

Рассказывая о единственном имевшем место в 1946—1952 годах факте перерастания “холодной войны” в “горячую” — о начавшемся летом 1950 года противоборстве тесно связанной с СССР КНДР и армии США, Хрущев подчеркнул: “Должен четко заявить, что эта акция была предложена не Сталиным, а Ким Ир Сеном” [253] (“вождь” Северной Кореи). И Никита Сергеевич с недоумением и даже негодованием поведал, что Сталин был категорически против действительного ввязывания в Корейскую войну, допустив только, чтобы “наша авиация прикрывала Пхеньян” (столицу КНДР) и делала это к тому же сугубо тайно. “Мне осталось совершенно непонятным, — признался Хрущев, — почему, когда Ким Ир Сен готовился к походу, Сталин отозвал наших советников... Ведь он (Ким Ир Сен. — В.К. ), размышлял я, революционер, который хочет драться за свой народ... Если бы мы оказали помощь... то, безусловно, Северная Корея победила бы” (с.68).

Хрущев утверждал даже (впрочем, возможно, выдумывая), что он дважды решительно спорил со Сталиным, призывая его принять действенное участие в Корейской войне, но тот “враждебно” и “очень остро реагировал” на эти хрущевские предложения (с.67, 68).

Словом, нынешняя версия об особенной агрессивности Сталина в 1946 — начале 1953 года по меньшей мере сомнительна. Хотя СССР, конечно же, противостоял США (и Западу в целом), реальные действия заокеанского соперника были гораздо более агрессивными — что столь очевидно выразилось в Корейской войне. Ведь СССР граничит с Кореей, а США отделяют от нее ни много ни мало 8 тысяч км, и тем не менее американская армия, насчитывавшая несколько сот тысяч (!) военнослужащих, сражалась на корейской земле, потеряв более 54 тысяч человек убитыми...

Могут, конечно, возразить, что Сталин в данном случае предпочел воевать “чужими руками” — главным образом китайскими (Хрущев, в частности, не без огорчения упомянул о том, что в ходе Корейской войны “погиб китайский генерал, сын Мао Цзэдуна”. — с.69). Но факт остается фактом: после завершения Второй мировой и до смерти Сталина боевых действий СССР не предпринимал, хотя при этом рисковал отдать под эгиду США Северную Корею (Хрущев, между прочим, привел такие сталинские слова: “Ну, что ж, пусть теперь на Дальнем Востоке будут нашими соседями Соединенные Штаты Америки. Они туда придут...” — Там же, с. 68), а ранее, в 1948-м, утратил свое влияние в Югославии...

Поэтому совершенно безосновательна точка зрения уже упоминавшегося Радзинского, который в конце своего опуса “Сталин” утверждает, что если бы Иосиф Виссарионович не скончался 5 марта 1953 года, он вскоре же развязал бы новую мировую войну. В предыдущей главе моего сочинения сообщалось о тщетных попытках “революционно” настроенных югославских лидеров побудить Сталина поддержать антизападное восстание в Греции. Хотя Иосиф Виссарионович, будучи марксистом, полагал, что в конечном счете весь мир станет социалистически-коммунистическим, он все же не имел планов расширения военным путем той “советской зоны”, которая создалась в результате Победы 1945 года, и даже не предпринял в 1948 году “силовой” акции против отколовшейся Югославии — что представляет явный контраст с действиями Хрущева в 1956 году в отношении Венгрии.

При этом важно учитывать, что в 1948 году в компартии Югославии, в том числе в ее высшем руководстве, имелось весьма значительное количество людей, которые в разразившемся конфликте были на стороне СССР. Достаточно сказать, что в течение 1948 года более 55 тысяч членов КПЮ (в том числе — что многозначительно — 1722 сотрудника органов внутренних дел) пришлось исключить из нее, 16 312 из них были брошены в концлагеря (среди них — два члена Политбюро ЦК КПЮ — С. Жуйович и А. Хербанг), а некоторые деятели были просто убиты — в частности начальник Верховного штаба югославской армии А.Йованович; наконец, тысячи югославских коммунистов стали эмигрантами [254] .

В Москве хорошо знали о положении дел в Югославии (так, например, член Политбюро и генеральный секретарь Народного фронта СФРЮ Жуйович тайно информировал посла СССР о самых “секретных” обстоятельствах. — Там же, с.347), и естественно было прийти к выводу, что военное вмешательство СССР может получить достаточно существенную поддержку внутри самой Югославии. Тем не менее нет никаких сведений хотя бы о планировании подобного вмешательства. Правда, Хрущев привел в докладе на ХХ съезде следующие слова Сталина: “Вот шевельну мизинцем — и не будет Тито. Он слетит...” — и прокомментировал их так: “Сколько ни шевелил Сталин не только мизинцем, но и всем, чем мог, Тито не слетел” [255] .

Можно допустить, что Иосиф Виссарионович действительно высказался в этом духе, но вместе с тем как раз Хрущев “шевелил, чем мог”, в Венгрии в ноябре 1956 года — спустя всего девять месяцев после его цитированного доклада, — а в 1948 году ничего подобного не произошло.

Из этого, разумеется, отнюдь не вытекает, что Сталин был “человечнее” Хрущева; его отказ от военной акции против Югославии уместно объяснить преодолением “ революционизма ”, который, напротив, стал реанимировать, придя к власти, Хрущев. В предыдущей главе сообщалось, что 1 марта 1948 года вождь Югославии выразил полное согласие с тезисом: “... политика СССР — это препятствие к развитию международной революции”. И “примирение” с Югославией, первый шаг к которому Хрущев сделал уже в июне 1954 года, направив соответствующее послание ЦК КПСС в Белград, основывалось именно на своего рода восстановлении в СССР “революционного” духа.

Для Сталина же СССР был прежде всего и главным образом государством , одной из двух великих держав, действовавшей на мировой арене на основе (при всех возможных отступлениях и искажениях) правового статуса, установленного Ялтинской и Потсдамской конференциями 1945 года, — что с очевидностью выразилось и в крайне минимальном участии СССР в Корейской войне, и в отказе от военной акции в отношении “предательской” Югославии.

Современный американский историк Дэвид Холловэй, объективно исследовав развитие событий в послевоенный период, пришел к уверенному выводу: “Сталин хотел использовать давление для достижения своих целей, но он не хотел развязать войну. Хотя его политика вызывала тревогу на Западе — к чему он и стремился, — в ретроспективе ясно, что Сталин вел себя осторожно и в конце концов он отказался бы от своих целей, чтобы избежать войны” [256] .

Другое дело, что в руководстве СССР — в частности военном — были люди, настроенные иначе. Не могу забыть, как в 1975 году один из прославленных полководцев Второй мировой войны, главный маршал бронетанковых войск П. А. Ротмистров в присутствии множества людей гневно воскликнул, прервав мою речь: “Проморгали Константинополь, проморгали!!” Это “агрессивное” заявление прозвучало на вечере, посвященном Ф. И. Тютчеву, участниками которого были знаменитый певец И. С. Козловский, столь же знаменитый артист
М. И. Царев, литературовед, правнук поэта К. В. Пигарев. Я, которому было поручено вести этот вечер, имел “неосторожность” заметить, что, по убеждению (я, правда, оговорил — “утопическому”) Тютчева, Константинополь в будущем станет одной из столиц Российской державы. А, как известно, в конце сентября 1944 года наши танки, вышедшие на южную границу Болгарии, находились на расстоянии одного броска от древнего средоточия Православия, и вполне вероятно, что Павел Алексеевич, бывший тогда заместителем командующего бронетанковыми и механизированными войсками страны, предлагал Верховному Главнокомандованию осуществить этот несложный в ту пору бросок, но получил категорический отказ; напомню, что Сталин позднее резко возразил югославским лидерам, предлагавшим поддержать восстание в Греции, ибо, как он сказал, Великобритания и США “не допустят разрыва своих транспортных артерий”.

Словом, мнение, согласно которому Сталин планировал развязать Третью мировую войну, является заведомым вымыслом. Это, в частности, подтверждается следующим фактом: 4 апреля 1949 года был создан военно-политический союз — Организация североатлантического договора (НАТО), в который вошли США, Великобритания, Франция, Бельгия, Нидерланды, Люксембург, Канада, Италия, Португалия, Норвегия, Дания, Исландия и, позднее, в 1952-м, Греция и Турция. Между тем противостоявший НАТО союз, известный под названием Варшавского договора , был создан только через шесть лет, 14 мая 1955 года, когда Хрущев, сместив 8 февраля с поста председателя правительства Маленкова, стал уже полновластным “вождем”.

Конечно, противостояние Запада и “соцлагеря” было непримиримым и до заключения Варшавского договора, но все же достаточно существенно, что официальное утверждение этого противостояния реализовал не Сталин, а Хрущев. Речь при этом идет вовсе не о каком-либо “осуждении” Никиты Сергеевича, а об адекватном понимании и мировой политической ситуации, и внешней политики СССР.

Во-первых, Запад выступил инициатором (и далеко опередил СССР!) создания военного блока, с очевидностью заостренного против нашей страны, а во-вторых, через шесть лет именно Хрущев с его “революционистским” сознанием сделал ответный ход, “оправдываемый”, впрочем, тем фактом, что 27 февраля 1955 года, то есть за два с половиной месяца до заключения Варшавского договора, в НАТО вступила ФРГ, — а это было, если прибегнуть к “недипломатическому” выражению, наглым актом Запада (в части 1-й этого сочинения, посвященной Второй мировой войне, сообщалось, что Черчилль в 1945 году мечтал о войне против нас вместе с германской армией, — и вот через десять лет его “мечта” потенциально реализовалась...). Было поэтому естественно, что Варшавский договор 1955 года объединил с войсками СССР, Албании, Болгарии, Венгрии, Польши, Румынии, Чехословакии также и армию ГДР...

Не исключено такого рода возражение: Сталин не проявлял той “воинственности”, которая выразилась в ряде акций Хрущева, потому, что страна в первое время после Второй мировой войны была слишком ослабленной. Правда, к тому моменту, когда послесталинская власть бросила в атаку на берлинское население — в двух шагах от расположения оккупационных войск США, Великобритании и Франции! — две танковые дивизии, миновало всего три с половиной месяца со дня смерти Сталина, и военная мощь страны не могла сколько-нибудь значительно вырасти... И даже если принять во внимание это возражение, нельзя отрицать, что воинственность СССР на мировой арене в послесталинское время с очевидностью увеличилась (а не наоборот).

Вышеизложенное наверняка будет воспринято теми или иными читателями как своего рода апология Сталину — в противовес Хрущеву (и опять-таки одни будут этим возмущаться, а другие радоваться). Однако, как мне уже не раз представлялось необходимым подчеркивать, суть дела вовсе не в личных качествах Сталина и Хрущева, но в объективном ходе истории. Поведение Сталина на внешнеполитической сцене диктовалось не каким-либо его “миролюбием”, а тем, что он в определенной мере осознавал тогдашнюю геополитическую ситуацию (что ясно выразилось в его решительном отказе от попытки присоединить имевшую важное значение в Средиземноморском бассейне Грецию к “соцлагерю”). Но вместе с тем (об этом уже шла речь в предыдущей главе) Сталин, очевидно, не осознавал бесперспективности вовлечения в геополитическое поле России-Евразии оккупированных в ходе войны стран Восточной Европы. Сам по себе тот факт, что эти страны в результате Победы оказались под контролем СССР, был естествен и, в сущности, неизбежен — что признавали позднее и некоторые способные к беспристрастным суждениям западные историки. Но в геополитическом плане “присоединение” европейских стран к Евразии не имело сколько-нибудь надежного будущего.

Ф. М. Достоевский сто двадцать с лишним лет назад очень едко, но и столь же метко писал о будущем европейских славян (все им сказанное тем более относится к другим восточноевропейским народам). Он констатировал, что, по их убеждению, “они племена образованные, способные к самой высшей европейской культуре, тогда как Россия — страна варварская, мрачный северный колосс... Они будут в упоении, читая о себе в парижских и в лондонских газетах телеграммы, извещающие весь мир, что после долгой парламентской бури пало наконец министерство в Болгарии и составилось новое из либерального большинства... славяне с упоением ринутся в Европу, до потери личности своей заразятся европейскими формами, политическими и социальными”. Поэтому, заключал Достоевский, у России “и мысли... быть не должно никогда, чтобы расширить за счет славян свою территорию, присоединить их к себе политически...” [257]

Но не забудем, что это присоединение было неизбежным последствием Победы 1945 года — ее оборотной бедой . Да, именно бедой, ибо позднейший откол “соцлагеря” с его 140-миллионным населением явился первотолчком распада самого СССР...

Из изложенного выше естественно сделать вывод, что нынешнее преувеличение агрессивности внешней политики СССР имеет сугубо тенденциозный характер. Запад и, прежде всего, США были намного более агрессивны; достаточно указать на тот общеизвестный факт, что по всему периметру границ СССР были, начиная с 1946 года, созданы их мощные военные базы. И эта западная агрессивность вполне объяснима. Уже к середине ХV века Западная Европа “обогнала” остальной мир в плане динамичности и технологического развития и, начав покорение других континентов, за сравнительно короткий срок так или иначе подчинила себе обе Америки, Африку, Австралию и преобладающую часть Азии. Только Евразия-Россия, несмотря на ее соседство с Западом и отсутствие отделяющих ее от него океанов или хотя бы горных хребтов, не была покорена — несмотря на то, что натиск на Россию с Запада начался еще в ХI веке! Эта “непокоряемость” в конечном счете породила русофобию — в буквальном смысле страх перед Россией, — хотя последняя никогда не предпринимала агрессивных походов на Запад . С 1812 года и до наших дней на Западе имеет хождение фальшивка — так называемое “Завещание Петра Великого”, в котором грядущей целью России объявлено завоевание Европы и мира в целом. В 1946 году историк Е. Н. Данилова опубликовала подробное исследование о многократном использовании этого “документа” в западной пропаганде [258] . И вполне закономерно, что после Победы 1945 года русофобия Запада чрезвычайно резко возросла.

Никуда не деться от того факта, что первым очевидным, откровенным выражением так называемой холодной войны Запада и СССР явилась уже упомянутая русофобская речь Черчилля 5 марта 1946 года, на которую не мог не ответить Сталин. В изданном в 1991 году широком по замыслу и вместе с тем скрупулезном исследовании А. М. Филитова об истории холодной войны, комментирующем множество западных исследований на эту тему, показано, в частности, что эта война сразу же весьма существенно сказалась на внутренней жизни США. Речь идет о кампании борьбы с “антиамериканизмом” : “... эта кампания предшествовала (курсив А. М. Филитова. — В.К. ) той, что развернулась в СССР в виде “ждановщины” **— гонений на писателей и ученых, на “безродных космополитов”. Разумеется, это вовсе не означает, что Сталин “имитировал” Трумэна или что американская “охота на ведьм” явилась причиной соответствующих явлений в СССР... Скорее можно говорить о параллелизме, о сходстве “трумэнизма” (если употребить новообразование Дж. Гэддиса ***) со сталинизмом — по крайней мере в том, что касается манипуляций фактами, апелляций к инстинктам толпы, нагнетания атмосферы страха...” [259]

Следует, ради истины, добавить к этому, что в СССР, где еще сохраняла свою силу “революционная” беспощадность, аналогичная “кампания” привела к более прискорбным последствиям, чем в США. Но те или иные гонения 1946—1954 годов на “антиамериканизм” в США — в стране, которая со времен Гражданской войны 1861—1865 годов не знала захватывающих общество в целом острых конфликтов, — воспринимались многими как нечто кошмарное.

Исследователь перипетий президентской политики в США констатирует: “В ноябре 1946 г. Трумэн издал указ № 9806, согласно которому учреждалась временная президентская комиссия по проверке “лояльности” государственных служащих. Через несколько месяцев временная комиссия была преобразована в постоянное управление, вплотную занявшееся проверкой политической благонадежности более двух с половиной миллионов американцев... были уволены тысячи людей, обвиненных в “антиамериканизме”... С легкой руки президента Трумэна началась пресловутая “охота на ведьм”, наложившая мрачный отпечаток на всю послевоенную историю Соединенных Штатов” [260] .

Чрезвычайно активизировалась тогда же и существовавшая с 1938 года при конгрессе (то есть представительной власти) США Комиссия по расследованию антиамериканской деятельности , которая предъявляла обвинения не только государственным служащим, но и любым гражданам страны. Чтобы показать результаты ее “работы”, достаточно, полагаю, вспомнить, что был подвергнут суровым допросам и лишен ответственных постов “отец” атомной бомбы Роберт Оппенгеймер, а “корифей” кинематографа Чарли Чаплин вынужден был эмигрировать из США. Ряду менее знаменитых “антиамериканцев” пришлось побывать в тюремном заключении (о чем еще будет речь), а общеизвестные супруги Розенберг были в 1950 году арестованы и окончили жизнь на электрическом стуле 19 июня 1953 года.

Правда, эти люди обвинялись в тяжком преступлении — атомном шпионаже в пользу СССР, но в последнее время и у нас, и за рубежом публикуются сведения, согласно которым Розенберги, хотя и были повинны в “антиамериканизме”, не совершали того, за что они были казнены (см., например, воспоминания одного из главных руководителей “атомной разведки” СССР Павла Судоплатова [261] и исследование англичанина Филиппа Найтли о шпионаже в ХХ веке, где Розенберги предстают в качестве “козлов отпущения” [262] ). А это означает, что казненные супруги — жертвы царившей в США в 1946—1954 годах “атмосферы”.

Обсуждаемая проблема важна потому, что борьба против “антипатриотизма” в СССР в послевоенные годы преподносится ныне чаще всего в качестве присущих только нашей стране политической истерии и злодейства. Как уже сказано, в СССР, где еще не столь уж давно разразился катаклизм Революции (включая “вторую революцию” в деревне 1929—1933 годов), борьба против “антипатриотизма” привела к более тяжелым последствиям, нежели борьба против “антиамериканизма” в США, но прямое соответствие тогдашней ситуации в обеих странах очевидно.

Как отметил А. М. Филитов, кампания борьбы против “антиамериканизма” (то есть, в сущности, “антипатриотизма”) началась в США раньше , чем в СССР, уже в 1946 году, — хотя исследователь допустил тут же неточность, неоправданно упомянув о “ждановщине”, которая имела место как раз в 1946 году. Дело в том, что Постановление ЦК ВКП(б) от 14 августа 1946 года о журналах “Звезда” и “Ленинград” и посвященный ему доклад (вернее, два доклада — 15 и 16 августа) секретаря ЦК А. А. Жданова едва ли есть основания считать направленными против “антипатриотизма”.

В тексте Постановления ни разу не употреблено слово “антипатриотизм” (и, равным образом, “патриотизм”), зато всего на трех с половиной его страницах около тридцати раз встречаются различные образования от слова “советский”, — в том числе “несоветский”, “чуждый советскому” и даже “антисоветский”. Правда, употреблено и выражение “несвойственный советским людям дух низкопоклонства перед современной буржуазной культурой”, однако и здесь противопоставлено именно “советское” и “буржуазное”, а не “патриотическое” и “антипатриотическое”. И о поэзии Анны Ахматовой сказано как о “буржуазно-аристократической”, а не “антипатриотической” [263] .

В собственно ждановском тексте наиболее “выразительны” слова, которые и тогда цитировались чаще всего: “Мы уже не те русские, какими были до 1917 года... Мы изменились и выросли вместе с теми величайшими преобразованиями, которые в корне (Выделено мною. — В. К. ) изменили облик нашей страны” [264] . Именно такой смысл и такую направленность Постановления ЦК 1946 года выявил в опубликованной в 1995 году обстоятельной статье Сергей Куняев [265] .

Что же касается борьбы против антипатриотизма — она началась в следующем, 1947 году. Это может показаться странным и даже абсурдным: в августе 1946 года атака направлена в одну сторону, а всего через девять месяцев, в мае 1947-го, — по сути дела в прямо противоположную. Но, как уже не раз говорилось в моем сочинении — особенно в первом его томе, публиковавшемся в “НС” в 1993 — 1998 годах, — в СССР сосуществовали (на различных этапах в совершенно разных соотношениях) и нередко вступали в открытую борьбу и антипатриотическое, и патриотическое начала.

Во время войны “патриотами” стали даже те, от кого, казалось бы, никак нельзя было этого ожидать... Но в своей уже цитированной речи, произнесенной через девять месяцев после 9 мая — 9 февраля 1946 года, — Сталин, ни разу не употребив слова “патриотизм” (не говоря уже о словах “Россия” и “русский”), всячески подчеркивал, что победил “советский строй”, “Коммунистическая партия”, “Красная Армия” и т.п. И такое решение проблемы легло в основу принятого спустя полгода, 14 августа 1946-го, Постановления ЦК о ленинградских журналах. Они подверглись атаке не за “антипатриотизм”, а за их “несоветский” — а отчасти даже “антисоветский” — характер (другой вопрос — насколько справедливо было обвинение).

В “общем мнении”, которое в период “гласности” выразилось открыто и резко, то, что произошло в августе 1946 года, толковалось как злодейская акция секретаря ЦК А. А. Жданова — своего рода сатанинской фигуры, стремившейся задавить все, так сказать, живые и подлинные литературные силы, которые еще сохранились — несмотря на предшествующие “чистки” — в Ленинграде с его культурными традициями и его — пусть и относительной — самостоятельностью, неполной подчиненностью центральной власти, чьи руки не всегда доходили до “вольнодумного” города на Неве.

Но это представление — миф, подобный тому мифу о главном палаче Берии, о котором шла речь выше. Безосновательность мнения о Жданове как уникальном душителе культуры ясна из того, что с конца 1934-го до конца 1944 года именно он был “хозяином” Ленинграда — 1-м секретарем обкома и горкома партии, — и, значит, именно под его эгидой и смогли сохраниться те самые литературные силы, которые подверглись атаке в августе 1946 года! К тому же после переезда Жданова в Москву его сменил в Ленинграде его ближайший сподвижник, еще с 1938 года являвшийся 2-м секретарем Ленинградского обкома и горкома, А. А. Кузнецов, а когда последний в марте 1946-го вслед за своим патроном перебрался в Москву, его место занял П. С. Попков, который с 1939 года был председателем Ленгорсовета.

В 1988 году было трехмиллионным тиражом опубликовано вздорное сочинение Юрия Карякина “Ждановская жидкость”, или против очернительства” [266] . Определение “вздорное” уместно уже хотя бы из-за данного автором своему сочинению заглавия. Ибо эта самая “жидкость”, изобретенная в прошлом веке инженером Н. И. Ждановым, — превосходное средство для уничтожения зловония и вредоносных бактерий. А это значит, что озаглавить свое сочинение подобным образом имел основания автор, всецело одобряющий А. А. Жданова, а не проклинающий его!.. Карякинская статья представляла собой выражение в печати давно и широко распространенных домыслов и слухов, связанных прежде всего с драматическими судьбами подвергшихся атаке в августе 1946-го виднейших писателей-ленинградцев — Анны Ахматовой и Михаила Зощенко. Но обратимся не к слухам, а к фактам .

В мае 1940 года — то есть на шестом году правления Жданова в Ленинграде — после семнадцатилетнего (с 1923-го) перерыва было издано весьма большим для того времени тиражом 10 тыс. экз. самое солидное собрание произведений Ахматовой “Из шести книг”. Это “воскрешение” поэта, без сомнения, не могло осуществиться без ведома Жданова.

Правда, несколько членов Комитета по Сталинским премиям — среди них и член ЦК ВКП(б) А. А. Фадеев, — явно слишком увлекшись, тут же выдвинули ахматовскую книгу на эту верховную премию. И нашелся идеологически “бдительный” доносчик, который в сентябре, то есть четыре месяца спустя после издания книги, отправил соответствующую записку на имя Жданова. И, надо думать, именно потому, что книга вышла в его епархии, он, опасаясь последствий для самого себя, распорядился 29 октября об “изъятии” книги (хотя, как известно из ряда свидетельств, она к тому моменту давно разошлась...) Из этого факта многие авторы делают вывод, что Жданов уже в 1940 году напрочь “запретил” Ахматову. Однако в следующем же 1941 году в журнале “Ленинград” публикуется цикл ее стихотворений!

А в 1942 году, когда Анна Андреевна находилась в эвакуации в Ташкенте, Жданов, позвонив 2-му секретарю (по идеологии) ЦК КП(б) Узбекистана Н.А.Ломакину, дал указание позаботиться о бытовых условиях Ахматовой и помочь изданию ее произведений (весной 1943 года, в тогдашних труднейших обстоятельствах, “Избранное” поэтессы вышло в Ташкенте, да еще и 10-тысячным тиражом). Об этом есть позднейшие сообщения двух свидетельниц, которые, следует сказать, крайне негативно относились к Жданову, но все же сочли нужным упомянуть о его “жесте” [267] (надо учитывать, впрочем, что 8 марта 1942 года стихи Ахматовой появились на страницах “Правды” — возможно, без ведома Жданова, — а в начале мая даже вошли в юбилейный сборник, изданный к 30-летию “главной” газеты).

Наконец, вскоре же после возвращения (31 мая 1944 года) Анны Андреевны в Ленинград, в июльско-августовском (сдвоенном по условиям времени) номере журнала “Звезда” и в №10—11 журнала “Ленинград” публикуются ее стихотворения. И за два года, к августу 1946-го, только в ленинградских журналах появилось около сорока ахматовских стихотворений (что по тогдашним временам весьма немало), и десятитысячным тиражом вышла ее объемистая книга “Стихотворения. 1909—1945” — вышла, увы, как раз в канун Постановления ЦК, и тираж книги был тут же уничтожен; то же самое произошло и с изданной тогда же в Москве (где Жданов уже полтора года ведал идеологией) 100-тысячным тиражом небольшой книжкой Анны Ахматовой “Избранное”. И если исходить из фактов (а не слухов), этот прискорбный итог был в сущности совершенно неожиданным ...

Обратимся к судьбе Михаила Зощенко. С 1935 года (то есть с начала правления Жданова в Ленинграде) до середины 1946-го было издано полтора десятка его книг, не говоря уже о многочисленнейших публикациях в периодике. В 1939 году он был награжден орденом Трудового Красного Знамени — что едва ли могло осуществиться без согласия Жданова. В 1945 году преемник Жданова А. А. Кузнецов после просмотра спектакля по одной из пьес Зощенко сделал в книге отзывов одобрительную запись (в 1947 году супруга писателя в своем послании Сталину, сообщая, что она была “буквально потрясена” атакой на Зощенко, упомянула, в частности, о том, что А. А. Кузнецов его “любил” и “признавал” [268] ). 26 июня 1946 года — то есть всего за полтора месяца до Постановления — 2-й секретарь Ленинградского горкома, опять-таки ближайший сподвижник Жданова с 1940 года, когда он, Я. Ф. Капустин, стал секретарем (пока еще не 2-м) горкома, утвердил М. М. Зощенко одним из восьми членов редколлегии “Звезды”, которая являлась главным ленинградским “литературно-художественным и общественно-политическим журналом” [269] . Стоит еще сказать, что именно в 1946 году были изданы три (!) книги писателя. Словом, грозу, разразившуюся над Михаилом Михайловичем в августе этого года, было невозможно предвидеть...

Тем не менее в ряде сочинений, посвященных судьбе Зощенко, утверждается, что гроза собиралась задолго до августа 1946 года, ибо писатель не раз подвергался и суровой критике, и вниманию “органов” Госбезопасности. Но авторы этих сочинений демонстрируют тем самым свое незнание (или же нежелание знать) общего характера эпохи. “Критика и самокритика” были обязательным и постоянным явлением всей идеологической жизни, и весьма сокрушительной критике подвергались даже такие несомненные “любимцы” Сталина, как Фадеев, Симонов и Эренбург. Неизбежным было и внимание НКВД-НКГБ-МГБ. Так, например, в записке, приложенной к проекту Указа о награждении писателей орденами, направленном в июле 1939 года Сталину, сообщалось, что “в распоряжении НКВД имеются компрометирующие в той или иной степени материалы” на целый ряд представленных к орденам писателей, среди которых названы “Инбер В.М., Светлов (Шейнсман ) М.А., Асеев Н.Н., Катаев В.П., Маршак С.Я., Павленко П.А., Погодин (Стукалов) Н.Ф., Тихонов Н.С., Лавренев Б.А., Леонов Л.М., Панферов Ф.И., Толстой А.Н., Федин К.А., Шагинян М.С., Шкловский В.Б., Сурков А.А.(!)” [270] . Но все они свои ордена получили и ничего подобного пережитому Зощенко М.М. не испытали. И, между прочим, Михаил Михайлович, вместе с перечисленными получивший тогда орден, в перечне тех, “на кого” в НКВД “имеются компрометирующие в той или иной степени материалы”, не значился...

Словом, попытки некоторых авторов представить Зощенко изначально “крамольным” и потому особенно “гонимым” писателем, жестокая расправа с которым в августе 1946 года явилась естественным итогом всего предшествующего, явно несостоятельны — о чем, в частности, свидетельствует издание в 1946 году (вернее, в первой его половине) трех зощенковских книг сразу (как и двух ахматовских книг в то же время).

Со временем становится все более очевидным, что, выражаясь попросту, дело было не в самих Михаиле Зощенко и Анне Ахматовой; они представляли собой только более или менее “подходящий материал” для осуществления весьма далекой от них “задачи”. Особенно весомым аргументом в пользу такого решения проблемы является тот факт, что всего через девять месяцев после столь разгромного Постановления, 13 мая 1947 года, Сталин “разрешил” публиковать произведения ужаснейшего антисоветчика Зощенко, и уже в сентябрьском номере самого солидного журнала “Новый мир” появился десяток его рассказов! Константин Симонов, который вскоре после Постановления был назначен главным редактором “Нового мира”, уже в апреле 1947-го обратился к самому Жданову за разрешением опубликовать зощенковские рассказы. Правда, Жданов не отважился дать какой-либо ответ — и это, как мы увидим, весьма многозначительный факт. Но 13 мая Симонов вместе с Ждановым был на совещании у Сталина, задал последнему тот же вопрос и немедля получил положительный ответ [271] .

Вращаясь в “верхах”, Симонов к тому времени, когда он “дерзнул” поставить вопрос о возвращении в печать Зощенко, так или иначе сознавал, что — как он впоследствии писал — “выбор прицела для удара по Ахматовой и Зощенко был связан не столько с ними самими”, сколько с феноменом “Ленинград” вообще, ибо “к Ленинграду Сталин и раньше, и тогда, и потом относился с долей подозрения” (там же, с.109, 110).

“Вторая” столица страны как бы претендовала — по крайней мере в глазах Сталина — на определенную независимость от центральной, московской власти. И суть дела была аргументированно выявлена не так давно в исследовании молодого историка Д. Л. Бабиченко [272] . На заседании Оргбюро ЦК 9 августа 1946 года, на котором и было “выработано” пресловутое Постановление, главным нападкам подвергся тот факт, что по воле Ленинградского горкома журнал “Звезда” был в начале 1946 года превращен из общесоюзного в собственно ленинградский и 26 июня Зощенко утвердили членом его редколлегии; притом, поскольку журнал стал ленинградским, это утверждение уже не требовало санкции Москвы...

Чтобы яснее представить себе ход событий, следует сказать о роли Г. М. Маленкова. Как установлено Д. Л. Бабиченко и другими историками, между Маленковым и Ждановым в это время шла острая борьба за “второе” место в партийной иерархии. И после того как 13 апреля 1946 года Сталин на заседании Политбюро подверг критике т.н. “толстые журналы”, назвав при этом “ самым худшим ” из них московский “Новый мир”, Маленков сумел к августу переориентировать внимание вождя на журналы Ленинграда, которые еще не столь давно находились под эгидой Жданова (до 1945 года) и его ближайшего сподвижника А. А. Кузнецова (до марта 1946-го). И на заседании Оргбюро 9 августа 1946 года 1-му секретарю Ленинградских обкома и горкома П. С. Попкову (то есть преемнику Жданова и Кузнецова) пришлось под нажимом Маленкова признать, что его непосредственный подчиненный, 2-й секретарь Ленинградского горкома Я. Ф. Капустин, “самовольно” превратил “Звезду” в свою вотчину и утвердил Зощенко членом ее редколлегии.

Пожалуй, особенно “опасным” фактом явилось то, что, как вынужден был признаться Попков, об изменении статуса “Звезды” было сообщено в Москву секретарю ЦК А. А. Кузнецову, но этот вчерашний ленинградец, по-видимому, никак на это не отреагировал, вроде бы “покрывая” самовольщиков... (Бабиченко, цит. соч., с.130).

В результате 2-й секретарь Ленинградского горкома Я. Ф. Капустин “заработал” тогда партийный выговор, а секретарь Ленинградского горкома по пропаганде И. М. Широков, который непосредственно нес ответственность за печать, был снят с работы .

Д. Л. Бабиченко с полным основанием заключил, что после Постановления “пройдет менее трех лет и, уже после смерти Жданова, обвинительные формулировки 1946 г. отчетливо прозвучат в документах ЦК в преддверии “ленинградского дела”...” (цит. соч., с. 142. Выделено мною. — В. К. ), и что “Жданов и Кузнецов... понимали: Постановление направлено... против ленинградских руководителей, с которыми сами были тесно связаны” (там же, с.133). И действительно, дальней, но наиболее “важной” мишенью Постановления был Жданов, а также его ближайший сподвижник Кузнецов.

И произнесенные 14—15 августа 1946 года предельно резкие доклады Жданова имели своей истинной — хотя и подспудной — задачей как-то “реабилитировать” самого себя, долго правившего Ленинградом и “воспитавшего” его руководителей, а не “изничтожить” Ахматову и Зощенко, которым, о чем подробно говорилось выше, и он сам, и его сподвижники не раз выказывали благоволение. Уже сообщалось, что Жданов в апреле 1947 года не ответил ни “нет”, ни “да” на вопрос Симонова о возможности публикации рассказов Зощенко. Естественно полагать, что если бы его произнесенные всего девять месяцев назад доклады, поносящие писателя, были, так сказать, “искренними”, он должен был ответить решительным “нет”. Но Жданов, конечно, знал, что дело было не в Зощенко, а в ударе по ленинградским властям. Однако и “да” он не мог ответить, ибо точно так же знал, что Постановление имеет отношение и к нему самому как патрону ленинградцев. Поэтому он промолчал и дождался положительного ответа Сталина.

Но зерно подозрений было посеяно; не прошло и двух лет, и в начале июля 1948 года Жданов был отстранен от своего поста, который занял не кто иной, как Маленков... Вскоре же, 31 августа, Жданов умер от инфаркта, и это, надо думать, “спасло” его от более тяжкого конца, ибо всего через несколько месяцев началось Ленинградское дело, в результате которого все его ближайшие сподвижники были казнены...

Характерно позднейшее показание одного из главных следователей по Ленинградскому делу, завершившемуся 29—30 сентября 1950 года судом: “... Абакумов (министр ГБ. — В. К. ) меня строго предупредил, чтобы на суде не было упомянуто имя Жданова. “Головой отвечаешь”, — сказал он” [273] . Едва ли будет натяжкой заключение, что Жданова числили в “обвиняемых”, но решили, поскольку он умер, изъять его имя из дела...

Правда, в 1951—1952 годах вопрос о смерти Жданова приобрел совсем иной оборот... Но об этом еще пойдет речь; здесь же необходимо вернуться к началу нашего разговора о знаменитом Постановлении — к утверждению, что оно вовсе не было исходным пунктом борьбы с “антипатриотизмом”, хотя до сих пор многие бездумно придерживаются этой версии. В ряде исследований основательно доказано, что атака на ленинградские журналы явилась первой стадией именно Ленинградского дела, которое, по свидетельствам Молотова и Хрущева, было жестокой акцией против того, что разоблачалось как “русский национализм” [274] (а отнюдь не “антипатриотизм”).

В иных сочинениях можно прочитать, что Зощенко и Ахматова неким чудом-де избежали ареста; в действительности они представляли собой скорее своего рода “дымовую завесу”, заслоняющую истинное направление удара. В Постановлении и в ждановских докладах были употреблены по отношению к ним предельно резкие выражения, но не прошло и года — и Зощенко получил возможность печататься. А что касается Ахматовой, реальное положение вещей раскрывает ее рассказ о выступлении видного переводчика М. Л. Лозинского: “... когда на собрании (1950) Правления (Союза писателей. — В. К. ) при восстановлении меня в Союзе ему было поручено сказать речь, все вздрогнули, когда он припомнил слова Ломоносова о том, что скорее можно отставить Академию от него, чем наоборот. А про мои стихи сказал, что они будут жить столько же, как язык, на котором они написаны. Я с ужасом смотрела на потупленные глаза “великих писателей Земли Русской”, когда звучала эта речь. Время было серьезное..” [275]

Время в самом деле было серьезное, но несмотря на то, что Лозинский в сущности начисто отверг все сказанное в 1946 году об Ахматовой, никаких репрессий в отношении него не последовало, а Анна Андреевна 14 февраля 1951 года получила официальный документ о своем восстановлении в Союзе писателей. А ведь незадолго до того состоялись казни обвиняемых по Ленинградскому делу... Контраст впечатляющий, и он обнаруживает, против кого в действительности была направлена атака в 1946-м...

И если бы Жданов не умер в 1948 году, он, вполне вероятно, оказался бы в числе казненных “заговорщиков” — вместе с членом Политбюро Н. А. Вознесенским и секретарем ЦК А. А. Кузнецовым. Весьма выразительную сцену, имевшую место во время перерыва в заседании Оргбюро ЦК 9 августа 1946 года, описал один из его участников. К группе ленинградцев “подошел секретарь ЦК по кадрам Алексей Кузнецов... подошли секретари Ленинградского горкома, а потом присоединился и Жданов, решивший, видимо, нас подбодрить:

— Не теряйтесь, держитесь по-ленинградски, мы не такое выдержали.

В дверях показался Сталин. Видя толпящихся ленинградцев, шутливо удивился:

— Чего это ленинградцы жмутся друг к дружке?..

Жданов отошел от нас...” [276]

Через два с половиной года Сталин будет уже полностью уверен, что “ленинградцы” — опаснейшие “заговорщики”, но естественно видеть зарождение этой уверенности в описанной сцене...

Выше только намечена связь между Постановлением 1946 года и Ленинградским делом 1949-го, ибо тема эта в сущности до сих пор мало исследована; имеются только скупые сведения вроде: “Кузнецов и Попков вынашивали идею создания компартии России” и, по словам самого Кузнецова, “считали, что права народа, на который прежде всего легло бремя войны, в настоящее время ущемлены...” [277]

В отличие от Ленинградского дела о “русском национализме”, тогдашняя борьба с “антипатриотизмом” тщательно и объективно проанализирована в трактате Г. В. Костырченко. А немногочисленные сочинения, так или иначе касающиеся Ленинградского дела, основаны в большей мере на слухах и домыслах, чем на изучении реальных фактов. П. А. Судоплатов писал в 1990-х годах: “Ленинградское дело” оставалось тайной и после смерти Сталина”, — даже несмотря на то, что он, Судоплатов, “был начальником самостоятельной службы МГБ”, и сегодня это “дело” по-прежнему во многом остается “тайной”.

Гораздо более ясна история начавшейся в 1947 году “борьбы с антипатриотизмом” — в частности потому, что о ней написано несоизмеримо больше, чем о развертывавшейся в те же годы борьбе с “русским национализмом” (это, конечно, “заостренное” обозначение). Нельзя не сказать, что подавляющее большинство сочинений [278] , в которых речь идет об атаках на “антипатриотизм”, как еще будет показано, заведомо тенденциозно, но даже и такие сочинения при трезвом, корректирующем содержащиеся в них домыслы и вымыслы взгляде способны помочь пониманию происходившего в 1947—1953 годах.

Во время войны проблема решалась “просто”: люди, которые рассматривались как хотя бы потенциальные “антипатриоты”, подвергались превентивным гонениям; так, в СССР были депортированы в восточные регионы страны этнические немцы, а в США даже заключены в концлагеря японцы (это, конечно, только наиболее очевидные “примеры”).

Борьба с “антипатриотами” возобновилась после того, как стала несомненным фактом холодная война , — причем, как уже сказано, в США борьба с “антиамериканизмом” (то есть “антипатриотизмом”) началась раньше, чем в СССР, — в 1946 году (в ноябре была уже создана специальная президентская комиссия, призванная выявить приверженцев “антиамериканизма” среди двух с половиной миллионов государственных служащих).

В СССР кампания борьбы с “антипатриотизмом” стала очевидной 28 марта 1947 года, когда при министерствах и ведомствах были учреждены “суды чести”, долженствующие, согласно их уставу, “повести непримиримую борьбу с низкопоклонством и раболепием перед западной культурой, ликвидировать недооценку значения деятелей русской науки и культуры в развитии мировой цивилизации” [279] .

Следует со всей определенностью сказать, что очень значительная, подчас даже колоссальная “недооценка” русской науки и культуры действительно имела место в нашей стране и до 1917 года, и, тем более, после него. Многие либеральные (и революционные) идеологи задолго до Революции всячески принижали отечественную науку и культуру, объясняя ее безнадежное “отставание” от Запада негодным политическим и социальным строем России. Они всегда были готовы закрыть глаза на тот факт, что, скажем, Менделеев и Иван Павлов, Толстой и Чехов являли собой наидостойнейших корифеев мировой науки и литературы. Их “недооценке” способствовало и отношение к России со стороны Запада: из названных великих деятелей только Павлову была присуждена (в 1904 году) считающаяся наивысшей наградой Нобелевская премия, Толстого отвергли, а Чехова и Менделеева как бы “не заметили” (они получили высочайшее признание во всем мире много позднее).

После 1917 года недооценка русского творчества как бы сама собой вытекала из господствующей принципиально “интернационалистской” идеологии. В этом отношении типично опубликованное в 1932 году заявление Сталина: “Мы бы хотели, чтобы люди науки и техники в Америке были нашими учителями, а мы их учениками” [280] .

В первом томе этого сочинения (публиковавшемся в “НС” в 1993 — 1998 гг.) подробно говорилось о решительном воздействии на Сталина одного (именно только одного) из многочисленных писем к нему, отправленного (в 1946 году) выдающимся ученым П. Л. Капицей, который утверждал, что “один из главных” недостатков положения в отечественной науке — “недооценка своих и переоценка заграничных сил... необходимо осознать наши творческие силы и возможности... Успешно мы можем это делать только... когда мы, наконец, поймем, что творческий потенциал нашего народа не меньше, а даже больше других и на него можно смело положиться”. Петр Леонидович напомнил, помимо прочего, что именно в России явились “такие чрезвычайно крупные инженеры-электрики, как Попов (радио), Яблочков (вольтова дуга), Лодыгин (лампочка накаливания), Доливо-Добровольский (переменный ток) и другие” [281] .

Сталин в первый (и последний) раз ответил постоянно (с 1936 года) обращавшему к нему послания Капице благодарным письмом, и вскоре в печати началось широкое и громкое прославление отечественной науки и техники — в том числе и тех деятелей, которых назвал в своем послании П. Л. Капица. Следует признать, что в этой “кампании” имели место преувеличения и перегибы, но в целом она была и насущно необходимой, и плодотворной. Есть все основания полагать, что, если бы тогда не свершилось, по выражению Капицы, “осознание отечественных творческих сил”, едва ли спустя семь лет, в 1954 году, в СССР была бы создана первая в истории атомная электростанция, а в 1957-м страна первой осуществила выход в космическое пространство. Между тем во множестве нынешних сочинений борьба с “низкопоклонством”, начатая по инициативе П. Л. Капицы, преподносится как вздорное и вредное дело.

Нельзя отрицать, что борьба эта в ряде отношений привела к прискорбным последствиям, но, как не раз напоминалось, любая деятельность имеет свою оборотную сторону, порождая и позитивные, и негативные результаты. Вместе с тем невозможно переоценить создание АЭС и выход в космос, ибо тем самым Россия впервые в своей истории (именно так!) “обогнала” другие страны в грандиозных технологических свершениях.

Но вернемся в 1947 год. К его середине борьба с “низкопоклонством” перед заграницей, то есть, иначе говоря, с “антипатриотизмом”, стала одним из главных идеологических направлений. 13 мая Сталин, приняв по их просьбе руководителей Союза писателей — генерального секретаря Фадеева, его 1-го заместителя Симонова и секретаря партийной организации Правления СП Б. Л. Горбатова, — неожиданно для них решительно заявил, что в широких кругах интеллигенции “не хватает достоинства, патриотизма, понимания той роли, которую играет Россия... Надо бороться с духом самоуничижения у многих наших интеллигентов” и т.д. Эти слова записал тогда же Симонов, а впоследствии, в 1979 году, отметил, что (цитирую) “в самой идее о необходимости борьбы с самоуничижением... с неоправданным преклонением перед чужим в сочетании с забвением собственного здравое зерно тогда, весной сорок седьмого, разумеется, было... возникшая духовная опасность не была выдумкой” [282] .

В нынешних сочинениях начатая в 1947-м борьба с “антипатриотизмом” чаще всего истолковывается как направленная главным образом или даже исключительно против евреев . Но это, как еще будет показано, явно не соответствует действительности: “еврейский вопрос” приобрел остроту только к концу 1948 года в нераздельной связи с созданием в мае этого года государства Израиль. Чтобы доказать обратное, нередко ссылаются на тот факт, что секретные документы, в которых речь шла о “проявлениях еврейского национализма” либо о чрезмерном “еврейском засилье” в тех или иных сферах жизни СССР, составлялись и ранее. Но, во-первых, это были именно сугубо секретные документы, а во-вторых, нет оснований считать, что в них выражалась практическая линия властей; дело шло о “бдительности” НКГБ-МГБ и других государственных и партийных ведомств. Реальные “противоеврейские” акции начались только в конце 1948 года.

Но к этой теме мы еще вернемся; прежде необходимо рассмотреть внимательнее ситуацию 1947 года. Нельзя не обратить внимания на тот факт, что среди трех главных руководителей Союза писателей СССР, перед которыми Сталин выдвинул программу борьбы с “низкопоклонством”, был и еврей Борис Горбатов, притом К. Симонов сообщил: “... назначение Горбатова парторгом правления (СП. — В.К. ) шло от Сталина... в Горбатове как секретаре партгруппы предполагалось некое критическое начало” — то есть Горбатов призван был в тех или иных случаях “поправить” генсека Фадеева (там же, с.114). Зная об этом, странно было бы считать, что тогда, весной 1947-го, Сталин “не доверял” деятелям еврейского происхождения.

Фадеев, не мешкая, стал реализовывать указания Сталина и на состоявшемся в июне 1947-го пленуме правления СП резко выступил против “низкопоклонства”, объявив при этом его “родоначальником” великого русского филолога Александра Веселовского (1838—1906)... И эту инициативу Фадеева первыми подхватили в своих обличительных статьях два чиновных литератора еврейского происхождения — и.о. директора Института русской литературы (“Пушкинский Дом”) Л. А. Плоткин и зам. директора Института мировой литературы В. Я. Кирпотин [283] . Статью Кирпотина подверг основательной критике виднейший филолог академик В. Ф. Шишмарев [284] , автор изданной в 1946 году книги “А. Н. Веселовский и русская литература”, однако в следующем же номере журнала “Октябрь” (1948, № 1, с. 3—27) Кирпотин выступил с совсем уж разгромной статьей под длиннейшим заглавием “О низкопоклонстве перед капиталистическим Западом, об Александре Веселовском и его последователях и о самом главном” (тогда же В. Ф. Шишмарев был снят с поста директора Института мировой литературы). Но, согласно библейским словам, кто сеет ветер, тот пожнет бурю, и спустя год, в 1949-м, оба обличителя, Кирпотин и Плоткин, сами подверглись суровому осуждению именно за “низкопоклонство”...

И, что касается 1947 — 1948 годов, можно привести множество подобных фактов. Как известно, одной из мишеней позднейшей — 1949 года — атаки на “низкопоклонство” и “антипатриотизм” были театральные критики еврейского происхождения — в том числе весьма влиятельный И. Л. Альтман. Он — единственный из “обличаемых” по этому “делу” — был исключен из Союза писателей и, более того, с 5 марта (то есть со дня смерти Сталина!) до 29 мая 1953 года находился под арестом [285] . Но именно этот самый Альтман 25 февраля 1948 года опубликовал в “Литературной газете” крайне “разоблачительную” статью о книге выдающегося русского театрального деятеля Василия Сахновского “Мысли о режиссуре”. Василий Григорьевич был до революции одним из руководителей знаменитого театра В. Ф. Комиссаржевской, а с 1926 года — режиссером Московского Художественного театра. И вот что писал о его книге И. Л. Альтман:

“Широкое обсуждение книги В. Г. Сахновского “Мысли о режиссуре” во Всероссийском театральном обществе и Государственном институте театрального искусства привлекло к себе внимание нашей театральной общественности... Задача режиссеров, театроведов и педагогов ГИТИС (Государственный институт театрального искусства. — В.К. ) заключалась прежде всего в том, чтобы дать правильную оценку глубоко ошибочной, вредной книге. Этого, к сожалению, не произошло... в выступлениях режиссеров и театроведов не было серьезной попытки проанализировать “Мысли о режиссуре” с принципиальных позиций марксистско-ленинской эстетики. За исключением А. Мацкина и Е. Холодова (оба в следующем, 1949 году будут обвинены в “антипатриотизме”! — В. К. ), никто не постарался вскрыть порочную методологию режиссера, историка, театроведа, автора многих работ В. Г. Сахновского... Книга “Мысли о режиссуре” — характерный пример рабского подражательства, экзальтированного и, буквально, самозабвенного преклонения перед реакционной, формалистской эстетикой буржуазного Запада”. И характернейшее “обвинение”: “Не случайно поэтому Сахновский игнорирует искусство великих русских мастеров..”(!)

Иоганн Львович завершил свою статью следующим грозным приговором: “Многие наши театроведы ... пробавляются эклектической окрошкой из декадентских театральных теорий... Редакция газеты “Советское искусство” не занимается вопросами эстетики театра. Решение ЦК ВКП(б) от 26 августа 1946 г. отмечало крупнейшие недостатки театральной печати и особенно “Советского искусства”. Положение за это время не улучшилось. Яркий образец — вредные статьи “Советского искусства” в защиту реакционной книги В. Г. Сахновского” [286] .

Кстати сказать, в том же самом номере “ЛГ” от 25 февраля 1948 года выступил имевший впоследствии широкую популярность, а тогда еще в сущности начинающий литератор еврейского происхождения З. С. Паперный, воспитанник известного ИФЛИ. Одобрив в целом работы деятелей литературной науки Н. К. Пиксанова, С. П. Бычкова, Н. Л. Бродского и Я. Е. Эльсберга (двое последних — евреи), он обрушился с крайне резкими обвинениями на В. И. Чичерова, С. М. Петрова и А. Г. Цейтлина (еврея). По его словам, в работе Чичерова нет анализа “самобытного русского эпоса, связанного с развитием русской жизни и государственности... Верный и последовательный ученик А. Н. Веселовского, В. Чичеров превзошел даже своего учителя; сам Веселовский не заходил так далеко в безоговорочном и бесцеремонном отрицании своеобразия русского фольклора!”

Далее в сочинении З. С. Паперного читаем: “Давая блестящую и сокрушительную отповедь кадетскому сборнику “Вехи”... Ленин писал о “ полнейшем разрыве ... с русским освободительным движением... со всеми его коренными традициями”. Эти ленинские слова невольно вспоминаешь, читая статью А. Цейтлина о русском общественно-психологическом романе, написанную, правда, сорок лет спустя после появления “позорно знаменитой книги”, но по духу своему вполне продолжающую ее антидемократические традиции...” и т.д.

Словом, начатая весной 1947 года борьба с “антипатриотизмом” до определенного времени — до последних месяцев 1948-го — явно не имела противоеврейского характера. Это очевидно как из того факта, что самым суровым нападкам по этой линии подвергались деятели культуры и науки русского происхождения, так и из того, что среди застрельщиков борьбы с “низкопоклонством” было множество людей еврейского происхождения, которые “обличали” и русских, и своих соплеменников.

В 1948 году я поступал на филологический факультет Московского университета и потому еще в последних классах школы достаточно внимательно следил за ходом дискуссий и “кампаний” в сфере литературы и культуры (до сих пор у меня сохранились многочисленные вырезки из газет и журналов 1946-го и последующих лет), и могу свидетельствовать, что вплоть до 1949 года нападкам подвергались главным образом деятели науки и культуры русского происхождения — уже упомянутый академик В. Ф. Шишмарев, академики В. В. Виноградов, А. С. Орлов, действительный член Украинской Академии наук А. И. Белецкий, профессора В. А. Десницкий, И. П. Еремин, Г. Н. Поспелов, И. Н. Розанов, А. Н. Соколов и многие другие. В этом нетрудно убедиться, обратившись к прессе 1947—1948 годов. Евреи начали преобладать в перечнях обличаемых “низкопоклонников” и “антипатриотов” только с начала 1949 года, что имело свою существенную и вполне очевидную причину — ту ситуацию, которая сложилась и в СССР, и в мире в целом через несколько месяцев после создания (в мае 1948-го) государства Израиль.

Правда, мощное возрождение русского самосознания в годы Отечественной войны привело к тому, что даже среди вчерашних незыблемых “интернационалистов” (в том числе и занимавших высокие посты) распространяется мнение о “ненормальности” очевидного обилия и, выражаясь резче, “засилья” евреев в тех или иных областях жизни общества. Как было показано в первом томе этого сочинения, в собственно революционный период обилие “инородцев” и иностранцев (поляки, прибалты и т.д.) во власти и в сфере культуры (в самом широком смысле слова) было закономерным и даже неизбежным явлением, что подтверждает и опыт других революций — в особенности Французской ХVIII века. Но когда после революционного катаклизма жизнь постепенно начала входить в берега, совершенно естественным было все более широкое выдвижение на первый план представителей основного населения страны. Этот ход дела, между прочим, достаточно объективно и убедительно охарактеризован в трактате израильского политолога М. С. Агурского “Идеология национал-большевизма” (Paris, 1980).

Ранее всего уменьшение доли евреев произошло на наивысшем уровне власти — в Политбюро ЦК РКП(б)-ВКП(б). Если к концу гражданской войны, в 1921 году, евреи занимали почти 2/3 состава Политбюро, то в 1923-м — 2/5, а в начале 1926-го, после пяти “нэповских” лет, их доля сократилась до 1/3, затем и до 1/10. Страстный борец против “антисемитизма”, критик и писатель А. М. Борщаговский (о книгах которого еще будет речь) возмущенно заявил в 1994 году, что Сталин “оставил” в Политбюро одного-единственного еврея — Кагановича .

Для сочинений этого автора характерно какое-то необычайное простодушие, даже наивность: сообщая о каком-либо факте, он нередко поистине странным образом не замечает, что сей факт имеет в сущности совсем не тот смысл, не то значение, которое Борщаговский в нем усматривает. Так, например, он пишет, что “в 1937 году меня не бог уберег, а... упрямая, абсолютная отдельность моей жизни от начальства. Тогда, в возрасте 24 лет, я, комсомолец, исполнял обязанности начальника Главреперткома Украины, был заместителем редактора, а с лета 1937 года фактически редактором ежемесячного журнала “Театр”. Аресты буквально опустошили республиканский Комитет по делам искусств...” [287]

Неужели человек, занимающий посты начальника театральной цензуры и одновременно редактора одного из главных журналов второй по статусу республики СССР, являет собой нечто “абсолютно отдельное” от начальства?! И вполне понятно, что 24-летний комсомолец смог получить столь высокие должности, которые, несомненно, входили в “номенклатуру” Политбюро ЦК КП(б) Украины, именно в силу арестов его предшественников — то есть он восседал на, так сказать, залитых кровью начальственных креслах... Речь идет, разумеется, отнюдь не о какой-либо “вине” Борщаговского, а только о его прямо-таки удивительном простодушии...

Но не менее удивительно и его возмущение тем, что всего лишь 1 из 11 членов Политбюро конца 1940-х годов был евреем. Любопытно было бы узнать, сколько же членов верховного органа власти страны, еврейское население которой составляло тогда немногим более 1%, должны были являться евреями, чтобы А. М. Борщаговский не считал порядки в СССР “антисемитскими”?

Стоит еще процитировать сочинение другого столь же пламенного борца с “антисемитизмом” — Евгении Альбац. Она стремится опровергнуть мнение, что евреи в СССР начали испытывать притеснения только много лет спустя после октября 1917 года: “Существует миф о невероятном благоденствии евреев в постреволюционном Советском Союзе. Это неправда... Вот факты. 1923—1924 годы — в 150 городах России арестовываются три тысячи сионистов. 1928-й — в СССР запрещается публикация книг на иврите, начинаются аресты еврейских писателей *“ [288] и т.д. Но вот выводы другого автора, который специально исследовал эту проблему — уже упомянутого израильского политолога М. С. Агурского: “... вплоть до тридцатых годов главными и почти исключительными (выделено мною. — В.К. ) врагами сионизма в СССР были сами же евреи... сионисты как внутри СССР, так и в Палестине видели главными виновниками этих преследований не саму советскую политическую систему, а т.н. Евсекцию **и вообще коммунистов еврейского происхождения” [289] . Так что та борьба против сионизма, которая имела место в послереволюционный период и которую Е.Альбац (возможно, в силу невежества) объявляет следствием антисемитизма, была по существу внутриеврейским делом.

Обратимся теперь к возникшему во время войны недовольству сложившимся после 1917 года “еврейским засильем” во многих областях жизни страны. Например, 17 августа 1942 года в Секретариат ЦК поступила записка, информирующая о том, что из 12 руководителей Большого театра (директор, дирижеры, режиссеры и т.п.) 10 человек — евреи и только 1 русский... [290] В 1943 году секретарь парткома МГУ В. Ф. Ноздрев направил в ЦК письмо, в котором сообщал, что в предшествующем, 1942-м, “пропорция” окончивших физический факультет Университета евреев и русских составила 98% и 2% (!; там же, с.286).

Впоследствии великий математик Л. С. Понтрягин (1908—1988) вспоминал, как перед войной он в Воронеже “познакомился с очень милой студенткой Асей Гуревич. По окончании Воронежского университета я взял ее в аспирантуру в Москву... Ася в течение нашего знакомства неоднократно обращалась ко мне с просьбой помочь кому-нибудь из ее друзей в каком-то смысле. Это были всегда евреи. Мне это не казалось странным, поскольку сама она была еврейкой... Но уже после войны она меня совершенно поразила одним своим заявлением. Она жаловалась мне, что в текущем году в аспирантуру принято совсем мало евреев, не более четверти всех принятых. А ведь раньше, сказала она, принимали всегда не меньше половины...” [291] (!).

Конечно, многие объявят упомянутые “записки” в ЦК и высказывание Л. С. Понтрягина “антисемитскими”. Но если подойти к ним с истинной беспристрастностью, их нельзя не признать констатацией явно “ненормального” положения вещей. Кроме того, записка в ЦК о ситуации в Большом театре не имела никаких последствий. Правда, в 1943 году вместо С. А. Самосуда главным режиссером и дирижером Большого театра стал А. М. Пазовский, но он также был евреем, и лишь через пять лет, к концу 1948 года, его сменил русский — великий музыкант Н. С. Голованов. Что же касается сообщившего о положении в Большом театре В. Ф. Ноздрева, он продолжал “бить тревогу” и далее, в 1944—1945 годах, и в мае 1946-го был за это снят с поста секретаря парткома Университета.

Едва ли есть основания считать упомянутые “заявления” противоеврейскими; дело шло, говоря попросту, не о том, что евреи — это “плохо”, а о том, что их слишком “много”... Ведь евреев, которых было чрезмерно “много” на руководящих постах в Большом театре, высоко ценили и тогда, и впоследствии: дирижер С. А. Самосуд получил Сталинские премии в 1947 и в 1952 годах; дирижер Ю. Ф. Файер — в 1946, 1947 и 1950-м, а в 1951-м стал народным артистом СССР; балетмейстер А. М. Мессерер был удостоен Сталинской премии в 1947-м, а в 1951-м обрел звание народного артиста РСФСР и т.д. А ведь 1949—1952 годы преподносятся множеством авторов как время тотальной и воинствующей политики “антисемитизма”, проводимой к тому же по личной воле самого Сталина.

Да, множество нынешних авторов утверждает, что Сталин был чуть ли не врожденным “антисемитом” или, по крайней мере, стал таковым уже в 1920-х годах и только до поры до времени не проявлял это свое “качество” открыто и агрессивно. И, между прочим, опровержение сей, как я постараюсь доказать, безосновательной версии самые разные люди воспринимают с одинаковым недовольством, ибо “антисемитизм” Иосифа Виссарионовича в глазах одних предстает как едва ли не главный его “порок”, а в глазах других, напротив, как первостепенное “достоинство”.

Однако при объективном исследовании существа дела выясняется, что нет никаких сколько-нибудь достоверных сведений, дающих основания для причисления вождя к антисемитам — то есть к людям, которые негативно относятся к евреям как таковым — как к национальности, к этносу.

Попытки зачислить Сталина в антисемиты нередко приводят к настоящим курьезам. Так, например, приобретший лет десять назад широкую популярность эмигрантский публицист А. Авторханов безоговорочно объявил Сталина “антисемитом”, каковым он был, по его уверению, по меньшей мере с двадцатых годов — потому, мол, и боролся с Троцким! [292] (хотя хорошо известно, что Бухарин вел борьбу с Троцким еще более активно). Однако тот же Авторханов написал, что в конце 1940-х — начале 1950-х годов, “когда Сталин... стал разбирать членов Политбюро по косточкам, копаясь в их исторических, политических и генеалогических грехах, то выяснилось: из 10 членов Политбюро 5 оказались еврейскими родственниками (Молотов, Маленков, Ворошилов, Хрущев, Андреев), один евреем (Каганович), один “полуевреем” (Берия )...” [293] Но ведь эти 7 из 10 ближайших сподвижников без воли Сталина ни в коем случае не могли бы обрести свое верховное положение! И разве не является в свете этого полностью абсурдной версия об “антисемитизме” Иосифа Виссарионовича? Неужто он, будучи антисемитом, мог не заметить, какие люди “пробираются” в его Политбюро?

И другая сторона дела. Сложилась прочная “традиция”, в соответствии с которой любая отставка с высокого поста и, тем более, какие-нибудь репрессии в отношении любого еврея истолковываются во множестве сочинений о сталинских временах как следствия “антисемитизма”. Так, например, Зиновий Шейнис в изданной в 1992 году книжке “Провокация века” (редкостной, надо сказать, по своей лживости в целом) утверждал, что замена в 1939 году
М. М. Литвинова (Валлаха) В. М. Молотовым на посту наркома иностранных дел являла собой “расовую чистку”. Шейниса, в частности, совершенно не смущает тот факт (он, впрочем, умалчивает о нем), что тогда же, в 1939 и 1940-м, на более высокие посты заместителей председателя Совнаркома были назначены евреи Р. С. Землячка (Залкинд) и Л. З. Мехлис. Шейнис заявил тут же, что причиной снятия Литвинова был “курс на сближение с нацистской Германией” [294] — имея в виду “сближение” и в “еврейском вопросе”. На деле Сталин, всячески старавшийся оттянуть войну и готовившийся к переговорам с Берлином, не мог — это было бы своего рода вызовом, обрекающим все дело на неуспех, — послать туда наркоминдела-еврея.

Заявление о “расовой чистке” — поистине наглая ложь, ибо во время переговоров с Германией заместителем наркома иностранных дел стал еврей С. А. Лозовский (Дридзо), послом в США был еврей К. А. Уманский, послом в Великобритании — еврей И. М. Майский (Ляховецкий), во Франции — еврей Я. З. Суриц (который, кстати, ранее был послом в Германии), — то есть евреи и после якобы имевшей место “расовой чистки” занимали важнейшие посты во внешнеполитическом ведомстве! А вскоре же после начала войны Литвинов стал одновременно и заместителем наркома иностранных дел (до 1946 года), и послом в США (вместо Уманского). Из этого ясно, что Литвинов был в 1939-м снят с поста наркоминдела вовсе не по “расовым”, а по конкретным политическим соображениям.

Правда, в иных сочинениях напоминают, что в 1943 году Литвинов перестал быть послом в США. Однако в этом повинен вовсе не Сталин, а Рузвельт (да и сам Литвинов). Хорошо осведомленный дипломатический работник В. М. Бережков в своей изданной в 1993 году книге “Как я стал переводчиком Сталина” (кстати, отнюдь не “просталинской”, а совсем даже наоборот) сообщил, что в 1943 году Литвинов, выступая на митингах в США, участники которых требовали немедленного открытия “второго фронта”, “критиковал поведение правительства США. В одной из бесед со Сталиным посол США Гарриман дал понять, что президент Рузвельт недоволен подобными выступлениями советского посла. Посол, добавил Гарриман, не должен допускать нападок на правительство страны, при котором он аккредитован. Это выглядело как объявление Литвинова персоной нон грата... Сталин ощутил себя уязвленным... решил щелкнуть Америку по носу и пошел на беспрецедентную акцию: попросту передвинул на кресло Литвинова советника посольства Андрея Громыко” — вместо того, чтобы прислать “какого-либо высокопоставленного деятеля” [295] . А Литвинов — как бы в порядке компенсации — стал в 1946 году депутатом Верховного Совета СССР, хотя, будучи тяжело болен (ему уже, кстати, шел восьмой десяток), даже не мог встречаться с избирателями [296] .

Исходя из вышеизложенного, естественно заключить, что Сталин до конца 1940-х годов, как говорится, не имел ровно ничего против евреев, ибо иначе, например, немыслим был бы “факт”, отмеченный Авторхановым: к 1949 году 7 из 10 самых близких сталинских сподвижников были так или иначе связаны с евреями...

Нельзя не сказать еще и о том, что во множестве сочинений в качестве вроде бы бесспорного доказательства сталинского “антисемитизма” приводится история первого замужества дочери вождя, Светланы Иосифовны, весной 1944 года избравшей своим супругом еврея Г. И. Морозова. При этом ссылаются прежде всего на слова Сталина, воспроизведенные в воспоминаниях дочери. Говоря ей о “происках сионистов”, он добавил: “Сионисты подбросили и тебе твоего первого муженька” [297] . Слова эти преподносятся так, как будто Сталин уже в 1944 году думал нечто подобное и хотя по тем или иным причинам не воспрепятствовал тому, что его восемнадцатилетняя дочь попалась на удочку “сионистов”, спустя три года, весной 1947-го, все же будто бы заставил ее порвать с Морозовым.

Однако перед нами заведомая фальсификация, ибо Светлана Иосифовна со всей определенностью сообщила, что приведенные слова Сталин произнес “некоторое время спустя” после ареста жены Молотова П. С. Жемчужиной (Карповской) 21 января и С. А. Лозовского 26 января 1949 года, а вовсе не весной 1947-го (и, тем более, не 1944-го). К январю 1949-го политическая ситуация была уже совершенно иной.

Характерна “версия”, преподнесенная в воспоминаниях Хрущева, стремившегося всячески “дискредитировать” Сталина, а себя представить беззаветным “юдофилом”. Он говорил о муже Светланы Иосифовны: “Некоторое время Сталин его терпел... Потом разгорелся приступ антисемитизма у Сталина, и она была вынуждена развестись с Морозовым. Он умный человек, хороший специалист, имеет ученую степень доктора экономических наук, настоящий советский человек” [298] .

Слухи подобного рода распространялись и ранее, и Светлана Иосифовна в сочинении, написанном в 1963 году и опубликованном в 1967-м, сообщив, что отец не возражал против ее брака, вместе с тем добавила: “Он ни разу не встретился с моим первым мужем и твердо сказал, что этого не будет. “Слишком он расчетлив, твой молодой человек...”, — говорил он мне. “Смотри-ка, на фронте ведь страшно, там стреляют — а он, видишь, в тылу окопался...” (цит. соч., с.174, 175), — то есть дело вовсе не в национальности Морозова.

При этом не следует забывать, что оба сталинских сына не уклонялись от фронта, а ведь Морозов был одноклассником Василия Сталина (отсюда и сближение с сестрой последнего), ему исполнилось в 1941-м 20 лет, но вместо армии он сумел устроиться в московскую милицию, точнее в ГАИ, что давало так называемую бронь [299] . Двоюродный брат (по линии матери) Светланы Иосифовны, В. Ф. Аллилуев, свидетельствовал впоследствии: “Опасения Сталина о “расчетливости” (Морозова. — В. К. ) стали подтверждаться. Светланину квартиру заполнили родственники мужа, они докучали ей своими просьбами и требованиями... В итоге отношения между супругами стали охлаждаться” (там же, с.178).

“Расчетливость” в самом деле была неординарной. Автор популярного сочинения “Номенклатура”, перебежчик М. Восленский, который сам принадлежал до бегства из СССР к номенклатуре и был о многом осведомлен (кстати, он ни в коей мере не антисемит, а совсем даже наоборот), констатировал, что “с завидным упорством рвался в номенклатуру Григорий Морозов — первый муж Светланы Сталиной, безуспешно пытавшийся потом, уже 45-летним мужчиной, жениться на дочери Громыко. Женился на ней профессор Пирадов, которого называют “профессиональным мужем”: первой его женой была дочь Орджоникидзе, благодаря браку с которой он был откомандирован с весьма не нравившегося ему советско-германского фронта и направлен в Высшую Дипломатическую Школу” [300] (многозначительный намек, ибо и Морозов вместо фронта поступил в Московский институт международных отношений).

Тем не менее едва ли не в каждом сочинении, где заходит речь о пресловутом “антисемитизме” Сталина, “сообщается” — причем в качестве одного из важнейших “доводов” — о том, что вождь заставил свою дочь порвать с евреем Морозовым. И делается это несмотря на то, что сама дочь Сталина категорически опровергла подобные слухи в изданном еще в 1967 году тексте: “Мы расстались весной 1947 года — прожив три года — по причинам личного порядка, и тем удивительнее было мне слышать позже, будто отец настоял на разводе, будто он этого потребовал” (цит. соч., с.176). В. Ф. Аллилуев поведал, как одна из родственниц, которой Светлана Иосифовна сообщила в начале 1947 года о своем близящемся разводе с Морозовым, предположив, что “за этим стоит воля отца, неосторожно воскликнула, намекая на перенесенный (в 1946 году. — В.К. ) Сталиным инсульт: “Что, твой папочка совсем выжил из ума?” — “Да нет, отец тут ни при чем, он еще ничего и не знает об этом. Так решила я” [301] .

Если вдуматься, уже сам по себе тот факт, что едва ли не все сочинения, в которых говорится об “антисемитизме” Сталина, используют такой шаткий, такой сомнительный “аргумент”, как очерченная выше история первого замужества его дочери, ясно говорит о сомнительности подобных сочинений в целом.

И, кстати сказать, евреями были не только муж Светланы Иосифовны, но и все руководившие ее образованием профессора-историки — И. С. Звавич, Л. И. Зубок и А. С. Ерусалимский. Допустим, Сталин не захотел препятствовать браку дочери с человеком, которого она полюбила. Но уж внушить ей, что необходимо избрать других преподавателей, ему, если бы он в самом деле был антисемитом, ничего не стоило.

Вместе с тем в 1949 году наставники “августейшей” дочери Звавич и Зубок подверглись суровым гонениям, и именно тогда Сталин сказал и о Морозове, что его-де “подбросили сионисты”. И для понимания такого оборота дела необходимо уяснить, что рубеж 1948—1949 годов был очень существенным рубежом в политике и идеологии.

Этот рубеж нераздельно связан с созданием в мае 1948 года государства Израиль, можно даже сказать, всецело порожден этим событием, имевшим чрезвычайно значительные последствия для мировой политики в целом. Во многих сочинениях утверждается, что возникновение Израиля и его роль на международной арене явились всего лишь поводом для тех или иных “противоеврейских” акций в СССР, которые готовились-де еще в годы войны или даже раньше, но в силу каких-то причин не были реализованы вплоть до конца 1948 года — когда стала ясной истинная направленность созданного в Палестине еврейского государства. Речь при этом идет главным образом о различный секретных документах 1943 — начала 1948 годов, в которых более или менее негативно характеризовалась деятельность каких-либо людей еврейского происхождения, — особенно в рамках Еврейского антифашистского комитета (ЕАК), начало которому было положено на состоявшемся в Москве 24 августа 1941 года транслировавшемся по радио митинге; к весне 1942 года ЕАК оформился как весьма влиятельная организация.

Однако всякого рода слежка, постоянная “бдительность” и даже “планирование” репрессивных акций против “подозреваемых” были неотъемлемыми “особенностями” послереволюционных десятилетий, и далеко не все подобного рода “инициативы” имели практические последствия. И нет оснований полагать, что тот или иной “компромат” на деятелей ЕАК представлял для них реальную угрозу до конца 1948 года; перед нами своего рода рутинное занятие органов НКГБ-МГБ, а также ЦК ВКП(б).

Этому вроде бы противоречит тот факт, что уже в 1946 году ставился (и весьма решительно) вопрос о ликвидации ЕАК — о чем многозначительно говорится в ряде сочинений. Но данный факт, если разобраться, имеет как раз противоположное значение. Дело в том, что наряду с ЕАК во время войны были созданы и другие “антифашистские комитеты” — Всеславянский, Советских ученых, Женщин и др., — но не позже 1947 года они были или распущены, или существенно преобразованы. Между тем ЕАК продолжал свою деятельность до конца 1948 года, и если бы взаимоотношения СССР и Израиля сложились иначе, он, вполне вероятно, не был бы ликвидирован.

Как ни странно (да и даже нелепо!), изрекаемые множеством авторов “обвинения” Сталина в “антисемитизме” начисто игнорируют тот бесспорный факт, что он в качестве полновластного “хозяина” СССР сыграл безусловно решающую роль в создании еврейского государства в Палестине! Разумеется, Сталин — как и любой государственный деятель — руководствовался при этом прежде всего интересами собственной страны, а не тех евреев, которые стремились создать свое государство. Он полагал, в частности, что уже хотя бы благодаря всемерной поддержке со стороны СССР новое государство станет его союзником, и тем самым будет обеспечено более или менее весомое советское присутствие в исключительно важном с геополитической и экономической точек зрения Ближневосточном регионе, откуда при этом будет в значительной мере вытеснена господствовавшая там Великобритания (что и в самом деле произошло).

Но есть ведь и другая сторона проблемы: Сталин — чего нельзя оспорить — полагал, что на еврейское государство можно рассчитывать как на верного союзника , и это, надо признать, самое сокрушительное опровержение якобы присущего Сталину антисемитизма.

Израильский политолог и дипломат (он побывал в 1960-х годах 1-м секретарем посольства Израиля в СССР) Йосеф Говрин, которого нельзя заподозрить в преувеличении сталинских заслуг перед еврейским государством, показал в своем исследовании истории израильско-советских отношений, что СССР сыграл главную роль в создании Израиля: “Позиция Советского Союза, высказанная в решительной форме, оказала определяющее (выделено мною. — В.К. ) влияние на формирование решения... которое привело к прекращению действия британского мандата на Палестину и провозглашению 15 мая 1948 года государства Израиль... Советский Союз признал Израиль де-юре 17 мая 1948 года. Он был первой страной, полностью признавшей Израиль... В те судьбоносные дни Советский Союз... действовал как через ООН, где он резко осудил вторжение арабских армий на территорию Израиля и призвал к их немедленному выводу (прения в Совете Безопасности ООН от 27 — 28 мая), так и оказывая Израилю через Чехословакию военную помощь, жизненно необходимую для отражения вторгшихся армий. Советский Союз ожидал, что в ответ на политическую и военную помощь Израиль встанет на его сторону в конфронтации между блоками” [302] (то есть прежде всего в противостоянии СССР — США; но Израиль встал на сторону США...).

При этом важно знать, что вплоть до дня провозглашения государства Израиль США отстаивали совсем иную программу, согласно которой Палестина должна была стать особой территорией под опекой ООН и “управляться назначаемым ООН генерал-губернатором. Учитывая используемую США в тот период машину голосования, генерал-губернатором вполне мог стать американский ставленник” [303] .

Стоит еще процитировать воспоминания непосредственной участницы событий1947—1948 годов — Голды Меир, которая была первым послом Израиля в СССР, затем министром иностранных дел и, наконец, премьер-министром. Четверть века спустя, в 1973 году, она писала: “Как бы радикально ни изменилось советское отношение к нам (т.е. к Израилю. — В.К . ) за последующие двадцать пять лет, я не могу забыть картину, которая представлялась мне тогда. Кто знает, устояли бы мы, если бы не оружие и боеприпасы, которые мы смогли закупить в Чехословакии?.. Америка объявила эмбарго на отправку оружия на Ближний Восток... Нельзя зачеркивать прошлое оттого, что настоящее на него непохоже, и факт остается фактом: несмотря на то, что Советский Союз впоследствии так яростно обратился против нас, советское признание Израиля... имело для нас огромное *значение” [304] .

Уже упоминавшийся израильский политолог М. С. Агурский констатировал, что поначалу в Израиле “были исключительно сильные симпатии к СССР как к государству, которое, во-первых, спасло еврейский народ от уничтожения во время Второй мировой войны, а во-вторых, оказало огромную политическую и военную помощь Израилю в его борьбе за независимость. Огромной популярностью пользовался А. А. Громыко за его речи в ООН в поддержку еврейского государства. В Израиле установилось даже идеализированное представление о СССР и его тогдашнем вожде, и подавляющее большинство израильтян просто не хотело слышать никакой критики в адрес СССР” [305] .

Другой автор, сын знаменитого разведчика Э. Бройде-Треппер, сообщал, что “многие израильтяне боготворили Сталина... Даже после доклада Хрущева на ХХ съезде портреты Сталина продолжали украшать многие государственные учреждения, не говоря уже о кибуцах” [306] (то есть израильских “колхозах”).Тем не менее с осени 1948 года, то есть всего через несколько месяцев после создания Израиля (который, кстати сказать, официально объявил о своей внешнеполитической “независимости”), стала все более ясно обнаруживаться приверженность нового государства к союзу с США — что, вполне естественно, вызывало крайнее недовольство в СССР.

В связи с этим встает вопрос о недальновидности или даже полной слепоте правящих кругов СССР и лично Сталина. Но предвидеть решительный “поворот” Израиля в сторону США было вовсе не так легко, как может казаться сегодня. Прежде всего — о чем уже говорилось — США ведь были против создания суверенного (а не “подопечного”) государства Израиль до самого момента его провозглашения. Кроме того, начатая в 1946 году в США кампания против “антиамериканизма”, о которой шла речь выше, во многом была направлена против людей еврейского происхождения (что ныне замалчивается); в частности, отстраненный от ответственных постов “отец атомной бомбы” Оппенгеймер и казненные супруги Розенберг были евреями.

Всеобщее внимание привлекла, в частности, борьба с “антиамериканистами” в цитадели кинематографии США — Голливуде, о чем, например, рассказал в своей изданной в 1964 году книге “Инквизиция в раю” широко известный тогда американский кинодеятель и писатель Алва Бесси. Вот хотя бы один выразительный эпизод из этой книги, воссоздающий события 1947 года (то есть до каких-либо “противоеврейских” акций в СССР). В Вашингтоне собрались, писал А.Бесси, “девятнадцать человек, вызванных в Комиссию палаты представителей по расследованию антиамериканской деятельности... Тринадцать из девятнадцати — евреи... Их интересы представляют шесть адвокатов, один из которых (Бартли Крам) ведет напряженный телефонный разговор с Голливудом”.

А.Бесси почему-то не захотел поведать, с каким именно голливудским продюсером беседовал адвокат; он назвал только его имя — Дэвид. Адвокат Крам призывал Дэвида возглавить Комитет в защиту обвиняемых в “антиамериканской” деятельности:

“ Крам . Но, Дэвид, вам необходимо быть председателем Комитета... Знаю, что вы еврей. (Длинная пауза. Крам страшно взволнован). Послушайте меня, Дэвид! Я был в Германии после войны. Они делали то же самое... Видел я и такого, как вы, в Германии. Он тоже был независимым продюсером. И евреем. И либералом. И он тоже не хотел вмешиваться. (Пауза). Вы слушаете, Дэвид? Знаете, что стало с этим человеком, который не хотел бороться? (Пауза, переходит на крик). Я видел это, Дэвид! Он стал куском мыла!” [307]

Сам А. Бесси (также еврей) за свой “антиамериканизм” отсидел год в тюрьме, — вместе с другими его коллегами. В своей книге он говорит и о самом себе, и о десятках знакомых ему людей — в преобладающем большинстве евреев, — которые были так или иначе подвергнуты преследованиям (в частности, вынуждены были зарабатывать на жизнь под чужими именами и т.п.). Несколько из них покончили с собой, другие безвременно скончались и т.д.

Подобные и еще более тяжкие преследования испытали люди еврейского происхождения и в СССР, но они начались позже , чем в США — уже после создания Израиля, — и это весьма многозначительное различие, которое выразилось и в том факте, что СССР сыграл решающую роль в создании еврейского государства и сразу же полностью признал его, а США по сути дела препятствовали созданию этого государства и окончательно признали его лишь тогда, когда стало вполне очевидным “союзническое” поведение Израиля.

Могут возразить, что жестокая противоеврейская акция состоялась уже в начале 1948 года — за десять месяцев до того, как стал совершенно очевидным конфликт СССР и Израиля: в ночь с 12 на 13 января в Минске был убит художественный руководитель Государственного еврейского театра (ГОСЕТ), член Комитета по Сталинским премиям (он и приехал в Минск для ознакомления с театральными спектаклями на предмет выдвижения их на премии) С. М. Михоэлс.

Но, во-первых, господствующая ныне версия, согласно которой Михоэлс был убит по заданию Сталина сотрудниками МГБ, не обладает, как будет показано ниже, полной достоверностью. А во-вторых, если даже эта версия является истинной, необходимо еще и верное понимание того, почему или, как говорится, “за что” был убит Михоэлс.

Уже цитированный выше автор, А. М. Борщаговский, не раз писал о гибели Михоэлса и в своей изданной в 1991 году книге “Записки баловня судьбы” справедливо констатировал: “Открылся неограниченный простор для слухов, домыслов и легенд... И любой слух, любая, даже самая недостоверная, легенда основывалась на свидетельствах, полученных якобы из первых рук..” [308] И тремя годами позднее он так подвел итог: “Версии минского убийства с течением времени множились, писавшие о нем вступали в обидчивые споры, и только 44 года спустя газетная публикация, небольшая заметка “Ордена за убийство”, положила конец спорам” [309] . Речь шла о ставшей известной в 1992 году “совершенно секретной” записке Л. П. Берии, адресованной “в Президиум ЦК КПСС тов. Маленкову Г.М.” с датой “2 апреля 1953 года”.

В цитируемом сочинении Борщаговский привел эту сохранившуюся в архиве записку целиком и подверг ее определенному анализу. Выше говорилось о “странностях” хода мысли этого автора; они прямо-таки разительно проявились в данном случае. Ибо, с одной стороны, Борщаговский полностью принимает изложенную в записке версию гибели Михоэлса, а с другой — говорит о “лжи, которой пропитаны едва ли не все строки (выделено мною. — В.К. ) этого письма в Президиум ЦК КПСС” (цит. соч., с. 8).

Далее Борщаговский напоминает, что “известно, как стряпались и “редактировались” показания... на Лубянке, как следователи искажали протоколы допросов” и т. п., и даже констатирует, что то или иное слово, встречавшееся в “показаниях”, излагаемых в бериевской записке, “никак не могло быть употреблено” теми лицами, которые будто бы дали эти показания [310] .

Итак, утверждая, что записка от 2 апреля явно “состряпана”, Борщаговский вместе с тем — вопреки логике — выражает полное согласие с основным ее “содержанием” *.

В записке утверждалось, что в начале 1948 года Сталин дал указание министру ГБ Абакумову организовать в Минске убийство Михоэлса “под видом несчастного случая” — “наезда грузовой машины” — и поручить исполнение этой задачи первому заместителю министра генерал-лейтенанту С. И. Огольцову, министру ГБ Белоруссии (впоследствии — с октября 1951 года — зам. министра ГБ СССР) генерал-лейтенанту Л. Ф. Цанаве и заместителю начальника 2-го (контрразведывательного) Главного управления МГБ полковнику Ф. Г. Шубнякову; немаловажно знать, что начальником этого управления был тогда генерал-майор Е. П. Питовранов, который позднее, 3 января 1951 года, стал зам. министра, ведавшим контрразведкой, а Шубняков переместился на его пост (начальника управления).

Если эти лица действительно организовали убийство главного “еврейского националиста” и “сионистского заговорщика” Михоэлса, дальнейшие события предстают как своего рода абсурд. Так, тело Михоэлса — о чем подробно говорит и Борщаговский — было доставлено в Институт экспериментальной медицины, где тесно связанные с ЕАК Б. И. Збарский и М. С. Вовси (двоюродный брат Михоэлса) в течение долгого времени готовили его к церемонии похорон. Но ведь эти, по определению Борщаговского, “опытнейшие медики” вполне могли выяснить по состоянию тела, как именно погиб Михоэлс! И, конечно же, МГБ имел возможность подготовить тело Михоэлса к похоронам при помощи своих собственных “специалистов”, а не идти на явный риск...

Далее, во второй половине 1951 года убийцы главного “еврейского националиста” и “сионистского заговорщика” Абакумов, Шубняков (а также его начальник Питовранов) были арестованы (вместе с целым рядом других руководителей МГБ) по состряпанному Рюминым обвинению в “сионистском заговоре” — то есть оказались “подельниками” (!) самого Михоэлса, который был причислен Рюминым и к “делу” ЕАК, и к “делу” врачей. Огольцов, правда, “отделался” тогда выговором за недостаточную бдительность, а Цанава — отстранением от должности зам. министра.

Став 5 марта 1953 года (официально утвержден 15 марта) министром объединенного МВД-МГБ, Берия сразу же занялся пересмотром “еврейско-сионистских дел и, с другой стороны, “чисткой” в министерстве. 16 марта был арестован организатор этих дел Рюмин, 31 марта Берия постановил освободить врачей-”убийц” [311] , 5 апреля по его инициативе на страницах “Правды” было высказано возмущение “клеветой”... на честного общественного деятеля, народного артиста СССР Михоэлса и т. д.

В тот же день, 5 апреля, под нажимом Берии был лишен поста секретаря ЦК, а затем, 28 апреля, вообще выведен из состава ЦК С. Д. Игнатьев, который с 26 августа 1951-го до 5 марта 1953-го являлся министром ГБ (после “свержения” Берии Игнатьева вернули в ЦК); тогда же был снят с поста зам. министра ГБ по кадрам А. А. Епишев.

С другой стороны, Берия уже в марте освободил из заключения и назначил на высокие посты арестованных в 1951 году по обвинению в “сионистском заговоре” генералов ГБ Л. Ф. Райхмана, Н. И. Эйтингона, Н. Н. Селивановского, полковника А. Я. Свердлова и т. д. Однако Берия не освободил арестованных по тому же самому делу Абакумова и генерал-лейтенанта ГБ Н. С. Власика, а также отправил в отставку первого зам. министра Огольцова и не вернул на свой пост зам. министра Цанаву.

Как уже говорилось, Берия устранял со своего пути неугодных ему руководителей МГБ, начиная с бывшего министра Игнатьева (который в качестве секретаря ЦК должен был ведать “органами”), и расставлял вокруг себя тех, кого он считал своими. Кто-либо возразит, что грузин Цанава не мог быть чужд Берии, ибо существует ошибочное представление обо всех грузинах в МГБ как о “бериевцах”. Однако это далеко не так; к примеру, министр ГБ Грузии в 1948—1952 годах Н. М. Рухадзе развертывал так называемое мингрельское дело, метившее и в Берию [312] . А Цанава с начала 1940-х го-дов служил под руководством враждебного Берии Абакумова.

Замысел о записке, обвиняющей Абакумова и трех других неугодных Берии лиц в убийстве Михоэлса, возник, очевидно, незадолго до ее появления, так как известно, что еще 12 марта 1953 года Лаврентий Павлович заявил заместителю начальника следственной части по особо важным делам полковнику Н. М. Коняхину, что никаких преступлений за Абакумовым — кроме финансовых злоупотреблений — не числится [313] . Вместе с тем Берия явно не собирался освобождать Абакумова, а через три недели появляется записка, где он и трое его сослуживцев обвинялись в деянии, которое “является вопиющим нарушением прав советского гражданина, охраняемых Конституцией СССР”, и МВД “считает необходимым... арестовать и привлечь к уголовной ответственности... Огольцова С. И. и... Цанава Л. Ф.” Абакумов и так находился в заключении, а Шубнякова — как менее “важное” лицо — Берия, по-видимому, арестовал, не дожидаясь санкции Президиума ЦК. 4 апреля были арестованы Огольцов и Цанава.

Из вышеизложенного явствует, что Берия только незадолго до 2 апреля либо узнал , либо выдумал (возможен и иной вариант — кто-то преподнес ему эту вымышленную версию), что Михоэлс был убит сотрудниками МГБ. Есть достаточные основания полагать, что верно второе, ибо ведь даже Борщаговский признает насквозь фальсификаторский характер записки, хотя, повторяю, совершенно нелогично соглашается с основным ее смыслом.

В записке в сущности были “объединены” официальная версия гибели Михоэлса — наезд некоего грузовика — и уже несколько лет распространявшиеся слухи об убийцах из МГБ.

Я вовсе не склонен вообще отрицать роль МГБ в гибели Михоэлса; я только не считаю эту версию бесспорной (часть аргументов, дающих основание усомниться в ней, изложена выше) и допускаю, что Соломон Михайлович стал жертвой несчастного случая или каких-либо преступных лиц, не имевших отношения к МГБ.

Правда, сравнительно недавно, в 1996 году, произошло неординарное событие, которое вроде бы неопровержимо подтвердило версию об убийстве. В телепрограмме популярного в свое время Молчанова в участники убийства был зачислен генерал-майор Е. П. Питовранов, который в 1946—1951 годах являлся начальником 2-го (контрразведывательного) Главного управления МГБ, а затем — зам. министра. Питовранов подал иск в суд и выиграл дело, ибо бывший его заместитель Ф. Г. Шубняков (тот самый, о котором идет речь в записке Берии) заявил в суде, что ему как действительному участнику убийства Михоэлса точно известно: Питовранов в этом убийстве не участвовал и даже ничего не знал о нем.

Казалось бы, все вопросы теперь отпадают: Шубняков признал, что убийство имело место. Однако надо знать, кто такой Е. П. Питовранов. Это поистине уникальный человек, умевший преодолевать любые преграды. В 1946 году, всего в тридцать лет — генерал. 26 августа 1951 года Питовранов становится заместителем министра ГБ, но уже в октябре его вместе с несколькими десятками его коллег арестовывают по обвинению в “сионистском заговоре”. И он — единственный из всех! — сумел освободиться, ибо отправил Сталину такой план реорганизации разведывательно-контрразведывательной работы, что тот не только приказал выпустить его из тюрьмы, но и 30 декабря 1952 года назначил заместителем вновь созданного (по питоврановскому замыслу) ГРУ МГБ.

А затем Питовранов невредимо прошел и бериевскую чистку, и последующую хрущевскую чистку от настоящих и мнимых (вроде Абакумова) “бериевцев”, и в 1957 году был введен в “Комитет” в узком смысле, состоявший всего из десяти человек и возглавлявший КГБ; занимал он высокие посты и в 1959 году [314] , когда “органами” руководил уже совсем “новый” человек — А. Н. Шелепин, с 1952-го до конца 1958 года возглавлявший комсомол.

В самом начале 1990-х годов я разыскал Питовранова — как одного из очень-очень немногих “уцелевших” руководителей МГБ сталинского времени, от которых можно было узнать какие-либо “тайны”. И оказалось, что он, уже почти восьмидесятилетний, служит в некой российско-итальянской фирме, помещавшейся в старинном особняке около Арбата, в Денежном переулке, и занимает в ней немаловажное место. Он принял меня в небольшом, но уютном кабинете, куда нам тут же принесли кофе с ликером, и в начале нашей беседы с явной гордостью рассказал, как он сумел в 1952 году “переломить” самого Сталина... Было очевидно, что этот человек привык побеждать любые неблагоприятные обстоятельства.

И вот некоторое время спустя Питовранову бросают с телеэкрана обвинение в убийстве Михоэлса. Отрицать сам факт убийства после опубликования в 1992 году записки Берии было бессмысленно, ибо почти все в нее поверили, а неоспоримого опровержения нет. И Питовранов, как уместно предположить, обратился к своему давнему сослуживцу Ф. Г. Шубнякову, который дал ложное показание. Федор Григорьевич при этом, как говорится, ничего не терял: ведь уже несколько лет было “известно” из записки Берии о его участии в убийстве Михоэлса. А Питовранов в очередной раз одержал победу...

Конечно, мое мнение о показании Ф. Г. Шубнякова — только гипотеза... Обращусь к другому весьма существенному вопросу — каковы могли быть причины акции против Михоэлса, если она действительно имела место? Борщаговский немало говорит об этих причинах — о “свирепом, закоренелом антисемитизме Сталина”, о “неотступном антисемитизме Сталина, принявшем с годами маниакальный характер”, и, наконец, о том, что “в лице Соломона Михоэлса из глубин ненавистного Сталину народа возник сильный лидер... которому рукоплескала Россия, а затем и Америка”. Увлекшись, Борщаговский пишет, что “Михоэлс был... воплощением полной таинственной энергии мужской силы (выделено мною. — В. К. )... народа, досаждавшего Сталину самим своим существованием”.

Написав о “мужской силе”, Борщаговский, вероятно, понял, что переборщил, ибо о претензиях Сталина на “мужскую силу” ничего не известно, и перенес внимание на другое лицо: “А сколько злобы и зависти должен был испытывать Берия — охотник, выслеживающий на улицах Москвы женщин, жалкий, охорашивающийся насильник! Этот же уродливый актер (Михоэлс. — В.К. ) чтим даже женщинами, их глаза взволнованно обращены к нему, в них свет преклонения и обожания” [315] .

Но помилуйте! Ведь Берия-то не имеет ровно никакого отношения к гибели Михоэлса! И именно Берия осуществил прекращение “еврейских” дел! Словом, наш автор тут совершенно зарапортовался. Впрочем, если вдуматься, написанное им о “коллизии” Михоэлс — Сталин в сущности столь же нелепо.

Вот он уверяет, что из “народа, досаждавшего Сталину самим своим существованием”, “ возник ” — то есть явился неожиданно и сам собой — “сильный лидер... которому рукоплескала Россия, а затем и Америка”. Между тем, если бы Михоэлс был просто актером и режиссером — пусть даже блестящим — одного из множества театров, к тому же весьма плохо посещаемого (известно, что ГОСЕТ вынужден был распространять среди высокооплачиваемых людей “абонементы”), он никак не мог бы стать столь знаменитым.

И, говоря попросту, “лидером” его сделал именно Сталин , потому что, вне всякого сомнения, не без его согласия Михоэлс еще в 1932 году стал членом ЦК Союза работников искусств СССР, в 1935-м — народным артистом РСФСР, в 1939-м — кавалером ордена Ленина, народным артистом СССР и членом Комитета по Сталинским премиям, в 1941-м — председателем Еврейского антифашистского комитета, в 1943-м — посланцем советских евреев в США и в 1946-м — лауреатом Сталинской премии 1-й степени (которой удостоивались очень немногие).

Остается предположить, что Сталин в продолжение всего этого времени был одержим неким мазохизмом и все выше поднимал статус Михоэлса. Впрочем, от Борщаговского всего можно ожидать (ведь выдумал же он “мужское соперничество” Берии и Михоэлса), и я не удивлюсь, если он заявит, что Сталин в течение пятнадцати лет мазохистски возносил Михоэлса, чтобы затем испытать наслаждение от садистского убийства.

Не в первый раз скажу: “Так пишется история...”

Наконец, в целом ряде сочинений (в том числе и принадлежащих Борщаговскому) утверждается, что Михоэлса убили из-за его связи с семьей Аллилуевых — родственников второй жены Сталина, Н. С. Аллилуевой, которые и при ее жизни, и долгое время после ее смерти были близки с вождем, хотя все более критически к нему относились. В декабре 1947 — январе 1948 года сестра жены Сталина А. С. Аллилуева, вдова брата сталинской супруги Е. А. Аллилуева и ее дочь К. П. Аллилуева были арестованы и в мае осуждены за “распространение гнусной клеветы” на Сталина. Одним из тех, кто, по мнению следователей, слушал и распространял эту клевету далее — якобы даже в США! — был познакомившийся с Аллилуевыми еще в 1946 году Михоэлс.

О деле Аллилуевых подробно говорит в своей книге особенно осведомленный В. Ф. Аллилуев — сын А. С. Аллилуевой. И характерно, что он отрицает версию убийства Михоэлса сотрудниками МГБ, видя в его гибели не столь редко имеющее место в судьбах людей совпадение двух событий — случайного и целенаправленного, ибо, по его мнению, Михоэлса, если бы он не погиб, ждал арест [316] . Но важно заметить, что “вина” Михоэлса в январе 1948 года заключалась не в создании “сионистского центра”, а в распространении “клеветы” на Сталина. Имело место, по определению Г. В. Костырченко (цит. соч., с.95), “дело Михоэлса—Аллилуевых”, а не, скажем, “дело ЕАК”.

Только почти год спустя начались аресты участников “сионистского центра” — прежде всего членов ЕАК. И подосновой возникшего тогда “дела”, без сомнения, было резкое изменение взаимоотношений с Израилем, о чем теперь и пойдет речь.

Как уже сказано, в 1947 — первой половине 1948 года очень трудно было предвидеть грядущую “проамериканскую” политику возникающего государства. Выше говорилось о том, что в Израиле было широко распространено вполне позитивное или даже восторженное восприятие СССР. После провозглашения еврейского государства борьба за места в кнессете (израильском парламенте), который был избран только 25 января 1949 года, вели двадцать с лишним различных политических партий, но наиболее влиятельными были две из них, получившие совместно более половины голосов избирателей, — “Палестинская рабочая партия” (аббревиатура на иврите — “МАПАЙ”) и “Объединенная рабочая партия” (“МАПАМ”). Обе эти партии были социалистическими и так или иначе опирались на марксизм — в особенности МАПАМ, которая тогда выдвигала программу “национализации частнокапиталистических предприятий, отказа от политики подчинения национальных интересов страны монополистическому капиталу США” и т. п. [317] МАПАМ даже открыто декларировала, что она является “неотъемлемой частью мирового революционного лагеря, возглавляемого СССР” [318] . Ставился вопрос и об ее коалиции с коммунистической партией Израиля, и закономерно, что позднее, в 1954 году, “левое крыло” МАПАМ откололось от нее и влилось в компартию.

М. С. Агурский, объясняя нежелание США допустить создание Израиля, сослался на источники, согласно которым “в США высказывались серьезные опасения, что еврейское государство окажется прокоммунистическим советским сателлитом и создаст прямую угрозу Западу” (цит. соч., с.129), и подобный прогноз не был беспочвенным.

Хотя партия МАПАЙ, несмотря на социалистическую программу, все более очевидно проявляла свою проамериканскую ориентацию и ее лидеры для успешности избирательной компании “получили от США крупный заем в 100 млн. долл.” (а тогдашний доллар был гораздо более весомым, чем нынешний), ее победа над МАПАМ на выборах в январе 1949 года не была столь уж грандиозной: МАПАЙ получила 35,7% голосов, а МАПАМ вместе с компартией — 18,2%. Притом МАПАМ как бы доказала свою тогдашнюю непримиримую антиамериканскую направленность, ибо, поскольку МАПАЙ заняла в результате выборов доминирующее место в правительстве, ее соперница МАПАМ вообще отказалась от участия в правительстве, заявив о неприемлемости для нее именно его внешнеполитического курса [319] .

И уже само по себе наличие в Израиле весьма влиятельной партии с просоветской направленностью до определенного момента позволяло рассчитывать на союз Израиля с СССР. Но еврейское государство пошло все же по иному пути, и это привело к прискорбным последствиям для многих советских евреев — хотя вовсе не только евреев.

Редко обращают внимание на тот факт, что в марте 1949 года были сняты со своих постов министр (с 1939 года) иностранных дел Молотов, министр (с 1947 года) вооруженных сил Булганин и министр (с 1938 года) внешней торговли Микоян, которые, кстати сказать, снова заняли эти посты сразу же после смерти Сталина. При этом важно знать, что Молотов с 30 мая 1947 года возглавлял не только МИД, но и КИ (Комитет информации), представлявший собой управление внешней разведки, в ведение которого были переданы ПГУ (Первое главное управление МГБ) и армейское ГРУ (Главное разведывательное управление). В середине 1948 года Булганин (можно сказать, себе на несчастье) добился возврата ГРУ в свое министерство. Наконец, Микоян ведал продажей оружия Израилю.

Таким образом, эти три министра были обязаны так или иначе “отслеживать” положение дел в Израиле, для чего, между прочим, в Палестину было направлено множество советских агентов (выразительный факт: агент СССР, известный под именем Израиль Бер, сумел стать начальником оперативного отдела Генштаба израильской армии и был раскрыт и осужден на 15-летнее заключение только в 1961 году) [320] .

Тем не менее решительный поворот Израиля в сторону США, ставший очевидным к концу 1948 года, был в значительной мере неожиданностью для Москвы. И отставка трех принадлежавших к важнейшим министров СССР была, надо думать, связана с провалом планов союза с Израилем — провалом, который они не смогли не только предотвратить, но и предвидеть, несмотря на работу разведок.

“Виноватым” стал, конечно, и восторженно встретивший создание еврейского государства ЕАК. Хотя и ранее он не раз подвергался суровой критике в секретных документах НКВД-МГБ и ЦК за “национализм” и т.п., все же именно и только после крушения надежд на союз СССР с Израилем ЕАК был ликвидирован, а ряд его деятелей арестованы и подвергнуты жестоким допросам. Ситуацию усугублял тот факт, что среди деятелей ЕАК было немало людей, причастных к НКВД-МГБ. Хорошо известно, что ЕАК создавался при прямом участии самого Берии, который в то время (конец 1941—1942 год) еще возглавлял объединенный НКВД. Один из тогдашних руководителей разведки, П. А. Судоплатов, свидетельствовал, что ответственный секретарь ЕАК с 1945 года И. С. Фефер был “крупным агентом НКВД”: “Случалось, что Фефера принимал на явочной квартире сам Берия” (цит. соч., с.470).В беседе со мной, состоявшейся в начале 1990-х годов, Павел Анатольевич сказал, что С. М. Михоэлс был намного более важным, чем Фефер, агентом НКВД. Правда, в своей книге он написал об этом — по-видимому, не желая “компрометировать” Михоэлса в глазах тех или иных читателей — не вполне определенно: “Сам Михоэлс находился в агентурной разработке НКВД с 1935 года. Причем одной из главных задач работы с ним было создание прикрытия для выхода на руководящие круги американской сионистской организации “Джойнт”...” (там же, с.466; этот текст, конечно, можно толковать по-разному — в частности считать, что “разработка” Михоэлса совершалась без его ведома) .

Сотрудниками НКВД были и умерший в 1945 году Ш. Эпштейн, который занимал пост ответственного секретаря ЕАК до Фефера, и заместитель ответственного секретаря, а также член Президиума ЕАК Г. М. Хейфец — то есть фактически все руководящие лица этого комитета. Г. В. Костырченко по документам установил, что давними сотрудниками НКВД были и другие влиятельные деятели ЕАК — член его Президиума И. М. Юзефович (агент с 1938 года), И. С. Ватенберг (с 1934 года), Ч. С. Ватенберг-Островская (с 1934 года), Я. Я. Гуральский и т.п. (цит. соч., с.42, 108).

Таким образом, из 13 деятелей ЕАК, приговоренных в 1952 году к смертной казни, почти каждый третий был сотрудником НКВД-МГБ... Нетрудно понять, что принадлежность к “органам” значительно усугубляла их “вину”, ибо дело шло, так сказать, о наиболее коварном “предательстве”. В действительности казненные члены ЕАК были, конечно же, всецело “советскими” людьми (о чем свидетельствует и сотрудничество четырех из них в НКВД-МГБ). В частности, они сами готовы были обличать любых “предателей”...

Так, 29 января 1937 года во время судебного процесса (еще до приговора!) над “врагами народа” Ю. Г. Пятаковым, Г. Я. Сокольниковым (Бриллиантом), К. Б. Радеком (Собельсоном), Л. П. Серебряковым, Я. А. Лифшицем, Н. И. Мураловым, Я. Н. Дробнисом и еще десятью лицами в газете “Известия” было опубликовано в переводе на русский (весьма неудачном — вероятно, из-за спешки) стихотворение еврейского поэта Переца Маркиша, в котором, в частности, говорилось:

На бойни гнать бы вас с веревками на шеях,

Чтоб вас орлиный взор с презреньем провожал

Того, кто Родину, как сердце, выстрадал в траншеях

Того, кто Родиной в сердцах народов стал [321] .

Что и говорить, предельно жестокое, беспощадное было время, и, между прочим, суд 1937 года был более “милостив”, чем поэт, желавший “на бойни гнать” всех без исключения: из 17 обвиняемых, о которых шла речь в его стихах, четверо получили не смертный приговор, а по восемь—десять лет тюрьмы (в том числе Сокольников и Радек). Почти ровно через двенадцать лет, 28 января 1949 года, сам П. Д. Маркиш был арестован и в 1952-м расстрелян...

Правда, то был в сущности уже только слабый отзвук 1937 года, ибо тогда было вынесено 353 074 смертных приговора по политическим обвинениям, а в 1952-м — 1612, что составляет всего лишь 0,4% от количества приговоров 1937-го. Между тем в сознание многих людей внедрен миф о тотальном терроре последних лет жизни Сталина, направленном к тому же главным образом или даже исключительно против евреев — притом именно как этноса, как “расы”. Так, в опубликованной в 1990 году статье Евгения Сатановского, который был отрекомендован редакцией как “ученый секретарь Еврейского исторического общества”, утверждалось следующее:

“Сороковые — годы фашистского геноцида, обошедшегося евреям СССР в 2 миллиона мертвых — почти половина всего народа! — и процессы “космополитов”, довершившие то, что начали гитлеровцы... Расстрел Антифашистского еврейского комитета дал начало Дню убитых поэтов и подвел черту под еврейской культурой... Ее некому больше было создавать” [322] .

Итак, “процессы космополитов” довершили начатое гитлеровцами — то есть, надо понимать, уничтожили вторую половину еврейского народа?! О “космополитах” еще пойдет речь, пока же напомню только, что преобладающее большинство из тех, кого объявили “космополитами”, даже не было исключено из Союза писателей СССР, и, конечно же, совершенно нелепо говорить об убийстве этих людей.

Вторая же часть приведенной цитаты в сущности оскорбительна для самих еврейских писателей, которых будто бы вообще не имелось после 1952 года (еврейскую культуру-де “некому больше было создавать”). В статье БСЭ (т.9, с.12; 1972 год) “Еврейская литература” названы имена свыше сорока более или менее значительных еврейских писателей, вошедших в литературу до 1948 года и продолжавших свою деятельность после смерти Сталина *. А Сатановский почему-то решил всех их “умертвить” — в частности замечательного поэта Овсея Дриза (1908—1971; первую книгу издал в 1930-м), с которым у меня были дружеские отношения (он, между прочим, проникновенно исполнял свои стихи, затем пересказывал их по-русски, и они полноценно воспринимались).

Конечно, тяжело вспоминать об убийстве шести еврейских писателей в 1950—1952 годах . Но трактовать это прискорбнейшее событие как тотальное уничтожение носителей еврейской культуры по меньшей мере безответственно.

Нельзя не коснуться еще одной стороны проблемы. Как уже сказано, более сорока еврейских писателей, удостоенных места в энциклопедии, продолжали свою деятельность после 1952 года. Но ясно, что эта деятельность не очень уж заметна, и есть основания говорить о “закате” еврейской литературы в СССР — то есть вроде бы согласиться с цитированным выше Сатановским. Однако, если вдуматься, “повинен” в этом не СССР, а... Израиль, отвергнувший (даже не без презрения) язык идиш ради модернизированного древнего иврита . Абсолютное большинство еврейских писателей в дореволюционной России и СССР и, кстати сказать, в США (а там еще несколько десятилетий назад активно развивалась еврейская литература) писало на идише — хотя бы уже потому, что иврит был тогда почти исключительно языком иудейской религии (как для Православия — церковно-славянский язык). И поскольку позднее “настоящие” евреи, живущие в Израиле, отвергли идиш, он потерял свое значение и для евреев диаспоры. “Закат” литературы на идише совершился не только в СССР, но и, равным образом, в США. Присужденная в 1978 году жившему с 1935 года в США и писавшему на идише Айзеку Зингеру (1904—1991) Нобелевская премия явилась в сущности как бы надгробным памятником литературе на идише... А перейти на иврит еврейские писатели СССР и США тоже не могли, так как слишком уж незначительное количество евреев в обеих странах владело ивритом.

Уже говорилось, что масштабы репрессий 1948—1952 годов против людей еврейского происхождения крайне, даже фантастически преувеличены в множестве сочинений. В основанном на документах совместном израильско-российском издании доказано, что по обвинению в “еврейском национализме” всего “с 1948 по 1952 г. были арестованы и преданы суду более ста (но не более, чем “более ста”. — В.К. ) ученых, писателей, поэтов, журналистов, артистов, государственных, партийных и хозяйственных работников” [323] .

В изданной в 1993 году книге А. И. Ваксберга “Раскрытые тайны”, вроде бы претендующей на документированный анализ “дела” о “еврейском национализме”, сообщается, что по этому делу “были отправлены в лагеря или прямо на тот свет десятки (а не более сотни. — В. К. ) людей”, — то есть автор не дал себе труда изучить документы во всем объеме и ограничил количество репрессированных “десятками”. Однако это не помешало ему тут же ошарашить читателей утверждением, что-де к 1949 году “наверху уже было принято не какое-то частное решение, относящееся к одному “делу”, а разработан план сталинского (видоизмененного гитлеровского) решения “еврейского вопроса” , для чего, мол, уже начались “массовые аресты” [324] . “Методология” А. И. Ваксберга удивительна: в одном месте книги он сообщает, что репрессии затронули всего лишь “десятки” евреев, а в другом, отделенном от первого всего пятью страницами, заявляет о “ массовых арестах” — хотя “десятки” вроде бы никак не соответствуют представлению о “массовости”.

Ваксберг может возразить, что Сталин, разработав план “окончательного решения” (дабы довершить дело Гитлера!), по тем или причинам откладывал реализацию сего плана, хотя, как утверждал другой небезызвестный “обличитель”, чеченец-эмигрант Абдурахман Авторханов (его полудетективные “исследования” издавались у нас большими тиражами в начале 1990-х годов), в последние годы жизни “Сталину всюду мерещились сионистские заговорщики. Таким заговорщиком в его глазах был каждый еврей, независимо от того, коммунист он или нет” [325] .

Но как это совместить с тем, что на ХIХ съезде партии, 14 октября 1952 года, менее чем за пять месяцев до смерти Сталина, в состав ЦК (то есть высшей власти) вошли 4 еврея (и, надо сказать, “доля” евреев в ЦК тем самым в три раза превышала их долю в населении СССР...). Могут возразить, что это было исключением, объясняющимся уже давним пребыванием названных лиц в составе ЦК. Однако на том же съезде впервые стал кандидатом в члены ЦК (в партийной иерархии и “кандидат” занимал исключительно высокое положение) еврей Д. Я. Райзер. Как это понять “в свете” уже принятого, по утверждению Ваксберга, “окончательного решения”?! Или “в свете” утверждения Авторханова, что в глазах Сталина “каждый еврей” был “сионистским заговорщиком”?!

Недавно было опубликовано высказывание Сталина на заседании Президиума ЦК КПСС 1 декабря 1952 года — то есть за три с небольшим месяца до его смерти:

“Любой еврей-националист — это агент американской разведки. Евреи-националисты считают, что их нацию спасли США” [326] . Из этого высказывания прежде всего явствует, что в глазах Сталина “еврейский вопрос” приобрел остроту в неразрывной связи с созданием Израиля, который, вопреки сталинским предположениям, стал союзником США, находившихся в острейшей конфронтации с СССР.

До того момента даже и сугубо “национальные” еврейские деятели не только не подвергались гонениям, но и щедро награждались. Так, актер Государственного еврейского театра (ГОСЕТ) В. Л. Зускин был удостоен звания народного артиста РСФСР, ордена Трудового Красного Знамени и Сталинской премии 1-й степени (в 1946 году), но 24 декабря 1948 года его арестовали как “еврея-националиста” и, значит, агента США...

И следует со всей определенностью сказать, что в основе этого прискорбнейшего события лежала именно конфронтация СССР и США; дабы убедиться в этом, надо вспомнить о начавшихся в США даже еще ранее, с 1946—1947 годов, гонениях на евреев, которых объявляли агентами СССР . Правда, в США репрессии против этих евреев не были (за исключением казни супругов Розенберг *) столь жестокими, как в СССР, но это объяснялось еще сохранившимся в СССР “революционным” запалом. Тем не менее имела место “зеркальная” ситуация: некоторые евреи в США объявляются агентами СССР, а затем некоторые евреи в СССР — агентами США.

Антисемитизм в собственном смысле слова — то есть враждебное или хотя бы негативное отношение к евреям как таковым — в конечном счете к каждому еврею, — без сомнения, выражался тогда (ниже об этом еще пойдет речь) в высказываниях и действиях тех или иных лиц; впрочем, антисемиты есть во всех странах, где есть евреи. Но нет реальных оснований усматривать антисемитизм как таковой в поведении власти и в ее верховном носителе Сталине.

Так, хорошо известно, что Сталин сам решал вопрос о присуждении тому или иному деятелю премий своего имени — премий, обеспечивавших в то время их лауреатам очень высокий статус и всевозможные льготы. Менее известно (это замалчивается), что в последние годы жизни вождя лауреатами стало великое множество людей еврейского происхождения. Впрочем, нередко говорится о том, что Сталин-де просто “не мог обойтись” без евреев, достигавших немалых успехов в тех или иных областях техники — в частности военной, и, так сказать, скрепя сердце увенчивал высшей премией ненавидимых им евреев. Но ведь этими высшими премиями весьма щедро наделялись тогда, например, и писатели, критики, литературоведы еврейского происхождения, и едва ли уместно утверждать, что без их превознесения никак нельзя было обойтись...

В 1949—1952 годах — то есть вроде бы во время разгула “антисемитизма” — лауреатами Сталинской премии по литературе стали евреи А. Л. Барто, Б. Я. Брайнина, М. Д. Вольпин, Б. Л. Горбатов, Е. А. Долматовский, Э. Г. Казакевич, Л. А. Кассиль, С. И. Кирсанов (Корчик), П. Г. Маляревский, С. Я. Маршак, Л. В. Никулин, В. Н. Орлов (Шапиро), М. Л. Поляновский, А. Н. Рыбаков (Аронов), П. Л. Рыжей, Л. Д. Тубельский, И. А. Халифман, А. Б. Чаковский, Л. Р. Шейнин, А. П. Штейн, Я. Е. Эльсберг — притом они составляли около трети общего числа удостоенных Сталинских премий в эти годы авторов, пишущих на русском языке! Не слишком ли много высоко превознесенных литераторов-евреев для диктатора-”антисемита”?!... Притом дело ведь шло отнюдь не о каких-либо действительных корифеях литературы, чьи творения, мол, просто неловко, неприлично было бы не увенчать званием лауреата; напротив, ряд выдающихся писателей и поэтов, таких, как Михаил Пришвин, Андрей Платонов, Николай Заболоцкий, Ярослав Смеляков, премий “не удостоился”...

Мне, конечно же, напомнят, что Заболоцкий и Смеляков ранее были репрессированы и потому их замечательные поэтические книги, изданные в 1948—1950-м (хотя сам факт издания означал в сущности “реабилитацию” авторов) не могли быть удостоены премий. Однако еврей Рыбаков также был ранее репрессирован, однако премию за изданную в 1950-м книгу получил! Получил ее в 1951 году и сын репрессированных отца и матери-еврейки — Ю. В. Трифонов.

И вполне ясно, что присуждение Сталинских премий основывалось на политико-идеологических , а не “национальных” принципах; не имеется сведений о том, что какой-либо писатель не был удостоен Сталинской премии по причине своего еврейского происхождения.

Стоит привести в связи с этим весьма выразительный факт. В 1952 году борьба с “сионистскими заговорщиками” достигла предела: состоялась жестокая расправа с бывшими деятелями Еврейского антифашистского комитета (распущенного еще в конце 1948 года) и развернулось “дело врачей”, считавшееся непосредственно связанным к тому же с “сионистским заговором” в самом МГБ. Но именно в 1952 году имела место история, со всей очевидностью демонстрирующая, что евреям, стоявшим, по мнению Сталина, на “правильных” идеологических позициях, вождь готов был оказать всемерную, способную даже удивить поддержку.

Драматург А. П. Штейн поведал в1990 году: «Михаил Ильич Ромм снимал (в 1952 году. — В.К. ) на Мосфильме по моему сценарию двухсерийную эпопею — “Адмирал Ушаков” и “Корабли штурмуют бастионы”... Две серии — это было тогда настрого запрещено... (Сталиным. — В. К. ) Но вот беда — нам с Михаилом Ильичом никак нельзя было уложиться в одну серию. Художественный совет министерства (он был создан по инициативе Сталина...) не позволял делать две серии, несмотря на все высказанные нами с Михаилом Ильичом упорные возражения... Мы были в полном отчаянии. Министр... понизив голос, сказал:

“— Напишите письмо Сталину...”

Спустя неделю телефонный звонок:

“— Товарищ Штейн, — сказал министр. — Письмо передано. До свидания.

Я уехал в Кисловодск, сокращать и портить сценарий. Приехал туда знакомый кинорежиссер, сообщил невеселую весть. Все двухсерийные сценарии порублены...

А еще через два дня пришла “молния”:

“Разрешены две серии. Ромм”...» [327]

Правда, очередные Сталинские премии Ромм и Штейн, увы, не получили, так как их двухсерийный кинофильм вышел на экраны уже после смерти Сталина...

Недостаточно информированные читатели могут подумать, что кинорежиссер Ромм был неким уникальным “любимцем” вождя (известна шутка, что, мол, у каждого антисемита есть один любимый еврей) и потому пользовался таким благоволением с его стороны — вплоть до отмены его собственного запрета! Однако в 1949—1952 годах Сталинских премий удостоился вместе с Роммом целый ряд кинорежиссеров еврейского происхождения — Р. Л. Кармен, Л. Д. Луков, Ю. Я. Райзман, А. М. Роом, Г. Л. Рошаль, А. Б. Столпер, А. М. Файнциммер, Ф. М. Эрмлер, которым, между прочим, предоставлялись к тому же огромные государственные средства для их кинематографической деятельности, и взгляд на них как на “исключения” из якобы проводимой тогда “расовой” политики, как говорится, не выдерживает критики. Напротив, это были самые прославляемые деятели кино. Притом рядом с ними работали намного более значительные Довженко, Пудовкин, Эйзенштейн (последнего подчас ошибочно считают евреем), но их критиковали гораздо больше и суровее, нежели перечисленных кинорежиссеров еврейского происхождения! И в конце концов показателен тот факт, что эти трое наиболее выдающиеся получили за все время их деятельности всего по 2 Сталинские премии, между тем как Эрмлер — 4, Ромм — 5, Райзман — 6! Как можно, зная это, говорить о притеснении евреев как евреев? Ведь выходит, что “великие” — украинец Довженко, русский Пудовкин и обрусевший прибалтийский немец Эйзенштейн — были менее поощряемы, чем их коллеги-евреи...

Впрочем, и невзгоды тех или иных людей еврейского происхождения далеко не всегда были связаны с этим самым происхождением. Между тем сложилась прочная “традиция”, в соответствии с которой любые неприятности любого еврея — особенно если речь идет о 1949—1952 годах (точнее — конце 1948 — начале 1953-го) объясняют “государственным антисемитизмом”. В свое время был популярен характерный анекдот:

— Что ты такой грустный, Абрам?

— П-п-поступал н-н-на работу, и н-н-не взяли к-к-как еврея...

— А куда ты поступал?

— Д-д-диктором н-н-на радио .

Выше были названы несколько десятков евреев, которые в 1949—1952 годах получили высокие должности и награды, — и это, конечно, только незначительная часть из тех, кого можно назвать — особенно из области науки, техники, исполнительских искусств (музыка, театр и т.п.). И есть все основания утверждать, что количество людей еврейского происхождения, удостоившихся тех или иных почестей в указанные годы, намного превышает количество испытавших гонения и репрессии по обвинению в “национализме”. И Сталин, говоря 1 декабря 1952 года о заслуживающих, по его мнению, осуждения “евреях-националистах”, конечно же, имел в виду очень малочисленную часть еврейского населения страны.

Не менее существенно другое. Непосредственно по “делу” Еврейского антифашистского комитета, естественно, обвинялись люди еврейского происхождения. Но последующие стадии борьбы с “сионистским заговором”, — “дело” заговорщиков в МГБ и “дело” врачей— отнюдь не были собственно “еврейскими”. Более того, главой “заговорщиков” и в том, и в другом “деле” считался русский — министр В. С. Абакумов! Ведущей фигурой “заговорщиков”-врачей был личный врач Сталина — русский В. Н. Виноградов, и, между прочим, по этому “делу” было арестовано меньше евреев, чем русских.

Правда, по “делу” МГБ арестовали больше генералов и офицеров еврейского происхождения, чем русского, но среди них были лица, о коих едва ли кто-нибудь станет сожалеть — генерал-лейтенант ГБ Л. Ф. Райхман, полковники ГБ Я. М. Броверман, А. Я. Свердлов, Л. Л. Шварцман и др., принимавшие такое участие в предшествующих репрессиях, что в их аресте в 1951 году уместно видеть заслуженное возмездие. Кстати сказать, в 1956 году полковник Шварцман был приговорен к смертной казни — прежде всего за зверское обращение с теми, чьи “дела” он в свое время вел, — И. Э. Бабелем, М. Е. Кольцовым (Фридляндом), В. Э. Мейерхольдом и другими.

Уже не раз заходила речь о смягчении “политического климата” в послевоенные годы; это имело место и в практике МГБ, что находит подтверждение в действиях министра В. С. Абакумова. Могут возразить, что именно под его руководством было начато “дело” ЕАК. Но характерно, что это “дело” странно затянулось — за два с половиной года, в течение которых оно находилось в ведении Абакумова (до его отстранения в июле 1951-го), не было принято никаких решений. По основательному предположению Г. В. Костырченко, “собранные доказательства” их (членов ЕАК. — В. К. ) вины даже по тем временам не могли считаться серьезными” (цит. соч., с.139), но следует добавить, что именно “по тем временам” — послевоенным ; в 1937 году “серьезных” доказательств по сути дела не требовалось...

Изменение характера деятельности послевоенного министра ГБ подтверждается точно документированными фактами. В начале 1951 года была арестована группа юношей и девушек — главным образом детей репрессированных евреев, — в августе 1950-го основавших “Союз борьбы за дело революции”, в который вошли 16 человек. Было точно известно, что в их среде предлагалось убить Маленкова, которого они считали антисемитом. Однако Абакумов счел, что арестованы юнцы, “способные только на болтовню... Серьезных террористических намерений у них не было” [328] .

И другой факт. 18 ноября 1950 года за резкие “антисоветские” высказывания был арестован врач Я. Г. Этингер. Допрашивавший его старший следователь по особо важным делам подполковник М. Д. Рюмин обвинил его в убийстве в 1945 году секретаря ЦК А. С. Щербакова, а также других высокопоставленных пациентов. Но Абакумов, к которому был затем доставлен Этингер, после допроса заявил, что “ничего, совершенно ничего связанного с террором, здесь нет” (там же, с. 17).

Можно привести и другие подобные факты, но и из приведенных ясно, что Абакумов был против фальсифицированных “дел”, и есть все основания полагать, что именно поэтому застопорилось “дело” ЕАК.

Но эти и другие подобные действия Абакумова, увы, сыграли роковую роль в его судьбе. 2 июня 1951 года Рюмин сумел каким-то образом (это остается неясным) передать Сталину донос на Абакумова, который-де прикрывает “террористов”, 4 июля тот был отстранен от должности и 12 июля арестован. А Рюмин 20 октября 1951-го был назначен заместителем министра ГБ и начальником следственной части по особо важным делам. И тут все пошло стремительно: всего через три месяца, в начале 1952 года, был вынесен приговор юным членам “Союза борьбы за дело революции” (троих из них расстреляли...), а еще через шесть месяцев, 18 июля, жесточайшим приговором завершилось “дело” ЕАК. Рюмину оставалось довести до конца “дело” о “сионистских заговорщиках” во главе с Абакумовым в самом МГБ и связанное с ним в один узел “дело” врачей-убийц, которое он в сущности инициировал еще в конце 1950 года, допрашивая Этингера; в 1952 году начались аресты врачей.

Однако Рюмин не смог реализовать эти замыслы, ибо 14 ноября 1952-го он по личному указанию Сталина был снят со своего поста и вообще уволен из МГБ. “Дела” Абакумова и врачей, правда, не были закрыты, допросы и даже аресты продолжались — что предстает как нечто алогичное и даже абсурдное, ибо ведь именно изгнанный из МГБ Рюмин инициировал оба “дела”... Из этого естественно сделать вывод, что в сознании Сталина к тому времени произошли очень значительные отклонения от нормы, почему и стала возможной “деятельность” Рюмина.

Этот поистине чудовищный субъект, как точно известно, стремился решить свои личные проблемы. Годом ранее своего доноса на Абакумова он утерял секретные документы, и его положение пошатнулось. Кроме того, он был заподозрен в сокрытии сведений о своих родственниках (отец его был скототорговцем, тесть служил офицером у Колчака, брат и сестра были осуждены как уголовники). И чтобы спасти свое положение и сделать карьеру, Рюмин готов был погубить около двух десятков своих коллег по МГБ, не говоря уже о членах ЕАК и врачах.

То, что Сталин поверил в 1951 году доносу Рюмина, имеет, впрочем, свое объяснение (хотя, конечно, не может иметь оправдания). Политическая ситуация была тогда крайне напряженной. С 25 июня 1950-го шла война в Корее, подосновой которой была конфронтация СССР и США , притом в Вашингтоне обсуждался вопрос о применении атомного оружия... Нельзя не сказать также, что Израиль не раз выражал поддержку США в этой войне. В конце 1950 года Великобритания и Франция выдвинули программу вооружения Западной Германии, что вызвало резкий протест СССР и т.д. и т.п.

Закономерно, что в это время особое внимание было обращено на МГБ, и по постановлению Политбюро от 31 декабря 1950 года там произошли существенные кадровые и иные перемены. И вот рюминский донос о “сионистском заговоре” в МГБ — разумеется, “управляемом” из США... Особенно “убеждающим” был тот факт, что вскоре после рюминского “разоблачения” врача-террориста Этингера обвиняемый умер в камере; Рюмин утверждал, что его-де довел до смерти Абакумов, дабы не вышла наружу правда о возглавляемом им самим “заговоре”. Позднее Рюмин сумел докопаться до составленной почти пять лет назад, 29 августа 1948 года, записке врача Л. Ф. Тимашук, в которой она сообщала о выявленном ею при снятии электрокардиограммы заведомо неправильном диагнозе, поставленном ее коллегами А. А. Жданову (который через день, 31 августа, умер). Сталин тогда, в 1948-м, не придал никакого значения записке Тимашук и собственноручно начертал на ней: “В архив”. Вполне вероятно, что это было обусловлено, в частности, его возникшим незадолго до того недовольством или даже недоверием по отношению к Жданову. Но теперь, в связи с рюминскими “материалами” о “заговоре” врачей, давняя записка была воспринята Сталиным совершенно иначе — как убедительнейшее доказательство.

Поскольку записка была направлена на имя генерал-лейтенанта ГБ Н. С. Власика, давнего руководителя личной охраны Сталина, а тот, по совету П. И. Егорова , не принял никаких мер, он был 29 апреля 1952 года отстранен от должности и 15 декабря арестован. Ранее, 18 октября, арестовали начальника Лечебно-санитарного управления Кремля П. И. Егорова, а 4 ноября — личного врача Сталина В. Н. Виноградова. Таким образом, в сталинском сознании окончательно сомкнулись “заговорщики” из МГБ и из кремлевского Лечсанупра...

Следует сказать в связи с этим, что широко распространенные до сего времени представления об Л. Ф. Тимашук как о злобной и коварной “антисемитке”, которая будто бы и положила начало делу “врачей-убийц”, абсолютно не соответствует действительности; перед нами один из множества мифов , столь характерных для “общепринятых” представлений о послевоенном периоде. Во-первых, диагноз Тимашук был совершенно верен, его подтвердило патологоанатомическое вскрытие. Во-вторых, среди врачей, диагноз которых Тимашук оспаривала в своей записке, не было евреев! *

Правда, для Рюмина в записке была “зацепка” по еврейской линии: до появления Тимашук электрокардиограммами Жданова занималась еврейка С. Е. Карпай. Но она ушла в августе в отпуск, и ее сменила Тимашук. Совершенно ясно, что если бы врачи-“заговорщики” действительно хотели погубить Жданова на основе ложного диагноза, они никак не могли бы согласиться с заменой Карпай на другого специалиста! Но Рюмин, очевидно, эту несообразность игнорировал.

И в сущности точно так же, как Рюмин, игнорируя несообразности, уже упоминавшийся публицист А. И. Ваксберг в 1993 году (!) пишет о Тимашук: “Донос заурядной стукачки, утверждавшей, что Жданова умертвили лечащие врачи (в действительности Тимашук направила свою записку еще при жизни Жданова! — В. К. )... Вряд ли когда-нибудь мы узнаем, была ли Тимашук подсуетившейся одиночкой... или выполняла чье-то секретное поручение (напомню, что диагноз Тимашук был полностью подтвержден вскрытием. — В. К. ). Так или иначе... схема будущих событий..., — продолжает Ваксберг, — разработана и утверждена: пропагандистская кампания завершается публичным процессом, где выносятся, разумеется, всем без исключения смертные приговоры. Казнь совершается на Красной площади. Осужденных вешают на Лобном месте. Немедленно вслед за этим повсеместно начинаются еврейские погромы... радио передает обращение знаменитостей еврейского происхождения Сталину — просьбу спасти их соплеменников от справедливого народного гнева депортацией в безлюдные районы Дальнего Востока... Процесс намечался на март, но уже в феврале были наспех сколочены на Дальнем Востоке тысячи непригодных даже для хлева бараков (есть непроверенная версия, будто они были подготовлены еще раньше), запасные пути под Москвой забили товарными вагонами без нар, в отделениях милиции крупных городов составлялись списки подлежащих депортации...” (цит. соч., с.293, 294).

Выше цитировалось сочинение Я Я. Этингера, в котором нарисована примерно такая же картина, как и в сочинении Ваксберга, но первый — в отличие от второго — рисовал ее не сам, а со слов Булганина. Между тем Ваксберг “сообщает” обо всем от себя лично, как будто он сам, например, удостоверился в наличии на Дальнем Востоке в феврале 1953 года “тысяч бараков” для двух с лишним миллионов евреев СССР — хотя и почему-то не сумел “проверить” версию, согласно которой бараки были “сколочены” ранее февраля... И это, скажу без обиняков, попросту непристойно. Ведь, как говорится, ребенку понятно, что для реализации намеченной на март (и не состоявшейся-де только из-за смерти Сталина) грандиозной акции по переселению двух с лишним миллионов человек на расстояния в несколько тысяч километров была совершенно необходима заблаговременная и очень существенная подготовка. А ведь абсолютно никаких сведений о подобной подготовке не имеется.

Выше упоминалось о редкостной по лживости книжке З. С. Шейниса “Провокация века”. Между прочим, этот субъект в 1958 году в соавторстве с членом Ревизионной комиссии ЦК КПСС В. М. Семеновым сочинил самую первую по времени книжку, разоблачавшую пороки государства Израиль, а через тридцать с небольшим лет заявил, оправдываясь, что эта книга-де “принесла пользу”: “Она рассеяла в Израиле иллюзии о политике советских правящих кругов” [329] . Вот так вот!

Однако даже Шейнис — в отличие от Ваксберга — все-таки не стал “сообщать” о пресловутой “депортации” от себя лично. У него был “информатор” — “Николай Николаевич Поляков, работавший в аппарате ЦК ВКП(б), а до того сотрудник службы безопасности. Последние годы жизни, — сообщает Шейнис, — Н.Н.Поляков тяжело болел. Перед кончиной он решил облегчить душу. Два человека *записали его показания:

“В конце 40-х — начале 50-х годов было принято решение о полной депортации евреев. Для руководства этой акцией была создана комиссия... секретарем был я, Поляков. Для приемки депортируемых в Биробиджане форсированно строились барачные комплексы по типу концлагерей... Одновременно составлялись по всей стране списки (отделами кадров — по месту работы, домоуправлениями — по месту жительства) всех лиц еврейской национальности, чтобы никого не пропустить. Было два вида списков — на чистокровных евреев и на полукровок... Операцию было намечено осуществить во второй половине февраля. Но вышла задержка... со списками — требовалось больше времени; для этого Сталин установил жесткие сроки: суд над врачами 5—7 марта, казнь (на Лобном месте) 11—12 марта” (цит. соч., с.122—123).

Я готов допустить, что “показания” Полякова действительно были записаны. Ведь Шейнис — может быть, подсознательно готовя алиби себе самому — счел необходимым сообщить, что Поляков в “последние годы жизни тяжело болел”. Болезнь его могла быть и психической, и в этом случае объяснимо принадлежащее ему абсолютно нелепое “сообщение” о том, что-де в бесчисленных домоуправлениях и отделах кадров всех предприятий и учреждений страны **лихорадочно составлялись списки евреев и полуевреев, но страна узнала об этом только в 1992 году от Шейниса!

И все же повторю, что Шейнис более пристойный автор, чем Ваксберг, ибо все же счел нужным “прикрыться” неким Поляковым. Между прочим, хорошо помню мою встречу с Ваксбергом в том самом 1949 году, когда началась “антиеврейская кампания”. Мы шли с моей будущей (с 1950 года) женой, Л. А. Рускол, мимо юридического факультета Московского университета, где она тогда училась вместе с Ваксбергом. Людмила Александровна предложила зайти на факультет, так как ей нужно было обсудить что-то с Ваксбергом. Но разговор не получился, ибо, как оказалось, на факультете только что закончилась лекция самого А. Я. Вышинского. Когда мы вошли, он спускался по лестнице, вдоль которой выстроились восторженные слушатели, стремясь поближе взглянуть на легендарного человека. Среди них стоял с сияющим лицом и Ваксберг, который просто не смог говорить с Рускол из-за владевшего им восторга. Он только непонимающе улыбался, и меня крайне удивил столь безудержный культ Вышинского. А через сорок лет Ваксберг опубликовал сочинения, в которых с проклятиями и презрением писал об Андрее Януарьевиче, ни словом, разумеется, не обмолвившись о том, что в молодости боготворил этого деятеля. Ныне же Ваксберг утверждает, что Вышинский, который в то уже давнее время был его кумиром, “готовился теоретически обосновать” акт “растерзания” евреев [330] .

Я привел, конечно, только некоторые образчики сочинений, голословно утверждающих, что если бы-де не умер вовремя Сталин, миллионы евреев и полуевреев СССР были бы отправлены на страдания и гибель невесть куда — в тот же Биробиджан (население которого, между прочим, составляло менее 30 тыс. человек...). И обилие подобных сочинений кажется многим людям — особенно за рубежом — неким удостоверением правоты их авторов.

Выше говорилось о “странностях” в писаниях бывшего “космополита” А. М. Борщаговского. Но на фоне множества авторов типа Ваксберга или Шейниса Борщаговский явно выигрывает, ибо разумно утверждает, что Сталин был “не в силах осуществить депортацию евреев... Как соберешь их по всей империи, как обойтись с сотнями тысяч смешанных браков, с полукровками? Как заменить вдруг добрую четверть врачей, десятки тысяч учителей, научных работников, как поступить со множеством видных деятелей науки, искусства, литературы, мастеров, отмеченных премией его имени?!” И Борщаговский отвергает “не раз” читанные им “якобы достоверные — из первых рук — свидетельства, что все уже было предусмотрено, решено и готово” (цит. соч., с.35, 36).

Но Борщаговский все же не отказывается от характерных для него “странностей”, ибо далее он пишет: “Ссылка, депортация евреев страны не миф, но мифологический, близкий к фантастике образ вожделений и тайных планов Сталина, его неутоленной жажды; дополнительный мотив ненависти из-за сознания невыполнимости его мечты” (там же) — имеется в виду невыполнимая “мечта” о тотальной расправе с евреями. Тем самым Борщаговский представляет себя в качестве некоего медиума, который-де точно постиг “дух” Сталина. В действительности мифологический и не “близкий к фантастике”, а чисто фантастический образ жаждущего уничтожить всех евреев Сталина искусственно сконструирован и такими людьми, как Борщаговский (сначала — в приятельских разговорах, а в годы “перестройки” — в публикуемых сочинениях).

Подводя итог теме послевоенных репрессий, целесообразно еще раз сказать о том, что они принципиально отличались (и в “количественном”, и в “качественном” отношении) от предвоенных репрессий — хотя многие авторы ставят между ними знак равенства, а подчас даже объявляют репрессии 1949 — начала 1953 годов наиболее страшными. Но выше уже говорилось, что в 1950—1952-м за год выносилось в среднем столько же смертных приговоров, сколько в 1937—1938-м за день !

В главе “Загадка 1937 года” доказывалось, что тогда произошла в сущности “замена” преобладающего большинства людей, которые играли правящую роль на всех уровнях (от членов ЦК и наркомов до секретарей мелких партячеек и колхозных бригадиров). Те или иные авторы оспаривают такое решения вопроса, говоря о множестве репрессированных тогда людей, не имевших отношения к партии, государству и управлению экономикой (хотя бы на самом низком уровне). Речь идет и о репрессированных в те годы людях церкви, культуры, науки, и о рядовых служащих, рабочих, крестьянах. Но, во-первых, не следует забывать, что рядовые служащие, рабочие и крестьяне — это 99% тогдашнего населения страны, а репрессированы в те годы были 1,2% населения, и, значит, урон “рядовых” людей незначителен. А во-вторых, репрессии тех лет, направленные все же именно на “правящий” слой (по всей его вертикали), захватывали иные слои населения, так сказать, не закономерно, а в силу становившейся неуправляемой цепной реакции террора. Но, конечно, точный ответ на вопрос о том, какая часть репрессированных ни в коей мере не принадлежала к власти (в самом широком смысле этого слова), можно дать лишь на основе трудоемких исследований.

Но обратимся к послевоенному времени. Выше было показано, что большинство репрессированных тогда по политическим обвинениям людей — это осужденные (другой вопрос — обоснованно или нет) за сотрудничество с врагом, притом даже это тяжкое обвинение в крайне редких случаях приводило к смертному приговору: ведь из числа поли-тических обвиняемых в 1946—1953 годах всего лишь 1,6% были осуждены на смерть.

А что касается известных политических “дел” послевоенных лет, направленных против людей, занимавших более или менее высокое положение (от члена Политбюро до, скажем, члена ЕАК), их изучение дает основания сделать вывод, что в 1946—1953 годах отнюдь не было той “безличной” махины политического террора, которая обрушилась на многие сотни тысяч людей в довоенное время. Скорее уж напротив: целый ряд репрессий 1946—1953 годов были инициированы отдельными лицами.

Правда, во многих сочинениях и террор второй половины 1930-х годов целиком приписывают отдельным лицам — Сталину, Ягоде, Ежову, Кагановичу, Молотову, Жданову, Хрущеву, Маленкову и т.п. Однако это уместно только в отношении репрессий в самом верхнем слое; неверно, да и просто нелепо полагать, что около 2 млн. осужденных тогда по политическим обвинениях людей (из них — около 700 тыс. со смертными приговорами) были непосредственными жертвами Сталина и других отдельных лиц. Они представляли собой жертвы самого тогдашнего “климата”, царившего в партии и власти (сверху и донизу), которые в сущности предались “самопожиранию” — что я стремился показать в главе “Загадка 1937 года”.

После войны “климат” был уже совсем иным, и многое зависело теперь от сознания и поведения отдельных лиц во власти. Выше сообщалось, например, что министр ГБ Абакумов отказался предъявлять обвинения в “терроризме” врачу Я. Г. Этингеру (на чем настаивал Рюмин) и юношам и девушкам, создавшим “Союз борьбы за дело революции”, а злодей Рюмин, добившись ареста Абакумова, жестоко расправился с этим “Союзом” и развернул “дело” Этингера в “дело” почти трех десятков высокопоставленных врачей... И, конечно же, решающую роль сыграл здесь сам Сталин, который поверил Рюмину, а ранее, в 1949-м, поверил в так называемый ленинградский “заговор” (не исключено, что и тут не обошлось без какого-нибудь Рюмина, о коем, правда, ничего неизвестно — по крайней мере пока).

Как говорилось выше, в последние годы жизни подозрительность Сталина явно приобрела маниакальный характер, что достаточно четко проявилось как раз в его отношениях с Рюминым: он поверил его доносу и высоко вознес его, затем, полтора года спустя, вообще изгнал его из ГБ, однако доносу все же продолжал верить... Нередко утверждают, что “безумие” владело Сталиным и в 1937 году, однако, если уж на то пошло, “безумие” владело тогда массой людей, — иначе бы террор захватил только тех, о ком вождь так или иначе знал лично, а не почти два миллиона человек...

Вполне вероятно, что вышеизложенное будет воспринято теми или иными читателями с недоумением либо даже возмущением. Вот, мол, нас призывают чуть ли не радоваться тому, что политический террор в послевоенное время становится менее массовым и жестоким, между тем как этот террор — при любых его масштабах и относительно малом числе смертных приговоров — все равно явление чудовищное.

Однако никуда не деться от того факта, что каждая “настоящая” революция являет собой в принципе уничтожение существовавшего до нее общества в целом. Вспомним, что Наполеон был возведен в главные полководцы Французской революции потому, что “отважился” в упор расстрелять из пушек безоружную толпу парижан (такое было впервые в истории...), и то, что происходило в России в 1917—1921 годах, не могло не “воспитать” массу готовых к беспощадным репрессиям деятелей.

И, говоря о весьма значительном уменьшении количества политических репрессий в послевоенные годы (и тем более смертных приговоров), я предлагаю, конечно же, не “радоваться” этому, а осознать закономерную “дереволюционизацию” страны (ибо именно революция отменила все правовые и моральные нормы, и ее идеологи — как не раз было показано выше — совершенно открыто об этом объявляли). Притом нельзя не подчеркнуть, что это уменьшение масштабов и жестокости репрессий происходило в напряженнейшей ситуации “холодной войны” и угрозы атомного нападения США, и, следовательно, перед нами закономерный ход “внутреннего” развития страны.

В заключение этой главы целесообразно коснуться еще одного явления послевоенных лет — начавшейся в январе 1949 года “борьбы с космополитами” (в бранном словоупотреблении — “безродными космополитами”), — тем более, что ныне это явление характеризуется чаще всего крайне неадекватно. Так, например, бывший “космополит” А. М. Борщаговский, выступая в 1998 году вместе со своим собратом Д. С. Даниным в телепрограмме “Старая квартира. Год 1949-й”, многозначительно сообщил (впрочем, точно я не помню — возможно, это сделал не он, а Данин), что вот, мол, мы только двое и уцелели из “космополитов”. И малоосведомленные телезрители (а таких — большинство) вполне могли подумать, что другие “космополиты” были казнены. А ведь почти все причисленные к этой “категории” люди родились в 1890—1900-х годах (Борщаговский и Данин принадлежали к самым молодым из них — 1913 и 1914 г. рожд.), и чтобы “”уцелеть” к 1998 году, им надо было дожить до ста или по меньшей мере до девяноста лет...

Вообще, как явствует из фактов, “борьба с космополитами” — которые являлись театральными, литературными и художественными критиками— представляла собой, в основном, не политическое , а литературное (и шире, “искусствоведческое”) явление, и хотя те или иные лица — прежде всего Константин Симонов, — как мы увидим, пытались превратить его в политическое (делая это либо из-за особой вражды, либо с перепугу), эти попытки остались тщетными. Могут возразить, что один из “космополитов”, И. Л. Альтман, был все же ненадолго арестован; однако это произошло 5 марта 1953 года, то есть в день смерти Сталина, и объяснялось, вероятно, растерянностью каких-либо лиц в МГБ.

Следует сказать еще и о том, что некоторые люди, объявленные “космополитами”, например, критик и литературовед И. М. Нусинов, были арестованы как участники “сионистского заговора”, но тот же Нусинов пострадал не из-за своей литературной деятельности, а в качестве активного деятеля ЕАК.

В общественное сознание давно внедрено представление о критиках-”космополитах” как о живущих только интересами подлинного искусства личностях, составивших далекий от властей и вообще всего “официального” критический цех, который, естественно, не только поддерживал все лучшее, но и критиковал недостойное, чем нажил злобных врагов, обрушивших на него страшные гонения.

Прежде всего едва ли есть основания считать причисленных к “космополитам” критиков служителями истинного искусства. Борщаговский в своих мемуарах “Записки баловня судьбы” пишет, например, о своем собрате А. С. Гурвиче: “мысль его чиста и благородна. Он ищет близости в духовности, в нравственном уровне людей” и т.п. (с.79). Однако ведь этот самый “благородный” Гурвич в 1937 году изничтожал Андрея Платонова, который подвергся жестокому гонению в 1930 году за свое произведение о трагедии коллективизации и в 1937-м с трудом издал небольшую книгу “Река Потудань”, а Гурвич тут же на нее набросился (много позднее, в 1997 году, поэт С. И. Липкин писал, что в 1949-м “ветхозаветный Бог мести наказал Гурвича”). Другие “космополиты” — Б. В. Алперс, С. Д. Дрейден, В. Я. Кирпотин, И. М. Нусинов — в свое время жестоко травили Михаила Булгакова.

Борщаговский сопоставляет участь критиков-“космополитов” с судьбой изда-вавшегося в 1930-х годах журнала “Литературный критик”, который, по его словам, “был прихлопнут по инициативе Фадеева в 1940 году”. Роль Фадеева в этом недобром деле мне неизвестна, но известно, что И. Л. Альтман (тот самый) опубликовал тогда уничтожающую статью, обвиняя сотрудников журнала в “антипартийности”.

Далее, не соответствует действительности представление, согласно которому “космополиты” были далеки от властей, являлись, так сказать, чисто “творческими” личностями. В 1946—1948 годах Л. М. Субоцкий был секретарем Правления Союза писателей СССР, И. И. Юзовский и Г. Н. Бояджиев поочередно занимали пост председателя Объединения театральных критиков СССР, Л. А. Плоткин являлся заместителем директора Института русской литературы, В. Я. Кирпотин исполнял ту же должность в Институте мировой литературы и т.д. И даже самые молодые из “космополитов”, Борщаговский и Данин, успели к 1949 году, оказаться в “начальниках”: первый был одним из ведущих членов редколлегии “Нового мира” и, одновременно, заведующим литературной частью Театра Красной Армии, принадлежавшего к важнейшим, второй исполнял обязанности председателя комиссии по теории литературы и критике Союза писателей СССР.

Наконец, ложно широко распространенное мнение, что на мирно служивших делу искусства “космополитов” вдруг агрессивно напали их враги; напротив, именно будущие “космополиты” начали атаку против ряда писателей, которые затем, как говорится, перешли в контратаку.

Борьба шла между “интернационалистами” и “патриотами”. В годы войны будущие “космополиты” мирились с мощным возрождением русского патриотизма, ибо дело шло о разгроме нацизме. Но затем патриотизм стал все больше раздражать эту группу критиков.

В 1948 году А. С. Гурвич писал о русском патриотизме, громя одну из пьес известного драматурга Н. Ф. Погодина: “Понятно, что самые отсталые, отягощенные предрассудками советские люди должны были найти для себя в страшных испытаниях войны доступную для них моральную опору... Но воспеть этот древний слепой инстинкт самосохранения как бессмертную силу духа народного — значит повернуть время вспять”. И издевался над погодинской пьесой, где, по его словам, “непостижимая тайна русской народной души предстает перед нами как идея в штанах... Идея эта — исконный, вечный, непоколебимый дух русского человека, а штаны — старые казацкие штаны с лампасами” [331] .

Надо сказать, Погодин не был истинным художником, но Гурвич напал на него не поэтому; до войны он как раз восхвалял этого драматурга, а в то же время громил одного из значительнейших писателей — Платонова...

Вообще критики, зачисленные позднее в “космополиты”, делая вид, что они ратуют за высокое искусство, на самом-то деле выступали, как правило, против писателей патриотической направленности. Конечно, атакуемые ими А. В. Софронов, Н. М. Грибачев, А. А. Первенцев, М. С. Бубеннов и другие (не говоря уже о драматурге-плагиаторе А. А. Сурове) не были значительными писателями, но “средних” и “посредственных” писателей было тогда (как, впрочем, и во времена Пушкина, Достоевского или Блока) сколько угодно. Однако критики, о которых идет речь, расходовали свой пыл почти исключительно на “патриотов”.

Ныне дожившие до нашего времени “космополиты” рассказывают о своих атаках на “патриотов” как об очень трудных деяниях. Д. С. Данин пишет, например: “В 46-м мне удалось напечатать статью против Софронова под непрощаемым заголовком — “Нищета поэзии”... А в 48-м мне удалось напечатать антигрибаческую (т.е. против Грибачева. — В.К. ) главу в большой статье о “драматическом начале” в нашей поэзии... произошло нечто беспрецедентное — подвергалась осуждающей критике поэма, только что получившая Сталинскую премию 1-й степени.... Я... рискнул на тот шажок из молодого экстремизма. Была тут и психологическая подоплека — уязвленность бессильем перед низостью власти”.

Что касается “экстремизма”, Даниила Семеновича в данном случае подвела память (лгать он бы не стал, так как факты ничего не стоит проверить): его статья, “осуждающая” поэму Грибачева, появилась в октябре 1948 года, а Сталинская премия была присуждена за сию поэму в апреле 1949-го. Но поскольку борьба, которую-де Данин вел с “низостью власти”, кажется ему теперь чем-то героическим, он “припомнил”, что экстремистски выступил в сущности против мнения самого Сталина!

Впрочем, главное в другом. В не раз цитированном трактате Г. В. Костырченко впервые исследована подлинная история “борьбы с космополитами”. И выяснилось, что атаки будущих “космополитов” в 1946—1948 годах на “патриотов” велись отнюдь не против “власти”, а напротив, под руководством идеологической власти — прежде всего в лице Д. Т. Шепилова, который с 1946 года был редактором “Правды” по отделу пропаганды, с 1947-го — первым заместителем начальника Агитпропа (Управления пропаганды и агитации) ЦК, а с 1948-го — заведующим Агитпропом (“выше” него в идеологической власти стояли только Маленков и, разумеется, Сталин). Он разделял позиции будущих “космополитов” до января 1949 года, когда, узнав, что Сталин решает вопрос иначе, развернулся, как говорится, на 180 градусов. Был на стороне “космополитов” и 1-й заместитель генерального секретаря Союза писателей СССР А. А. Фадеева К. М. Симонов, который имел едва ли меньшую власть, чем сам генеральный (как и Шепилов, он затем обрушился на недавних “друзей”).

Нельзя не обратить особого внимания на тот факт, что такие очень осведомленные люди, как Шепилов и Симонов, до января 1949-го всячески поддерживали будущих “космополитов”. В нынешних сочинениях о событиях того времени (между прочим, в известной мере даже в глубоко объективном исследовании Г. В. Костырченко) утверждается, что “антикосмополитическая (и, как считается, “противоеврейская”) кампания” готовилась задолго до 1949 года. Конечно, те или иные лица (в частности, настроенные действительно антисемитски) могли планировать нечто подобное. Но поведение Шепилова и Симонова, которые (это известно) чрезвычайно дорожили своим высоким положением, убеждает, что на вершине власти подобных планов не имелось, и только после конфликта с Израилем могла стать реальностью “антикосмополитическая кампания”.

Г. В. Костырченко на строго документальной основе показал [332] , что к концу 1948 года будущие “космополиты” под “командованием” зав. Агитпропом ЦК Шепилова и 1-го зама генсека СП Симонова пошли в настоящую атаку на “патриотов”, притом для названных руководителей главной целью атаки был генсек СП Фадеев, которого должен был заменить Симонов. Стоит сообщить, что Шепилов, помимо прочего, возглавлял редакцию самой “страшной” тогда цекистской газеты “Культура и жизнь”. Забавно, что ныне бывший “космополит” Д. С. Данин, переносясь в своих мемуарах уже в далекое прошлое, “констатирует”: “Культура и жизнь” выносит приговоры, нигде обжалованию не подлежащие” [333] , — в самом деле забавно, ибо друзья Данина нередко выступали в этой “палаческой” газете!

В декабре 1948 года борьба против “патриотов” дошла до своего рода крайности: Фадеев и его сторонники попытались отбиться на состоявшемся 18 декабря 1948 года ХII пленуме Союза писателей, но Шепилов попросту запретил публикацию большинства материалов этого пленума!

Лишь через месяц поддерживавший Фадеева секретарь ЦК Г. М. Попов, будучи принят Сталиным, доложил ему об “антипатриотической атаке” на выдающегося писателя, “соотношение сил” кардинально изменилось, и 28 января 1949 года в “Правде” была опубликована разгромная редакционная статья “Об одной антипатриотической группе театральных критиков”.

Но Шепилов и Симонов вышли сухими из воды, ибо мгновенно заняли прямо противоположную позицию. 18 февраля Симонов, дабы отмыться от своего недавнего единства с “космополитами”, выступил на собрании драматургов и критиков с беспрецедентно резкими политическими обвинениями в их адрес, а в мартовском номере “Нового мира” опубликовал объемистую статью, в которой, в частности, так “разоблачал” критиков: “Прямые высказывания — это только открыто опубликованная часть программы... в большинстве случаев у этих критиков-антипатриотов забрало было опущено или только чуть-чуть приподнято. Они знали, что если они поднимут забрало и скажут все, что они на самом деле думают, то их забросают камнями на улице...” Они-де стремились “продать” русский народ “в рабство американскому империализму... Вот что такое космополитизм в искусстве, если поглядеть в самый его корень” [334] .

То есть Симонов предъявил “космополитам” такое обвинение, по какому к этому времени уже были арестованы “еврейские националисты” из ЕАК.... Однако власти не вняли сему обвинению. Так, 28 марта Симонов (кстати, вместе с Софроновым) отправил послание Сталину и Маленкову, в котором “ставил вопрос” об исключении целого ряда “космополитов” из Союза писателей, но поддержки не получил, и впоследствии, в 1950 году, исключен был один только И. Л. Альтман, который считался наиболее “пламенным” (он в феврале 1948-го разоблачал — см. выше — “антипатриотизм” выдающегося режиссера Василия Сахновского!..).

Правда, ряд “космополитов” был исключен из партии, но это тогда являлось очень широко распространенным “наказанием” даже за весьма мелкие прегрешения. И в связи с этим стоит сообщить о процедуре исключения из партии недавнего секретаря Правления СП “космополита” Л. М. Субоцкого, который помимо литературной карьеры заседал, начиная еще со времени революции, в различных трибуналах. Уже упоми-навшийся Данин воспроизвел (и за это нельзя не поблагодарить его!) реакцию Субоцкого на исключение из партии:

“ — Я заявляю! — обвел он нас всех зачеркивающим жестом маленькой волевой руки. — И прошу занести это в протокол! Трибуналы революции... трибуналы войны... Я отправил на расстрел больше нечисти, чем сидит вас сейчас в этом зале! Понятно?!” (Данин, цит. соч., с.350).

Эта сцена показывает всю ложность внедряемых в сознание людей представлений, согласно которым все “космополиты” были этакими служителями высокого искусства, на коих набросились свирепые громилы. Кстати, Данин, в отличие от многих других сочинителей, честно сообщает, что уже в 1950 году он стал снова выступать в печати, начав с опубликованной “Литературной газетой” статьи, как он пишет, “о молодом поэте Ф.” (с.356). Имя не называется, по-видимому, потому, что этот поэт, Владимир Федоров, был, во-первых, не менее “патриотичен”, а во-вторых, менее “поэтичен”, чем Анатолий Софронов, статью о стихах которого Данин еще не столь давно озаглавил уничтожающе: “Нищета поэзии”. Между тем песню “Шумел сурово Брянский лес...”, слова которой Анатолий Владимирович сочинил более полувека назад, многие ценят и сегодня — хотя, конечно же, нет оснований считать ее автора значительным поэтом.

И из того факта, что Данин Софронова отверг, а Федорова расхвалил, естественно сделать четкий вывод: критик атаковал в лице Софронова не безнадежно плохого, по его мнению, поэта и даже не “патриота”, а влиятельного представителя враждебного “лагеря”; Федоров же жил не в Москве и не принимал участия в литературной борьбе (потому его можно было хвалить).

Как уже сказано, к концу 1948 года перевес сил в этой борьбе был на стороне “космополитов”; затем в дело вмешался Сталин, но — несмотря на приведенные выше тяжелейшие обвинения Симонова в адрес “космополитов” — не только не распорядился о репрессиях, но даже не поддержал предложение об исключении “преступников” из Союза писателей.

Вернусь еще раз к утверждениям об “антисемитизме” Сталина, который связывают и с гонениями на “космополитов” (за немногими исключениями, евреев). Как уже сказано, в 1949—1952 годах по воле Сталина удостоенных высоких почестей евреев было больше , чем подвергшихся опале. Другой вопрос, что те или иные лица воспользовались развернувшейся кампанией для нападок на евреев в силу в самом деле присущего этим лицам антисемитизма либо, по крайней мере, с целью устранить мешающих им “конкурентов”.

Я, учившийся в то время на филологическом факультете Московского университета, был непосредственным свидетелем и, более того, “участником” подобной акции. Курс лекций по русской литературе ХIХ века читал доцент А. А. Белкин — и читал, по тем временам, неплохо. Я близко знал его, так как исполнял обязанности “старосты курса” и постоянно общался с Абрамом Александровичем. “Антипатриотом” он ни в коей мере не являлся, его любовное отношение к русской литературе было несомненным. Незадолго до окончания его лекций до меня дошли сведения о готовящемся увольнении Белкина из университета, и, наивно рассчитывая воспрепятствовать этому, я составил очень лестный для него “адрес”, который подписали почти все студенты курса, и торжественно вручил ему сей “документ” после завершающей лекции. Вскоре меня вызвал заместитель декана факультета М. Н. Зозуля и потребовал рассказать о том, как Белкин подготовил упомянутый “адрес”, что, конечно, было бы использовано для его полной дискредитации. Это меня окончательно возмутило, и вместе с Зоей Финицкой (позднее известной журналисткой) я “организовал” своего рода делегацию протеста из двух-трех десятков студентов к секретарю партбюро факультета Николаевой.

Теперь я склонен думать, что эти действия только способствовали увольнению Белкина, ибо каким-нибудь вышестоящим лицам, которые должны были утвердить увольнение, по всей вероятности, преподносили наш “бунт” как результат “подстрекательства” со стороны Абрама Александровича. Но мне было более или менее ясно тогда и вполне ясно теперь, когда “загадки” того времени исследуются по сохранившимся документам, что Белкина уволили не из-за предписания власти о некой “расовой чистке” (ведь в те же самые годы множество евреев получало высшие почести!), но по воле тех или иных лиц (хотя бы упомянутого Зозули), воспользовавшихся кампанией “борьбы с космополитизмом” для своей собственной выгоды или удовлетворения антисемитских вожделений. Если бы дело обстояло иначе, были бы абсурдными и тогдашнее наличие евреев в ЦК КПСС, и тот факт, что треть Сталинских премий по литературе доставалась евреям.

Уже знакомый читателям А. И. Ваксберг, не стесняющийся писать любые нелепицы, так характеризует “кампанию против космополитов”: “это была тщательно продуманная и хорошо организованная психологическая обработка населения перед грядущими катаклизмами (имеется в виду поголовная депортация евреев. — В.К. ), которую предначертал обезумевший диктатор” (цит. соч., с.261). Но как это согласуется с одновременным очень щедрым производством евреев в лауреаты, народные и заслуженные артисты и т.п., о чем. кстати сказать, узнавали несоизмеримо более широкие слои населения, нежели те, которые слышали что-либо о критиках Борщаговском, Данине и т.п.? Так, в 1949 — 1952 годах стали известными всей стране лауреатами Сталинской премии (часть из них — дважды) артисты еврейского происхождения Марк Бернес, Ефим Березин, Владимир Зельдин, Марк Прудкин, Фаина Раневская, Марк Рейзен, Лев Свердлин и т. д.

Словом, с прискорбием помня о репрессиях и гонениях 1949—1952 годов, затронувших значительное количество людей еврейского происхождения, необходимо вместе с тем освободиться от многочисленных домыслов, вымыслов и зловещих мифов, которые затемняют или вообще заслоняют историческую реальность этого — в сущности не столь уж далекого — времени.

Примечания:

[245] “Наш современник”, 1998, № 11—12, с. 133.

[246] Там же, 1999, № 5, с. 127—135.

[247] Евтушенко Евгений. Волчий паспорт. — М., 1998, с. 73.

Я ссылаюсь на его изданную в 1998 году книгу «Волчий паспорт» — книгу, уникальную по своей очевидной лживости, сочетающейся с дремучим невежеством. Чтобы показать это в целом, пришлось бы составить книгу такого же объёма (то есть около 600 страниц). Приведу только один пример. Евтушенко упрекает автора знаменитого «Одного дня Ивана Денисовича»: «Солженицын взял в герои не либерала-интеллигента, какими были набиты тогдашние (то есть 1940-х годов. — В. К. ) лагеря» и т. д. (с. 450). Между тем, согласно точным данным, люди с высшим образованием составляли в 1940-х годах только 2 процента от общего числа заключенных (см. «Социологические исследования», 1991, № 6, с. 18). Это, между прочим, не так уж мало, если учитывать, что высшее образование имело тогда не более 1 процента населения страны; то есть количество интеллигентов в лагерях в 2 раза превышало их долю в населении. Но утверждать, что лагеря были «набиты» интеллигентами (то есть, что последние составляли большинство заключенных) может только полнейший невежда. Вместе с тем ясно, что объявляя «либералов-интеллигентов» главными насельниками лагерей, Евтушенко не исходил из каких-либо известных ему цифр, а попросту повторял лживую либеральную версию.

[248] Там же, с. 242.

Лично я, правда, узнал об этом много позже, ибо вошёл в эту среду только к середине 1960-х годов (принят в СП в 1965 м).

[249] Костырченко Г. В., цит. соч., с. 324—325.

*Один из героев песни — «Витька с Моховой», то есть с московской улицы, на которой давно уже не имелось ни одного жилого дома; «одни в пустой квартире их матери не спят» — в Москве почти не было тогда отдельных квартир, и к тому же одиноких матерей в таких квартирах наверняка бы «уплотнили»; «девчонки, их подруги все замужем давно», — спрашивается, каким же образом, если в поколении, которому было от 20 до 30 лет в 1946 году, имелось 15,6 млн. женщин и всего 10,8 млн. мужчин, то есть на 4,8 млн. меньше?

[250] Судоплатов Павел. Спецоперации. Лубянка и Кремль, 1930 — 1950 годы. — М., 1997, с. 637.

[251] Медведев Рой. Генсек с Лубянки (Политическая биография Ю. В. Андропова). — М., 1993, с. 80.

Ср. сообщение Судоплатова о том, что еще в начале 1960-х годов подполковник Рябов решил «использовать» Евтушенко «во внешнеполитической пропаганде»; позднее этим занимался уже генерал армии Андропов!

[252] Кожинов Вадим. Поэты и стихотворцы. — “Вопросы литературы”, 1966, № 3, с. 35.

[253] “Вопросы истории”, 1991, № 12, с.66.

[254] Гиренко Ю.С. Сталин — Тито. М., 1991, с.391.

[255] Реабилитация. Политические процессы 30-50-х годов. — М., 1991, с.52, 53.

[256] Холловэй Дэвид. Сталин и бомба. Советский Союз и атомная энергия 1939-1956. — Новосибирск, 1997, с.342.

[257] Достоевский Ф. М. Полное собрание сочинений в 30-ти томах, т.26. — М., 1984, с. 79-80.

См. об этом же мою статью об известном маркизе де Кюстине в журнале «Москва» (1999, № 5).

[258] Данилова Е. Н. “Завещание” Петра Великого. — В кн.: Проблемы методологии и источниковедения истории внешней политики России. — М., 1986, с. 213-279.

*«Антиамериканизм» фактически означал «просоветскую» настроенность тех или иных граждан США.

**Это слово в данном случае неуместно, о чём см. ниже.

***Американский историк.

[259] Филитов А. М. “Холодная война”. Историографическая дискуссии на Западе. — М., 1991, с. 107.

[260] Иванян Э. А. Белый дом: президенты и политика. — М., 1979, с. 168.

[261] Судоплатов Павел. Спецоперации. Лубянка и Кремль. 1930-1950 годы. — М., 1997, с. 341-354.

[262] Найтли Филлип. Шпионы ХХ века. — М., 1994, с.287.

[263] “Правда”, 1946, 12 августа.

[264] Доклад т. Жданова о журналах “Звезда” и “Ленинград”. — М., 1946, с.36.

[265] “Наш современник”, 1995, № 10, с.184-198.

[266] См.: Иного не дано. — М., 1988, с. 12-23.

[267] См.: Мандельштам Надежда. Вторая книга. — М., 1990, с.291, а также: Чуковская Лидия. Записки об Анне Ахматовой, том третий. — М., 1997, с. 292.

[268] Цит. по кн.: Волкогонов Дмитрий. Триумф и трагедия. И. В. Сталин. Политический портрет. — М., 1989, кн. II, часть 2, с. 61-62.

[269] Бабиченко Д. Л. Писатели и цензоры. Советская литература 1940-х годов под политическим контролем ЦК. — М., 1994, с. 119, 130, 132.

Это опечатка: надо «Шейнкман», то есть, на идише, «трактирщик», «шинкарь».

[270] Там же, с.15.

[271] Симонов Константин. Глазами человека моего поколения. Размышления о И. В. Сталине. — М., 1989, с.121-122, 140.

[272] См. примечание 17.

Однако тот факт, что его политическая карьера прервалась и он занялся преподавательской деятельностью, обернулся для него благом: Кузнецов, Попков и Капустин были в 1950 году расстреляны, а Широков дожил до 1984 года…

[273] Столяров Кирилл. Палачи и жертвы. - М., 1997, с.104.

[274] Хрущев Никита, цит. соч., с.219; Сто сорок бесед с Молотовым. Из дневника Ф. Чуева. - М., 1991, с.434.

[275] Ахматова А. А. Сочинения в двух томах. - М., 1990, т.2, с.143.

[276] “Нева”, 1988, № 5, с. 140.

[277] Они не молчали. — М., 1991, с. 391, 399.

[278] Судоплатов Павел, цит. соч., с. 517.

[279] Костырченко Г. В. В плену у красного фараона. Политические преследования евреев СССР в последнее сталинское десятилетие. Документальное исследование. — М., 1994, с. 74.

[280] Сталин И. Сочинения, т.13. — М., 1951, с. 149.

[281] Капица П. Л. Письма о науке. — М., 1989, с. 248.

[282] Симонов Константин, цит. соч., с. 129, 130, 131.

[283] “Литературная газета”, 1947, 20 сентября; “Октябрь”, 1947, № 9.

[284] “Октябрь”, 1948, № 1, с.3-27.

[285] Костырченко Г. В., цит. соч., с.193.

[286] “Литературная газета”, 1948, 25 февраля.

Кстати, он вошел в состав Политбюро уже в период господства Сталина; с конца 1926 года (когда Сталин еще не был полновластным «хозяином») до середины 1930-го евреев в Политбюро вообще не имелось.

[287] Борщаговский Александр. Записки баловня судьбы. — М., 1991, с. 29.

*Стоит напомнить, что аресты русских писателей начались с 1918 года…

[288] Альбац Евгения. Еврейский вопрос. — М., 1995, с. 22.

**Стоит сообщить, что отец Агурского был одним из главных деятелей «Еврейской секции» ВКП(б); эта тема (отец — борец с сионизмом, а сын — сионист) заслуживает особого винмания.

[289] Агурский Михаил. Ближневосточный конфликт и перспективы его урегулирования. — “Наш современник”, 1990, № 6, с. 127, 128.

[290] Костырченко Г. В, цит. соч., с. 10.

[291] Понтрягин Л. С. Жизнеописание, составленное им самим. — М., 1998, с. 113.

[292] Авторханов А. Технология власти. — М., 1991, с. 473.

Это, впрочем, оспаривают, хотя мать Берии, портниха по имени Марта, жившая в селении Меркулки Кутаисской губернии, могла быть еврейкой (в этой губернии в конце XIX сека насчитывалось около 10 тысяч евреев).

[293] Он же. Загадка смерти Сталина (Заговор Берии). — М., 1992, с. 62.

[294] Шейнис Зиновий. Провокация века. — М., 1992, с. 56.

[295] Бережков Валентин. Как я стал переводчиком Сталина. — М., 1993, с. 340.

[296] Шейнис З. Максим Максимович Литвинов: революционер, дипломат, человек. — М., 1989, с. 421.

[297] Аллилуева Светлана. Двадцать писем к другу. — М., 1990, с. 182.

[298] “Вопросы истории”, 1991, № 12, с. 58.

[299] См.: Аллилуев Владимир. Хроника одной семьи. Аллилуевы. Сталин. — М., 1995, с. 175.

[300] Восленский М. Номенклатура. Господствующий класс Советского Союза. — London, 1990, с. 137.

[301] Аллилуев Владимир, цит. соч., с. 212.

После Первой мировой войны Великобритания получила право (утвержденное Лигой Наций) на управление Палестиной.

США полностью (то есть де-юре) признали Израиль лишь восемь месяцев спустя, в январе 1949 года, когда стало ясно, что это новое государство является их союзником.

[302] Говрин Йосеф. Израильско-советские отношения. 1953-1967. — М., 1994, с. 10, 11.

[303] Никитина Г. С. Государство Израиль (особенности экономического и политического развития). — М., 1968, с. 55.

*Йосеф Говрин выразился более точно: не огромное, а «определяющее» — то есть решающее.

[304] Меир Голда. Моя жизнь. Автобиография. — Printed in Israel, 1989, с. 258.

[305] Агурский Михаил. Ближневосточный конфликт и перспективы его урегулирования. — “Наш современник”, 1990, № 6, с. 129.

[306] “Вестник еврейской советской культуры”, 1989, 21 июля.

[307] Бесси Алва. Инквизиция в раю. — М., 1968, с. 162.

[308] Борщаговский Александр. Записки баловня судьбы. — М., 1991, с. 154.

[309] Он же. Обвиняется кровь. — М., 1994, с. 4.

Стоит сообщить, что в изданном одновременно, в 1992 году, биографическом справочнике «Знаменитые евреи» (автор-составитель Эммануил Бройтман) было сказано, что Михоэлс «погиб… при невыясненных до конца обстоятельствах». Автор-составитель поступил честно, ибо об убийстве Михоэлса сотрудниками МГБ говорилось до 1992 года только на основании «слухов».

[310] Там же, с. 10.

*Нижеследующий текст, набранный здесь мелким шрифтом, был почему-то выпущен при издании книги в «Алгоритме». Восстановлен по публикациям глав книги в журнале «Наш современник». Подробнее об обстоятельствах гибели Михоэлса см. в кн. Мухин Ю. И. Убийство Сталина и Берия. — М.: Крымский мост-9Д, Форум, 2002.

[311] Костырченко Г. В., цит. соч., с. 357, 359.

Менее чем 3 недели назад, 13 января, та же «Правда» объявила Михоэлса «еврейским буржуазным националистом», через которого из США поступила директива об истреблении руководящих кадров СССР.

[312] Столяров, цит. соч., с. 78.

[313] Костырченко, цит. соч., с. 151 и далее.

[314] “Свободная мысль”, 1998, № 1, с.110, 112.

Показание было заведомо ложным, так как Шубняков утверждал, что Питовранов не только не участвовал в убийстве, но и ничего не знал о нём. Но ведь если бы заместитель Питовранова действительно отправился на несколько дней в Минск со столь «ответственным» заданием, его непосредственный начальник никак не мог этого не знать…

[315] Борщаговский... Обвиняется... С. 25, 31, 74-75.

[316] Аллилуев Владимир. Хроника одной семьи. Аллилуевы. Сталин. — М., 1995, с. 247.

[317] Никитина Г. С., цит. соч., с. 83-84.

[318] Цит. по кн.: Эндрю Кристофер и Гордиевский Олег. КГБ. История внешнеполитических операций от Ленина до Горбачева. — М., 1990, с. 419.

[319] Никитина, цит. соч., с. 99, 101, 404; Государство Израиль. Справочник. — М., 1986, с. 147.

[320] Айзенберг Деннис, Дан Ури, Ландау Эли. Моссад. Секретная разведывательная служба Израиля. — М., 1993, с. 228-239.

Характерно, что цитированная фраза содержится только в одном из двух изданий книги Судоплатова.

Взор самого Сталина.

[321] Цит. по кн.: Рапопорт Виталий, Алексеев Юрий. Измена родине. Очерки по истории Красной Армии. — London, 1988, с. 384.

[322] “Советская литература”, 1990, № 5, с. 69.

*М. Альтман, Р. Баумволь, И. Борухович, И. Бухбиндер, Х. Вайнерман, А. Вергелис, С. Галкин,
Т. Ген, И. Гордон, С. Гордон, А. Гонтарь, Ш. Горшман, М. Грубиан, А. Губерман, А. Губницкий,
Г. Добин, О. Дриз, Н. Забара, А. Каган, Э. Каган, И, Кипнис, И. Котляр, М. Лев, Х. Левина, И. Лурье, Х. Мальтинский, Б. Миллер, Г. Полянкер, И. Рабин, Г. Ременик, Ш. Ройтман, Р. Рубина, М. Сацкиер, И. Серебряный, М. Талалаевский, М. Тейф, И. Фаликман, И. Шехтман, Я. Штернберг, М. Штурман и др.

Д. Бергельсон, Д. Гофштейн, Л. Квитко, П. Маркиш, С. Персов, И. Фефер.

[323] Еврейский антифашистский комитет в СССР. 1941-1948. Документированная история. — М., 1996, с.384.

На с. 209 книги эта «формула» дана в полном виде: «окончательное решение еврейского вопроса в СССР».

[324] Ваксберг Аркадий. Нераскрытые тайны. — М., 1993, с.266.

[325] Авторханов А. Загадка смерти Сталина. (Заговор Берии). — М., 1992, с. 62.

Б. Л. Ванников, Л. М. Каганович, А. З. Мехлис и М. Б. Митин.

[326] “Источник”, 1997, № 5, с. 140-141.

*Их «вина», о чем шла речь выше, представляется ныне весьма сомнительной.

Немало было евреев и среди лауреатов 1949-1952 годов, писавших на других языках СССР.

[327] Штейн Александр. И не только о нем... — М., 1990, с. 213.

Напомню, что «главным», известным каждому человеку диктором сталинских времен был еврей
Ю. Б. Левитан.

[328] Столяров, цит. соч., с. 19.

То есть «холодная война» перерастала в «горячую».

П. И. Егоров был одним из тех врачей, которых Л. Ф. Тимашук обвинила в неправильном диагнозе в отношении Жданова… Крайне «подозрителен» был и тот факт, что ленинградец Егоров был и тот факт, что ленинградец Егоров являлся «выдвиженцем» казненного в 1950 году А. А. Кузнецова, и именно по его рекомендации попал в Кремль.

*Это были арестованные в 1952 году В. Н. Виноградов, В. Х. Василенко, П. И. Егоров и Г. И. Майоров. Кстати сказать, все материалы, относящиеся к записке Л. Ф. Тимашук, не так давно опубликованы («Источник», 1997, № 1, с. 3-17).

Он выступал под псевдонимом «К. Иванов».

[329] Шейнис, цит. соч., с. 174.

*Почему-то анонимных, хотя книжка вышла в 1992 году, когда этим людям не могло что-либо угрожать.

**При этом очень многие евреи и полуевреи неизбежно попадали бы в списки дважды: по месту жительства и по месту работы, а многие не попадали вообще, так как в документах они значились как русские ,украинцы и т. п.

[330] Инквизитор. Сталинский прокурор Вышинский. - М., 1992, с.75.

[331] См.: “Новый мир”, 1949, № 3, с.188.

[332] Костырченко Г. В., цит. соч., с. 177-206.

[333] Данин Даниил. Бремя стыда. — М., 1996, с. 73.

Надо сказать, диковатый ход мысли, ибо расправа посредством бросания камней издали — это « библейский » способ, постоянно упоминаемый и в самой Библии, и в евангелиях.

[334] “Новый мир”, 1949, № 3, с. 185-186.

[335] Н. С. Хрущев (1894-1971). Материалы научной конференции, посвященной 100-летию со дня рождения Н. С. Хрущева. 18 апреля 1994 года. Горбачев-фонд. — М., 1994, с. 114.

[336] “Известия ЦК КПСС”, 1991, № 1, с. 144.

Мне возразят, что в это же самое время другие люди подвергались репрессиям; однако и в годы правлеия Хрущёва немало людей были приговорены к длительным срокам заключения (до 15 лет!) по политическим обвинениям, о чем еще будет речь. Эту «сторону» хрущевского времени стараются «не замечать», но она всё же имела место.

[337] Борщаговский Александр. Записки баловня судьбы. — М., 1991, с. 69.

[338] “Диалог. Карнавал. Хронотоп”. Журнал научных разысканий о биографии, теоретическом наследии и эпохе М. М. Бахтина. — Витебск, 1992, № 1, с. 118-120.

[339] Борщаговский, цит. соч., с. 365.

[340] Сталин И. Сочинения — т. 11, с. 232.

[341] Имеется в виду исследование: Зубкова Е. Ю. Маленков и Хрущев: личный фактор в политике послесталинского руководства. — “Отечественная история”, 1995, № 4.

[342] Хлевнюк О. В. Л. П. Берия: пределы исторической “реабилитации”. - В кн.: Исторические исследования в России. Тенденции последних лет. - М., 1996, с. 149-150.

[343] “Известия ЦК КПСС”, 1991, № 2, с. 157.

[344] Неправедный суд. Последний сталинский расстрел. - М., 1994, с. 391-392.

Московской области.

*Секретарь обкома, начальник НКВД и прокурор области.

Кожинов В.В. Россия век XX (1939 - 1964). Москва, 1999 г.

Далее читайте:

Мемориальная страница Вадима Кожинова.

Кожинов В.В. - Черносотенцы и Революция Москва 1998

Кожинов В.В. Россия век XX (1901 - 1939). Москва, 1999 г.

Кожинов В.В. Победы и беды России. Москва, Алгоритм, 2000 г.

Кожинов В.В. История Руси и Русского слова. Москва, Алгоритм, 1999 г.

ХРОНОС: ВСЕМИРНАЯ ИСТОРИЯ В ИНТЕРНЕТЕ

ХРОНОС существует с 20 января 2000 года,

Редактор Вячеслав Румянцев

При цитировании давайте ссылку на ХРОНОС