Родственные проекты:
|
ОПЫТ О НЕРАВЕНСТВЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ РАС
Фото с сайта
http://www.xpomo.com/
КНИГА ПЕРВАЯ
Предварительные соображения; определения; изложение
естественных законов, управляющих общественным порядком
ГЛАВА XIII
Человеческие расы не равны по интеллекту;
человечество не может совершенствоваться до бесконечности
Чтобы лучше понять интеллектуальные различия между расами, в первую
очередь следует определить, до какой тупости может опуститься человечество.
Мы уже знаем, каких высот оно может достичь — я имею в виду цивилизацию.
До сих пор у большинства ученых прослеживалась явная тенденция утрированно
принижать неразвитые расы. В первых сведениях о диких племенах краски были
сгущены до предела: дикарям приписывали такую немощь ума и способности
рассуждать, которая ставила их на одну ступень с обезьяной и немного выше
слона. Справедливости ради скажем, что были и прямо противоположные
описания. Если путешественник встречал теплый прием на каком-нибудь острове,
если он замечал у жителей мягкость нравов и радушие, видел дикарей, которые
могли выполнять кое-какую несложную работу и помогать матросам, тут же на
аборигенов, как из рога изобилия, сыпались похвалы: их называли способными,
восприимчивыми, талантливыми, и порой этот энтузиазм переходил все границы.
Иными словами, крайности были и с той и с другой стороны. Если некоторые
жители Таити помогали отремонтировать парусную оснастку китобойного судна,
нельзя только по этой причине считать весь народ способным к цивилизации.
Если какой-то дикарь с острова Тонга-Табу благожелательно отнесся к
чужеземцам, он не обязательно способен усвоить прогресс; точно так же нельзя
низводить до стадии зверя аборигена с глухого побережья только за то, что он
встретил стрелами первых пришельцев или за то, что те увидели, как он ест
сырых ящериц и земляные лепешки. Разумеется, такая трапеза не
свидетельствует о выраженном интеллекте или о прогрессивных нравах. Но я
уверен в том, что в самом отвратительном каннибале осталась искорка
божественного огня, и из нее в определенный момент может зажечься разум. Нет
таких дикарей на земле, у которых не имелось бы хоть каких-то, пусть самых
примитивных, суждений об окружающих их вещах — суждений истинных или ложных,
справедливых или ошибочных, но уже сам факт их наличия в достаточной мере
доказывает, что искры разума не лишены все ветви человеческого рода. По этой
причине самые отсталые дикари способны воспринять религию, отличаясь этим от
самых умных животных.
Однако может ли зародыш одухотворенности, скрытый в глубине сознания каждого
представителя нашего рода, развиваться до бесконечности? Все ли люди в
одинаковой степени обладают неограниченной способностью к интеллектуальному
развитию? Поставим вопрос по-иному, обладают ли различные человеческие расы
интеллектуальной силой, равняющей их друг с другом? В сущности, это вопрос о
безграничной способности рас к совершенствованию и об их равенстве. Мой
ответ категоричен, ни в коем случае.
Идея бесконечного совершенствования весьма соблазняет наших современников,
они приводят в качестве доказательства следующее, наша цивилизация имеет
такие достоинства и такие успехи, каких не было у наших предшественников.
При этом перечисляются все факты, кои характеризуют наши общества. Я о них
уже говорил, но охотно повторю сказанное еще раз.
Нас уверяют, что в области наук мы имеем самые разнообразные познания, что
наши нравы в целом мягкие, а мораль превосходит моральные принципы древних
греков и римлян. Что же касается политической свободы, продолжают убеждать
нас, мы имеем идеи, чувства, мнения, убеждения, терпимость, которые лучше
всех прочих фактов доказывают наше превосходство. Нет недостатка в
прекраснодушных теоретиках, считающих, что наши общественные институты
открывают нам прямую дорогу в сад Гесперид, столь долго разыскиваемый и
никогда не находимый с тех пор, как древние мореходы засвидетельствовали его
отсутствие на Канарских островах.
Конец таким неумеренным претензиям может положить более или менее серьезное
знакомство с историей.
Это правда, что мы обладаем большей ученостью, чем древние Но ведь мы
использовали их открытия. Если у нас больше знаний, так это лишь потому, что
мы являемся их продолжателями, учениками и наследниками. Следует ли из
этого, что открытие возможностей пара и решение нескольких задач в области
механики ведут нас к всезнанию7 Более того: откроют ли эти успехи все тайны
материального мира? После того, как мы завершили это победное шествие, для
успеха которого надо сделать очень и очень много шагов, еще даже не
обдуманных нами, сумеем ли мы перешагнуть этап чистой констатации физических
законов? Нам предстоит — и мне очень хочется этого — намного увеличить наши
силы и возможности, чтобы лучше понимать природу и заставить ее служить
нашим нуждам. Нам еще предстоит исследовать землю вдоль и поперек или честно
признать, что это невозможно Нам следует обратиться к небу и, приблизившись
на несколько тысяч метров к пределам атмосферы, решить многие задачи
астрономии. Тем не менее это не подвинет нас к бесконечности. Даже сосчитав
все планетарные системы, которые движутся в пространстве, станем ли мы ближе
к этой бесконечности? Разве мы узнали о великих тайнах этого мира нечто
такое, что не было известно древним? Мне представляется, что мы лишь
изменили методы, которыми пользовались до нас, чтобы пробиться к тайне. Но
мы не сделали ни одного шага вперед в окружающей нас тьме.
А если допустить, что мы лучше понимаем отдельные факты, то сколько же мы
утратили понятий, хорошо известных нашим далеким предкам! Нет никакого
сомнения в том, что во времена Авраама о первых исторических событиях знали
больше, нежели знаем мы. Как много открытий сделано нами — либо с большими
усилиями, либо совершенно случайно, — которые в конечном счете оказались
забытыми и вновь найденными знаниями! Во многих областях мы просто отстаем
от наших предков! Что мы можем поставить из своих самых блестящих достижений
рядом с теми чудесами, которые являют нам Египет, Индия, Греция, Америка и
которые свидетельствуют о безграничном величии других памятников,
исчезнувших в веках — причем в большей степени в результате нелепых и
разрушительных действий человека, нежели времени! Что значат наши искусства
радом с искусством Афин? Что значат наши мыслители в сравнении с философами
Александрии и Индии? Чем могут похвастать наши поэты перед Вальмики,
Калидасой, Гомером, Пиндаром?
Мы идем другим путем. Мы употребляем наш разум на иные цели, иные
исследования, отличные от целей и задач остальных цивилизованных групп
человечества; но изменяя почву, мы не сумели сохранить плодородие земель,
возделываемых до нас. Т. е. наши завоевания сопровождаются поражениями.
Итак, налицо слабое уте-шение — вместо прогресса мы отклоняемся в сторону.
Чтобы можно было говорить об истинных приобретениях, необходимо, чтобы,
сохранив во всей целостности главные богатства прежних обществ, мы смогли бы
рядом с их достижениями поставить некие крупные завоевания, к которым равным
образом стремились и мы и они; чтобы наши науки и наши искусства,
опирающиеся на их науки и искусства, обнаружили новые глубины в царстве
жизни и смерти, новые знания о возникновении живых существ и главнейшие
принципы миропорядка. Однако во всех этих вопросах современная наука уже не
проявляет той проницательности, которая отличала — по крайней мере есть
основания считать так — античные времена. Наша наука пришла самостоятельно
только к следующему огорчительному признанию: «Я ищу и не нахожу». Поэтому
нет реальных достижений в интеллектуальных завоеваниях человека. Разве что
наша критика стоит гораздо выше, чем у наших предшественников. Это
немаловажно, но критика предполагает классифицирование, а не приобретение.
Что касается наших якобы новых мыслей о политике, можно смело отнести на их
счет еще большую разбросанность, чем в наших науках.
Великое множество теорий, коим мы любим хвастать, имело место и в Афинах
после Перикла. Чтобы убедиться в этом, достаточно перечитать те комедии
Аристофана — сатирические гиперболы, — которые Платон рекомендовал всякому,
пожелавшему ознакомиться с общественными нравами города Минервы Впрочем,
такую аналогию перестали проводить с тех пор, как появилось мнение, что
огромное различие между нашим нынешним общественным порядком и состоянием
Древней Греции заключается в факте рабства. Однако от этого демагогия
сделалась еще более явственной. В ту эпоху к рабам относились точно так же,
как сегодня относятся к пролетариям, и вспомним, как старались афиняне
понравиться своему плебсу после битвы в Аргинузах.
Обратимся теперь к Риму и возьмем письма Цицерона. Каким идеальным умеренным
«тори» выглядит этот римский оратор! Как похожа римская республика на наши
конституционные государства, что касается партийных дебатов и парламентских
битв! В Древнем Риме в недрах общества также волновалось население,
состоящее из обозленных рабов, в которых бунт был всегда — если не в
кулаках, то в душе. Но довольно об этом сброде, тем более, что закон не
признает за ними факта гражданского существования, он ничего не решал в
политике и выходил на сцену только в дни волнений по наущению возмутителей
спокойствия, рожденных свободными гражданами.
Что же мы имеем в результате? Если исключить рабов, посмотрим на людей,
собиравшихся на Форуме — похоже ли их собрание на современный общественный
порядок? Толпа, требующая хлеба, развлечений, дармовых денег и права
наслаждаться; буржуазия, стремящаяся к разделу государственных должностей;
патриции, подверженные постоянной трансформации и постепенно теряющие свои
права вплоть до того момента, когда даже их сторонники в качестве
единственной защиты согласились на отказ от всех привилегий и стали
требовать одну вещь — свободу для всех.
Разве в хаосе нынешних взглядов и мнений, разнообразных до предела,
встречается хоть одно-единственное, которое не высказывалось бы в Риме? Я
упоминал письма из Тускулума и назвал их выражением мнения прогрессивного
консерватора. В сравнении с Суллой Помпей и Цицерон были либералы. Для
Цезаря они были недостаточно либеральны. Для Катона либерализма в них было
чересчур много. Позже, в годы принципата, мы увидим в Плиний-Младшем
умеренного роялиста и сторонника порядка и спокойствия Он против избытка
свободы и избытка власти и, будучи позитивным в своих доктринах, он
сторонится рухнувшего величия эпохи Фабия, предпочитая ему прозаическое
правление Траяна. Между тем так полагали не все. Многие, опасаясь нового
Спартака, считали, что император должен быть твердым. Напротив того,
провинциалы требовали и получали то, что мы называем сегодня
«конституционные права», между тем социалисты видели своего глашатая ни в
ком ином, как в галльском «цезаре» Юнии Постуме, который часто восклицал:
«Богатые и бедные всегда враги!».
Короче говоря, всякий, кто имел мало-мальские претензии на участие в
спектакле эпохи, отстаивал равенство всех людей, всеобщее право владеть
благами этой земли, необходимость греко-латинской цивилизации, необходимость
ее совершенствования и смягчения с тем, чтобы ее будущие успехи превзошли
нынешние, а в конце концов речь шла об ее увековечивании Такие идеи
представляли собой не только утешение и гордыню язычников — они отражали
глубокую надежду первых из самых известных отцов Церкви, выразителем мыслей
которых был Тертуллиан.
Наконец, завершая картину, заметим, что самой многочисленной партией была
партия равнодушных — людей слишком слабых, слишком брезгливых и боязливых
или слишком нерешительных, чтобы разглядеть истину в ворохе разношерстных
теорий, постоянно мелькавших перед глазами; эти люди использовали для своей
выгоды порядок, когда он существовал, поддерживали — явно или неявно —
беспорядок, когда он наступал, во все времена восхищались материальными
достижениями, неизвестными их отцам, и, не желая размышлять и ломать голову,
утешались благополучием сегодняшним.
Возможно, у нас было бы больше оснований верить в прогресс политических
наук, если бы мы изобрели какие-то механизмы, неизвестные до нас или не
использовавшиеся прежде. Увы, сия слава миновала нас. Ограниченные монархии
существовали во все времена. Такие примеры можно отметить даже у некоторых
американских народов, оставшихся, впрочем, варварами. Демократические и
аристократические республики всех типов и форм были и в новом свете, и в
старом. В этом отношении Тласкала являет собой типичный образец так же, как
Афины, Спарта и Мекка до Магомета. Хотя правда в том, что мы несколько
усовершенствовали науку правления, но этот штрих не может служить основанием
рассчитывать на бесконечный прогресс. Так не лучше ли оставаться скромными и
следовать словам самого мудрого из царей: «Нет ничего нового под солнцем».
Замечу в качестве отступления следующее:
Иногда считают правление в Соединенных Штатах Америки чем-то оригинальным,
уникальным и присущим нашей эпохе, причем самым замечательным в этой системе
считают инициативу и ограничение даже простого вмешательства правительства
или административных институтов в жизнь общества. Если внимательно
присмотреться к изначальным формам всех государств, основанных белой расой,
мы увидим ту же картину Самоуправление — это не изобретение Нью-Йорка оно
существовало еще в Париже в эпоху франков. Хотя отметим справедливости ради,
что американцы обращаются с индейцами более бесчеловечно, чем обращались с
галлами вассалы Хлодвига Однако следует учесть, что этническая дистанция
между просвещенными республиканцами Нового Света и их жертвами гораздо
больше, чем между победителями-германцами и побежденными.
Позже, когда мы обратимся к размышлениям об истоках арийских обществ, мы
увидим, что все они начинались с чрезмерной независимости от магистрата и от
закона
Как мне представляется, все новинки в области политической мысли
ограничиваются двумя крайностями, представленными двумя народами, один из
которых живет на северо-востоке Европы, другой — в областях, прилегающих к
Нилу, на крайнем юге Египта. Правители первого, обитавшие возле Казани,
имели привычку отправлять на виселицу мыслящих в качестве профилактической
меры. Об этом пишет арабский путешественник Ибн Фозлан
У другой нации был такой обычай когда царь больше не устраивал родичей и
министров, они объявляли ему об этом и добавляли, что поскольку он не
нравится «мужчинам, женщинам, детям, быкам, ослам и т. д », самое лучшее для
него — умереть и тут же помогали ему в этом.
Пора обратить взор на наши нравы. Их считают более мягкими, чем в остальных
крупных человеческих обществах — вот еще одно утверждение, уязвимое для
критики.
Есть риторики, которым хотелось бы сегодня, чтобы из правовых норм
государств исчезла война как политический инструмент. Эту теорию они
позаимствовали у Сенеки. На Востоке были мудрецы, которые проповедовали на
этот счет идеи, совпадающие с понятиями моравских братьев. Но даже если
приверженцы всеобщего мира сумеют отвратить Европу от оружия, им придется
потратить много усилий для того, чтобы навсегда изменить человеческую
природу со всеми человеческими страстями. Ни Сенеке, ни брахманам это не
удалось. Сомнительно, что такая миссия под силу нам. стоит лишь посмотреть
на наши поля и улицы, где льется кровь.
Мне бы также хотелось видеть наши принципы чистыми и возвышенными. Но как
обстоит дело в действительности?
Наши страны с начала современной цивилизации не могли прожить и пяти
десятков лет без кровопролития в отличие от Италии римской эпохи, которая
наслаждалась двумя столетиями мира; впрочем, это осталось, как ни печально,
в прошлом.
Следовательно, состояние нашей цивилизации не свидетельствует о стремлении
человечества к совершенствованию. Человек научился многим вещам и
одновременно многие забыл. Он не прибавил ни одного чувства к уже имевшимся,
ни одного члена к своему телу, ни одной способности к своей душе Он всего
лишь перешел на другую сторону выпавшего на его долю круга, а сравнение его
участи с участью многих видов птиц и насекомых не дает повода для
утешительных мыслей относительно его счастливого будущего.
В тот самый момент, когда были сотворены термиты, пчелы, черные муравьи, они
инстинктивно нашли образ жизни, подходивший им. Термиты и муравьи внутри
своих сообществ вначале нашли способ сооружения жилищ, источники пищи и
систему сохранения яиц для воспроизводства, и натуралисты считают, что с тех
пор все это не претерпело ни изменения, ни совершенствования. Так же и пчелы
со своим монархическим правлением, которое знает случаи свержения монарха,
но не знает социальных революций, ничуть не изменили своему образу жизни,
угодному их природе. Метафизики раньше называли животных машинами и
приписывали Богу причину их движения или «anima brutoram». Если сегодня
внимательно присмот реться к нравам этих так называемых автоматов, придется
не просто отказаться от этой вредной гипотезы, но и признать наличие разума
у животных.
В самом деле, что можно сказать, когда в царстве пчел мы видим, как суверены
вызывают гнев подданных, что предполагает либо мятежный дух у последних,
либо неспособность первых исполнять свои обязанности? Что можно сказать,
когда термиты оставляют в живых побежденных рабов, чтобы затем заставить их
работать на себя или заботиться о термитах-детенышах?
Разумеется, наши государства имеют более сложное устройство, но вот я
наблюдаю такую картину: грязный, кровожадный, погрязший в безделии дикарь
бродит без цели с заостренной палкой, служащей копьем, по своей земле, даже
не затронутой культурой; следом за ним, как тень, идет его жена, соединенная
с ним только насилием 1); эта женщина несет на руках ребенка, которого она
непременно убьет, если он заболеет или надоест ей 2); проголодавшись,
супруги останавливаются, обрадованные, что нашли добычу, перед жилищем умных
муравьев, разрушают его и пожирают муравьиные яйца и снова лениво уходят в
свое логово, т. е. в расщелину скалы. И вот я задаю себе вопрос: может быть,
эти погибшие насекомые более счастливы, чем глупое семейство их убийц; может
быть, инстинкт животных, ограниченный минимумом потребностей, делает их
более счастливыми, чем разум, с которым человечество появилось на земле во
сто раз более уязвимым, чем остальные обитатели нашей планеты, более
беззащитным перед лицом страданий и невзгод, вызываемых ветром, солнцем,
снегом и дождем. О бедное человечество! Никогда ему еще не удавалось
придумать способ одеть и обуть всех на этом свете, спасти всех, без
исключения, от голода и жажды. Разумеется, самый примитивный из дикарей
гораздо более изобретателен, нежели животные, но животные знают то, что
приносит им пользу, а нам это неведомо. Они этим дорожат, а мы нет, даже
когда это приходит нам в голову. Их всегда защищает инстинкт, помогая им
находить самое необходимое. И в то же время на земле живут толпы
человеческих существ, которые испокон веков так и не сумели выбраться из
состояния обреченности и нищеты. Что касается земного существования, у нас
не лучшие перспективы, чем у животных — перед нами горизонт, идти до
которого дольше, но он также небеспределен.
Я не стану подчеркивать эту грустную реальность, заключающуюся в том, что
обретая, мы постоянно теряем; тем не менее именно этот факт обрекает нас
блуждать в наших интеллектуальных дебрях и никогда не разобраться в них до
конца. Если бы этот фатальный закон не существовал, тогда в один прекрасный
день, пусть и весьма далекий, но тем не менее возможный, человек, овладев
опытом прошлого, познав все, что в его силах, освоив все, что он может
освоить, в конце концов научился бы разумно пользоваться своими богатыми
возможностями, стал бы жить в ладах с природой, не боролся бы со своими
собратьями, а только с нищетой, и, окончательно успокоенный, вкусил бы отдых
— пусть и не достигнув вершины совершенства, но, по крайней мере, будучи в
состоянии материального благополучия и душевного равновесия.
Однако такое блаженство, как бы эфемерно оно ни было, нам даже и не обещано,
потому что по мере усвоения нового человек утрачивает уже усвоенное; потому
что он не способен ничего приобрести в интеллектуальном отношении без того,
чтобы ничего не потерять в плане физическом; а самое главное — он не в
состоянии надолго удержать свои достижения.
Что до меня, то я считаю, что наша цивилизация никогда не погибнет,
поскольку в нашем распоряжении есть печатный станок, пар и порох. Но что
дал, в смысле цивилизации, печатный станок народам Китая, Японии? Ведь у них
есть книги — много книг, причем гораздо более дешевых, чем у нас. Так почему
же эти народы настолько примитивны и слабы, настолько близки к тому уровню,
на котором человек цивилизованный, развращенный, слабый и ленивый, уступает
в смысле интеллекта варварам, которые угнетают его, как только представится
случай 3)? Почему же так происходит? А потому, что печатный станок есть
средство, а не принцип. Когда он служит для распространения священных,
здравых и спасительных идей, он приносит благотворные плоды и способствует
цивилизации. Если же, напротив, состояние умов насголько низкое, что из
печати не выходят ни философские, ни исторические, ни литературные
произведения, способные питать гений нации, если продажная печать служит
лишь размножению грязных и вредоносных сочинений, плодов воспаленного ума,
отравленных плодов секстантской теологии, безудержно либеральной политики, «либертинс-кой»
поэзии, то как и каким образом печатный станок может спасти цивилизацию?
Предполагается, что с той же легкостью, с какой он способен размножать
шедевры мысли, печатный станок может их сохранять, а в эпохи
интеллектуального недорода, когда общество ничего подобного им не порождает,
он может и внушать их, по крайней мере, людям честным и ответственным. В
сущности так оно и происходит. Тем не менее, чтобы взять книгу о прошлом и
прочитать ее ради собственного усовершенствования, необходимо обладать
заранее самым большим благом на свете — просвещенной душой. В плохие
времена, свидетельствующие о забвении общественных добродетелей, людям не до
древних сочинений, и мало кто посещает библиотеки. Тогда много значит уже
сама мысль о том, чтобы побывать в столь священном месте.
Впрочем, долговечность, предсказанная плодам открытия Гутенберга, пожалуй,
слишком преувеличена. За исключением нескольких произведений, все остальные
умирают очень быстро, как когда-то умирали рукописи. Особенно быстро
исчезают из широкого употребления научные труды, выпущенные в нескольких
сотнях экземпляров. Их можно найти, пусть и с большим трудом, в крупных
собраниях. Точно так же дело обстояло с интеллектуальными сокровищами
античности, и это лишний раз подтверждает тот факт, что вовсе не эрудиция
может спасти народ, пришедший в упадок.
Посмотрите, что стало с мириадами прекрасных произведений, напечатанных
начиная с того дня, как начал работать первый печатный станок. Большинство
их забыты Те, о которых сегодня еще вспоминают, уже не имеют читателей, а
книга, за которой гонялись пятьдесят лет назад, даже своим названием не
вызывает никаких воспоминаний.
Чтобы поднять престиж печатного станка, едва не запретили хождение
рукописей, хотя трудно себе представить, насколько широко они были
распространены. Во времена римской империи было очень много средств
обучения, нередки были и книги, если судить по великому числу бродячих
полунищих грамматиков, встречавшихся в самых глухих деревнях, которых можно
сравнить с нынешними адвокатами, романистами и журналистами и чьи
развращенные нравы, лишения и страсть к удовольствиям красочно описал в
своем «Сатириконе» Петро-ний. Когда наступил полный упадок, еще можно было
найти нужную книгу Вергилия читали повсюду. Крестьяне, которые слышали о нем
столько восторженных слов, считали его опасным чародеем. Его переписывали от
руки монахи Они также переписывали Плиния, Дио-корида, Платона и Аристотеля
Они переписывали даже Катулла и Марциала. В средние века, судя по тому
большому числу свидетельств, что остались после стольких войн, разрушений,
пожаров в монастырях и замках, было великое множество литературных, научных,
философских произведений, вышедших из-под пера людей незаурядных Итак,
чересчур преувеличено значение печатного станка для науки, поэзии, морали и
истинной цивилизованности, и было бы более справедливым отметить его роль в
смысле повседневных услуг, которое это изобретение оказало различным
религиозным и политическим партиям. Повторю еще раз: печатный станок
представляет собой отличный инструмент, но без рук и головы инструмент
работать не может.
Нет нужды в пространных доказательствах, чтобы показать, что порох также не
может спасти общество в минуты смертельной опасности. Разумеется, опыт
обращения с ним не забывается. Но вряд ли есть сомнения, что дикие народы,
которые обладают сегодня порохом, как и мы, будут пользоваться им
исключительно в целях разрушения.
Что касается пара и прочих индустриальных достижений, я скажу о них то же
самое, что о печатном станке — т. е. что это великие открытия, — и добавлю,
что в истории было немало научных открытий и их плодов, которые канули в
забвение, когда движение человеческой мысли, породившее их, остановилось
навсегда и унесло навеки тайну, которая была их источником. Наконец, я хочу
напомнить, что материальное благо всегда было лишь внешним придатком
цивилизации и что не существовало общества, которое выжило исключительно
потому, что оно знало способы быстрее передвигаться и хорошо одеваться
Все существовавшие до нас цивилизации верили, что их незабываемые открытия
навечно запечатлели их на скрижалях времени. Все они верили в свое
бессмертие. Инки, чьи паланкины мчались по превосходным дорогам длиной в
несколько сотен лье, которые до сих пор связывают Куско и Кито, наверняка
были убеждены в незыблемости своих достижений. Тем не менее безжалостные
века, подобно взмаху орлиных крыльев, сбросили их империю, вместе со многими
другими, в самую глубокую пропасть небытия. Однако же и эти властители Перу
имели свои науки, своих инженеров, свои могучие машины, которыми мы
восхищаемся сегодня, не в силах разгадать их тайну. А ведь они знали секрет
перемещения огромных масс. Они сооружали крепости, укладывая друг на друга
глыбы длиной тридцать восемь и шириной восемнадцать футов. Руины Тихуана-ко
являют собой именно такое потрясающее зрелище: огромные глыбы, перемещенные
на расстояние нескольких лье. Но знаем ли мы, как справились с этим мастера
народа, канувшего в Лету? Нам известно об этом не больше, чем о способах и
средствах сооружения гигантских, поистине циклопического размера стен,
останки которых все еще противостоят времени в разных местах Западной
Европы.
Таким образом, не стоит путать результаты цивилизации с ее причинами.
Причины теряются, результаты же забываются, когда исчезает разум,
взрастивший их, а если они сохраняются, то только благодаря новому разуму,
который ими овладевает и часто придает им новый импульс. Человеческий
интеллект, постоянно колеблющийся, кратковременный в пространстве и времени,
не отличающийся вездесущностью, возвеличивает то, чем овладевает, забывает
то, что упускает из рук и, устремляясь дальше по кругу, границы которого ему
не дано прорвать, оплодотворяет лишь какую-то часть своих временных
владений, оставляя бесплодной другую. И всегда человек одновременно и
превосходит своих предков и уступает им. Следовательно, человечество никогда
не может превзойти самого себя; значит, не способно человечество к
бесконечному совершенству.
Примечания
1) У многих народов Океании брак происходит следующим об разом. Мужчина
замечает девушку, которая ему подходит Он забирает ее у ее отца за мелкие
подарки — особенно дорогим считает ся бутылка водки Затем он уводит ничего
не подозревающую девушку в кусты или за большой камень и сваливает ее с ног
ударом палки, избивает до бесчувствия и только после этого радостный и
счастливый жених несет окровавленную невесту к себе Вот и вся брачная
церемония
2) Орбиньи рассказывает, что индейские матери безумно любят своих детей и
балуют их безмерно, становясь их рабынями, однако же если вдруг ребенок
чем-то не угодит матери, она может его утопить, задушить или просто бросить
в лесу.
3) Например, сиамцы — это народ, который стоит на самой низшей ступени
индо-китайской цивилизации, однако все они умеют читать и писать.
Далее читайте:
Гобино, Жозеф
Артур де (биография).
Чемберлен Х.С.
Арийское миросозерцание.
Чемберлен Х.С.
Славяногерманцы.
Чемберлен, Хьюстон
Стюарт (Chamberlain), (1855-1927), биографические материалы.
Н. Мальчевский.
От История и метаистория
(о книге Х.С.Чемберлена "Основания 19-века").
|
