Ираклий Церетели

1917 г.

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

XPOHOC

ВВЕДЕНИЕ В ПРОЕКТ

ФОРУМ ХРОНОСА

НОВОСТИ ХРОНОСА

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ

ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ

СТРАНЫ И ГОСУДАРСТВА

ЭТНОНИМЫ

РЕЛИГИИ МИРА

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

МЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯ

КАРТА САЙТА

АВТОРЫ ХРОНОСА

Родственные проекты:

РУМЯНЦЕВСКИЙ МУЗЕЙ

ДОКУМЕНТЫ XX ВЕКА

ИСТОРИЧЕСКАЯ ГЕОГРАФИЯ

ПРАВИТЕЛИ МИРА

ВОЙНА 1812 ГОДА

ПЕРВАЯ МИРОВАЯ

СЛАВЯНСТВО

ЭТНОЦИКЛОПЕДИЯ

АПСУАРА

РУССКОЕ ПОЛЕ

И.Г. Церетели

АПРЕЛЬСКИЙ КРИЗИС И ОБРАЗОВАНИЕ КОАЛИЦИОННОГО ПРАВИТЕЛЬСТВА

2. Кризис Временного правительства

Во время апрельских манифестаций главная задача власти, задача восстановления порядка, была выполнена не Временным правительством, а Советом. И Совет смог выполнить эту задачу только благодаря принятым им чрезвычайным мерам, взяв в свои руки некоторые функции исполнительной власти.

В дни кризиса, когда энергичные выступления Исполнительного Комитета ставили преграду развитию уличных столкновений и их превращению в гражданскую войну, это вмешательство Совета в функции исполнительной власти не только не вызывало критики, но было встречено с удовлетворением общественным мнением страны и самим Временным правительством. Но как только конфликт был ликвидирован, вопрос об укреплении власти стал перед общественным мнением с большей, чем когда бы то ни было раньше, остротой.

Еще до апрельских дней общественное мнение с тревогой следило за множившимися случаями эксцессов и анархических выступлений, которые давали себя знать в огромной, взбудораженной революцией стране. Во всех таких случаях, - был ли это захват анархистами какой-либо типографии, или неповиновение приказу со стороны той или другой воинской части, или решение какого-нибудь уездного комитета объявить себя самостоятельной революционной властью, - правительство пользовалось посредничеством Совета, чтобы моральным давлением авторитетной демократической организации восстановлять порядок. Но если до апрельских дней общественное мнение более или менее спокойно мирилось с таким положением, видя в действиях правительства нежелание прибегать к мерам принуждения без особой на то необходимости, то теперь, после наглядного обнаружения в дни кризиса бессилия власти, каждое проявление анархии вызывало особенно тревожную реакцию. Создание авторитетного правительства стало требованием всех политических течений.

Демократическая часть общественного мнения искала пути укрепления власти в ее большем сближении с демократическими организациями, в полной согласованности ее внутренней и внешней политики со стремлениями революционной демократии. При этом значительная часть этого демократического общественного мнения все с большей настойчивостью стала требовать от Исполнительного Комитета прямого участия в правительстве.

Особенно сильно давала себя знать эта тенденция в военных организациях. 23 апреля в Таврическом дворце состоялась собрание представителей полковых и батальонных комитетов Петроградского гарнизона для обсуждения вопроса об отношении к Временному правительству. Выступавший на этом собрании от имени Исполнительного Комитета Богданов сделал сообщение о ликвидации конфликта и о решении Исполнительного Комитета восстановить прежние взаимоотношения с Временным правительством. Но, несмотря на весь авторитет, каким пользовался в глазах этого собрания Исполнительный Комитет, большинство ораторов высказалось за желательность замены прежней политики политикой прямого участия в правительстве. И собрание приняло резолюцию, выражавшую пожелание, "чтобы Исполнительный Комитет в ближайшем же будущем поставил на обсуждение собраний солдат и рабочих вопрос о необходимости урегулировать отношения между Временным правительством и демократией и высказал свое мнение по вопросу об образовании коалиционного министерства".

Эта резолюция отражала настроение очень широких кругов демократии. Со всех концов страны и с фронта, от армейских организаций и от крестьянских Советов и комитетов стали стекаться в Исполнительный Комитет телеграммы и письма, выражавшие пожелание об образовании коалиционного правительства. Некоторые из фронтовых и крестьянских организаций присылали даже специальные делегации для сообщения Исполнительному Комитету этого их пожелания. Эта кампания находила сочувственный отклик в самом Исполнительном Комитете не только у трудовиков и народных социалистов, бывших и раньше сторонниками коалиции, но и у социалистов-революционеров. С другой стороны, такие же требования об образовании коалиционного правительства направлялись по адресу Временного правительства из левых буржуазных кругов, от представителей местных самоуправлений, либеральной интеллигенции, чиновничества и офицерства.

Раз в эти дни меня остановил в кулуарах Таврического дворца обер-прокурор Св. синода В. Н. Львов. Он благодушно улыбался и казался очень довольным поворотом общественных настроений. С самого начала революции, сказал он мне, я был сторонником вхождения в правительство советских представителей. Вы этому до сих пор противились, но откладывать больше этого дела нельзя. Без советской демократии управлять Россией невозможно. Это теперь понимают все. Вчера к нам в Мариинский дворец приходили молодые офицеры из штаба Петроградского округа. Они нам говорили, чтобы мы пошли на все, лишь бы Советы помогли нам поддержать дисциплину в армии и в тылу. Они не хотят Гучкова, не хотят Милюкова, хотят правительства, к которому было бы полное доверие. Так и мы настроены в правительстве. Приходите с вашей программой, она разумна, мы ее принимаем. Но будьте с нами в правительстве.

Львов долго говорил в этом тоне, и из слов его становилось очевидным, что Милюков и Гучков, противившиеся сближению с Советом, были в правительстве совершенно изолированы. Слушая его, я вспоминал отзыв о нем кн. Львова. В. Н. Львов не ломает себе головы над программными вопросами, сказал о нем как-то кн. Львов в беседе со мной и Скобелевым, улыбаясь одними глазами, но он полезен в правительстве. Это самый общительный человек с самыми разнообразными связями. Он всегда верно чувствует, куда склоняется общественное мнение. В. Н. Львов, действительно, как барометр, отражал настроение среднего обывателя. Но совершенно иные настроения давали себя знать в эти дни в правом секторе русской общественности.

Тревога, вызванная апрельскими событиями, послужила для правых кругов буржуазии отправным пунктом для решительного политического наступления против Совета. Впервые с начала революции эти крути нашли момент подходящим, чтобы повести открытую, широко организованную кампанию, имевшую целью вызвать разрыв между правительством и Советом. Недовольные не только бессилием правительства, но и всем направлением внутренней и внешней политики, принятой им по соглашению с Советом, они под видом борьбы с "двоевластием" требовали устранения Совета от всякого политического контроля Временного правительства. Все расстройство государственной жизни, явившееся следствием опустошительной войны и развала старой власти, они приписывали влиянию советской демократии, точно так же, как этому влиянию они приписывали и всеобщую жажду мира в народных массах, на фронте и в тылу. В противовес политике соглашения с Советами это течение, во главе которого стал Комитет Государственной думы, выдвигало как средство укрепления власти принятие правительством программы правой буржуазии с ее боевым лозунгом "войны до победного конца".

В соответствии с этими настроениями видный кадет проф. Кокошкин представил правительству проект Обращения к стране, в котором правительство должно было ответственность за кризис возложить на Советы и искать общественной поддержки: в деле управления страной в кругах, не связанных с советской демократией.

Это предложение встретило решительный отпор со стороны большинства министров. Не только Керенский, Некрасов и Терещенко, представлявшие левое крыло Временного правительства, но и кн. Львов, поддержанный Коноваловым, В. Н. Львовым и Годневым, отказались от разрыва с советской демократией. Некрасов, который знакомил меня с создавшимся в правительстве положением, говорил, что даже близкие Милюкову кадетские министры Мануилов и Шингарев отказались поддержать ту редакцию обращения к стране, которая означала разрыв с рожденными революцией демократическими организациями.

Назревавший в этих условиях правительственный кризис был официально открыт опубликованным 26 апреля "Обращением Временного правительства к стране", которое возвещало, что Временное правительство решило искать разрешения кризиса в согласии с демократическим общественным мнением, путем привлечения в состав правительства представителей Совета. Я приведу здесь некоторые места из этого обращения, ярко отражающие моральную атмосферу первого периода революции. Обращение начиналось перечислением актов внутренней и внешней политики Временного правительства, осуществленных по соглашению с советской демократией. Затем следовало следующее описание методов управления, применявшихся первым правительством революционной России:

"Призванное к жизни великим народным движением, Временное правительство признает себя исполнителем и охранителем народной воли. В основу государственного управления оно полагает не насилие и принуждение, а добровольное повиновение свободных граждан созданной ими самими власти. Оно ищет опоры не в физической, а в моральной силе. С тех пор как Временное правительство стоит у власти, оно ни разу не отступало от этих начал. Ни одной капли народной крови не пролито по его вине, ни для одного течения общественной мысли им не создано насильственной преграды".

Эта благодушно-идеалистическая вера в возможность заменить принудительные функции власти моральным влиянием была отличительной чертой начального периода революции и не вызывала отпора даже со стороны правых кругов. Февральский переворот был окрещен именем "бескровной революции", и вся новая Россия гордилась тем, что крушение векового старого режима совершалось безболезненно, без потоков крови, которые проливались другими революциями. В среде не только социалистической, но и буржуазной демократии жила надежда, что демократии удастся править страной, отказываясь от каких бы то ни было репрессивных государственных мер, применение которых отождествлялось с воскрешением "старых насильственных приемов", ставших ненавистными всему населению. А правые круги примирялись пока что с этими настроениями, тем более что этот характер новой власти спасал от суровой расправы находившихся в руках правительства представителей старого режима.

Я приведу здесь некоторые места из этого обращения, ярко отражающие моральную атмосферу первого периода революции. Обращение начиналось перечислением актов внутренней и внешней политики Временного правительства, осуществленных по соглашению с советской демократией. Затем следовало следующее описание методов управления, применявшихся первым правительством революционной России:

"Призванное к жизни великим народным движением, Временное правительство признает себя исполнителем и охранителем народной воли. В основу государственного управления оно полагает не насилие и принуждение, а добровольное повиновение свободных граждан созданной ими самими власти. Оно ищет опоры не в физической, а в моральной силе. С тех пор как Временное правительство стоит у власти, оно ни разу не отступало от этих начал. Ни одной капли народной крови не пролито по его вине, ни для одного течения общественной мысли им не создано насильственной преграды".

Эта благодушно-идеалистическая вера в возможность заменить принудительные функции власти моральным влиянием была отличительной чертой начального периода революции и не вызывала отпора даже со стороны правых кругов. Февральский переворот был окрещен именем "бескровной революции", и вся новая Россия гордилась тем, что крушение векового старого режима совершалось безболезненно, без потоков крови, которые проливались другими революциями. В среде не только социалистической, но и буржуазной демократии жила надежда, что демократии удастся править страной, отказываясь от каких бы то ни было репрессивных государственных мер, применение которых отождествлялось с воскрешением "старых насильственных приемов", ставших ненавистными всему населению. А правые круги примирялись пока что с этими настроениями, тем более что этот характер новой власти спасал от суровой расправы находившихся в руках правительства представителей старого режима.

Спорной во Временном правительстве при обсуждении текста обращения явилась не приведенная выше характеристика методов управления, а та часть обращения, которая касалась трудностей, встреченных правительством на пути сохранения порядка: анархических выступлений отдельных групп и нарушения демократической дисциплины. В первоначальном проекте проф. Кокошкина ответственность за все такие выступления возлагалась на Советы, которым приписывалось стремление подрывать авторитет власти. Но большинство правительства, вопреки возражениям Милюкова и Гучкова, устранило эти выпады против Советов и заменило их следующей объективной характеристикой трудностей и опасностей, стоящих на пути революции:

"К сожалению и к великой опасности для свободы, рост новых социальных связей, скрепляющих страну, отстает от процесса распада, вызванного крушением старого государственного строя. В этих условиях, при отказе от старых насильственных приемов управления и от внешних искусственных средств, употреблявшихся для поднятия престижа власти, трудности задачи, выпавшей на долю Временного правительства, грозят сделаться непреодолимыми.

Спорной во Временном правительстве при обсуждении текста обращения явилась не приведенная выше характеристика методов управления, а та часть обращения, которая касалась трудностей, встреченных правительством на пути сохранения порядка: анархических выступлений отдельных групп и нарушения демократической дисциплины. В первоначальном проекте проф. Кокошкина ответственность за все такие выступления возлагалась на Советы, которым приписывалось стремление подрывать авторитет власти. Но большинство правительства, вопреки возражениям Милюкова и Гучкова, устранило эти выпады против Советов и заменило их следующей объективной характеристикой трудностей и опасностей, стоящих на пути революции:

"К сожалению и к великой опасности для свободы, рост новых социальных связей, скрепляющих страну, отстает от процесса распада, вызванного крушением старого государственного строя. В этих условиях, при отказе от старых насильственных приемов управления и от внешних искусственных средств, употреблявшихся для поднятия престижа власти, трудности задачи, выпавшей на долю Временного правительства, грозят сделаться непреодолимыми.

Стихийные стремления осуществлять желания и домогательства отдельных групп и слоев по мере перехода к менее сознательным и менее организованным слоям населения грозят разрушить внутреннюю гражданскую спайку и дисциплину и создают благоприятную почву, с одной стороны, для насильственных актов, сеющих среди пострадавших озлобление и вражду к новому строю, а с другой стороны, для развития частных стремлений и интересов в ущерб общим и к уклонению от исполнения гражданского долга. Временное правительство считает своим долгом прямо и определенно заявить, что такое положение вещей делает управление государством крайне затруднительным и в своем последовательном развитии угрожает привести страну к распаду внутри и к поражению на фронте. Перед Россией встает страшный призрак междоусобной войны и анархии, несущий гибель свободы. Есть мрачный и скорбный путь народов, хорошо известный истории, - путь, ведущий от свободы через междоусобие и анархию к реакции и возврату деспотизма. Этот путь не должен быть путем русского народа".

В заключение, призывая граждан поддержать авторитет государственной власти примером и убеждением, обращение в следующих выражениях сообщало о решении привлечь к участию во власти представителей Совета:

"Правительство, со своей стороны, с особенной настойчивостью возобновит усилия, направленные к расширению его состава, путем привлечения к ответственной государственной работе представителей тех активных творческих сил страны, которые доселе не принимали прямого и непосредственного участия в управлении государством".

Обращение было встречено очень сочувственно большинством общественного мнения. В руководящих кругах Исполнительного Комитета были разногласия по вопросу о целесообразности вхождения в правительство. Социалисты-революционеры были за коалицию, социал-демократы - против. Но все считали, что на этот акт правительства следует ответить выражением доверия и актами, направленными к укреплению власти.

В рядах кадетской партии разногласия были более существенны. В то время как московская городская дума по предложению кадетской фракции с Астровым во главе высказалась за образование коалиционного правительства, "Речь", руководимая Милюковым, предостерегала от коалиционных иллюзий. "Очень может быть, - писал кадетский орган, - что болезнь нужно лечить гораздо более радикальными средствами", подразумевая под этим разрыв с Советами и образование твердой диктаторской власти, опирающейся на цензовые круги.

Это правое течение нашло свое наиболее яркое выражение на другой день после опубликования Обращения правительства, на юбилейном собрании Государственной думы.

27 апреля исполнялась одиннадцатая годовщина созыва первой Государственной думы. К этому дню Комитет Государственной думы во главе с председателем 4-й Думы Родзянко решил созвать в Таврическом дворце, в зале заседаний Государственной думы, торжественное собрание членов всех четырех Государственных дум. Прямой целью этого собрания было обсуждение стоявших перед страной вопросов в связи с переживаемым кризисом. Но вместе с тем организаторы этого собрания желали напомнить стране о Думе и о роли, сыгранной ею в свержении старой власти, чтобы по реакции общественного мнения судить, возможно ли создать в лице возрожденной Думы авторитетный, постоянно действующий орган с буржуазным большинством, который заменил бы Советы в деле политического контроля Временного правительства.

Это собрание, совпавшее с таким тревожным моментом, вызвало всеобщий интерес в стране и за ее пределами. Временное правительство во главе с кн. Львовым и представители союзных и нейтральных стран присутствовали на этом собрании. Присутствовал также и Исполнительный Комитет в полном составе, который занимал ложу Государственного Совета. Хоры для публики были переполнены преимущественно членами Петроградского Совета.

В рядах кадетской партии разногласия были более существенны. В то время как московская городская дума по предложению кадетской фракции с Астровым во главе высказалась за образование коалиционного правительства, "Речь", руководимая Милюковым, предостерегала от коалиционных иллюзий. "Очень может быть, - писал кадетский орган, - что болезнь нужно лечить гораздо более радикальными средствами", подразумевая под этим разрыв с Советами и образование твердой диктаторской власти, опирающейся на цензовые круги.

Это правое течение нашло свое наиболее яркое выражение на другой день после опубликования Обращения правительства, на юбилейном собрании Государственной думы.

27 апреля исполнялась одиннадцатая годовщина созыва первой Государственной думы. К этому дню Комитет Государственной думы во главе с председателем 4-й Думы Родзянко решил созвать в Таврическом дворце, в зале заседаний Государственной думы, торжественное собрание членов всех четырех Государственных дум. Прямой целью этого собрания было обсуждение стоявших перед страной вопросов в связи с переживаемым кризисом. Но вместе с тем организаторы этого собрания желали напомнить стране о Думе и о роли, сыгранной ею в свержении старой власти, чтобы по реакции общественного мнения судить, возможно ли создать в лице возрожденной Думы авторитетный, постоянно действующий орган с буржуазным большинством, который заменил бы Советы в деле политического контроля Временного правительства.

Это собрание, совпавшее с таким тревожным моментом, вызвало всеобщий интерес в стране и за ее пределами. Временное правительство во главе с кн. Львовым и представители союзных и нейтральных стран присутствовали на этом собрании. Присутствовал также и Исполнительный Комитет в полном составе, который занимал ложу Государственного Совета. Хоры для публики были переполнены преимущественно членами Петроградского Совета.

В рядах кадетской партии разногласия были более существенны. В то время как московская городская дума по предложению кадетской фракции с Астровым во главе высказалась за образование коалиционного правительства, "Речь", руководимая Милюковым, предостерегала от коалиционных иллюзий. "Очень может быть, - писал кадетский орган, - что болезнь нужно лечить гораздо более радикальными средствами", подразумевая под этим разрыв с Советами и образование твердой диктаторской власти, опирающейся на цензовые круги.

Это правое течение нашло свое наиболее яркое выражение на другой день после опубликования Обращения правительства, на юбилейном собрании Государственной думы.

27 апреля исполнялась одиннадцатая годовщина созыва первой Государственной думы. К этому дню Комитет Государственной думы во главе с председателем 4-й Думы Родзянко решил созвать в Таврическом дворце, в зале заседаний Государственной думы, торжественное собрание членов всех четырех Государственных дум. Прямой целью этого собрания было обсуждение стоявших перед страной вопросов в связи с переживаемым кризисом. Но вместе с тем организаторы этого собрания желали напомнить стране о Думе и о роли, сыгранной ею в свержении старой власти, чтобы по реакции общественного мнения судить, возможно ли создать в лице возрожденной Думы авторитетный, постоянно действующий орган с буржуазным большинством, который заменил бы Советы в деле политического контроля Временного правительства.

Это собрание, совпавшее с таким тревожным моментом, вызвало всеобщий интерес в стране и за ее пределами. Временное правительство во главе с кн. Львовым и представители союзных и нейтральных стран присутствовали на этом собрании. Присутствовал также и Исполнительный Комитет в полном составе, который занимал ложу Государственного Совета. Хоры для публики были переполнены преимущественно членами Петроградского Совета.

Председательствовал Родзянко. Он открыл собрание программной речью, в которой подчеркнул роль Государственной думы в свержении старой власти и установлении нового, демократического строя. Солидаризуясь таким образом с революцией и избегая прямой критики советской политики, он тем не менее подчеркнул два основных момента, в которых правые круги расходились с Советами. Во внешней политике кампании в пользу демократического мира он противопоставил лозунг войны до конца, "до полной победы над германским милитаризмом". Во внутренней политике он отстаивал освобождение Временного правительства от всякого контроля: "Страна обязана дать полное доверие и добровольно подчиниться велениям единой власти, которую она создала и которой она поэтому должна верить. В распоряжения власти не может быть активного вмешательства... Временное правительство не может исполнить своей задачи, если не будут ему предоставлены вся сила и мощь государственной власти".

Эти два ударных пункта - признание полноты власти за Временным правительством и восстановление старых целей войны - стали лейтмотивом речей правых ораторов, выступавших на этом собрании. Они избегали прямо полемизировать с советской демократией, но весь смысл их речей сводился к тому, что спасение страны - в устранении советской демократии от всякого влияния на направление политики страны, и прежде всего на направление ее внешней политики.

vОт имени правительства выступил кн. Львов, речь которого была проникнута совершенно иными настроениями. С большим политическим тактом он отказался поставить перед этим собранием вопрос о кризисе власти, который с такой силой и откровенностью был поставлен перед страной в опубликованном накануне Обращении правительства. Кн. Львов говорил об основном духе, проникающем русскую революцию, и дал недвусмысленно почувствовать аудитории, что правительство революционной России не может искать спасения страны на путях, к которым призывали его правые ораторы. С особенной силой, в терминах близкого ему славянофильского мировоззрения, он оправдывал новую ориентацию внешней политики, направленной к борьбе за всеобщий демократический мир.

"Великая русская революция поистине чудесна в своем величавом, спокойном шествии, - говорил кн. Львов. - Чудесна в ней не фееричность переворота, не колоссальность сдвига, не сила и быстрота натиска, штурма власти, а самая сущность ее руководящей идеи. Свобода русской революции проникнута элементами мирового, вселенского характера. Идея, взращенная из мелких семян свободы и равноправия, брошенных на черноземную почву полвека тому назад, охватила не только интересы русского народа, а интересы всех народов всего мира. Душа русского народа оказалась мировой демократической душой по самой своей природе. Она готова не только слиться с демократией всего мира, но стать впереди ее и вести ее по пути развития человечества на великих началах свободы, равенства и братства".

От имени правительства выступил кн. Львов, речь которого была проникнута совершенно иными настроениями. С большим политическим тактом он отказался поставить перед этим собранием вопрос о кризисе власти, который с такой силой и откровенностью был поставлен перед страной в опубликованном накануне Обращении правительства. Кн. Львов говорил об основном духе, проникающем русскую революцию, и дал недвусмысленно почувствовать аудитории, что правительство революционной России не может искать спасения страны на путях, к которым призывали его правые ораторы. С особенной силой, в терминах близкого ему славянофильского мировоззрения, он оправдывал новую ориентацию внешней политики, направленной к борьбе за всеобщий демократический мир.

"Великая русская революция поистине чудесна в своем величавом, спокойном шествии, - говорил кн. Львов. - Чудесна в ней не фееричность переворота, не колоссальность сдвига, не сила и быстрота натиска, штурма власти, а самая сущность ее руководящей идеи. Свобода русской революции проникнута элементами мирового, вселенского характера. Идея, взращенная из мелких семян свободы и равноправия, брошенных на черноземную почву полвека тому назад, охватила не только интересы русского народа, а интересы всех народов всего мира. Душа русского народа оказалась мировой демократической душой по самой своей природе. Она готова не только слиться с демократией всего мира, но стать впереди ее и вести ее по пути развития человечества на великих началах свободы, равенства и братства".

Речь кн. Львова, явно имевшая целью показать внутреннее единство политики правительства со стремлениями советской демократии, нисколько не повлияла на последующих ораторов из правых кругов. В их речах примирительные ноты по отношению к революции слышались только тогда, когда они говорили о прошлом - об оппозиции Государственной думы к старому режиму, об участии Думы в февральском перевороте и о первых днях революции. Но как только признанные лидеры Думы - Родичев, Шульгин, Гучков и другие переходили к текущей политике, весь пафос их речей направлялся против революционной демократии. Кульминационным пунктом этой атаки против советской политики явилась речь Шульгина.

Шульгин был одним из самых выдающихся и оригинальных думских ораторов. В речи, проникнутой то печальным лиризмом, то иронией и сдержанной страстью, он говорит о том, как под влиянием поражении 1915 г. и обнаруженной старым режимом полной неспособности справиться с положением он и другие правые депутаты сблизились с оппозицией и приняли вместе со всей Государственной думой участие в низвержении старого строя. Нам, говорил Шульгин, не отречься от революции. Мы с ней связаны, мы с ней спаялись и несем за это моральную ответственность. Но эти признания были сделаны лишь для того, чтобы с тем большей силой подчеркнуть "тяжкие сомнения", которые вызывал у Шульгина и его друзей строй, создавшийся в результате революции.

Речь кн. Львова, явно имевшая целью показать внутреннее единство политики правительства со стремлениями советской демократии, нисколько не повлияла на последующих ораторов из правых кругов. В их речах примирительные ноты по отношению к революции слышались только тогда, когда они говорили о прошлом - об оппозиции Государственной думы к старому режиму, об участии Думы в февральском перевороте и о первых днях революции. Но как только признанные лидеры Думы - Родичев, Шульгин, Гучков и другие переходили к текущей политике, весь пафос их речей направлялся против революционной демократии. Кульминационным пунктом этой атаки против советской политики явилась речь Шульгина.

Шульгин был одним из самых выдающихся и оригинальных думских ораторов. В речи, проникнутой то печальным лиризмом, то иронией и сдержанной страстью, он говорит о том, как под влиянием поражении 1915 г. и обнаруженной старым режимом полной неспособности справиться с положением он и другие правые депутаты сблизились с оппозицией и приняли вместе со всей Государственной думой участие в низвержении старого строя. Нам, говорил Шульгин, не отречься от революции. Мы с ней связаны, мы с ней спаялись и несем за это моральную ответственность. Но эти признания были сделаны лишь для того, чтобы с тем большей силой подчеркнуть "тяжкие сомнения", которые вызывал у Шульгина и его друзей строй, создавшийся в результате революции.

Вместе с большими завоеваниями, которые получила за эти два месяца Россия, говорил Шульгин, возникают опасения, не заработала ли за эти два месяца Германия. Отчего это происходит? Первое - это то, что честное и даровитое правительство, которое мы хотели бы видеть облеченным всей полнотой власти, на самом деле ею не облечено, потому что взято на подозрение. К нему приставлен часовой, которому оказано: смотри, они буржуи, а потому зорко смотри за ними и, в случае чего, знай службу. Господа, 20 апреля вы могли убедиться, что часовой знает службу и выполняет честно свои обязанности. Но большой вопрос, правильно ли поступают те, кто поставил часового.

В этой саркастической, безличной форме, не называя прямо Советов, Шульгин подвергал жесточайшей критике всю систему взаимоотношений правительства и Советов и ставил вопрос, не является ли советское влияние источником анархии и гибели государства. Он перечислял отдельные элементы советской внешней и внутренней политики, изображая их в совершенно искаженной форме. Пародируя известную речь Милюкова против Штюрмера и императрицы, он после каждого из обвинений, выставленных против Советов, спрашивал: "Глупость это или измена?" И отвечал: каждое из этих действий в отдельности - глупость, а все вместе - измена. Обвинения свои Шульгин формулировал без раздражения, все в той же иронической форме, не называя прямо Советов. Организуются манифестации против империалистических целей воины, говорил он, проповедуют заключение мира во что бы то ни стало, натравляют солдат на офицеров - разве это не лучший способ рассорить нас с союзниками и разложить армию?

Посылают в деревню агитаторов, которые вносят туда анархию и смуту, - разве не ясно, что. единственным последствием этого будет то, что Петроград, Москва, и армия, и северные губернии останутся без хлеба?

Вместе с большими завоеваниями, которые получила за эти два месяца Россия, говорил Шульгин, возникают опасения, не заработала ли за эти два месяца Германия. Отчего это происходит? Первое - это то, что честное и даровитое правительство, которое мы хотели бы видеть облеченным всей полнотой власти, на самом деле ею не облечено, потому что взято на подозрение. К нему приставлен часовой, которому оказано: смотри, они буржуи, а потому зорко смотри за ними и, в случае чего, знай службу. Господа, 20 апреля вы могли убедиться, что часовой знает службу и выполняет честно свои обязанности. Но большой вопрос, правильно ли поступают те, кто поставил часового.

В этой саркастической, безличной форме, не называя прямо Советов, Шульгин подвергал жесточайшей критике всю систему взаимоотношений правительства и Советов и ставил вопрос, не является ли советское влияние источником анархии и гибели государства. Он перечислял отдельные элементы советской внешней и внутренней политики, изображая их в совершенно искаженной форме. Пародируя известную речь Милюкова против Штюрмера и императрицы, он после каждого из обвинений, выставленных против Советов, спрашивал: "Глупость это или измена?" И отвечал: каждое из этих действий в отдельности - глупость, а все вместе - измена. Обвинения свои Шульгин формулировал без раздражения, все в той же иронической форме, не называя прямо Советов. Организуются манифестации против империалистических целей воины, говорил он, проповедуют заключение мира во что бы то ни стало, натравляют солдат на офицеров - разве это не лучший способ рассорить нас с союзниками и разложить армию?

Посылают в деревню агитаторов, которые вносят туда анархию и смуту, - разве не ясно, что. единственным последствием этого будет то, что Петроград, Москва, и армия, и северные губернии останутся без хлеба?

Самое удивительное было то, что, формулируя эти обвинения, Шульгин совершенно не считался с условиями, созданными революцией и развалом старой власти. Он забывал, что революционная интеллигенция, стоявшая в то время во главе советских организаций, только благодаря своей мирной программе, отвечающей стремлениям масс на фронте и в тылу, пользовалась доверием армии и что она использовала это доверие не только для политической кампании в пользу всеобщего мира, но и для того, чтобы восстановлять дисциплину в армии и предохранять фронт от распада. Он забывал, что борьба с аграрными эксцессами велась сколько-нибудь успешно только потому, что революционная демократия, отстаивавшая организованные формы аграрной реформы, всем своим авторитетом противостояла стихийным самочинным действиям крестьянства.

Когда я с места прервал Шульгина вопросом, кого он имеет в виду, формулируя свои обвинения, он не назвал советской демократии, а ответил ссылкой на людей с Петроградской стороны, выступающих "под фирмой Ленина".

Но даже и в применении к Ленину в то время эти утверждения были совершенно неверны, так как Ленин, чувствуя общее враждебное к себе отношение в рядах революционной демократии, вынужден был открещиваться от идеи сепаратного мира и не решался делать призывов к насилию, отлагая осуществление диктатуры до того времени, когда эта идея завоюет большинство в рядах демократии.

Но для Шульгина эти обстоятельства не имели никакого значения. На самом деле через голову Ленина он метил в более опасного врага, каковым он считал демократию. Ибо Ленин только проповедовал диктатуру, а советская демократия, по понятиям Шульгина и его окружения, уже осуществила диктатуру в форме, хуже которой они вообразить не могли. Яркая и сильная речь Шульгина, именно так понятая всеми, произвела большое впечатление и вызвала продолжительную и бурную овацию со стороны большинства депутатов и части публики на хорах.

Я взял слово сейчас же после Шульгина, и мое появление на трибуне было использовано левым сектором Думы и демократически настроенной публикой, заполнявшей ложи и хоры, для еще более бурной овации по адресу советской демократии.

Чтобы показать, каким языком говорили мы перед лицом страны с правыми буржуазными кругами, я приведу здесь, по думской стенограмме, несколько выдержек из моей ответной речи:

"Я прямо начну с ответа на все те вопросы, которые были поставлены здесь депутатом Шульгиным. (Рукоплескания.) Первый его вопрос гласил: обладает ли наше Временное правительство, в честности которого никто не сомневается, всей полнотой власти? Не присутствуем ли мы при картине подрывания этой власти, когда у дверей Временного правительства поставлены часовые, которым оказано: вот буржуи, держите их? Гг., на эти слова я могу ответить словами члена Временного правительства Н. В. Некрасова. Что понимать под полнотой власти? Н. В. Некрасов сказал: не для того русский народ сверг одного самодержца, чтобы поставить двенадцать новых самодержцев. И прежде чем выдвигать это обвинение против всех, кто не хочет рассматривать Временное правительство как двенадцать безответственных самодержцев, депутат Шульгин должен был спросить у самого Временного правительства: как смотрит Временное правительство на свое положение? Я знаю, гг., в тех кругах, к которым принадлежит Шульгин, раздаются обвинения не только против Петроградской стороны, раздаются обвинения против органа, олицетворяющего русскую революцию, - против Совета Рабочих и Солдатских Депутатов. Совет стоит за контроль действий правительства, потому что, являясь могучей демократической организацией, он выражает чаяния широких слоев населения, пролетариата, революционной армии и крестьянства. Положение Временного правительства было бы глубоко затруднительно и в момент революции оно не справилось бы со своей обязанностью, если бы не было этого контроля, если бы не было этого контакта с демократическими элементами. (Рукоплескания.) Член Думы Шульгина сказал: вы говорите народу: вот буржуи, держите их под подозрением. В этой фразе есть доля правды. Мы говорим народу: вот буржуи, вот ответственный орган буржуазии - Временное правительство, но мы добавляем: это тот орган буржуазии, представители той буржуазии, которые на общей демократической платформе условились отстаивать русскую свободу вместе со всей демократией и в этой борьбе решили идти с демократией. (Бурные рукоплескания)

Гг., когда мы окидываем общим взглядом деятельность четырех Государственных дум, мы видим одну общую черту в их деятельности - их бессилие, их полную беспомощность в деле государственного строительства, ту беспомощность, на которую указал депутат Шульгин. Причину этой беспомощности здесь многие называли. Это были, говорят, трения, несогласия. Да, в Государственной думе были несогласия, они отразили несогласия во всей стране, и эти несогласия были причиной крушения всех прежних революционных попыток. Но, гг., я прошу вас обратить внимание на следующее. Эта часть, левая часть, представляющая демократию, - пролетариат и революционное крестьянство, - эта часть умела сочетать классовый интерес пролетариата с той общей демократической платформой, которая оказалась в настоящую минуту приемлемой для всей страны, и под эту общую демократическую платформу звала всю буржуазию. И если буржуазия не шла раньше под эту платформу, то не потому, что от нее требовали отказа от ее классовых интересов, - нет, от нее требовали революционного осуществления этих интересов. В настоящее время, при блеске русской революции, обнаружилось, что эта платформа была той единственной платформой, которая сплачивает все живые силы страны. И вот, гг., все задачи русской революции, вся ее судьба зависит от того, поймут ли имущие классы, что эта общенародная платформа - не платформа специально пролетарская. У пролетариата есть свои конечные классовые задачи, но во имя этой общедемократической платформы, для которой уже назрели условия, он в настоящее время не приступает к осуществлению своих конечных классовых задач. Сумеют ли подняться на эту высоту и имущие, цензовые элементы? Смогут ли они отбросить свои узкие групповые интересы и стать под эту общую всенародную демократическую платформу? (Рукоплескания.)"

С этой общей точки зрения я подходил и ко всем другим вопросам, поставленным Шульгиным.

По поводу аграрных эксцессов и конфискаций, которые Шульгин, не называя прямо Советов, приписывал все же влиянию советской агитации, я напомнил, что требование перехода земли к крестьянству было не партийно-социалистическим требованием Советов, а давно назревшей общенациональной задачей, которую русская демократия формулировала всякий раз, когда имела возможность свободно высказаться. Выдвигая это же требование, говорил я, Советы всем своим авторитетом стремятся внушить крестьянству, что эта коренная аграрная реформа должна осуществиться не путем самочинных захватов, а в организованных формах, решением Учредительного собрания. Лишь для помещиков, отказывающихся засеивать землю, Советы требуют исключительных мероприятий.

"Депутат Шульгин опрашивает, - говорил я, - когда вы посылаете агитаторов в села, агитаторов, призывающих к тому, чтобы они производили беспорядки, чтобы они конфисковали помещичьи земли, и я не знаю, какие еще ужасы мерещатся депутату Шульгину, - что это, глупость или измена? Но знаете ли вы, депутат Шульгин, каких агитаторов посылают? Посылают тех агитаторов, которые говорят: если помещики в настоящую минуту, в годину тяжких испытаний, которые переживаются Россией, если помещики ввиду своих классовых интересов, под опасением будущего отобрания земли уклонились от посева земли, не обрабатывают землю, то создайте организацию, которая немедленно бы принялась за использование этой земли для всего народа, для армии, и делайте это организованным путем, не направленным против Временного правительства, а в согласии с органами Временного правительства и органами всей демократии! Вот какая агитация ведется! (Рукоплескания.)"

По поводу мирной кампании, которая, по словам Шульгина, являлась источником разложения армии, я напомнил, что эта кампания велась в согласии с представителями армейских организаций, ставших единственным элементом, связующим армию после развала старой власти. Я указал, что при всеобщей жажде мира боеспособность и дисциплина армии могли быть сохранены только внушением армии уверенности, что власть принимает все меры для приближения общего демократического мира.

"Есть единственный способ, - говорил я, - внести разложение и смуту в ряды нашей армии. К сожалению, слова председателя Государственной думы, в начале этого заседания здесь сказанные, посеяли во мне ту же тревогу, какую посеяли слова депутата Шульгина. Есть один способ посеять тревогу в армии, вызвать разложение в армии - это сказать ей: да, народ завоевал свободу, да, народ желает отстаивать эту свободу, защищать свою землю, народ желает пробудить такое же движение в народах других стран для конечного осуществления своих задач, но мы, российская буржуазия, мы будем требовать от Временного правительства, чтобы оно восстановило старые цели войны, восстановило в тех самых формулах, в каких эти цели выдвигал царизм, восстановило формулу разгрома германского империализма, восстановило формулу "все для войны"... Я с величайшим удовольствием слушал речь председателя Временного правительства кн. Львова, который иначе формулировал задачи русской революции и задачи внешней политики. Министр-председатель кн. Львов сказал, что он смотрит на русскую революцию не только как на национальную революцию, что отблеск этой революции уже во всем мире и что во всем мире можно ожидать такого же встречного революционного движения. (Рукоплескания.) Я приветствую эти слова председателя Временного правительства, я в них вижу настроения той части буржуазии, которая пошла на общую демократическую платформу, на соглашение с демократией, и глубоко убежден, что, пока правительство стоит на этом пути, пока оно формулирует цели войны в соответствии с чаяниями всего русского народа, до. тех пор положение Временного правительства прочно, его не расшатают те, с Петроградской стороны, о которых говорил депутат Шульгин, его не расшатают также безответственные круги буржуазии, провоцирующие гражданскую войну. (Рукоплескания.) Здесь депутат Шульгин говорил, какие тревожные дни переживали мы недавно. Но он хотел ответственность за эти тревожные дни взвалить на людей с Петроградской стороны. Об этих людях я скажу особо, но вам скажу: именно те лозунги, которые выдвигал здесь депутат Шульгин, которые нашли свое выражение, к сожалению, в словах председателя четвертой Государственной думы, именно эти лозунги явились как бы сигналом к гражданской междоусобной войне, и Временное правительство обнаружило величайшую государственную мудрость, величайшее понимание момента, когда дало разъяснение своей ноты, устраняющее возможность таких толкований".

Я сказал Шульгину, что позиция, занятая им в вопросах внешней и внутренней политики, свидетельствует не о "глупости" и не об "измене", а о классовой ограниченности, мешающей ему видеть, что пропаганда против демократии является лучшим источником укрепления Ленина и его партии.

Имея в виду поведение Ленина в апрельские дни, я сказал, что утверждения Шульгина, будто Ленин призывает к эксцессам, - клевета.

"Ленин, - говорил я, - ведет идейную, принципиальную пропаганду, и эта пропаганда питается теми безответственными выступлениями, которые совершает депутат Шульгин и многие из числа так называемых умеренных цензовых элементов. Это, конечно, поселяет в некоторой части демократии отчаяние относительно возможности соглашения с буржуазией. Платформа Ленина заключается в том, что, раз в рядах буржуазии такая тенденция, раз буржуазия не способна понять общегосударственные задачи момента, - устранить ее, и пусть Совет Рабочих и Солдатских Депутатов завладеет всей властью. Можно спорить, можно не соглашаться с Лениным - я не соглашаюсь, потому что я глубоко убежден, что идеи депутата Шульгина не могут быть идеями русской буржуазии. Но если бы я хоть на минуту поверил, что эти ваши идеи - идеи всей цензовой буржуазии, то я бы сказал: в России не осталось никакого пути опасения, кроме отчаянной попытки теперь же объявить диктатуру пролетариата и крестьянства. Потому что эти идеи - это и есть единственная реальная опасность гражданской войны. Восторжествуй они в рядах Временного правительства, это было бы сигналом гражданской войны".

И я закончил выражением веры, что победа и укрепление общенациональной революции в России могут пробудить силы демократической революции во всем мире:

"Я думаю, граждане члены Государственной думы, что в итоге этого собрания не должно получиться того впечатления, что в рядах буржуазии смута, что в рядах буржуазии колебания, что в рядах буржуазии заговор с целью подвигнуть Временное правительство на безответственные шаги, ибо я утверждаю, что это было бы началом гибели российской революции, было бы началом гибели всей страны. Пусть Временное правительство стоит на том пути соглашения, на который оно стало, пусть еще решительнее и во внутренней, и во внешней политике будет осуществлять идеалы демократии. В этом случае всей силой своего авторитета, всем своим весом демократия будет поддерживать это революционное Временное правительство, и совместными усилиями всех живых сил страны мы доведем нашу революцию до конца и, быть может, перекинем ее на весь мир. (Бурные рукоплескания слева и в центре.)"

Я никогда не питал иллюзий насчет своих ораторских способностей. В Думе был представлен цвет русской интеллигенции, и, конечно, многие из этой среды владели словом гораздо лучше меня. Но правдивое изображение того, что делала и к чему стремилась для спасения страны революционная демократия, действовало на аудиторию сильнее, чем превосходно отделанные речи говоривших против нас ораторов. Поэтому за моей речью последовала совершенно необычная овация, в которой приняли участие не только левый сектор Думы и члены Исполнительного Комитета и Совета, но и многие из той части собрания, которая перед тем аплодировала Шульгину. Незнакомые мне правые члены Думы подходили, чтобы пожать мне руку. Очень распространенная буржуазная газета "Русская воля" на другой день в передовице, посвященной моей речи, писала, что спасение России надо искать не на путях, указанных правыми ораторами, а на путях, намеченных руководящим большинством советской демократии.

Отмечу также два резко отрицательных отзыва, вызванных моей речью. Первый исходил от американского консула Уиншипа, пославшего доклад об этом заседании Думы министру иностранных дел в Вашингтон. В этом докладе американский консул, критикуя мои взгляды по внешней политике, отмечает вместе с тем как "величайшую в настоящее время опасность для России" "сектантство и фанатизм" социалистов, проявление которых он увидел в моей "горячей защите Ленина". "Церетели, - писал американский консул, - много раз выступал в Совете Рабочих и Солдатских Депутатов со страстными речами против Ленина и его идей, но он оказался готов защищать дело Ленина против буржуазного оратора" (Papers Relating to the Foreign Relations of the United States. Russia. Vol. 1. P. 59 - 60).

Другой резкий отзыв, по прямо противоположным мотивам, исходил от Ленина. В статье "И. Г. Церетели и классовая борьба" Ленин доказывал, что, допуская соглашение с частью буржуазии, я забыл принципы классовой борьбы и что, называя диктатуру пролетариата и крестьянства "отчаянной попыткой", я отказался от принципов демократии (см.: Правда. 1917. 29 апр.).

В самом конце заседания Думы появился Гучков и неожиданно взял слово, которое оказалось его прощальным словом, ибо через два дня он ушел из правительства. Гучков произнес, вернее, прочел с большим волнением речь, которая с присущей этому оратору силой выявила и тоску по сильной власти, и недовольство всем тем, что создавалось на развалинах старого строя, и нежелание понять новые стремления и потребности страны. Но выхода из создавшегося положения Гучков не указал, да и не мог указать, так как никаких реальных элементов для попыток создания буржуазной диктатуры в стране еще не было.

Это первое открытое наступление правых кругов буржуазии против Советов не нашло ожидавшегося этими кругами сочувственного отклика. Из двух политических флангов, крупной буржуазии, с одной стороны, и советской демократии - с другой, средние классы в своем большинстве все еще тяготели к Советам.

Общий интерес в стране продолжал сосредоточиваться на вопросе о такой реорганизации власти, которая обеспечивала бы правительству максимальную поддержку советской демократии.

Положение Керенского в правительстве стало очень трудным. Во время апрельских событий он оставался в тени, оказавшись неспособным ни предотвратить, ни смягчить конфликт правительства с советской демократией.

Теперь, вместе с левым крылом правительства, он стремился способствовать образованию коалиции и сообщил лидерам социалистов-революционеров Чернову и Гоцу о своем намерении уйти из правительства, если коалиция не будет принята.

В день опубликования правительственного Обращения к стране Керенский, со своей стороны, опубликовал составленное для него Черновым письмо, в котором заявлял, что, вступив в правительство на свой личный риск и страх, чтобы служить соединительным звеном между правительством и трудовой демократией, он не сможет больше оставаться в правительстве без формального мандата, так как положение дел в стране осложнилось, а силы организованной трудовой демократии так возросли, что ей, быть может, нельзя будет более устраняться от ответственного участия в управлении государством.

Керенский с начала революции стал пользоваться очень большой, головокружительной популярностью. В четвертой Государственной думе он был сначала председателем небольшой группы трудовиков, а затем вместе с этой группой примкнул к партии социалистов-революционеров. В момент переворота, когда восставшие полки подходили к Думе, он со свойственной ему импульсивностью сразу уверовал в победу революции, вышел навстречу к солдатам и от имени Думы солидаризовался с ними. Он был избран товарищем председателя Петроградского Совета, и солдатская масса видела в нем человека, тесно связанного с Советом и с социалистической партией. Между тем, хотя формально. он примыкал к партии социалистов-революционеров, он был по всей своей природе беспартийным индивидуалистом. Идейно он был близок не к социалистической среде, а к той демократической интеллигенции, которая держалась на грани между социалистической и чисто буржуазной демократией. В разгоряченной революционной обстановке его речи, в которых не было определенности, но были отзвуки мыслей и чувств этих двух течений, вызывали бурные одобрения и на солдатских массовых собраниях, и в обывательской внесоветской среде.

Он хотел быть надпартийной, общенациональной фигурой. Замечательно, что Керенский, имя которого впоследствии стало синонимом слабого, безвольного правительства, имел большие субъективные наклонности к сильной власти, командованию. Если бы с этими наклонностями он соединял силу характера и организаторские способности, он смог бы играть в событиях революции гораздо более существенную и положительную роль, чем та, которая выпала ему на долю.

В Исполнительном Комитете его не считали вполне своим. Он любил эффектные жесты, показывавшие его независимость от организации, к которой он номинально принадлежал. Например, в качестве министра юстиции он освободил из заключения ген. Иванова, пытавшегося в первые дни революции повести войска против Петрограда. Когда по этому поводу против него в Исполнительном Комитете раздались нарекания, он, вместо того чтобы объясниться с руководящим органом Совета и изложить ему мотивы своего поведения, вдруг неожиданно появился на пленарном собрании солдатской секции и перед этой массой произнес истерическую речь о том, что он предан революции, что он "привел" в Думу революционные полки, что против него раздаются несправедливые нарекания, которых он не намерен терпеть, и т. д., и т. д. Ни о чем не осведомленные солдаты слушали его с сочувствием и, конечно, наградили бурными аплодисментами, которые Керенский истолковал как знак доверия со стороны Совета.

Подобные инциденты вызывали раздражение в Исполнительном Комитете, и левые несколько раз предлагали публично дезавуировать Керенского, что, несомненно, подорвало бы его политическое положение. Но большинство Исполнительного Комитета улаживало такие инциденты путем частных переговоров, так как в общем и целом считало очень полезными и присутствие Керенского в правительстве, и его популярность.

В основных вопросах, внутренних и внешних, Керенский сообразовал свое поведение с линией Совета. Милюков в своей "Истории" называет его даже циммервальдистом. На самом деле, характерной чертой Керенского был экзальтированный национализм. Идеология великодержавия и экспансии России была для него более привлекательна, чем, например, для кн. Львова или Некрасова. Но Керенский считался с влиянием Совета и с настроением масс и поэтому поддерживал советские требования о пересмотре целей войны, борясь внутри правительства против Милюкова, с которым к тому же личные отношения у него были довольно плохие. При этом его очень оскорбляло то, что Совет не удовлетворялся его оппозиционной деятельностью, а сам, через контактную комиссию, влиял на правительство.

Раз, вскоре после моего приезда в Петроград, Н. Д. Соколов по просьбе Керенского пригласил меня к себе для встречи с ним. У Соколова я застал Керенского с Брамсоном и еще с кем-то из его друзей. Керенский в свойственном ему взволнованном тоне говорил о том, что в Исполнительном Комитете Стеклов и многие левые систематически стараются его дискредитировать, мешать его работе, направленной к сближению правительства с советской демократией; что контактная комиссия игнорирует его, Керенского, при переговорах с правительством; что формы давления Совета на правительство унизительны и т. д. Когда я ему сказал, что для упорядочения его отношений с Исполнительным Комитетом и для устранения всех возможных недоразумений он должен сам наладить постоянную связь с руководящим органом Совета, осведомлять его о своих действиях и поддерживать с ним регулярное общение, Керенский еще более заволновался и стал уверять, что он лишен возможности делать это ввиду его загруженности работой в правительстве, приемами и публичными выступлениями. Я возразил, что и для него, и для общего дела согласованная работа с Исполнительным Комитетом важнее всяких приемов. Тогда он внезапно предложил сейчас же отправиться в Исполнительный Комитет, чтобы объясниться с ним и наладить постоянный контакт. Мы поехали в Таврический дворец, и здесь, на заседании Исполнительного Комитета, Керенский опять жаловался на непонимание, которое он встречает со стороны членов Исполнительного Комитета, на затруднения, которые создаются для правительства в результате слишком сильного давления Совета; но в ответ на вопросы, которые ему были поставлены присутствующими, он уклонился от указания, что же именно он считал нужным изменить. Он долго говорил о своем желании поддерживать связь с Исполнительным Комитетом, о своей загруженности работой и ушел, никого не удовлетворив и не условившись о каких-либо способах регулярного контакта.

Те немногие члены Исполнительного Комитета, которые были близки с Керенским, как Филипповский и Брамсон, объясняли его неумение наладить связь с Исполнительным Комитетом тем, что он вообще не привык к организационным связям. Но у меня получилось впечатление, что поведение Керенского объяснялось главным образом другим: номинальную связь с Советом он, несомненно, ценил; она была ему необходима ввиду огромного авторитета Совета в солдатских и рабочих массах. Но он сознательно избегал связывать себя с Исполнительным Комитетом слишком тесно, считая, что, оставаясь на грани между советской и буржуазной демократией, он тем самым явится в глазах страны выразителем общенационального характера революции.

В апрельские дни, когда оказалось, что и Керенский со всеми другими членами правительства дал согласие на ноту Милюкова, вызвавшую на улицах Петрограда первые вспышки гражданской войны, популярность Керенского сильно пошатнулась. Большевики и некоторые другие члены левого крыла Исполнительного Комитета предлагали лишить Керенского звания товарища председателя Совета. Ho большинство Исполнительного Комитета продолжало считать, что Керенский при всех его слабостях и недостатках играл и мог еще играть положительную для демократии роль.

А потому мы ограждали его от нападок слева. В этой связи мне запомнился один характерный инцидент, в котором мне пришлось принять участие. 29 апреля, в то время когда Исполнительный Комитет сохранял еще решение не вступать в правительство, руководители совещания фронтовых делегатов, заседавшего в Таврическом дворце, попросили меня взять на себя в этот день председательство на совещании. Военный министр Гучков и Керенский должны были выступать на этом собрании. После речи Гучкова, который, собираясь в тот же вечер уйти в отставку, говорил в очень пессимистическом тоне о состоянии армии, слово взял Керенский, чтобы обрисовать в самых мрачных красках положение страны, в которой, по его словам, безответственные люди и организации сеяли недоверие к демократической власти. "Неужели, - говорил Керенский, - русское свободное государство есть государство взбунтовавшихся рабов? Я жалею, что не умер два месяца тому назад: я бы умер с великой мечтой, что раз и навсегда для России загорелась новая жизнь, что мы умеем без хлыста и палки уважать друг друга и управлять своим государством не так, как старые деспоты".

Эти слова Керенского были воспроизведены с сочувственными комментариями многими газетами и имели среди читателей очень большой успех: правые газеты относили слова о "взбунтовавшихся рабах" к советской демократии, а демократические газеты - к крайним элементам, боровшимся против организованной демократии. Но на самом собрании вопреки газетным отчетам, сообщавшим, что речь Керенского сопровождалась бурными одобрениями собрания, большинство делегатов встретило эту речь очень холодно, так как оратор при всем своем подчеркнутом волнении говорил в туманных выражениях и избегал указывать, кого именно он имел в виду.

По-видимому, Керенский сам почувствовал недоумение, порожденное его речью в среде большинства собрания, так как, покинув трибуну, он снова на нее вернулся и спросил, нет ли каких-нибудь вопросов.

Тогда я поставил ему следующий вопрос. Вы говорили, сказал я, что есть организации и лица, которые ставят препятствия творческой работе правительства. В известных кругах этот упрек направляется по адресу Совета Рабочих и Солдатских Депутатов. Обращены ли и ваши упреки по адресу этого органа, который является центром революционной демократии и руководит ее деятельностью?

Керенский ответил, что его речь ни в коем случае не могла быть обращена против Совета, ибо он сам состоит товарищем председателя этого органа и покинул бы его, если бы не разделял его политики. Он не только не имел в виду направлять свои упреки против Совета, но считает, что Совет является самым надежным оплотом демократического порядка. Дав это объяснение и ответив на некоторые другие вопросы, поставленные из среды собрания, Керенский покинул заседание. Но в собрании не чувствовалось удовлетворения. Один делегат, член президиума совещания, взял слово и сказал:

- Мы только что слышали А. Ф. Керенского, и его слова произвели на нас тяжелое впечатление. Он обвинял демократию в том, что она сеет беспорядок, и призывал признать бесконтрольную власть буржуазного правительства. Ясно, что мы не можем больше доверять ему. Из всех ораторов, выступавших перед нашим съездом, мы верим одному И. Г. Церетели. Мы должны идти за ним и за Исполнительным Комитетом.

Это заявление, встреченное аплодисментами большинства делегатов, показало, что члены съезда, недовольные речью Керенского, истолковали мой вопрос как желание противопоставить Керенскому и Временному правительству Совет. Об этом же свидетельствовали и несколько записок, посланных мне из среды делегатов, с вопросами, почему Керенский остается товарищем председателя Совета и не является ли поставленный мною вопрос выражением недоверия ему со стороны Исполнительного Комитета. Поэтому, обращаясь к собранию, я сказал, что поставил вопрос Керенскому не потому, что подозревал его во враждебном отношении к Совету, а потому, что заранее предвидел тот ответ, который он и дал на мой вопрос. Моя цель была, сказал я, внести ясность в положение и получить от Керенского категорическое заявление, которое мы можем противопоставить утверждениям клеветников, ведущих кампанию против Совета и стремящихся вызвать разрыв между Советом и Временным правительством.

Вслед за тем от имени Исполнительного Комитета я сделал съезду доклад, в котором обрисовал взаимоотношения между Советом и Временным правительством, подчеркивая согласие, царящее между ними во всех основных вопросах, и прежде всего в вопросе о войне. Эта речь разрядила создавшуюся на съезде тяжелую атмосферу. Перед закрытием заседания один из делегатов взял слово, чтобы заявить, что нападки на Керенского со стороны члена президиума, выступавшего на съезде, были неуместны. В свою очередь, этот последний сделал заявление, в котором он, по существу, брал обратно то, что сказал против Керенского [после того как этот текст был написан, мне попался номер газеты "Речь" с отчетом об этом заседании. Весь описанный мною инцидент с последовавшими за ним объяснениями передан в "Речи" правильно, но в очень смягченных тонах. Главное отличие отчета "Речи" с моим изложением заключается в том, что речь члена президиума, говорившего непосредственно после Керенского и выразившего ему недоверие, передана в "Речи" так: "Делегатам с фронта пришлось выслушать во время съезда много речей. Речи эти, возможно, были честны и бескорыстны, но мы пойдем только за одним оратором, который лучше всех понимает интересы и страдания наших братьев, сидящих в окопах. Этот человек - И. Г. Церетели. Никаким речам, кроме его речей, мы не должны доверять. (Шумные аплодисменты по адресу И. Г. Церетели.)" (Речь. 1917. 30 апр.)].

В этом инциденте отразились те своеобразные отношения между Керенским и советской демократией, о которых я упомянул выше.

Говоря о необходимости усилить поддержку правительства, мы старались согласовать наши действия с нашими словами. На другой день после ликвидации апрельского конфликта общее собрание Петроградского Совета, по предложению Исполнительного Комитета, постановило большинством 2000 голосов против 112 поддержать выпущенный правительством "Заем Свободы", и это решение было расклеено во всех городах и селах. С другой стороны, 30 апреля Петроградский Совет обратился с воззванием к армии, в котором призывал солдат и армейские организации удвоить усилия для сохранения дисциплины и боеспособности армии, указывая им, что только этим путем смогут они со своей стороны способствовать приближению всеобщего мира. Составленное Войтинским в простых и сильных выражениях, понятных для солдатской массы, это воззвание произвело сильное впечатление на фронте и в тылу.

Но как ни готовы были мы сделать все, что было в наших силах, для укрепления правительства, мы не считали целесообразным прямое наше участие во власти. При всех неудобствах, какими сопровождалось и для правительства, и для нас сотрудничество в форме поддержки извне, оно все же имело в наших глазах больше шансов на успех, чем сотрудничество в форме участия советских представителей в правительстве. Дать понять шедшим за нами массам необходимость считаться с трудностями, которые стояли перед революцией, было легче, оставаясь вне правительства, чем беря в руки от их имени власть. В этом последнем случае иллюзии, как и требования масс, должны были неизбежно возрасти. Вот почему я и мои ближайшие товарищи по Исполнительному Комитету до последней минуты боролись против все усиливавшегося течения, толкавшего нас в сторону образования коалиционного правительства.

27 апреля кн. Львов обратился с письмом к председателю Совета Чхеидзе, в котором ссылаясь на Обращение правительства, просил его поставить на обсуждение Исполнительного Комитета вопрос о вступлении представителей Совета в правительство.

Помню, до обсуждения этого вопроса в полном составе Исполнительного Комитета представители руководящего большинства собрались для совещания в квартире Скобелева. На этом совещании присутствовали соц.-демократы: Чхеидзе, Скобелев, Дан, Войтинский, Либер, Богданов, Гвоздев и я. Со стороны социалистов-революционеров были Гоц и Авксентьев. Гоц ознакомил нас с положением во фракции с.-р. Он сказал, что формального постановления, связывающего членов фракции, соц.-революционеры не принимали. Такой видный лидер партии, как Русанов, и некоторые другие высказывались против коалиции. Но значительное большинство фракции с.-р. было за участие в правительстве и предлагало социал-демократам голосовать в Исполнительном Комитете вместе с ними за коалицию. Председательствовавший на этом частном совещании Чхеидзе одним из первых взял слово, чтобы высказаться против участия в правительстве.

- Я десять лет председательствую, - говорил он, имея в виду думскую фракцию и Исполнительный Комитет, - и обычно не вмешиваюсь в прения, так как предпочитаю слушать товарищей, лучше меня разбирающихся в деле. Но сегодня я хотел бы высказаться, чтобы поделиться с вами сомнениями, которые вызывает во мне предложение наших товарищей с.-р. С самого начала революции, при образовании Временного правительства, был поставлен вопрос об участии Совета в правительстве. Было даже предложение, чтобы я на старости лет сделался министром. Я таких способностей за собой не чувствовал. Но дело было не в этом. Могли в нашей среде найтись другие, более подходящие. Исполнительный Комитет обсуждал тогда вопрос об участии в правительстве и решил этот вопрос в отрицательном смысле. Думаю, что это решение оказалось правильным. Оставаясь вне правительства, Совет приобрел авторитет, который позволил ему придать движению масс организованный характер и поддерживать в стране демократический порядок. Когда мы защищаем от нападок не наше, а буржуазное правительство, говоря, что ни одно правительство не способно мгновенно восстановить мир и осуществить коренные реформы, то массы слушают нас с доверием и делают вывод, что в этих условиях социалистам идти в правительство не следует. Но если мы войдем в правительство, мы пробудим в массах надежду на нечто существенно новое, чего на самом деле мы сделать не сможем.

Правильно или неправильно такое отношение к правительству, но оно вытекает из психологии тех слоев народа, которые окружают нашу организацию. Мы должны считаться с этой психологией и сообразовать с ней наши решения.

Но, конечно, те элементы, которые идут за нами, не представляют всей России. Россия - крестьянская страна, и русская революция есть прежде всего крестьянская революция. Наказы крестьянских комитетов и резолюции армейских организаций с требованием образования коалиционного правительства отражают настроения крестьянства, голос которого игнорировать нельзя. Слабость Временного правительства больше всего объясняется тем, что крестьянство до сих пор было мало организовано и не было представлено в правительстве. Теперь с каждым днем растут крестьянские организации на местах, и не сегодня-завтра будет создан центральный крестьянский орган. Самое естественное решение вопроса о привлечении новых элементов к участию в правительстве - это привлечение представителей крестьян. Пусть наши товарищи народники и с.-р. войдут в правительство не от Исполнительного Комитета, а как представители крестьянства. Это даст правительству прочную основу и тот подлинный демократический характер, который станет источником его укрепления. А мы, со своей стороны, сможем тогда поддерживать правительство с большим успехом, чем это мы делали до сих пор.

Авксентьев, говоривший после Чхеидзе, высказал согласие с тем, что основой демократического правительства в России должно быть крестьянство. Но, говорил он, крестьянство еще не успело организоваться настолько, чтобы сказать решающее слово в образовании нового правительства. Правда, на днях откроется Всероссийский крестьянский съезд в Петрограде и он создаст свой постоянный руководящий орган. Мы могли бы в качестве представителей этого съезда принять участие в образовании правительства. Но приглашение Временного правительства обращено не к нам, а к Исполнительному Комитету, который уже завоевал тот авторитет, который нам предстоит еще завоевать. Поэтому практически коалиционное правительство сейчас не может быть образовано без участия представителей Исполнительного Комитета.

Гоц решительно подчеркнул невозможность вхождения в правительство с.-р. без одновременного вхождения с.-д. Таково, говорил Гоц, общее мнение в нашей фракции, и я лично оставил за собой право голосовать против коалиции, если с.-д. не выразят готовности идти в правительство на равных основаниях с нами. Мы, с.-р., говорил он, тоже росли в борьбе со всеми попытками пересадить на русскую почву тенденции западноевропейского министериализма. Если мы, тем не менее, высказываемся за участие в правительстве, то только потому, что в исключительных условиях русской революции, где всякое столкновение между Советом и правительством делает невозможным самое существование этого последнего, участие советских представителей во власти есть не отдача заложников в руки буржуазии, а утверждение политики революционной демократии. Но нам приходится в нашем ближайшем окружении бороться с теми же трудностями, что и вам. В этих условиях ответственность за участие во власти мы можем принять только в том случае, если вы разделите с нами эту ответственность.

Авксентьев, говоривший после Чхеидзе, высказал согласие с тем, что основой демократического правительства в России должно быть крестьянство. Но, говорил он, крестьянство еще не успело организоваться настолько, чтобы сказать решающее слово в образовании нового правительства. Правда, на днях откроется Всероссийский крестьянский съезд в Петрограде и он создаст свой постоянный руководящий орган. Мы могли бы в качестве представителей этого съезда принять участие в образовании правительства. Но приглашение Временного правительства обращено не к нам, а к Исполнительному Комитету, который уже завоевал тот авторитет, который нам предстоит еще завоевать. Поэтому практически коалиционное правительство сейчас не может быть образовано без участия представителей Исполнительного Комитета.

Гоц решительно подчеркнул невозможность вхождения в правительство с.-р. без одновременного вхождения с.-д. Таково, говорил Гоц, общее мнение в нашей фракции, и я лично оставил за собой право голосовать против коалиции, если с.-д. не выразят готовности идти в правительство на равных основаниях с нами. Мы, с.-р., говорил он, тоже росли в борьбе со всеми попытками пересадить на русскую почву тенденции западноевропейского министериализма. Если мы, тем не менее, высказываемся за участие в правительстве, то только потому, что в исключительных условиях русской революции, где всякое столкновение между Советом и правительством делает невозможным самое существование этого последнего, участие советских представителей во власти есть не отдача заложников в руки буржуазии, а утверждение политики революционной демократии. Но нам приходится в нашем ближайшем окружении бороться с теми же трудностями, что и вам. В этих условиях ответственность за участие во власти мы можем принять только в том случае, если вы разделите с нами эту ответственность.

Скобелев, говоривший вслед за Гоцем, вспоминал впечатление, которое произвело на членов с.-д. фракции четвертой Думы обращение к ним Вандервельде, ставшего в начале войны членом бельгийского правительства и просившего русских социалистов поддержать борьбу западных демократий против императорской Германии. Мы обсуждали ответ, говорил Скобелев, но в конце концов ничего не ответили. Мы знали, как разговаривать с Вандервельде, председателем Интернационала, но не знали, как разговаривать с министром Вандервельде. После революции мы сразу из безответственной оппозиции превратились в руководящую страной силу. Мы создали власть, и мы ее поддерживали. В новых условиях нам приходилось не разжигать, а, как пожарным, тушить разгоравшиеся народные страсти. Я только и делал, что тушил пожар то среди рабочих, объявлявших стачку, то среди воинских частей, отказывавшихся повиноваться, то среди матросов в Кронштадте, расправлявшихся с офицерами. Обращаясь к массам в качестве представителя Петроградского Совета, я встречал их доверие, и мне удавалось подчинять их демократической дисциплине. Но если бы я теперь явился к ним в качестве министра, я боюсь, как бы они не сказали: мы знали, как разговаривать со Скобелевым - товарищем председателя Петроградского Совета, но мы не знаем, как разговаривать со Скобелевым-министром.

Скобелев, говоривший вслед за Гоцем, вспоминал впечатление, которое произвело на членов с.-д. фракции четвертой Думы обращение к ним Вандервельде, ставшего в начале войны членом бельгийского правительства и просившего русских социалистов поддержать борьбу западных демократий против императорской Германии. Мы обсуждали ответ, говорил Скобелев, но в конце концов ничего не ответили. Мы знали, как разговаривать с Вандервельде, председателем Интернационала, но не знали, как разговаривать с министром Вандервельде. После революции мы сразу из безответственной оппозиции превратились в руководящую страной силу. Мы создали власть, и мы ее поддерживали. В новых условиях нам приходилось не разжигать, а, как пожарным, тушить разгоравшиеся народные страсти. Я только и делал, что тушил пожар то среди рабочих, объявлявших стачку, то среди воинских частей, отказывавшихся повиноваться, то среди матросов в Кронштадте, расправлявшихся с офицерами. Обращаясь к массам в качестве представителя Петроградского Совета, я встречал их доверие, и мне удавалось подчинять их демократической дисциплине. Но если бы я теперь явился к ним в качестве министра, я боюсь, как бы они не сказали: мы знали, как разговаривать со Скобелевым - товарищем председателя Петроградского Совета, но мы не знаем, как разговаривать со Скобелевым-министром.

Богданов, который руководил организационной работой в рабочей секции Петроградского Совета, сказал, что идея коалиционного правительства встречает критическое отношение преимущественно среди передовых, прошедших партийную школу рабочих. В массах же, напротив, идея вхождения представителей Совета в правительство популярна. Вот почему, говорил Богданов, на многих заводах резолюции наших товарищей с.-р. с требованием коалиции принимаются с энтузиазмом. Но этот энтузиазм вызван иллюзиями о возможности немедленных чудодейственных мер со стороны нового правительства, и, когда эти надежды не оправдаются, наступит разочарование, которое поколеблет влияние Советов в широких массах.

Ввиду такого положения Богданов считал нецелесообразным участие в правительстве.

Это бережное отношение к Совету было и для меня решающим соображением.

Укрепление правительства, говорил я, является насущной задачей момента. Все мы согласны, что между политикой правительства и стремлениями народных масс надо установить такую гармонию, которая позволила бы Совету с наибольшим успехом поддерживать власть. Весь вопрос в том, является ли вхождение советских представителей в правительство лучшим путем для осуществления этой задачи.

Я этого не думаю, так как опыт показал, что, не сливаясь с правительством, Совет сохраняет максимальное влияние на самую легковоспламеняющуюся часть населения. В только что пережитом кризисе самым поразительным было не то, что, ликвидировав конфликт с правительством, Совет мгновенно восстановил порядок, а то, что даже в разгар народных страстей, вызванных грубейшей ошибкой правительства, ни одна из крайних партий не решилась выдвинуть лозунг свержения правительства, зная, что этот лозунг не одобряется Советом.

Пока мы сохраняем это положение, мы не только останавливаем развитие максималистских течений в массах, но и можем реально влиять на правительство в смысле демократизации его политики, ибо сила Совета импонирует и самому правительству, и стоящим за ним средним классам. Укрепление правительства, говорил я, является насущной задачей момента. Все мы согласны, что между политикой правительства и стремлениями народных масс надо установить такую гармонию, которая позволила бы Совету с наибольшим успехом поддерживать власть. Весь вопрос в том, является ли вхождение советских представителей в правительство лучшим путем для осуществления этой задачи.

Я этого не думаю, так как опыт показал, что, не сливаясь с правительством, Совет сохраняет максимальное влияние на самую легковоспламеняющуюся часть населения. В только что пережитом кризисе самым поразительным было не то, что, ликвидировав конфликт с правительством, Совет мгновенно восстановил порядок, а то, что даже в разгар народных страстей, вызванных грубейшей ошибкой правительства, ни одна из крайних партий не решилась выдвинуть лозунг свержения правительства, зная, что этот лозунг не одобряется Советом.

Пока мы сохраняем это положение, мы не только останавливаем развитие максималистских течений в массах, но и можем реально влиять на правительство в смысле демократизации его политики, ибо сила Совета импонирует и самому правительству, и стоящим за ним средним классам.

Если же вхождением в правительство мы пробудим в массах надежды, которые мы удовлетворить не сможем, это усилит левые, максималистские течения. Тогда вместе с ослаблением нашего влияния на массы ослабеет и самое наше влияние на правительство, несмотря на присутствие в нем наших представителей. Разлад между политикой правительства и народными стремлениями будет расти, и вместо укрепления демократической власти получится укрепление максималистских настроений в массах.

Наши товарищи с.-р., которые вместе с нами строили Совет и укрепляли его влияние, не хотят без нас идти в правительство. Я это понимаю и не буду им советовать того, чего не советую собственной партии. Но ведь в окружении эсеровской партии, так же как и в окружении нашей партии, есть много демократических. элементов, не связанных организационно ни с партией, ни с Советами, а связанных с кооперативами, с профессиональными союзами, с крестьянством. Если представители этой демократической интеллигенции заменят в правительстве Милюкова и Гучкова, это установит полное согласие между советской и правительственной политикой и даст нам возможность с большей решительностью укреплять и поддерживать правительство. Поэтому я предлагал голосовать в Исполнительном Комитете за отказ от коалиции, а затем сделать все, чтобы убедить правительство искать разрешение кризиса в привлечении к власти демократических элементов, не связанных с Советом.

vВ этом же смысле высказывались Дан, Либер и Гвоздев. Только Войтинский, как мне помнится, выражал сомнение, что реорганизацию правительства можно осуществить без вступления в него представителей Исполнительного Комитета.

Вопрос о коалиционном правительстве решался в Исполнительном Комитете 28 апреля. Исход голосования был сомнителен ввиду расхождений в руководящем большинстве. В среде левой оппозиции также проявились неожиданные разногласия. Суханов, Гольденберг и еще кто-то из левых оказались сторонниками участия Совета в правительстве. Зато большевики со всей решительностью подчеркивали свое абсолютно враждебное отношение к коалиции. Каменев от их имени заявил, что, отвергая всякие соглашения и блоки с буржуазией, большевики направят все свои усилия к тому, чтобы готовить переход всей власти в руки Советов. Когда Гоц прервал его вопросом: как вы будете это готовить? - он ответил: мы будем, во-первых, разоблачать антинародную сущность буржуазной власти и, во-вторых, убеждать вас, советское большинство, взять в руки всю полноту власти (это вызвало смех и возгласы), а в-третьих, если мы вас послушаем, вы будете разоблачать антинародную сущность нашей власти.

Разногласия в среде руководящего большинства шли в общем и целом по Партийной линии. Почти все народники, с.-р. и трудовики были за коалицию. Но лидеры с.-р. воздерживались от полемики с меньшевиками, и точка зрения сторонников коалиции ярче всего была выражена трудовиками Станкевичем и Брамсоном, с одной стороны, и Сухановым - с другой.

Аргументы сторонников и противников коалиции были все те же, что повторялись изо дня в день в печати, в беседах, на публичных собраниях. Но внимание собрания не слабело, ибо ход и исход этих прений определял реальное решение вопроса о власти.

Замечательно, что ни один из сторонников коалиции не отстаивал ее с большим жаром, чем Суханов, этот упорный обличитель "империалистических стремлений буржуазии" и "соглашательских тенденций советского большинства". Станкевич говорил мне, что Суханов чувствовал себя отцом идеи коалиции, так как еще во время образования первого Временного правительства он доказывал, что следующим этапом революции, закрепляющим ее победу, будет создание коалиционного правительства, в котором господствующее положение будут занимать советские представители. Но, говоря это в первые дни революции, Суханов, очевидно, предполагал, что Совет пошлет в правительство интернационалистов его, сухановского, толка. Теперь же, ввиду соотношения сил в Совете, было ясно, что в случае образования коалиции представителями Совета в правительство должны будут войти революционные оборонцы. В этих условиях, при резко отрицательной оценке Сухановым всей политики руководящего советского большинства, было непонятно, почему он с таким упорством и воодушевлением добивался вхождения этих "соглашателей" в правительство. Если бы Суханов имел что-нибудь общее с расчетливыми политиками в духе Макиавелли, его защиту коалиции можно было бы объяснить желанием толкнуть советское большинство в правительство, чтобы тем его скомпрометировать. Но дело было не в макиавеллизме, а в том, что доктринерская "левизна" сочеталась у Суханова с очень большим импрессионизмом и он часто отражал в своих писаниях и речах такие настроения, которые никак нельзя было логически примирить с его общей политической позицией.

Замечательно, что ни один из сторонников коалиции не отстаивал ее с большим жаром, чем Суханов, этот упорный обличитель "империалистических стремлений буржуазии" и "соглашательских тенденций советского большинства". Станкевич говорил мне, что Суханов чувствовал себя отцом идеи коалиции, так как еще во время образования первого Временного правительства он доказывал, что следующим этапом революции, закрепляющим ее победу, будет создание коалиционного правительства, в котором господствующее положение будут занимать советские представители. Но, говоря это в первые дни революции, Суханов, очевидно, предполагал, что Совет пошлет в правительство интернационалистов его, сухановского, толка. Теперь же, ввиду соотношения сил в Совете, было ясно, что в случае образования коалиции представителями Совета в правительство должны будут войти революционные оборонцы. В этих условиях, при резко отрицательной оценке Сухановым всей политики руководящего советского большинства, было непонятно, почему он с таким упорством и воодушевлением добивался вхождения этих "соглашателей" в правительство. Если бы Суханов имел что-нибудь общее с расчетливыми политиками в духе Макиавелли, его защиту коалиции можно было бы объяснить желанием толкнуть советское большинство в правительство, чтобы тем его скомпрометировать. Но дело было не в макиавеллизме, а в том, что доктринерская "левизна" сочеталась у Суханова с очень большим импрессионизмом и он часто отражал в своих писаниях и речах такие настроения, которые никак нельзя было логически примирить с его общей политической позицией.

Скобелев, Дан, Либер и я решительно высказывались против коалиции, хотя и знали, что идем против течения. Даже и в наших меньшевистских рядах были сторонники коалиции. Но мы хотели сделать последнюю попытку разрешить кризис путем привлечения в правительство несоветских демократических элементов, и потому мы употребили все наше моральное влияние, чтобы добиться решения, отвергающего вхождение в правительство.

Чхеидзе, ставя вопрос на голосование, сказал: товарищи, я не принимал участия в прениях, но считаю своим долгом сказать, что, выслушав все, что здесь говорилось, я не могу взять на себя ответственность советовать Исполнительному Комитету делегировать своих представителей в правительство.

Участие в правительстве было отвергнуто 24 голосами против 22 при 8 воздержавшихся и еще большем числе уклонившихся от голосования. Хотя эсеровская фракция почти в полном составе голосовала за коалицию, Гоц демонстративно, с улыбкой, поднял руку против. По окончании собрания Каменев, проходя мимо меня, остановился. С ним вместе шел и остановился Сталин.

- Я рад принятому решению, - сказал Каменев, - но признайтесь, что это не было демократическое, свободное от морального давления верхушки волеизъявление большинства. - Возможно, что это и так, - ответил я. - А все же мне кажется, что больше всего принятое решение огорчает не наших сторонников, а сторонников "Правды", которая с нетерпением ждет нашего вхождения в правительство.

Сталин, который обычно не вмешивался ни в общие прения, ни в частные разговоры, на этот раз заметил: а по-моему, и разногласий-то настоящих среди большинства нет. Не все ли равно, войти в правительство самим или нести это правительство на своих плечах?

В этот же день я сообщил кн. Львову принятое Исполнительным Комитетом решение. Я с полной откровенностью изложил ему мотивы, побуждавшие нас отклонить предложение о вхождении в правительство. От имени руководящего большинства Исполнительного Комитета я убеждал его искать разрешение кризиса путем привлечения в правительство демократических элементов, не связанных прямо с Советами. При этом я назвал ему в качестве возможных кандидатов Пешехонова и Переверзева, примыкавших к народникам, и Прокоповича и Малянтовича, близких к с.-д. Кн. Львов был очень озабочен осложнением, которое создавалось в результате решения Исполнительного Комитета. Но сама по себе идея привлечения несоветских демократических элементов не только не была для него неприемлема, но явно ему нравилась. Он даже сам назвал несколько новых возможных кандидатов, из которых поразило меня и потому запомнилось имя Красина. С Красиным я познакомился в 1903 г., когда он был близким сотрудником Ленина. Но в 1917 г. Красин стоял совершенно в стороне от большевистской партии и занимал крупное место в каком-то промышленном предприятии.

Но главное, что озабочивало кн. Львова, были не имена кандидатов, а взаимоотношения будущего, преобразованного правительства с Исполнительным Комитетом. В ответ на мое указание, что мы готовы пересмотреть формы контроля, избегая всего, что могло бы вызвать впечатление вмешательства Совета в функции власти, кн. Львов сказал:

- А можете ли вы отказаться от формулы "постольку-поскольку"? В этой формуле есть нечто унизительное для правительства. В ней выражается постоянное недоверие, подозрение. Только выражением полного, безоговорочного доверия сможет Совет способствовать действительному укреплению власти.

Я ответил, что мы можем изменить слова, но не мысль, выраженную в формуле "постольку-поскольку"; что принцип поддержки власти в меру осуществления выработанной программы освящен европейской парламентской практикой и ничего унизительного для правительства не представляет. Эти объяснения явно не удовлетворили кн. Львова, но все же беседа закончилась тем, что он обещал обсудить наши предложения с членами правительства и держать нас в курсе дальнейших решений.

Но в царившей вокруг возбужденной революционной атмосфере спокойное обсуждение положения в поисках выхода из кризиса оказалось невозможным. На другой день, 29 апреля, произошла сенсационная отставка Гучкова. Сенсационна была, собственно, не самая отставка, а форма этой отставки: без предупреждения правительства, без предварительного обсуждения вопроса с товарищами по министерству военный министр в ходе войны покидал свой пост, заявляя, что правительство лишено возможности отправлять свои функции и что он, военный министр, "не может далее нести ответственность за тот тяжкий грех, который творится в отношении родины".

- А можете ли вы отказаться от формулы "постольку-поскольку"? В этой формуле есть нечто унизительное для правительства. В ней выражается постоянное недоверие, подозрение. Только выражением полного, безоговорочного доверия сможет Совет способствовать действительному укреплению власти.

Я ответил, что мы можем изменить слова, но не мысль, выраженную в формуле "постольку-поскольку"; что принцип поддержки власти в меру осуществления выработанной программы освящен европейской парламентской практикой и ничего унизительного для правительства не представляет. Эти объяснения явно не удовлетворили кн. Львова, но все же беседа закончилась тем, что он обещал обсудить наши предложения с членами правительства и держать нас в курсе дальнейших решений.

Но в царившей вокруг возбужденной революционной атмосфере спокойное обсуждение положения в поисках выхода из кризиса оказалось невозможным.

На другой день, 29 апреля, произошла сенсационная отставка Гучкова. Сенсационна была, собственно, не самая отставка, а форма этой отставки: без предупреждения правительства, без предварительного обсуждения вопроса с товарищами по министерству военный министр в ходе войны покидал свой пост, заявляя, что правительство лишено возможности отправлять свои функции и что он, военный министр, "не может далее нести ответственность за тот тяжкий грех, который творится в отношении родины".

Этот акт означал демонстративный разрыв Гучкова и стоявших за ним правых кругов буржуазии с Временным правительством. Совершая этот акт, Гучков и его сторонники не могли, конечно, не знать, что в наэлектризованной революционной атмосфере, где так легко распространялись слухи о контрреволюционных замыслах правых кругов, такое заявление было лишь на руку тем, кто хотел вырвать массы из-под влияния демократически настроенных Советов и толкнуть их на путь уличных выступлений. Но эта перспектива не смущала Гучкова и его сторонников, так как в борьбе с демократией они явно взяли курс на политику, определяемую принципом "чем хуже, тем лучше".

Возбуждение, вызванное уходом Гучкова, усиливалось еще тем, что возникли слухи, будто высший командный состав армии готовится из солидарности с Гучковым подать в отставку.

Этот акт означал демонстративный разрыв Гучкова и стоявших за ним правых кругов буржуазии с Временным правительством. Совершая этот акт, Гучков и его сторонники не могли, конечно, не знать, что в наэлектризованной революционной атмосфере, где так легко распространялись слухи о контрреволюционных замыслах правых кругов, такое заявление было лишь на руку тем, кто хотел вырвать массы из-под влияния демократически настроенных Советов и толкнуть их на путь уличных выступлений. Но эта перспектива не смущала Гучкова и его сторонников, так как в борьбе с демократией они явно взяли курс на политику, определяемую принципом "чем хуже, тем лучше".

Возбуждение, вызванное уходом Гучкова, усиливалось еще тем, что возникли слухи, будто высший командный состав армии готовится из солидарности с Гучковым подать в отставку.

30 апреля в Исполнительный Комитет явилась делегация офицеров Петроградского штаба с полковником Якубовичем во главе. Она была принята несколькими членами Исполнительного Комитета, которые в тот момент оказались налицо; среди них были Гоц, Богданов и несколько других. Якубович и сопровождавшие его офицеры выражали возмущение демонстративным уходом Гучкова и высказывали опасение, что этот уход, особенно если он будет сопровождаться уходом и некоторых командующих отдельными фронтами, вызовет в армии волнения и беспорядки. Единственным способом предотвратить разложение армии Якубович и его друзья считали образование твердой власти с участием советских представителей. Они пришли со специальной задачей - убедить руководителей Совета в необходимости немедленно вступить в правительство. Мы подходим к делу, говорили они, не как политики, а как военные. Какую именно политику должно вести правительство, нас сейчас не касается, но как военные, на которых лежит ответственность за судьбу армии, мы вам со всей категоричностью заявляем, что только правительство с участием представителей советских партий может спасти страну от катастрофы. Необходимо, чтобы правительство пользовалось авторитетом в армии, а в армии авторитет имеете только вы, руководители Совета. Спорьте меж собою, как хотите, пишите какие угодно программы, но входите в правительство, берите власть в свои руки, и прежде всего берите в свои руки власть в армии. Если вы в правительство не войдете, то в ближайшее же время беспорядки в армии увеличатся, фронт развалится, и ответственность за это будет лежать на самой влиятельной части демократии, т. е. на вас.

Рассказывая нам об этом визите, Гоц и Богданов говорили, что Якубович и его друзья производили впечатление искренних и решительных людей, готовых отдать свои силы на укрепление демократии. Появление этой группы "младотурков", как назвал их Чхеидзе с оттенком юмора, не покидавшего его в моменты самой большой озабоченности, было очень симптоматично. Правда, мы знали, что группа Якубовича не выражала взглядов широких кругов офицерства, которые были настроены гораздо правее. Но настроения этой группы совпадали с настроениями армейских комитетов на фронте и в тылу и значительной части демократических организаций, которые буквально засыпали Исполнительный Комитет по телеграфу или через делегатов просьбами и требованиями об образовании коалиционного правительства. Отставка Гучкова еще более усилила эту кампанию, так как уход военного министра был воспринят всеми как симптом разложения правительства. Противостоять этой кампании становилось с каждым днем и каждым часом все труднее и труднее. Надо было, не медля ни минуты, дать стране обновленную власть

1 мая, идя на свидание с кн. Львовым, который пригласил меня для ознакомления с положением, создавшимся в правительстве, я в согласии с товарищами из руководящей группы Исполнительного Комитета заранее решил, что, если встретятся какие-либо затруднения для того преобразования, которое мы предлагали, надо будет принять единственно остающийся исход - коалицию.

vВо время этого свидания кн. Львов сказал, что уход Гучкова произвел на весь состав правительства впечатление удара изнутри, ослабляющего престиж и без того расшатанной власти. Наше предложение не было принято, ибо никакое пополнение правительства без прямого участия представителей Совета не могло, по мнению большинства правительства, дать власти нужную силу. Некрасов и Мануилов предлагали немедленно вручить коллективную отставку министерства Комитету Думы и Исполнительному Комитету. Но кн. Львов настоял на том, чтобы обратиться к Исполнительному Комитету с повторным предложением коалиции и только в случае нового отказа Исполнительного Комитета сложить свои полномочия. Кн. Львов при этом ознакомил меня с проектом официального правительственного заявления, которое должно было появиться на другой день. В этом заявлении правительство резко осуждало нелояльное поведение Гучкова, единолично принявшего решение покинуть министерство. Вместе с тем правительство возобновляло предложение коалиции и выражало надежду, что вступление в его состав представителей демократии восстановит единство и полноту власти, нужные для спасения страны.

При таком положении было ясно, что ни о каких паллиативных мерах для разрешения кризиса больше нельзя было и думать. Новый отказ Исполнительного Комитета от коалиции мог лишь привести к коллективной отставке правительства и обострению кризиса. Когда, вернувшись от кн. Львова, я сообщил о разговоре с ним моим ближайшим товарищам, все они согласились, что надо откинуть все колебания и принять предложение о коалиции.

При таком положении было ясно, что ни о каких паллиативных мерах для разрешения кризиса больше нельзя было и думать. Новый отказ Исполнительного Комитета от коалиции мог лишь привести к коллективной отставке правительства и обострению кризиса. Когда, вернувшись от кн. Львова, я сообщил о разговоре с ним моим ближайшим товарищам, все они согласились, что надо откинуть все колебания и принять предложение о коалиции. Весь состав Исполнительного Комитета был налицо в Таврическом дворце. Чхеидзе немедленно открыл заседание, и я, сделав краткий доклад о создавшемся положении, предложил пересмотреть принятое решение об отказе от коалиции. Говоря об этом заседании, Станкевич в своих "Воспоминаниях" пишет: "Через несколько дней после первого своего решения Исполнительный Комитет вынужден был поставить вопрос о власти вторично. И даже без прений, просто после заявления Церетели: "Я высказываюсь за коалиционное правительство..." - вопрос был решен положительно". Это описание, конечно, стилизовано. Верно то, что мое заявление в пользу коалиции было встречено таким одобрением, что исход голосования ни для кого не представлял сомнения. Но если не было прений в собственном смысле, были заявления, вызванные предстоящим вступлением советской демократии на новый, еще не изведанный путь. Большевики и интернационалисты снимали с себя ответственность за вхождение представителей Совета в правительство, а сторонники коалиции формулировали свои пожелания относительно состава и программы будущего правительства. Заседание длилось до поздней ночи. Был даже устроен перерыв, чтобы дать возможность различным фракциям Исполнительного Комитета точнее формулировать свои заявления и пожелания. На заседание приехал и Керенский. Его появление вызвало большой интерес, так как ожидали, что он сообщит какие-нибудь конкретные предложения правительства. Но Керенский ограничился изложением общих взглядов о трудности положения страны и о необходимости коалиции. Дан и Суханов поставили ему вопросы, касавшиеся предположений Временного правительства о составе и программе нового правительства, но Керенский ответил, что правительство пока ничего не решало, и покинул заседание, которое продолжало обсуждать вопросы, связанные с образованием нового правительства.

На голосование был прежде всего поставлен вопрос о коалиции. Ставя этот вопрос, Чхеидзе заявил: "Три дня тому назад я говорил, что не могу взять на себя ответственность советовать Исполнительному Комитету послать своих представителей в правительство. Теперь создалось такое положение, что я, напротив, не могу взять на себя ответственность советовать отказаться от вхождения в правительство".

Это голосование Исполнительного Комитета было более показательно, чем голосование 28 апреля, когда не только в среде большинства, но и в среде левой оппозиции многие намеренно уклонились от подачи голоса. За коалицию было подано 44 голоса, против - 19, воздержалось 2.

Результаты голосования были встречены аплодисментами большинства, и Исполнительный Комитет перешел к обсуждению дальнейших шагов для образования нового правительства.

Далее читайте:

1. Первые симптомы гражданской войны.

ХРОНОС: ВСЕМИРНАЯ ИСТОРИЯ В ИНТЕРНЕТЕ

ХРОНОС существует с 20 января 2000 года,

Редактор Вячеслав Румянцев

При цитировании давайте ссылку на ХРОНОС