О руководстве Союза писателей

1934 г.

ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ

XPOHOC

ВВЕДЕНИЕ В ПРОЕКТ

ФОРУМ ХРОНОСА

НОВОСТИ ХРОНОСА

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ

ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ

СТРАНЫ И ГОСУДАРСТВА

ЭТНОНИМЫ

РЕЛИГИИ МИРА

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

МЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯ

КАРТА САЙТА

АВТОРЫ ХРОНОСА

Родственные проекты:

РУМЯНЦЕВСКИЙ МУЗЕЙ

ДОКУМЕНТЫ XX ВЕКА

ИСТОРИЧЕСКАЯ ГЕОГРАФИЯ

ПРАВИТЕЛИ МИРА

ВОЙНА 1812 ГОДА

ПЕРВАЯ МИРОВАЯ

СЛАВЯНСТВО

ЭТНОЦИКЛОПЕДИЯ

АПСУАРА

РУССКОЕ ПОЛЕ

Справка секретно-политического отдела ГУГБ НКВД СССР

«Об отношении писателей к прошедшему съезду писателей и к новому руководству Союза советских писателей»

[09.09.1934]

По данным <...>1 непосредственно после съезда писатели занялись устройством своих личных дел: покупкой машин, строительством дач, многие до окончания или непосредственно после окончания съезда уехали в творческие командировки или в отпуск и т.д. Поэтому в ожидании, что к зиме, когда все вернутся, положение выяснится, писатели вяло реагируют на складывающуюся после съезда общественно-литературную обстановку.

Более всего поражает то, что после съезда писателей очень мало говорят о нем. Словно все сговорились хранить молчание.

На днях состоялся просмотр нового фильма. Присутствовали В.Лидин, С.Третьяков, Г.Санников, В.Шкловский, Славин, Лапин, Хацревин, Никулин, но никто из них в ожидании просмотра и после [н]его ни разу не затронули темы съезда.

5 [сентября] состоялся в Доме сов[етского] писателя небольшой вечер, на котором встретились грузинские и русские писатели. Присутствовавшие Т.Табидзе, К.Лордкипанидзе, Г.Леонидзе, Б.Буачидзе, Т.Гейшвили и Леонов, Вс.Иванов, С.Третьяков, П.Павленко, П.Антокольский, Ш.Сослани и другие опять-таки ни в разговорах до начала этого небольшого банкета, ни во время его о съезде ничего не говорили.

Ал.Митрофанов только говорил, что из поля зрения Оргкомитета с самого начала фактически выпали молодые, но квалифицированные писатели: «Разве Оргкомитет помог чем-нибудь Лапину, Славину, Герасимовой. Они ведь занимались только с маститыми, желая найти в них опору (они – это Кирпотин, Юдин и проч[ие]). Посмотрим, что теперь получится».

Очень многие писатели (Скосырев, Чачиков, Сослани, Антокольский) проявляют большой интерес к тому, что из себя представляет т. Щербаков.

Приводим наиболее характерные высказывания писателей, зафиксированные в первые дни после съезда.

Л.Леонов: «Все мы слишком опытны и искушены для того, чтобы можно было ждать каких-то неожиданных поворотов в литературе, надо жить и действовать в пределах сущего. Ничего нового не дал съезд кроме доклада Бухарина, который всколыхнул болото и вызвал со стороны Фадеевых-Безыменских такое ожесточенное сопротивление.

Ничего особенного не приходится ждать и от нового руководства, в котором будут задавать тон два премированных аппаратчика Щербаков и Ставский (Ставский ведь тоже официальное лицо). Поскольку Щербаков – человек не искушенный в литературе, инструктировать будет Ставский, а литературная политика Ставского нам хорошо известна. Следовательно, в союзе, – типично чиновничьем департаменте, – все остается в порядке».

М.Шагинян: «На Горького теперь будут нападать. Доклад его на съезде неверный, неправильный, отнюдь не марксистский, это богдановщина, это всегдашние ошибки Горького. Горький – анархист, разночинец, народник, причем народник-мещанин, не из крестьян, а именно народник из мещан. И в докладе это сказалось. Докладом все недовольны, и даже иностранцы. Я знаю, что на него будут нападать, что немецкая компартия будет разбирать и прорабатывать его доклад. Доклад будет дезавуирован и Сталиным. Сталин не читал доклада, так как Горький его закончил к самому съезду.

Для Горького большой козырь статья Гронского, но статья неверная2. Единственное произведение Горького, которое можно назвать пролетарским, – это „Мать“. Горький – не марксист, а разночинец. Как ни разны они с Достоевским, но, безусловно, Горький продолжает начатую Достоевским линию в литературе разночинцев.

В союзе будет опять двоевластие, так как Горький хочет монополии, а партия ему монополии не дает, и опять будут два течения, что, конечно, прежде всего отразится на нас, т.е. пострадаем и страдать будем мы – писатели.

Щербаков очень хороший человек, культурный, нас, писателей, знает, но у него мягкий характер. В этом отношении он будет слабее Юдина. Юдин, хотя глуповат, грубоват, дубоват, но как партиец сильнее. Щербаков мягче, а для нас это хуже».

Новиков-Прибой: «Съезд прошел под знаком „да здравствует Горький“. Все, что съезд вообще дал: „да здравствует Горький“».

Бор. Пильняк: «Я не политик, но скажу, что мера во всем должна быть. И даже в части похвал. Мне в писательской среде созданы такие условия, что я даже говорить не могу. На съезде со мной многие боялись здороваться. Я напишу Сталину письмо. Он всюду говорит: „Пусть писатели пишут правду“. Я хочу работать в правлении союза. Я буду работать, я буду работать честно, но боюсь, что они не создадут деловой обстановки. На пленуме правления два раза аплодировали Горькому. Дело очевидно будет обстоять так, что, когда кто-нибудь вдвоем будет оставаться с Горьким, то тоже будут ему аплодировать. Как вы думаете, Фадеев и Панферов смирились и любят Горького? Я не допускаю даже этой мысли. Они увидели, что им не под силу, и на ходу перестроились. Всеволод Иванов никого не любит. Он сделал ставку на Алексея Максимовича и думает стать его преемником, но этого никогда не случится».

Л.Сейфуллина: «Обстановка тяжелая, кругом хищники, предатели. Работать могу, только отвлекшись от обстановки. В союзе чиновники, бонзы, презирающие писателей.

Съезд не дал конкретных результатов – вот, например, договор с Правдухиным издательство аннулировало, другая книга Правдухина разобрана, – где же ставка на мастерство?

Обиженных много. На днях у Льва Гумилевского была пьянка. Повез Пильняк. Я думала – просто поболтать, а там, оказывается, собралась фракция обиженных и устроили пьянку. Есть всякие способы поправлять свои дела, но такой способ мне противен. Как они смеют думать, что я стану заступаться за „Собачий переулок“? Я и Пильняка выругала, зачем он лезет в эти дела. Ему-то чего обижаться. Он получил моральное удовлетворение. Его новый рассказ3 мне не понравился – в нем что-то вроде пародии на съезд писателей, хотя Пильняк это отрицает. И этот рассказ уже принят в „Новый мир“ и, конечно, пойдет, а хорошие авторы, как Правдухин, в загоне».

Ник. Погодин (на вопрос: почему он не избран в президиум правления ССП): «Надо знать всю сложную и неприятную машину протаскивания кандидатур в президиум СП, чтобы судить об истинном положении вещей. Что из себя представлял Афиногенов на съезде? Пустое место. Смотреть было даже неприятно, как он слонялся из угла в угол недотыкомкой. На съезде он – ничто. Из журнала выгнали. И члена президиума ему дали как компенсацию – нельзя же его окончательно уничтожить. Да и при том, как его компенсировали? Нашлись „добрые дяди“, звонили своим людишкам, надоедали, просили, обещали, где можно давили. И только таким образом и протащили Афиногенова в президиум».

Якоб (личный секретарь Погодина, отражающий мнения последнего): «В драматургических кругах с уверенностью ожидали, что в состав президиума Союза писателей будет введен Погодин как противодействующая творческая сила Киршону. Состав президиума в части представительства от секции драматургов одних поразил, у других вызвал недоумение. Афиногенов и Киршон равноценны, равнотипны, и было бы совершенно достаточно присутствие одного из них как представляющих единую творческую платформу.

Что же касается группировки, то она с приходом Афиногенова в президиум усилится. Афиногенов потащит на буксире всю свою пресмыкающуюся группочку через всю свою деятельность в президиуме СП».

П.Слетов: «Я никогда не принадлежал к оптимистам, но сейчас, после съезда, должен сказать, что дышать нашему брату будет как будто полегче. Правда, 90 процентов того, что говорилось на съезде, – обычная казенная пошлость: за это так хорошо говорит полупустой зал. Но все это искупается действительно историческим значением изумительного доклада Бухарина. Значение этого доклада не преуменьшит никто: ни его „извинение“, ни его частичное дезавуирование со стороны Стецкого. Это – огромное принципиальное дело: ребром поставлен вопрос о двух борющихся в литературе силах – об официальной „бездарности, возносимой на щит“ (Безыменские, Жаровы и, логически продолжая, Ставские-Панферовы), и о свободно-независимых мастерах (Пастернак, Васильев, Олеша и др.). Характеристик, данных Безыменскому и Демьяну [Бедному], не выжжешь из сознания миллионных читателей ничем, как ничем не заглушить оваций по адресу тех же Пастернака и Олеши.

Вот единственно ценный результат съезда. В этом наше, писательское, право на дальнейшую работу».

Илья Сельвинский: «На съезде в речах одних и тех же ораторов была странная смесь искренности и казенщины.

Радек боялся в своем докладе острот и вольностей, которых от него ждали, чтобы они не сошли за оппозиционность, и говорил тускло, без обычного блеска. А Бухарин решил, что можно говорить, как думаешь, – и вот его заставили извиняться и никуда не выбрали, хотя он сам мне говорил, что ему прежде предлагали.

Что будет дальше, пока Горький у власти, – трудно сказать. Ведь вся беда в том, что стараются не как бы сделать лучше для литературы, а как бы понравиться вышестоящему. Динамов делает не так, как нужно, а как, по его мнению, должно понравиться Стецкому. Стецкий – то же самое по отношению к Жданову. Политиканство. Фадеев зажат потому, что его не любит Авербах, а Авербаха любит Горький.

Горький является рассадником групповщины худшей, чем при РАППе, потому что вкусовщина играет еще большую роль. Развивается подлейшее местничество. Вс. Вишневский был на банкете у Горького и рассказывает, что там имело значение даже, кто дальше и кто ближе сидит от Горького. Он говорит, что это зрелище было до того противно, что Пастернак не выдержал и с середины банкета удрал. (Тут же нужно отметить, что Сельвинский считает Горького виною всех своих злоключений.)

Ставский – не талантливый человек. Но он – член ЦКК. И вот он будет одним из главных вершителей. Черт его знает – если он честный парень, то, может быть, это и не плохо. Важно вот что – прежде, когда у нас не ладилось, мы имели право думать (на примере РАППа), что, мол, это шалят наши руководители, а партия об этом не знает, а как узнает, не погладит по головке. Сейчас, если будет плохо, мы этого сказать не сможем, потому что в лице Щербакова нами будет руководить уже сама партия».

Бескин: «Съезд совершенно оплевал критику. Ведь никому, кроме Юзовского по драматургии, не дали выступить.

Доклад Бухарина возмутителен. Маяковского назвать устарелым. Лучшее стихотворение Светлова „Гренаду“ охаять. Правда, его речь превратилась в триумф Маяковского, но Горький сейчас же это «исправил» своей фразой „оригинальный и влиятельный“. Почти не отметить такого крупнейшего поэта, как Прокофьев. Сказать про Асеева, ведущего поэта, что он „отчасти“ принадлежит к ведущим поэтам».

Вера Инбер: «Критики смертельно обижены. Подумать только: ни Усиевич, ни Ермилов никуда не выбраны. Интересно, останется ли Щербаков зам[естителем] зав[едующего] Орготдела [ЦК ВПК(б)], – навряд ли, а, между тем, это очень важно. Ведь теперь важно не то, что скажет Юдин или этот толстый дурак и бездарность Кирпотин, а что скажут наверху. Горький может быть опять будет распоряжаться, как хочет. Политиканство будет продолжаться».

Борис Лапин: «Горькому теперь будет труднее хозяйничать в литературе, особенно если Щербаков останется работать в ЦК. Юдин мог быть на побегушках и вызвать недовольство Горького, а Щербаков вряд ли будет мальчишкой».

С.Буданцев: «Единственное, чем замечателен съезд, – доклад Бухарина: великолепная ясность и смелость. После его доклада можно было ждать каких-то действительных перемен... но, увы, засилье Панферовых и Безыменских, очевидно, настолько сильно, что все, даже решительные попытки к курсу на подлинно художественную литературу, а не на ее суррогат оказываются „пресеченными в зародыше“.

Ждать пока нечего – все пойдет своим порядком. А литературная атмосфера удушливая. Утешает только то, что подобно тому, как пришло в свой срок 23 апреля [1932 г.], когда за решение литературных вопросов впервые взялся лично Сталин, придет опять момент, когда литература потребует авторитетного вмешательства. Мне рассказывал Нович, что Сталин пока воздерживается от коренного вмешательства в литературу, допуская там дискуссию, и, в результате, в литературе все время идет борьба двух линий – Фадеева и Ставского и Горького, который как раз их не переваривает.

Триумвират Щербаков – Иванов – Ставский и является, очевидно, компромиссом между этими двумя линиями. Но, поскольку Горький только „икона“, а Иванов человек в организационном отношении бездарный, мы опять-таки остаемся под „эгидой“ Ставского, худшего из всех рапповцев».

А.Карцев: «С кем бы я ни беседовал о съезде, все сходились прежде всего на том, что это, по преимуществу, политика. Политические результаты съезда огромны, особенно за границей, – внушительное зрелище.

Но нас съезд, конечно, не может удовлетворить ни в малейшей степени: на нем по существу не был разрешен ни один конкретно-творческий вопрос. Какой-то отвлеченный, ни к чему не обязывающий „общий разговор“. Все доклады не удовлетворяют ни в какой мере: доклад Горького посвящен больше средним векам и доказательству того, что в СССР существует диктатура пролетариата, чем современной нашей литературе. Доклад Бухарина – сплошное дилетантство, а все остальное – просто „академическая болтовня“. Мало удовлетворяет и новое руководство: в президиуме – старые, всем осточертевшие фигуры Кирпотина и Юдина, а в секретариате, рядом с неизвестным нам Щербаковым, – Ставский, который является самым ограниченным среди пролетарских писателей».

Л.Кассиль: «Непрерывные „смены кабинетов“ в Оргкомитете не давали никаких творческих результатов. Теперь организована более или менее „твердая“ власть. Что выйдет – посмотрим, особенно, конечно, не обольщаясь. При верховном руководстве Горького обольщаться вообще трудно. Если у него есть своя политика, то она определяется исключительно личными моментами: какой все-таки это мелко-мстительный старик. Он никогда не простит, например, покойному В.В. Маяковскому его стихов о нем. Слышали, как попытался он „снизить“ его в заключительном слове: „влиятельный и оригинальный поэт“. Он вообще не прощает ничего и никому: стоило Прокофьеву когда-то выступить с критическим отзывом о нем, и пожалуйте, в том же заключительном слове он глупо, без всякого предлога, обрушился на Прокофьева».

Н.Шкляр: «Что бы там ни говорили, а основное дело сделано: поскольку с трибуны съезда прозвучали на весь мир такие замечательные речи, как речи Эренбурга, Олеши и Пастернака, доказывающие, что настоящая литература, наперекор стихиям, жива, постольку в дальнейшем эта струя живого, неказенного слова будет пробиваться, все крепче противостоя мертвящему шаблону того, что называется „пролетарской литературой“. Жалко только, что Горький не нашел в себе такого же мужества, как Бухарин, снять размалеванные маски с дутых знаменитостей. Будем надеяться, что процесс пойдет своим чередом: возьмет верх ставка на мастерство, на настоящих писателей. Будем вообще надеяться на то, что у нас в конце концов возродится литература, которая не делается по приказам».

Пакентрейгер: «Щербаков – фигура никому из писателей не известная. Расчет очевиден – дать писателям руководителя, не запятнанного никакой литературной дракой, вкусовщиной и личными связями. Может быть, это и целесообразно...»

Иохвед (отвечая Пакентрейгеру): «Не делают же этого в автомобильной или текстильной промышленности? Разве для того, чтобы руководить литературой, так уж необходимо ничего в ней не понимать?..»

Поповский: «Щербаков, Каменев, Иванов, Сидоров, – что это может изменить? Меня так же, как и прежде, не будут печатать. А больше или меньше будет чиновников над литературой – это безразлично».

Сергей Третьяков: «Сейчас не может быть и речи ни о каких литературных событиях. Все так устали от съезда, выступлений, что идет определенный „спуск на тормозах“. Сейчас после съезда не будут печатать ничего возбуждающего литературную общественность, да это и не надо никому.

Несмотря на все уважение к Горькому, по основной линии ему не делается никаких уступок, хотя Горький ставит много условий. Ему делаются уступки в мелочах, и они никоим образом не могут влиять на изменение общей линии в литературе. Так, например, по настоянию Горького устранен от активного руководства союзом Юдин, но это не может называться какой-то крупной победой Горького».

Юрий Никулин: «Я смотрю на вещи так, что мы должны соперничать не с мертвецами Фадеевым, Ставским и др., а с живыми, с Пушкиным, Толстым, поэтому – что мне съезд? Это был съезд людей, уже затронутых разложением. Разве мы должны были ждать от него пользы? Поговорите со всей массой писателей – разве один из них ждал чего-нибудь от съезда и разве кто-нибудь получил что-нибудь от него? Это только пощекотало самолюбие людей, сидящих в президиуме».

Вас. Саянов: «Я насчитал 12 хороших поэтов, которых забыл Бухарин. Это все поэты не хуже Антокольского, тоже забитого4. Все эти люди выброшены за борт корабля.

Я предлагаю написать за общими нашими подписями письмо в „Правду“. Если на это не пойдут, я сам напишу открытое письмо Бухарину. Но надо поговорить со всеми».

Ив. Катаев (выражающий настроение «перевальцев»): «Мне лично, да и большинству моих товарищей по „Перевалу“ обижаться грешно: мы, как-никак, из гонимых и преследуемых превратились в „легальных“, а частично и почитаемых советских писателей, прочно обосновавшись в ряде журналов, в том числе и в горьковских „Наших достижениях“. Выпускаем вместе с Зарудиным специальный номер, посвященный художникам-кустарям. Мы даже можем гордиться – мы пришли к признанию, никак не кривя душой, никак не меняя наших творческих установок и принципов. Приятно было слышать на съезде горячие речи о мастерстве, о новом гуманизме и т.д. – знакомые речи.

Руководство же в союзе будет сейчас, вероятно, вполне приемлемым: мы, не доверяя Авербахам, всегда доверяли опыту и мудрости того старого партийного поколения, к которому принадлежит тов. Щербаков».

В.Совсун (один из ближайших соратников В.Переверзева, выражает настроения и взгляды всей группы): «Самое острое на съезде – была речь Бухарина, но и он испугался под конец. И даже не он испугался, а, по-видимому, там на верхах испугались, т.к. не осмелился же он выступать от имени партии без каких-то соответствующих директив. Но что же получилось: то, что мы могли видеть, как люди у руля зависят от людей, которые ради своих политических убеждений готовы пойти на что угодно. Я уверен, что там в ЦК уши прожужжали относительно Бухарина и там испугались. В сущности, испугались сами себя.

Съезд никак не выразил литературной общественности в том виде, как ее хотели бы видеть мы, и не наметил никаких тенденций. Все же остается несомненным фактом, что молодые силы гибнут, кончают самоубийством (Митрейкин, Дементьев), и мало ли чего мы еще не знаем. Нет среды, нет воздуха. Помните Свидригайлова у Достоевского – „человеку прежде всего необходимо воздуху, воздуху“. До чего мы дошли. Не так давно один немецкий, берлинский ученый написал книгу „Шиллер о России“. Книга получила премию в Париже, в Риме, наконец ее прислали к нам. И что же – книга сейчас лежит в библиотеке 1-го МГУ, и ее не знают, кому дать на рецензию. Нет ни одного человека достаточно компетентного, чтобы написать о настоящей научной книге. Динамов, Серебрянский – все вздор, это только оболтусы. У нас на идеологическом фронте, на фронте литературы нет людей. Вот результат политики последних лет».

Для характеристики послесъездовских настроений в группе Панферова приводим следующее сообщение ...>.

«Настроение у Панферова и писателей, группирующихся около него, очень подавленное.

„Из наших“, – как говорил Черненко, – „в правление союза вошел только Панферов. Ильенков очень удручен тем, что он оказался в стороне“.

Черненко также очень рассчитывал попасть в правление как „представитель Ленинграда“. В Ленинграде вокруг него группируются Лаврухин (отказавшийся ехать на съезд), Осипов, Капица.

Вообще настроения такие, что организационно „панферовская“ группа окончательно разбита.

Характерно, что на обсуждение романа Черненко, которое происходило 7.IX, пришли только Ильенков, Нович и Черняк. Обещали еще быть на обсуждении Динамов и Беспалов, но не пришли. Тогда как обычно такие собрания у Панферова были гораздо более многочисленными.

О съезде разговоров в редакции журнала „Октябрь“ никаких нет, словно его не было.

Нович сказал, что нарочно дожидался в Малеевке, когда кончится съезд, чтобы после этого приехать в Москву.

Суть высказываний о съезде сводится к тому, что было очень скучно, очень декларативно и никому не интересно.

9.IX Панферов и Ильенков уехали в ЦЧО. Горбатов уже уехал на Урал. Черненко на днях уезжает в Ленинград.

Насколько не уверены они сейчас в своей судьбе, может показать такая фраза Исбаха, которую он на прощанье сказал: „Надеюсь, что к моему приезду все будет на своих местах. Хотя в наши дни всего можно ожидать“.

В Москве сейчас по существу „полпредом группы“ остается один Нович.

Панферов первоначально собирался ехать сразу после съезда, числа 2–3-го [сентября] и задерживался, очевидно, в связи с соображениями организационного порядка.

Жена Панферова рассказывала, что ГИХЛ не выпускает сейчас книг Панферова, ссылаясь на то, что, якобы, нет бумаги, в то время как „Советская литература“ передала на издание Панферова необходимое количество оттисков. А книги сейчас дематрицированы и неизвестно, когда выйдут».

<...> Относительно группы «молодогвардейцев»: «Дайреджиев, который в течение нескольких дней болел, сказал: „Возьмусь за это дело обязательно. Пока, за время моего отпуска и моей болезни, все рассыпались“».

Для характеристики настроений и поведения группы работников «Литературного критика» приводим сообщение <...>.

«Круги, группирующихся вокруг „Литературного критика“, т.е. Розенталь, Усиевич и др., расценивают слагающееся соотношение сил пессимистически. Сотрудники редакции передавали, что руководство журнала видит в утверждении президиума правления ССП симптом победы „бухаринского“ направления. На вопрос, что собственно разумеется под „бухаринским“ направлением, было отвечено: „то направление, которое определило основную тенденцию бухаринского доклада и которая диктуется консервативными либеральными вкусами верхов партийного руководства с их склонностью к переоценке классического наследства, с тенденцией к снижению роли Маяковского и т.п.“ На днях состоялась такая дружеская вечеринка, устроенная группой „Литературного критика“. Присутствовали, с одной стороны, руководители журнала Розенталь, Альтман, Юзовский, с другой – редакционный аппарат: Полонская, Самойлова, Рамм. Юдина не пригласили, ибо, так сказать, среднее командное звено журнала им недовольно: обвиняют его в легкомыслии, считают, что он сам виноват в том, что его все-таки отстранили от руководящей роли в правлении ССП и т.д.

Прежде близко примыкавшая к этой группе Усиевич в настоящее время от нее отошла, вернее, группа отошла от нее. Мотивируется этот отход тем, что Усиевич оказалась, де, не очень порядочным человеком: она использовала и Юдина, и Альтмана до тех пор, пока они были ей нужны, а как только их руководящая роль кончилась, так они стали ей не нужны. Все ведшиеся на вечеринке разговоры в основном вращались вокруг итогов съезда и дальнейших перспектив литературного движения. По мнению группы, расстановка сил на литературном фронте на сегодняшний день складывается такая: с одной стороны, Горький, линию которого будет, очевидно, проводить правление ССП; поскольку в состав правления вошел ряд бывших рапповцев, – Афиногенов, Киршон, Бруно Ясенский, – следует думать, что влияние рапповской группы на линию Горького будет довольно значительно. С другой стороны, – все руководство литературными делами в ЦК до Сталина включительно. На возражение, что, мол, странно, чтобы линия ЦК, поддерживаемая Сталиным, была одна, а линия правления другая, было отвечено, что Сталин считается с Горьким и считает возможным кое в чем уступать ему.

Роль Щербакова в правлении эта группа определяет так, что Щербаков будет, очевидно, где нужно, давать тормоза затем, чтобы влияние бывших рапповских элементов не перехлестнуло бы слишком уж далеко. Что Щербаков сам может подпасть под влияние этих рапповских элементов, эту опасность группа считает довольно слабой, ибо, если бы она реализовалась, то совершенно очевидно, что дело бы кончилось отозванием Щербакова с этой работы. О втором секретаре правления Ставском в группе говорили: «наш человек». Третий – Всеволод Иванов – сколько-нибудь значительного влияния на ход дел, по мнению группы, оказывать не может.

Линию журнала его руководители определяют как линию культпропа ЦК, которая неизбежно будет оппозиционной линии правления. „Журнал должен стать этаким фрондирующим органом, перестать быть тем литературным официозом, которым он был, когда был органом Оргкомитета“. В связи с этим стоит распоряжение Юдина о передаче его в ГИХЛ, хотя первоначально и был окончательно решен вопрос о том, что он остается в „Советском писателе“: теперь это не годится, ибо „Советский писатель“ – издательство, находящееся при правлении ССП.

По мнению руководства журнала, он сможет объединить вокруг себя основную массу критических кадров, уже сейчас довольно агрессивно настроенную по отношению к правлению, обиженную уже за одно то, что никто из критиков не вошел в состав правления. Розенталь рассказывал, что на заседании фракции съезда он сидел рядом с Ермиловым, и как только Ермилов увидел, что и с критиками так обошлись, он сказал: „Вот теперь нам всем надо объединиться вокруг "Литературного критика". По словам Розенталя, даже Корабельников смотрит теперь на него "бараньими глазами" – "не привлекут ли и его"“.

В общем настроение группы «Литературного критика» сейчас такое, что настоящая-то борьба только сейчас начинается. Правда, в ближайшее же время ждать ее активизации не следует: люди устали от съезда. Сейчас наблюдается массовый отъезд всех литературных людей из Москвы. Но зима „обещает быть бурной“».

Для характеристики положения в «Литературной газете» и настроений работников редакции приводим сообщение <...>.

«Центром внимания работников „Литературной газеты“ после писательского съезда явился вопрос о новом руководстве Союза писателей. Болотников и Цейтлин в беседах с сотрудниками говорили, что, вероятнее всего, редактором „Лит[ературной] газеты“ будет назначен В.Кирпотин. При этом Болотников иронически заметил, что писатели будут этим очень довольны, т.к. Кирпотин „со всеми хорош“, а Цейтлин утверждал, что в этом случае в газете будет „мрачно“, т.к. Кирпотин тяжелый и негибкий человек.

После избрания нового правления и секретариата ССП Болотников и Цейтлин с удовлетворением отмечали, что в секретариат не избран Фадеев, говорилось и о том, что Щербаков абсолютно не знаком с вопросами литературы и искусства.

После того как Болотников по вызову т. Щербакова побывал у последнего, Цейтлин в беседе с сотрудниками сказал, что Щербаков дал понять Болотникову об установке ЦК на то, чтобы по возможности не менять работников, и что, по-видимому, Болотников останется редактором „Л[итературной] г[азеты]“.

Со слов сотрудницы Е.Пельсон Цейтлин говорил ей после посещения Болотниковым Щербакова, что последний представляет собой человека тупого и грубоватого, и, очевидно, по сравнению с ним П.Юдин – „высокий интеллигент“.

Назначенный перед съездом В. Кирпотиным зам[естителем] редактора „Л[итературной] г[азеты]“ М.Розенталь со дня закрытия съезда больше не появлялся в редакции. Отстраненный же Розенталем от работы М.Цейтлин вновь приступил к работе как ответственный секретарь, фактически самостоятельно делал газету. В настоящее время Болотников, вообще ненадолго заезжающий в редакцию через день, чтобы просмотреть сверстанные полосы, собирается уезжать в Персию, куда он командирован на юбилей Фирдоуси. Зам[естителя] редактора фактически не существует, редакционная коллегия „Л[итературной] г[азеты]“ вообще является фиктивной, и, таким образом, единственным руководителем газеты остается М.Цейтлин.

Неясность положения усугубляется еще тем, что Щербаков (он сказал об этом Болотникову) уезжает в ближайшее время в полуторамесячный отпуск, и таким образом ослабляется и руководство Союза писателей.

Повседневную работу „Лит[ературной] газеты“ значительно затрудняет по-прежнему наблюдающийся антагонизм между аппаратом быв[шего] Оргкомитета и редакцией „Л[итературной] г[азеты]“. Работники б[ывшего] Оргкомитета чрезвычайно резки по отношению к сотрудникам „Л[итературной] г[азеты]“ и в предоставлении им всякого рода информации и материалов, необходимых газете, чинят бесконечные препятствия.

Высокомерное и пренебрежительное отношение аппарата б[ывшего] Оргкомитета к сотрудникам газеты распространяется не только на „Лит[ературную] газету“, но и на представителей общей печати. Поэтому среди работников печати, обслуживающих отделы искусства и литературы, назрело крайнее возмущение поведением сотрудников аппарата б[ывшего] Оргкомитета, и целая группа журналистов, работающих в „Последних известиях“ на радио, „Вечерн[ей] Москве“, „Лит[ературной] газете“, РОСТА и др., собирается написать специальное письмо т. Стецкому или тов. Щербакову, указав на недопустимое отношение сотрудников б[ывшего] Оргкомитета к представителям советской печати, которые, переступая порог Союза писателей, попадают в положение гонимых просителей».

Приводим сообщение <...>, указывающее на проявление враждебных, великодержавно-шовинистических настроений среди группы поэтов-переводчиков с национальных языков.

«Внимание, уделенное съездом национальным литературам, вызвало своеобразные, шовинистически окрашенные настроения среди переводчиков. Общий тон таков: нац[иональные] писатели плохи. Писателями, собственно, их делаем мы, жертвуя собственным творчеством. За это – не только не видим благодарности, но сталкиваемся с вечным неудовольствием, закулисными обвинениями и т.п. Этих писателей у нас широко издают, окружают почетом, избирают в центральные органы союза и т.п., а мы – на задворках.

Бродский характеризовал эту ситуацию как „историческую несправедливость“ и предсказывал, что затея Горького (6 альманахов в год) сорвется за недостатком доброкачественного материала.

Гатов негодовал на армян, которые писали ему восторженные письма по поводу его переводов, а на съезде обошли их полным молчанием, ибо позавидовали грузинам, которых переводил Пастернак, и теперь за спиною шепчутся, что его (Гатова) книга плоха. Упомянув, что Тихонов и Пастернак больше не будут переводить и что оба тяготятся принятыми обязательствами, закончил, что и он переводить не будет или „заставит их походить и покланяться“.

Гусев сказал тоже, что, поработав с узбеками, он убедился в глубокой бездарности их творчества, в неискренности их отношения, в гнилости их литературной среды, где все друг друга ненавидят и друг на друга доносят, и что переводами он больше заниматься не будет.

Н.Ушаков говорил с горечью, что националы требуют переводы, но сами никого переводить не желают и держатся, «как в завоеванной стране». Он закончит взятые переводы, а дальше „будет голодать, но писать свое“.

В этом же духе высказался и Тарловский.

Все эти лица, а также Зенкевич и Нарбут говорили, что съезд не дал ничего, что „по настоящему“ побеседовать, – о подлинных задачах, – не пришлось, что „там“ (в ЦК – Зенкевич) никак не поймут, что нельзя литературной работой командовать, что в порядке приказа ничего создать нельзя и что надо махнуть рукой на союз, работать „в стол“.

В частности, Нарбут заявил, что писатели, которых не пускали в зал и третировали, никогда не забудут этого издевательства; далее возмущался дезавуированием Бухарина, который „посмел иметь свое мнение“.

Рассказывал, что Д.Бедный, уже после бухаринского письма, говорил Безыменскому и Жарову: „не бойтесь, ребята, со мной не пропадете“».

Нач[альник] секр[етно]-полит[ического] отдела ГУГБ Молчанов

Зам[еститель] нач[альника] 4-го отд[еления] СПО ГУГБ Петровский

ЦА ФСБ РФ. Ф. 3. On. 1. Д. 56. Л. 70–93. Подлинник. Машинопись.

Примечания

1 Здесь и далее данным знаком обозначены изъятия с упоминанием источника информации (псевдоним осведомителя и т.п.), сделанные при рассекречивании документа.

2 Речь идет о статье Гронского, которую он готовил для опубликования в «Новом мире». ...> Гронский рассчитывает, что эта статья послужит основанием для его сближения с Горьким. Он послал Горькому эту статью и просил его принять для переговоров по поводу нее, но ...> Горький от встречи уклоняется, считает опубликование статьи нецелесообразным и уже ставил вопрос о снятии Гронского с «Нового мира» (сноска в документе).

Здесь перепечатывается с сайта http://www.alexanderyakovlev.org/

Далее читайте:

Россия в 30-е годы (хронологическая таблица).

Основные события 1934 года (хронологическая таблица).

ХРОНОС: ВСЕМИРНАЯ ИСТОРИЯ В ИНТЕРНЕТЕ

ХРОНОС существует с 20 января 2000 года,

Редактор Вячеслав Румянцев

При цитировании давайте ссылку на ХРОНОС