|
|
Гладышева Мария Кузьминична родилась в 1926 г. в с. Красное
Ленинск-Кузнецкого района Кемеровской области. Живет в Ленинск-Кузнецке. Рассказ
записала внучка Гладышева Елена в марте 1999 г.
Мой отец - Кузьма Иванович (1904 г.р.) и моя мать - Клавдия Федоровна (1904
г. р.) имели троих детей: меня, Василия (1929 г.р.) и Юрия (1940 г.р). Мы с
мужем тоже имеем троих детей: Александра (1947 г.р.), Надежду (1951 г.р.) и
Сергея (1957 г.р.).
В село Красное наша семья переехала вместе с несколькими другими семьями из-под
Уфы. Мы - переселенцы.
Отец был членом партии. Как рассказывала мама, вскоре после моего рождения, их
послали в отдаленную деревню Тяжинского района на организацию колхоза. Там мы не
прожили и года. Как говорила мама, жить было очень тяжело, а главное страшно. Не
раз ночью стреляли в окна. Спать, поэтому, приходилось на полу. Не было ни
родных, ни друзей. Сначала мы уехали в Красное вдвоем с мамой. А потом, бросив
всё, уехал из той деревни и отец. За этого у него отобрали партийный билет. Но
потом, правда, его в партии восстановили и сделали председателем колхоза в селе
Красном.
Так что, в нашей семье отношение к колллективизации было как к чему-то
неизбежному и нужному. Примерно также к ней относились и другие, считали это
необходимым делом.
По воспоминаниям родителей, бедняками были те люди, которые или не хотели
работать с утра до ночи, или люди с большими семьями, или люди, пострадавшие
из-за болезней и эпидемий. Но в колхоз зашли не только они. Зашли все. Хотя у
них забрали всю скотину и излишки зерна. Про раскулаченных сама я ничего не
помню, а родители не рассказывали.
Открытого протеста колхозам со стороны людей не было.
Активистами колхозов (председателями, бригадирами и др.) становились в основном
грамотные или партийные люди. О роспуске колхозов никто и не думал, так как
считали, что они пришли навсегда, да и люди надеялись, что будут жить всё лучше
и лучше.
С началом коллективизации быт в деревне, конечно, изменился. Если раньше
крестьянин делал то, что считал нужным для своего хозяйства, то теперь он должен
был работать там, куда его поставили работать. В колхозе, особенно в летнее
время, крестьяне работали от зари до зари. За работу им начислялись трудодни. По
трудодням потом получали зерно. Заинтересованности у людей не было. Поэтому
хозяйство в колхозе строилось кое-как.
Воровать в колхозе, не воровали. Ведь в доколхозной деревне даже на замки ничего
не закрывали. Никому и в голову не приходило, что их могут обворовать. Колоски
на полях собирали школьники. Но не самовольно. Они организованно их сдавали в
колхоз. Самовольно никому не разрешалось их подбирать: ругали, наказывали.
В 1937-1938 гг. из нашего колхоза забрали трех-четырех человек. Это были обычные
крестьяне. Толком никто не знал, за что их забрали. Просто этих людей объявили
врагами народа и всё! О политике в деревне говорили мало. В основном обсуждали
то, что писали в газетах. Выборы в Советы и выбираемых депутатов воспринимали
как должное.
Голода у нас не было. Вдоволь была картошка. А колхоз давал хлеб и крупы. Кроме
того, у всех было свое хозяйство. Справно жили те, у кого была возможность
хорошо работать в своем личном хозяйстве, а также те, кто имел какое-то ремесло
и мог дополнительно заработать: катал валенки, варил дёготь.
Пенсионеров в колхозе я что-то не припомню. Работали все. Паспортов нам не
давали. Это потому, чтобы люди не могли уехать в город. Но мы с мужем в 1953 г.
всё равно самовольно, без паспортов уехали в леспромхоз на заработки. У нас
тогда уже было двое детей. Братья мои тоже уехали в г. Ленинск-Кузнецкий. Уехали
потому, что в городе было легче прожить и дать детям образование. Люди
оставались в деревне из-за привычки работать на земле, из-за привычки к скотине,
из-за надежды на лучшую жизнь, из-за родных и близких, живущих рядом.
Когда началась война, люди охотно шли на фронт. Некоторые даже обманывали при
медосмотре, скрывали свои болезни для того, чтобы лишь бы их взяли на фронт. На
фронт ушло много молодых девушек. У отца был белый билет да ещё бронь. Но он всё
равно ушел на фронт. Вернулись с фронта единицы. Совсем немногие остались живы!
Учились в довоенной и послевоенной деревне все, даже взрослые. Людям хотелось
быть грамотными. Учителей в деревне уважали, отношение к ним было самое хорошее.
Им выделяли дрова и еду за счет колхоза.
Церковь у нас в селе была до тридцатых годов. Потом её попытались сломать: сняли
купола, стали ломать стены. Но не смогли. Просто закрыли её на замок. Это я знаю
по рассказам. Воспитывалась в атеистической семье, поэтому в Бога, особенно в
молодые годы, не верила. Попов не помню. Но клубы и избы-читальни, конечно,
помню. Они были для колхозников, особенно для молодежи, местом отдыха в зимние
вечера. Там можно было попеть, поплясать, посмотреть кино.
После войны в деревне стало жить несколько легче, чем в войну. Но были большие
налоги. А в 60-е годы ввели ограничения на содержание скота в личном хозяйстве.
Деревня всегда жила в нищете и выбраться из неё не может до сих пор. Да разве
только деревня? Мы, например, шифоньер смогли купить только в 1962 г., телевизор
- в 1966 г., холодильник в 1972 г. На курортах не отдыхала ни разу.
А в годы реформ - однозначно, стали жить хуже. Мы никому не нужны. Во всем этом
виновата война, правительство, как коммунистов, так и демократов.
Все они слишком много экспериментировали над деревней и простыми людьми.
Печатается по кн.: Л.Н. Лопатин, Н.Л. Лопатина.
Коллективизация как
национальная катастрофа. Воспоминания её очевидцев и архивные документы.
Москва, 2001 г. (Использована электронная версия с адреса
http://www.auditorium.ru/books/477/index.html)
Здесь читайте:
Россия в XX веке
(хронологическая таблица)
Коллективизация
(подборка документов).
|
