Юнгер, Эрнст

1895-1998

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

XPOHOC

ВВЕДЕНИЕ В ПРОЕКТ

ФОРУМ ХРОНОСА

НОВОСТИ ХРОНОСА

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ

ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ

СТРАНЫ И ГОСУДАРСТВА

ЭТНОНИМЫ

РЕЛИГИИ МИРА

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

МЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯ

КАРТА САЙТА

АВТОРЫ ХРОНОСА

Родственные проекты:

РУМЯНЦЕВСКИЙ МУЗЕЙ

ДОКУМЕНТЫ XX ВЕКА

ИСТОРИЧЕСКАЯ ГЕОГРАФИЯ

ПРАВИТЕЛИ МИРА

ВОЙНА 1812 ГОДА

ПЕРВАЯ МИРОВАЯ

СЛАВЯНСТВО

ЭТНОЦИКЛОПЕДИЯ

АПСУАРА

РУССКОЕ ПОЛЕ

Эрнст Юнгер

Э.Никиш про Э.Юнгера:

В те годы, когда я жил в Дрездене, философ Альфред Боймлер часто обращал мое внимание на Эрнста Юнгера. Он говорил, что это человек, который в полном объеме понял тенденции развития техники в нашу эпоху, который уже не находится в плену отсталой буржуазности и который вообще является одним из самых значительных умов в Германии. Юнгер получил известность благодаря нескольким книгам о войне; много говорили о его романе «В стальных грозах», о «Перелеске № 125» и о книге «Огонь и кровь». Как-то осенью 1927 года я поехал вместе с Боймлером в Берлин. Боймлер уговорил меня использовать эту оказию, чтобы посетить Юнгера. Тот жил тогда неподалеку от Варшавского моста, на одной из улиц этой части города, совершенно лишенных деревьев. Боймлер уже не раз говорил обо мне Юнгеру, а потому меня ждал радушный прием. Мы пили кофе и беседовали о по-литических процессах тех дней. Для тех, кто незнаком с Юнгером, стоит описать его внешний облик: человек невысокого роста, стройный, с военной выправкой; узкое с резкими чертами лицо; сдержанное поведение, привычка очень хорошо продумывать свои слова; ворчливая манера говорить, как у офицера. Он производил впечатление человека ухоженного и всегда держащего себя в руках. Его предложения напоминали тщательно отшлифованные афоризмы.

В последующем наше общение стало тесным и дружеским. Время от времени он давал мне статьи для моего журнала «Сопротивление». Я узнал от него, что он первоначально был близок к «Стальному шлему», но потом распрощался с ним, потому что по горло был сыт духом дисциплины и предпочел идти по жизни в одиночку. Ведь он расстался и с армией, где он, кавалер ордена «За заслуги», мог сделать хорошую карьеру, но ему не нравилось быть всего лишь шестеренкой в механизме. Когда я переехал в Берлин, он время от времени посещал меня и я тоже бывал у него в гостях — в западной части Берлина, куда он со временем перебрался.

С любовью и почтением он обыкновенно говорил о своем брате Фридрихе Георге. Тот был значительно здоровее с виду. Он был доктором права, но нигде не служил, а жил на небольшую пенсию, которая ему выплачивалась как пострадавшему на войне. Его духовность была какой-то по-античному светлой; он хорошо понимал суть вещей и никогда не напускал мистического тумана. Больше года он проработал помощником редактора в «Сопротивлении». Его перу принадлежали поистине превосходные статьи, как например о Чаплине. Для меня была большая радость, когда братья приходили ко мне вместе. Мне казалось, оба интересовались моими суждениями о политике; меня же обогащали те мнения и замечания, которые высказывались ими на основании собственных глубоких размышлений. Приблизительно в 1928 году в свет вышла книга Юнгера «Рискующее сердце». Юнгер продемонстрировал в ней, на что он еще способен. Теперь он уже был не просто военным и фронтовым писателем, но встал в один ряд с творческими мыслителями. Его душевная чуткость была необыкновенной: он был сейсмографом, с высочайшей точностью фиксировавшим тончайшие колебания и потрясения в общественном организме. «Рискующее сердце» — это книга-грёза; отмеченные внутренние переживания были предчувствиями анархического и жестокого времени. Таким образом, эта книга стала предвестием страшных вещей, рядившихся в новые одежды. В статьях, собранных в книге «Листья и камни», проявилась магическая способность Юнгера видеть самые скрытые связи между вещами и выражать их в слове.

Во время одного из собраний у Броннена Юнгер рассказал мне о книге, которую он только что закончил, — «Рабочий». Эта книга — наверняка одна из лучших у Юнгера. В ней он перевел духовное содержание русской революции и большевизма в немецкий способ мировосприятия и образ мышления. Без русской революции эта книга никогда бы не возникла, она была бы просто невозможна. Еще до своего путешествия в Россию я, почитав гранки этой книги, написал статью в «Сопротивление»; в ней я характеризовал содержимое этой книги как «национал-большевистское».

Юнгер, как и я, дружил с Карлом Шмиттом, и мы нередко проводили время втроем. Острый, проницательный ум Шмитта не оставлял Юнгера равнодушным. После того как я написал свою брошюру «Гитлер, злой рок немцев» и уже были готовы эскизы Вебера для иллюстраций к ней, я пригласил к себе Юнгера, Шмитта и Броннена. Я познакомил их с книгой. Броннен сразу же выразил свое негативное отношение; он почувствовал себя оскорбленным этими нападками на национал-социализм и предостерег меня, сказав, что публикация этой книги при-ведет к скверным последствиям. Я ответил, что не в моем обыкновении оглядываться на такие последствия. Шмитт воскликнул, что еще никогда не видел ничего более впечатляющего, а рисунок на титульной странице — просто потрясающе сильный. Юнгер воздержался от высказывания своего суждения. Он ограничился тем, что выразил уверенность продуманности моего поступка; я наверняка уже учел все его возможные последствия. Рисунки он нашел удачными и впечатляющими. Закончил он выражением уверенности в том, что книга произведет сильное впечатление.

Несколько бесед, которые я имел с Юнгером в дальнейшем, оставили меня в убеждении, что Юнгер испытывает сильное отвращение по отношению к национал-социализму. Более всего ему был противен плебейский дух этого движения. Аристократический инстинкт Юнгера был слишком чувствительным, чтобы выносить этот дух черни.

Когда Гитлер давал поручение Геббельсу создать движение интеллектуалов, он имел в виду в первую очередь Юнгера. Юнгер и Геббельс встречались несколько раз, но разговор между ними никогда не принимал того направления, которое хотел придать ему Геббельс. Геббельс относился к Юнгеру ревниво; он завидовал литературной славе Юнгера. В своем зазнайстве он питал безумную мысль, что способен соперничать с Юнгером. Однажды Геббельс намеревался выступить с речью в узком кругу избранных гостей, желая продемонстрировать свой интеллектуальный потенциал. Он уговорил прийти на это мероприятие Юнгера. Юнгер сидел в первом ряду, но вся эта пустопорожняя болтовня была ему настолько противна, что он не смог долго выносить ее. Он покинул помещение и отправился в ближайший ресторанчик, где надеялся залить хорошим вином скверное послевкусие, оставшееся от слов Геббельса. Позднее в том же ресторанчике появился и Геббельс, который выразил ему свои чувства: он был глубоко оскорблен, даже возмущен, когда узнал, что не произвел на Юнгера никакого впечатления и что тот даже сбежал от него.

Юнгер очень любил наблюдать массовые демонстрации. Он получал удовлетворение, следя за тем, как общее возбуждение обретает бурные формы выражения.

Юнгер был автором, публиковавшемся в Ганзейском издательстве. Это издательство ценило его и с неудовольствием взирало на то, как он чересчур откровенно выступал против национал-социализма. Но было совершенно ясно, что его неприязнь к национал-социализму не оставляет его ни на минуту. Мы постоянно поддерживали связь с Юнгером и всегда были едины в критике гитлеризма. В 1933 году Юнгер переехал в Гослар. В 1936 году он переселился в Юберлингер на Боденском озере. Мы обменивались письмами, причем в его письмах доминировал дух хорошо продуманной, тщательно проработанной, холодной взвешенности. Ландшафт Боденского озера был ему не по сердцу; он больше любил суровый северонемецкий пейзаж. Поэтому он уже в 1939 году, спустя относительно короткое время, перебрался в Кирхорст. В 1936 году я был на его большой квартире в Госларе и проводил там тайное собрание. В то время он вынашивал мысль опубликовать небольшую книгу, в которой обсуждалось бы творчество Кубина, Шлихтера и А. Пауля Вебера.

После моего ареста он повел себя благородно. Он никогда не пытался прекратить контакты с моей женой и моим сыном, он старался что-то сделать для меня, сообразуясь, конечно, с положением вещей; на все свои ходатайства он получал резкие отказы, а в офицерских кругах недвусмысленно высказывался в мою поддержку. В книге «Мраморные рифы» и в книге «Сады и улицы» он выразил свою неприязнь к гитлеризму. Он находился в доверительных отношениях с генералом фон Штюльпнагелем, который позднее оказался вовлечен в катастрофу 20 июля 1944 года; после 20 июля он был уволен из армии, где его так и не повысили в звании, уже к 1933 году он стал капитаном.

Юнгер в форме дневника описывает свои парижские впечатления в объемистом произведении «Излучения»; часто он упоминает там меня, отзываясь обо мне самым дружелюбным образом. В Кирхорсте он поселился в старом приходском доме с хорошей атмосферой, с прекрасным садом; эта его обитель навевала множество чувств.

Перед окончанием войны Юнгера определили на должость местного командира фольксштурма; он ис-пользовал свое право отдавать приказы, в 1945 году распустив ополченцев по домам.

На протяжении многих лет Юнгер с научной ос-новательностью занимался изучением насекомых; его коллекция насекомых имеет немного равных себе. Целый день он сидел за письменным столом, а по вечерам отправлялся ловить насекомых.

Произведение Юнгера «Мир», которое было создано в 1941 —1943 годах и стало программой для многих людей, организовавших события 20 июля, после 1945 года превратилось в предмет для ожесточенных споров. Юнгера уличали в том, что он превратился из милитариста в сторонника Панев- ропы и католика. Другие приписывали этому произведению куда большую злонамеренность, утверждая, что его автор хочет, чтобы немецким народом помыкали и в будущем. Разница только в том, что стружку с него снимать теперь будут не на плацу около казармы, а в церкви. В письмах ко мне он позднее отрекся от своего «Мира», пытаясь объяснить его содержание особенностями того момента, в который он был создан.

В американской зоне Юнгер был занесен в черный список. В результате многие важные работы, которые еще лежали в его рабочем столе, долго ожидали публикации. Только после того как он переселился в Равенсберг, а затем — в Вильфлинген, во французскую зону, у него снова появилась возможность публиковаться.

Влияние французской литературы на Юнгера очевидно. Андре Жид и французские неокатолики оказали на него заметное воздействие.

Не всегда обращают внимание на то, что существенный мотив произведений Юнгера — это мотив бегства. Он, автор книги «В стальных грозах», обладатель наивысшей государственной награды, ордена «За заслуги», с большой неохотой вступает в борьбу на духовном поле сражений; он желает быть лишь наблюдателем, регистрирующим происходящее, или, если угодно, «военным корреспондентом». От неприятного и неуютного времени накануне 1914 года юношей он бежит в Иностранный легион; он изображает эту авантюру в своих «Африканских играх». Когда около 1929 года встал вопрос, на чьей стороне воевать — большевистской или фашистской, — он уступил, уйдя во внутренний мир в своем «Рискующем сердце». Его «Рабочему» недостает партийности; здесь не чувствуется воли классовой борьбы и духа классовой борьбы. Коллективизм технической эпохи Юнгер видит в образе демона, который неудержимо приближается, но который, однако, не принуждает его к какому-то выбору; он всё лишь наблюдает и описывает все стадии его приближения и торжества. Катастрофа «Мраморных рифов» не доводится им до конца; он вместе со своим братом оказывается в лодке, которая перевозит его на другой берег. После 1945 года он опять избегает выбора «либо-либо»; герой его «Гелиополиса», де Геер (de Geer) покидает город, который губителен для него, и улетает в космические пространства. Его «Лесной странник» и вовсе представляет образ беглеца, который ищет какой-нибудь укромный уголок, где можно укрыться от зловещего Левиафана и, в духе Жана Поля Сартра, строить там проекты существования, которое обеспечит ему наслаждение абсолютной свободой.

Юнгер не избежал опасности усвоить некоторые эстетские привычки. Сообщений о нем и о его образе жизни, напоминавших легенды, он не опровергал и не поправлял даже тогда, когда имел возможность это сделать; он придерживался мнения, что не следует вмешиваться в процесс возникновения мифа.

Этот взгляд, совершенно объективно видящий собственную персону и все же в то же время сознающий ее непреходящую ценность, ни в коем случае нельзя трактовать как утонченный и исполненный гордыни род игры, позволяющий отдать дань человеческому тщеславию. Как известно, Юнгер рассматривает себя как «уникальное существование, предостерегающее других своим примером». У него есть право на это: он — не только великий писатель, он, сверх того, еще и выдающийся человек. Его благородная избранность основывается не на какой-то социальной привилегии, а непосредственно на внутреннем содержании его сущности; он принадлежит к тем редким людям, которые просто не способны на низость. Тот, кто входит в крут его жизни, встречает твердую и холодную правдивость, трезвую и строгую ориентированность на факты и прежде всего человеческую чистоту.

...

Юнгер несколько раз рассказывал мне об одном приват-доценте из Лейпцига, Гуго Фишере, который преподавал философию и которого Юнгер считал самым значительным из ныне живущих философов.

Я раздобыл несколько произведений, опубликованных Фишером, и обнаружил, что их автор — в высшей степени оригинальный ум. В его произведениях содержалась поразительная смесь мистицизма и рациональности. Произведения были богаты прозрениями и интересными выводами. Глубоко проникающий ум пытался выразить себя в понятной форме. Среди произведений, которые попали мне в руки, была его книга о Карле Марксе. Там описывался процесс распада средневекового строя, и марксизм с точки зрения истории развития был включен в этот процесс распада. Другая книга интерпретировала Ницше. Здесь демонстрировалось, как Ницше прошел стадию декаданса и достиг почвы нового, здорового порядка. Особым методологическим приемом, свойственным Фишеру, было умение подбирать «ударные» цитаты, а затем извлекать из таких цитат все содержание до последней капли.

Я попросил Фишера посотрудничать в «Сопротивлении». Он прислал несколько статей, которые заметно обогатили содержание журнала.

Наконец, мы договорились с Фишером о личной встрече. Пришел человек тридцати пяти лет, с узким, длинным лицом, стройный, на удивление неуклюжий и необычайно рассеянный. Его жена непрерывно занималась ликвидацией результатов его рассеянности. О нем ходили всякого рода забавные анекдоты. Однажды вечером Юнгер должен был посетить его в Лейпциге; на улице ему встретился человек в домашнем халате и в шлепанцах, с книгой в руке. Это был Фишер, который забыл одеться перед выходом. Фишер любил использовать денежные купюры в качестве закладок для книг. Не раз он сдавал в университетскую библиотеку прочитанные книги с такими закладками из крупных купюр, которые, естественно, пропадали. Тогда его жена взяла в привычку пролистывать все книги перед возвращением их в библиотеку.

Мы часами сидели с Фишером в моей комнате. Он и в самом деле был человеком, который просто фонтанировал философскими идеями. Он постоянно находился в непрерывном процессе философствования. Он мог без малейшего напряжения поддерживать философский разговор с утра и до вечера. И разговор этот был глубоким и содержательным.

Фишер понял, что началась эпоха, в которую возобладает идея планирования, и потому не поддался устаревшим либеральным настроениям времени. В 1932 году он закончил книгу «Ленин — Макиавелли Востока». Ленин рассматривался в ней как основатель государства; духовный облик Ленина был гениально воссоздан в ней масштабно и в деталях. Эту книгу приобрело Ганзейское издательство, пробным тиражом было издано примерно сто экземпляров; один из них попал ко мне в руки.

После 1933 года Фишер почувствовал себя в Германии неуютно. О национал-социализме он не желал ничего знать; он видел его пустоту насквозь. На себя он надеяться не мог, потому что в нем не было ни грана педагогического таланта. Докладывая о чем-то, он увлекался и углублялся в изложение своих идей; уровень, на котором происходило такое изложение, был чересчур высок, чтобы кто-то мог его понять и следить за мыслью.

Приблизительно в 1934 году он поехал с Эрнстом Юнгером в Норвегию. Увлекательные переживания Эрнст Юнгер отразил в своем маленьком произведении «Мырдун». Прообразом магистра, который играет в этой книге забавную роль, был Гуго Фишер. В Норвегии Фишеру настолько понравилось, что ему очень захотелось туда уехать. Он вызвал симпатию у какого-то чиновника, управляющего округом, который помог получить разрешение на въезд. Фишер снял около Дронтхайма стоящий в отдалении крестьянский дом и распорядился, чтобы семья приехала к нему. Он собирался всю зиму питаться только морепродуктами; но вскоре не вынес уединения. Он оставил свою жену и детей в Норвегии, стал часто приезжать в Германию, проводил там недели, а то и месяцы, и плел интриги, чтобы получить приглашение работать в университет Осло.

С начала войны он отправился в Англию; жизнь его приобретала все более и более авантюрный характер. После окончания войны он совершил путешествие в Египет, некоторое время преподавал в университете Бенареса в Индии, а затем снова вернулся в Лондон.

Эрнст Никиш. Жизнь, на которую я отважился. Встречи и события. СПб, 2012, с. 293-303.

Вернуться на главную страницу Эрнста Юнгера.

ХРОНОС: ВСЕМИРНАЯ ИСТОРИЯ В ИНТЕРНЕТЕ

ХРОНОС существует с 20 января 2000 года,

Редактор Вячеслав Румянцев

При цитировании давайте ссылку на ХРОНОС