|
|
|
Есенин Сергей Александрович |
1895-1925 |
БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ |
XPOHOCВВЕДЕНИЕ В ПРОЕКТФОРУМ ХРОНОСАНОВОСТИ ХРОНОСАБИБЛИОТЕКА ХРОНОСАИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИБИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫСТРАНЫ И ГОСУДАРСТВАЭТНОНИМЫРЕЛИГИИ МИРАСТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫМЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯКАРТА САЙТААВТОРЫ ХРОНОСАРодственные проекты:РУМЯНЦЕВСКИЙ МУЗЕЙДОКУМЕНТЫ XX ВЕКАИСТОРИЧЕСКАЯ ГЕОГРАФИЯПРАВИТЕЛИ МИРАВОЙНА 1812 ГОДАПЕРВАЯ МИРОВАЯСЛАВЯНСТВОЭТНОЦИКЛОПЕДИЯАПСУАРАРУССКОЕ ПОЛЕ |
Есенин Сергей АлександровичАвтобиография
Сергей Есенин. 1914 г. Я сын крестьянина. Родился в 1895 году 21 сентября в Рязанской губернии, Рязанского уезда, Кузьминской волости. С двух лет по бедности отца и многочисленности семейства был отдан на воспитание довольно зажиточному деду по матери, у которого было трое взрослых неженатых сыновей, с которыми протекало почти все мое детство. Дядья мои были ребята озорные, отчаянные. Трех с половиной лет они посадили меня на лошадь без седла и сразу пустили в галоп. Я помню, что очумел и очень крепко держался за холку. Потом меня учили плавать. Один дядя (дядя Саша) брал меня в лодку, отъезжал от берега, снимал с меня белье и, как щенка, бросал в воду. Я неумело и испуганно плескал руками, и пока я не захлебывался, он все кричал: «Эх, стерва! Ну, куда ты годишься?» «Стерва» было у него слово ласкательное. После, лет восьми, другому дяде я часто заменял охотничью собаку, плавая по озерам за подстреленными утками. Очень хорошо я был выучен лазить по деревьям. Из мальчишек со мной никто не мог тягаться; многим, кому грачи в полдень, после пахоты, мешали спать, я снимал гнезда с берез, по гривеннику за штуку. Один раз сорвался, но очень удачно, оцарапав только лицо и живот и разбив кувшин молока, который нес на косьбу деду. Среди мальчишек я всегда был коноводом и большим драчуном и ходил всегда в царапинах. За озорство меня ругала только одна бабка, а дедушка иногда сам подзадоривал на кулачную и часто говорил бабке: «Ты у меня, дура, его не трожь. Он так будет крепче». Бабушка любила меня изо всей мочи, и нежности ее не было границ. По субботам меня мыли, стригли ногти и гарным маслом гофрили голову, потому что ни один гребень не брал кудрявых волос. Но и масло мало помогало. Всегда я орал благим матом и даже теперь какое-то неприятное чувство имею к субботе. По воскресеньям меня всегда посылали к обедне и, чтобы проверить, что я был у обедни, давали четыре копейки. Две копейки на просфору и две на выемку частей священнику. Я покупал просфору и вместо священника делал на ней перочинным ножом три знака, а на другие две копейки шел на кладбище играть с ребятами в свинчатку. Так протекало мое детство. Когда же я подрос, из меня очень захотели сделать сельского учителя и потому отдали в закрытую церковно-учительскую школу, окончив которую шестнадцати лет я должен был поступить в Московский учительский институт. К счастью, этого не случилось. Методика и дидактика мне настолько осточертели, что я и слушать не захотел. Стихи я начал писать рано, лет девяти, но сознательное творчество отношу к шестнадцати — семнадцати годам. Некоторые стихи того времени помещены в «Радунице». Восемнадцати лет я был удивлен, разослав свои стихи по журналам, тем, что их не печатают, и неожиданно грянул в Петербург. Там меня приняли весьма радушно. Первый, кого я увидел, был Блок, второй — Городецкий. Когда я смотрел на Блока, с меня капал пот, потому что в первый раз видел живого поэта. Городецкий меня свел с Клюевым, о котором я раньше не слыхал ни слова. С Клюевым у нас завязалась, при всей нашей внутренней распре, большая дружба, которая продолжается и посейчас, несмотря на то, что мы шесть лет друг друга не видели. Живет он сейчас в Вытегре, пишет мне, что ест хлеб с мякиной, запивая пустым кипятком и моля бога о непостыдной смерти. За годы войны и революции судьба меня толкала из стороны в сторону. Россию я исколесил вдоль и поперек, от Северного Ледовитого океана до Черного и Каспийского морей, от запада до Китая, Персии и Индии. Самым лучшим временем в моей жизни считаю 1919 год. Тогда мы зиму прожили в пяти градусах комнатного холода. Дров у нас не было ни полена. В РКП я никогда не состоял, потому что чувствую себя гораздо левее. Любимый мой писатель—Гоголь. Книги моих стихов: «Радуница», «Голубень», «Преображение», «Сельский часослов», «Трерядница», «Исповедь хулигана», «Пугачев». Сейчас работаю над большой вещью под названием «Страна негодяев». В России, когда там не было бумаги, я печатал свои стихи вместе с Кусиковым и Мариенгофом на стенах Страстного монастыря или читал просто где-нибудь на бульваре... За сим всем читателям моим нижайший привет и маленькое внимание к вывеске: «Просят не стрелять!»
АвтобиографияРодился в 1895 году 4 октября. Сын крестьянина Рязанской губернии, Рязанского уезда, села Константинова. Детство прошло среди полей и степей. Рос под призором бабки и деда. Бабка была религиозная, таскала меня по монастырям. Дома собирала всех увечных, которые поют по русским селам духовные стихи от «Лазаря» до «Миколы». Рос озорным и непослушным. Был драчун. Дед иногда сам заставлял драться, чтобы крепче был. Стихи начал слагать рано. Толчки давала бабка. Она рассказывала сказки. Некоторые сказки с плохими концами мне не нравились, и я их переделывал на свой лад. Стихи начал писать, подражая частушкам. В бога верил мало. В церковь ходить не любил. Дома это знали и, чтобы проверить меня, давали четыре копейки на просфору, которую я должен был носить в алтарь священнику на ритуал вынимания частей. Священник делал на просфоре три надреза и брал за это две копейки. Потом я научился делать эту процедуру сам перочинным ножом, а две копейки клал в карман и шел играть на кладбище с мальчишками в бабки. Один раз дед догадался. Был скандал, и я убежал в другое село к тетке и не показывался до той поры, пока не простили. Учился в закрытой учительской школе. Дома хотели, чтобы я был сельским учителем. Когда отвезли в школу, я страшно скучал по бабке и убежал домой за сто с лишком верст пешком. Дома выругали и отвезли обратно. После школы с шестнадцати лет до семнадцати жил в селе. Семнадцати лет уехал в Москву и поступил в университет Шанявского. Девятнадцати лет попал в Петербург проездом в Ревель. Зашел к Блоку. Блок свел с Городецким, а Городецкий — с Клюевым. Стихи мои произвели большое впечатление. Все лучшие журналы того времени (1915) стали печатать меня, а осенью (1915) появилась моя первая книга — «Радуница». О ней много писали. Все в один голос говорили, что я — талант. Я знал это лучше других. За «Радуницей» я выпустил «Голубень», «Преображение», «Сельский часослов», «Ключи Марии», «Трерядницу», «Исповедь хулигана» и «Пугачева». Скоро выйдет из печати «Страна негодяев» и «Москва кабацкая»... Крайне индивидуален. Со всеми устоями — на советской платформе. С 1916 года был призван на военную службу. При некотором покровительстве полковника Ломана, адъютанта императрицы, был представлен ко многим льготам. Жил в Царском, недалеко от Иванова-Разумника. По просьбе Ломана однажды читал стихи императрице. Она после прочтения моих стихов сказала, что стихи очень красивы, но очень грустны. Я ответил ей, что такова вся Россия. Ссылался на бедность, климат и прочее. Революция застала меня на фронте в одном из дисциплинарных батальонов, куда угодил за то, что отказался написать стихи в честь царя. Отказывался, советуясь и ища поддержки в Иванове-Разумнике. В революцию покинул самовольно армию Керенского и проживал дезертиром, работая с эсерами не как партийный, а как поэт. При расколе партии пошел с левой группой и в октябре был в их боевой дружине. Вместе с советской властью покинул Петроград. В Москве в 1918 году встретился с Мариенгофом, Шершеневичем и Ивневым. Назревшая потребность в проведении в жизнь силы образа натолкнула нас на необходимость опубликования манифеста имажинистов. Мы были зачинателями новой полосы в эре искусства, и нам пришлось долго воевать. Во время нашей войны мы переименовали улицы в свои имена и раскрасили Страстной монастырь в слова своих стихов. В 1919—1920—1921 годы ездил по России: Мурман, Соловки, Архангельск, Туркестан, Киргизские степи, Кавказ, Персия, Украина и Крым. В 1922 году вылетел на аэроплане в Кенигсберг. Объездил всю Европу и Северную Америку. Доволен больше всего тем, что вернулся в Советскую Россию. Что дальше — будет видно.
АвтобиографияЯ родился в 1895 году 21 сентября в селе Константинове, Кузьминской волости, Рязанской губернии, Рязанского уезда. Отец мой крестьянин Александр Никитич Есенин и мать Татьяна Федоровна. Детство провел у деда и бабки по матери в другой части села, которое называется Матово. Первые мои воспоминания относятся к тому времени, когда мне было три-четыре года. Помню лес, большая канавистая дорога. Бабушка идет в Радовецкий монастырь, который от нас верстах в сорока. Я, ухватившись за ее палку, еле волочу от усталости ноги, а бабушка все приговаривает: «Иди, иди, ягодка, бог счастье даст». Часто собирались у нас дома слепцы, странствующие по селам, пели духовные стихи о прекрасном рае, о Лазаре, о Миколе и о Менихе, светлом госте из града Неведомого. Нянька — старуха приживальщица, которая ухаживала за мной, рассказывала мне сказки, все те сказки, которые слушают и знают все крестьянские дети. Дедушка пел мне песни старые, такие тягучие, заунывные. По субботам и воскресным дням он рассказывал мне библию и священную историю. Уличная же моя жизнь была не похожа на домашнюю. Сверстники мои были ребята озорные. С ними я лазил по чужим огородам. Убегал дня на два-три в луга и питался вместе с пастухами рыбой, которую мы ловили в маленьких озерах, сначала замутив воду руками или выводками утят. Когда я возвращался, мне частенько влетало. В семье у нас был припадочный дядя (кроме бабки, деда и моей няньки). Он меня очень любил, и мы часто ездили с ним на Оку поить лошадей. Ночью луна при тихой погоде стоит стоймя в воде. Когда лошади пили, мне казалось, что они вот-вот выпьют луну, и я радовался, когда она вместе с кругами отплывала от их ртов. Когда мне сравнялось двенадцать лет, меня отдали учиться из сельской земской школы в учительскую. Родные хотели, чтобы из меня вышел сельский учитель. Надежды их простирались до института, в который, к счастью моему, я не попал. Стихи писать начал с девяти лет, читать выучился в пять. Влияние на мое творчество в самом начале имели деревенские частушки. Период учебы не оставил на мне никаких следов, кроме крепкого знания церковнославянского языка. Это все, что я вынес. Остальным занимался сам под руководством некоего Клеменова. Он познакомил меня с новой литературой и объяснил, почему нужно кое в чем бояться классиков. Из поэтов мне больше всего нравились Лермонтов и Кольцов. Позднее я перешел к Пушкину. В 1913 году я поступил вольнослушателем в университет Шанявского. Пробыл там полтора года, но должен был уехать обратно по материальным обстоятельствам в деревню. В это время у меня была написана книга стихов «Радуница». Я послал их в некоторые петербургские журналы и не получил ответа. Поехал туда сам. Приехал, отыскал Городецкого. Он встретил меня весьма радушно. Тогда на его квартире собирались почти все поэты. Обо мне заговорили, и меня начали печатать чуть ли не нарасхват. Печатался я: «Русская мысль», «Жизнь для всех», «Ежемесячный журнал» Миролюбова, «Северные записки» и т. д. Это было весной 1915 года. А осенью этого же года Клюев мне прислал телеграмму в деревню и просил меня приехать к нему. Он отыскал мне издателя М. В. Аверьянова, и через несколько месяцев вышла моя первая книга «Радуница». Вышла она в ноябре 1915 года, с пометкой: 1916 год. В первую пору моего пребывания в Петербурге мне часто приходилось встречаться с Блоком, с Ивановым-Разумником. Позднее — с Андреем Белым. Первый период революции встретил сочувственно, но больше стихийно, чем сознательно. В 1917 году произошла моя первая женитьба—на З. Н. Райх. В 1918 году я с ней расстался, а после этого началась моя скитальческая жизнь, как и всех россиян, за период 1918—1921. За эти годы я был в Туркестане, на Кавказе, в Крыму, Бессарабии, в Оренбургских степях, на Мурманском побережье, в Архангельске и Соловках. В 1921 году я женился на А. Дункан и уехал в Америку, предварительно исколесив всю Европу, кроме Испании. После заграницы я смотрел на страну свою и события по-другому. Наше едва остывшее кочевье мне не нравится. Мне нравится цивилизация. Однако я очень не люблю Америку. Америка — это тот смрад, где пропадает не только искусство, но и вообще лучшие порывы человечества. Если сегодня держать курс на Америку, то я готов тогда предпочесть наше серое небо и наш пейзаж: изба, немного вросшая в землю, прясло — из прясла торчит огромная жердь, и вдалеке машет хвостом на ветру тощая лошаденка. Это не то что небоскребы, которые дали пока что только Рокфеллеров и Маккормиков, но зато это то самое, что растило у нас Толстого, Пушкина, Достоевского, Лермонтова и других. Прежде всего, я люблю выявление органического. Искусство для меня не затейливость узоров, а самое необходимое слово того языка, которым я хочу себя выразить. Поэтому основанное в 1919 году течение имажинизм, с одной стороны, мной, с другой — Шершеневичем, хотя и повернуло формально русскую поэзию по другому руслу восприятия, но зато не дало никому еще права претендовать на талант. Сейчас я отрицаю всякие школы. Считаю, что поэт и не может держаться определенной какой-нибудь школы. Это его связывает по рукам и ногам. Только свободный художник может принести свободное слово. Вот все то краткое, схематичное, что касается моей биографии. Здесь не все сказано. Но, я думаю, мне пока еще рано подводить какие-либо итоги себе. Жизнь моя и мое творчество еще впереди.
+ + +
...В 1919 году я с рядом товарищей опубликовал манифест имажинизма. Имажинизм был формальной школой, которую мы хотели утвердить. Но эта школа не имела под собой почвы и умерла сама собой, оставив правду за органическим образом. От многих моих религиозных стихов и поэм я бы с удовольствием отказался, но они имеют большое значение как путь поэта до революции. С восьми лет бабка таскала меня по разным монастырям, из-за нее у нас вечно ютились всякие странники и странницы. Распевались разные духовные стихи. Дед — напротив. Был не дурак выпить. С его стороны устраивались вечные невенчанные свадьбы. После, когда я ушел из деревни, мне долго пришлось разбираться в своем укладе. В годы революции был всецело на стороне Октября, но принимал все по-своему: с крестьянским уклоном. В смысле формального развития теперь меня тянет все больше к Пушкину. Что касается остальных автобиографических сведений,— они в моих стихах.
+ + +
Умер Брюсов. Эта весть больна и тяжела, особенно для поэтов. Все мы учились у него. Все знаем, какую роль он играл в истории развития русского стиха. Большой мастер, крупный поэт, он внес в затхлую жизнь после шестидесятников и девятидесятников струю свежей и новой формы. Лучше было бы услышать о смерти Гиппиус и Мережковского, чем видеть в газете эту траурную рамку о Брюсове. Русский символизм кончился давно, но со смертью Брюсова он канул в лету окончательно. Много Брюсова ругали, много говорили о том, что он не поэт, а мастер. Глупые слова! Глупые суждения! После смерти Блока это такая утрата, что ее и выразить невозможно. Брюсов был в искусстве новатором. В то время когда в литературных вкусах было сплошное слюнтяйство, вплоть до горьких слез над Надсоном, он первый сделал крик против шаблонности своим знаменитым: О, закрой свои бледные ноги. Много есть у него прекраснейших стихов, на которых мы воспитывались. Брюсов первый раздвинул рамки рифмы, и первый культивировал ассонанс. Утрата тяжела еще более потому, что он всегда приветствовал все молодое и свежее в поэзии. Брюсов чутко относился ко всему талантливому. Сделав свое дело на поле поэзии, он последнее время был вроде арбитра среди сражающихся течений в литературе. Он мудро знал, что смена поколений всегда ставит точку над юными, и потому, что он знал, он написал такие прекрасные строки о гуннах: Но вас, кто меня уничтожит, Встречаю приветственным гимном. Брюсов первый пошел с Октябрем, первый встал на позиции разрыва с русской интеллигенцией. Сам в себе зачеркнуть страницы старого бытия не всякий может. Брюсов это сделал. Очень грустно, что на таком литературном безрыбье уходят такие люди.
+ + +
Дорогой Алексей Максимович! Помню Вас с последнего раза в Берлине. Думал о Вас часто и много. В словах и особенно письменных можно сказать лишь очень малое. Письма — не искусство и не творчество. Я все читал, что Вы присылали Воронскому. Скажу Вам только одно, что вся Советская Россия всегда думает о Вас, где Вы и как Ваше здоровье. Оно нам очень дорого. Посылаю Вам все стихи, которые написал за последнее время. И шлю привет от своей жены, которую Вы знали еще девочкой в Ясной Поляне. Желаю Вам много здоровья. Сообщаю, что все мы следим и чутко прислушиваемся к каждому Вашему слову. Любящий Вас Сергей Есенин. С. А. Есенин умер в Ленинграде 27 декабря 1925 года. Сб-к "Советские писатели", М., 1959 г. Электронная версия автобиографии перепечатывается с сайта http://litbiograf.ru/ Далее читайте:Есенин Сергей Александрович (основная подборка биографических материалов и библиография).
|
|
ХРОНОС: ВСЕМИРНАЯ ИСТОРИЯ В ИНТЕРНЕТЕ |
|
ХРОНОС существует с 20 января 2000 года,Редактор Вячеслав РумянцевПри цитировании давайте ссылку на ХРОНОС |
