Рылеев Кондратий Федорович

1795-1826

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

XPOHOC

ВВЕДЕНИЕ В ПРОЕКТ

ФОРУМ ХРОНОСА

НОВОСТИ ХРОНОСА

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ

ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ

СТРАНЫ И ГОСУДАРСТВА

ЭТНОНИМЫ

РЕЛИГИИ МИРА

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

МЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯ

КАРТА САЙТА

АВТОРЫ ХРОНОСА

Родственные проекты:

РУМЯНЦЕВСКИЙ МУЗЕЙ

ДОКУМЕНТЫ XX ВЕКА

ИСТОРИЧЕСКАЯ ГЕОГРАФИЯ

ПРАВИТЕЛИ МИРА

ВОЙНА 1812 ГОДА

ПЕРВАЯ МИРОВАЯ

СЛАВЯНСТВО

ЭТНОЦИКЛОПЕДИЯ

АПСУАРА

РУССКОЕ ПОЛЕ

Кондратий Федорович Рылеев

Из воспоминаний о К. Ф. Рылееве его сослуживца по полку А. И. Косовского

(1814— 1818 гг.)

Рылеев воспитывался в Первом кадетском корпусе, а по окончании наук поступил на службу в 1813 году в конно-артиллерийскую № 1 роту, имел от роду с небольшим 20 лет. Роста он был среднего, телосложения хорошего, лицо круглое, чистое, голова пропорциональна, но верхняя часть оной несколько шире; глаза карие, несколько навыкате, всегда овлажнены и приятные, в особенности когда он читал стихи или хорошую прозу из лучших сочинений, отчего он делался как бы вдохновенным; будучи несколько близорук, он носил очки (но более во время занятий за письменным столом своим). (...)

(...) Иногда выпадали дни, в месяц раза три или четыре, Рылеев, наскучив сидеть один в деревне, приезжал в батарейный штаб и читал нам из лучших сочинений прозу и стихи, к чему он имел большую способность и дар слова! Но Державина и Дмитриева 1 предпочитал прочим. Мы охотно слушали его и оставались довольны; а в заключение всей беседы иногда прочитывал свои мелкие сочинения, которые иногда находил слабыми, тут же уничтожал, а их было довольно.

Состоя на службе в конной артиллерии, чего бы кажется лучше желать в его лета, красоваться на хорошем коне, в нарядном мундире, батарея с тремя отличиями за сражения (золотые петлицы на воротниках мундира, бляхи на киверах за отличия и серебряные трубы); но он не полюбил службы, даже возненавидел ее и только по необходимости подчинялся иногда своему начальству. Он с большим отвращением выезжал на одно только конноартиллерийское учение, но и то весьма редко, а в пеший фронт никогда не выходил; остальное же время всей службы своей он состоял как бы на пенсии, уклоняясь от обязанностей своих под разными предлогами. Часто издевался над нами, зачем служим с таким усердием, называя это унизительным для человека, понимающего самого себя, т. е. подчиняться подобному себе и быть постоянно в прямой зависимости к начальнику; говорил — вы представляете из себя кукол, что доказывают все фрунты, в особенности пеший фрунт. Он много раз осыпал нас едкими эпиграммами и не хотел слушать дельных возражений со стороны всех товарищей его.

Такого рода замечания со стороны Рылеева мы всегда относили к одной болтовне, беспокойному его характеру и настроению, с коими так он освоился ко вреду службы и к собственной гибели; да и к чему же иному могло повести его отчуждение от нашего общества? Сидевши постоянно один в мужицкой хате, не думая быть полезным по службе и избегая сотрудничества товарищей своих (...) он явно считал нас слишком слабыми, чтобы понять его. Увещевания же со стороны батарейного командира не имели на него

[79]

никакого влияния, над чем он всегда смеялся и даже считал себя обиженным. (...)

С производством Рылеева в офицеры в 1813 году он отправился прямо за границу, к батарее, которая в то время находилась в авангарде графа Чернышева противу французских войск. Рылеев был несколько раз в сражениях, но особых отличий в делах не сумел оказать. По заключении же мира в Париже в 1814 году и до возвращения в Россию никто из нас в Ры[лееве] ничего особенного не замечал; он держал себя осторожно. (...)

С наступлением же 1815 года, когда российские войска вторично вступили в пределы Франции 18 марта и батарея поступила в авангард генер [ала] Чернышева 2, Рылеев назначен был от батареи за квартирмейстера с юнкером, который говорил по-немецки. С этого времени Рылеев сделался к службе подеятельнее и собственно для себя полезным; со вниманием следил он за благоустройством тех мест, чрез которые следовала батарея, иногда передавал нам свои неважные замечания по разным предметам. А с переходом через реку Рейн батарея расположилась квартирами в границах Франции в [гор]оде Васси и окрестностях оного. Здесь в течение 2 ½ месяцев, когда батарея готовилась к высочайшему смотру близ г. Вертю, Рылеев успел составить несколько записок того края, в коих старался изложить свой взгляд 3. Зародилась в нем мысль, что в Р[оссии] все дурно, для чего необходимо изменить все законы и восстановить к [онституцию?].

А на возвратном пути в отечество записки его значительно увеличились: с приходом же в Виленск[ую] губ[ернию] Россиенского уезда, в м [естечко] Ретово (на самой границе Пруссии, принадле [жащее] князю Огинскому), Рылееву пришлось стоять в д[еревне] Вижайцы, тоже недалеко [от] прус[ской] грани [цы], в 8 вер[стах] от г. Мемель, а от батарейного штаба — в расстоянии 7 миль. Здесь-то Рылеев, будучи на свободе, начал трудиться собственно для себя и без малейшего стеснения занялся приведением в порядок своих записок; с этого же времени он старался приобрести все лучшие сочинения русских авторов, часть коих получил из Петербурга от матери и дяди своего; постоянно читал, завел обширную переписку с некоторыми из товарищей своих по корпусу, из коих один служил шта [бс]-кап [итаном] в гренадере [ком] полку, кажется, Асосков, коему ежедневно посылал исписанных несколько листов почтовой бумаги; но в чем состояла эта переписка, из нас никто не знал и не любопытствовал. А между тем, находясь поблизости границы, он часто посещал приморский город Мемель, где проводил дня по два и по три без позволения батар [ейного] командира. Вскорости после сего Р[ылеев] начал дарить нас своего сочинения посланиями, а иногда и элегиями, из коих большая часть расходилась по рукам и уничтожалась как неинтересного содержания, оставшиеся же у меня некоторые из них и отысканные недавно в старых бумагах при сем прилагаются в копиях, для соображения о постепенном развитии таланта молодого поэта, рвавшегося на простор.

[80]

В том же году, будучи тяжело болен в продолжение четырех месяцев, он не оставлял своих занятий, а по выздоровлении однажды сказал:

— Хотя недуг меня и сломил, но время золотого я не терял; чем мне нужно было заняться, я успел передумать и сообразить; вижу, что мне предстоит множество трудов! Жаль только, что не имею сотрудника.

— Да в чем же именно будут состоять эти занятия? — спросил один из товарищей.

— В том, что для вас покажется ново, странно и непонятно!

Да, на это потребуется много силы воли, чего ни в одном из вас я не замечаю!

Слышавши такие суждения, прикрываемые такими ничтожными посланиями, коими он дарил нас, мы сделали заключение: не задумал ли Ры[лее] в основать масонскую ложу подобно ложе С[вято]го Георгия, от которой незадолго пред сим правительство наше требовало отречения и взяло от каждого подписку о непринадлежности ни к каким тайным обществам 4.

В то время Р[ылее]в в глазах наших сделался более сомнительным; его скрытный характер, осторожность в речах ясно показывали, что этот новый гений озабочен чем-то необыкновенным (...) а потому часто приходилось заводить спор и слышать уклончивые суждения Рылеева, из которых ничего дельного мы не понимали и снова советовали бросить несбыточные предположения его, но он твердо стоял в своих убеждениях и не думал измениться.

По выздоровлении своем Рылеева можно было видеть по большей части в мужицкой избе с полусветом, за простым рабочим столом, на коем были нагромождены разные книги, даже на лавках занимаемой им комнаты множество разбросанных бумаг, тетрадей, свертков, разного хлама и в особенности пыли. Сам же он постоянно носил двубортный сюртук светло-коричневого сукна под названием пиитического, самим им придуманного, длина коего до колен, с широкими рукавами, с двумя на груди карманами, с несколькими шнурами и кистями, а воротник маленький, отложной, так что вся шея открыта. Панталоны светло-серого сукна, но без красной выпушки и без штриф, в коих по рассеянности один раз выехал во» фрунт, за что и был арестован. Шапка или картуз черного сукна особого покроя. Сапоги носил без подборов, по большей части стоптанные, нечищенные; туфлей и галош он не имел. (...)

Простоявши на этих квартирах год и четыре меся[ца], батарея выступила из Вилене [кой] губернии в Орловс[кую] губ[ернию] в город Мценск. На время похода Рылеев был назначен за квартигера и в течение пяти недель обязанность сию исполнял весьма добросовестно. (...)

Во Мценске батарея простояла не более 2 ½ меся[цев] и после отдыха двинулась далее в Воронеже [кую] губ[ернию] Острогожского уезда в мес[течко] Белогорье на берегу тихого Дона. Здесь при общем размещении 6 взводов Рылееву пришлось идти за 30 верст, в глухой степи, состоя в дивизионе другого офицера, где он и осно-

[81]

вал себе верный приют на два года. Вскорости он приобрел знакомство в том же огромном казенном селении с помещиком, отставным майором Михайлом Тевяшевым, человеком прошлого столетия времен Екатерины, преисполненного доброты сердца, но прожившего в глуши более 30 лет, с плохим здоровьем; он решительно отстал от тамошнего общества. У него были две дочери 11 и 12 лет, но без всякого образования, даже не знали русской грамоты; между тем отец их имел весьма хорошее состояние. Управлением хозяйства ни он, ни жена-старушка не занимались, все шло по воле мужика Артамона, а они, доживая свой век, молились богу!

Рылеев первый принял живейшее участие в этих двух девицах и с позволения родителей принял на себя образование их, чтобы по возможности вывести их из тьмы, ибо, живши в степной глуши, от уез[дного] гор [ода] Острогожска в 60 верст [ах], где ни жена, ни дочери Тевяшева никогда не бывали, светского обращения нигде не имели случая видеть и почти ни с кем знакомства не водили, следовательно, оставались на произвол судьбы. Смотревши на семейство Тевяшевых, мы удивлялись и сердечно сожалели, что русский дворянин, хорошей фамилии, с состоянием, прослуживши на военной службе более 20 лет, мог отстать от современности до такой степени и не озаботился о воспитании двух дочерей. В ихнем кругу или обществе «Московские ведомости» читались по выходе в свет спустя две-три недели, а иногда и месяц, потому что выписывали их 4 или 5 помещиков, живших один от другого на весьма значительном расстоянии.

Взявши на себя столь важную обязанность, Рылеев употребил все усилия оправдать себя пред своею совестью: постоянно занимался с каждой из учениц, постепенно раскрыл их способности; он требовал, чтобы объясняли ему прочитанное, и тем изощрил их память; одним словом, в два года усиленных занятий обе дочери оказали большие успехи в чтении, грамматике, арифметике, истории и даже законе божием, так что они могли хвалиться своим образованием противу многих девиц соседей своих, гораздо богаче их состоянием, в особенности старшая дочь, Наталья Михайловна, сделалась премилая умненькая девица. (...)

Кончая науки, товарищ наш и не заметил, что увлекся тихим характером старшей ученицы своей, Н. М.! Прежде Рылеев был тех мнений и старался всегда доказывать в своем сочинении в стихах (после им самим уничтоженное), что брачная жизнь «ни к чему не ведет, а тем более для человека, постоянно озабоченного серьезным делом и не имевшего средств к жизни», но когда влюбился в Наталью Михайловну, он не мог уже владеть собою, а когда узнал о взаимности Н. М., то начал писать в честь ее многое множество, из коих отыскались в старых моих бумагах «Акростих» и «Триолет», писанные рукою Рылеева.

В исходе 1818 года Рылеев решился сделать предложение, которое и было принято стариками с радостию, но с условием, чтобы свадьбу отложить до будущего года, а к тому времени Кондратий

[82]

Федорович должен был подать в отставку по настоянию батальонного командира. (...)

Посвятивши себя на доброе дело — образовать двух девиц, Рылеев не оставлял и постоянных своих занятий. В течение [1]817 и 1818 годов он исписал бумаги целые горы; брался за многое, не жалея сил и умственных напряжений, но зато же многое уничтожено им самим, чему и нам случалось быть свидетелями неоднократно: бывало, прочтет что новенькое и тут же рвал или сжигал, а некоторые отрывки расходились по рукам; но записок под названием (как он говаривал) деловых никогда никому не показывал.

При стольких заботах своих он крепко дорожил временем и редко показывался между товарищами, а если и являлся, то на короткое время, часто уверяя, что один трудится за всех нас.

Почти в это время он успел сделать некоторые очерки для «Дум» своих, которые впоследствии были изданы в свет. «Дмитрий Донской», «Богдан Хмельницкий», «Курбский и Наталья Долгорукая» нам были уже знакомы в 1818 году, равно и поэма «Войнаровский», коими мы также любовались. Но все это впоследствии много исправлено и дополнено им. Похвальное слово Мордвинову (бывшему министру) также начато при нас, которого ум и правду Рылеев ценил высоко. (...)

Мы замечали, что в нашем обществе ему становилось душно. Однажды он проговорился: «Нет, нет! надо ехать туда, где люди живут и дышат свободно!» — «А куда бы, например, ехать?» — спросили товарищи.— «В Америку, непременно в Америку! — где куплю часть земли, положу основание колонии независимости, и тогда, кто захочет из вас жить по произволу, не быть в зависимости от подобных себе, не слышать о лихоимстве и беззакониях нашей страны, тех я приму с распростертыми объятиями, и мы заживем так, как немногие из смертных!» На это заключение был сделан ему вопрос: «Где же возьмем средства к оному?» — «Я выйду в отставку,— отвечал он, — и буду служить в Американской компании секретарем, с жалованием в 12 т[ысяч] в год и готовая квартира; место это уже давно предлагают мне, и я займу его непременно, чтобы этим путем достигнуть цели своей!»

Слушая такие повествования со стороны Рылеева, мы невольно смеялись от души. Однажды в такой беседе, когда распалили его воображение и проговорили, что все предположения его есть вздор и ни к чему доброму привести не могут, а другой из товарищей прибавил: «Да и Пугачев затевал много! но чем же все кончилось? — злодея четвертовали». На это Рылеев отвечал, принявши более сериозный вид: «Вы не знаете моих мыслей и, конечно, не поймете всего того, если бы я и объяснил; по моему мнению, вы жалкие и умрете в неизвестности, тогда как мое имя займет в истории несколько страниц; кто переживет из вас, тот убедится!» (...)

А как часто он говаривал нам: «Г[оспода], вы или не в состоянии, или не хотите понять, куда стремятся мои помышления! Умоляю вас, поймите Рылеева! Отечество ожидает от нас общих усилий для блага страны! Души с благороднейшими чувствами постоянно

[83]

должны стремиться ко всему новому, лучшему, а не пресмыкаться во тьме. Вы видите, сколько у нас зла на каждом шагу; так будем же стараться уничтожать [зло] и переменить на лучшее!»

Слушая эти речи из уст такого мечтателя, каков был Рылеев, мы и этот раз посмеялись от души и пожалели, что он не оставляет своих убеждений, которые со временем могли расстроить умственные его понятия.

Однажды после случившегося с ним неприятного происшествия и болезни он приехал в штаб батареи и навестил общество гг. офицеров, где в разговоре один из них обратился к Рылееву:

— Скажите, пожалуйста, Кондратий Федорович, довольны ли вы своею судьбою, которая, как кажется, лелеет и хранит вас на каждом шагу? Мы завидуем вам!

— Что же тут мудреного, когда она так милостива ко мне!

Я убежден, что она никогда не перестанет покровительствовать гению, который ведет меня к славной цели!

— Но в чем же заключается эта цель? Пожалуйста, откройте нам или одному, по выбору вашему, из товарищей. Но вы молчите? Следовательно, тоже скрытность и недоверие, а может, только испытание, лишь бы выведать? Дурно же вы разумеете нас! А может, и нашелся бы такой, который умел бы обсудить не хуже вас самих, лишь бы идеи действительно клонились к существенной пользе.

При этом сказал 2-й товарищ:

— Я не хочу верить, чтобы Кондратий Федорович попал на счастливую мысль; в противном случае он как благородный человек не скрывал бы от нас того, в чем каждый готов принять живейшее участие, и сочувствие ему во всем полезном, без поездки в Америку! К тому же он в течение 6 лет всегда был скрытным, удалялся от товарищей, службы никогда никакой не нес и часто издевается еще над нами: зачем каждый нес службу вдвойне — и за себя и за его благородие. Так можно ли в чем положиться на него? Он увлекается и силится доказать нам правоту своих убеждений, нимало не открывая цели их! По моему мнению, это мечта и пустословие, ни к чему не ведущие! Пускай лучше решит эту задачу, например: из нас каждый чист совестью! а он чем может похвалиться? Пускай поверит себя и раскается, пока не ушло время! — он много виноват противу каждого из нас!

За сим добавил 3-й товарищ:

— Итак, Кондратий Федорович, вы все-таки остаетесь при своем мнении, чтобы стремиться к чему-то необыкновенному, великому!? Мысль эта прекрасная, благороднейшая! Но чтобы понять, освоить ее себе, надо же и ума и много усилий, чего по сей час мы в вас не замечаем еще (...) так зачем же идти на явные неприятности, с одними тайными убеждениями, и желать, чтобы другие сочувствовали вам без всякой цели? Я думаю так: если предопределение судьбы до сего времени не совершилось еще над вами, то вы обязаны счастливому случаю; может быть, та же судьба ожидает, чтобы вы поверили себя! Если вас миновали две пули и спаслись от потопления в реке 5, то это не дает еще права идти слепо на авось! Ведь

[84]

редко кому приходится отделаться так счастливо, как вам! Должно думать, что вам предназначается другая, лучшая, смерть, как избраннику судьбы!., не правда ли?

— Вижу, господа, что вы остаетесь о сю пору в том же заблуждении,— сказал Рылеев,— я повторяю вам, что для меня решительно все равно, какою смертью ни умереть, хотя бы быть повешенным; но я знаю и твердо убежден, что имя мое займет в истории несколько страниц!

Вот правила, мысли и убеждения, коими постоянно руководствовался Рылеев, в особенности в последнее время, находясь еще на службе, т. е. по день подания им прошения об увольнении в отставку в [1]818 году в декабре месяце. Будучи в таком настроении, нельзя было не заметить, что большая часть его помышлений клонилась к безумию: чтобы передать имя свое потомству, он заранее обрек себя на все смерти! И поэтому-то наш мир для его несообразных идей казался слишком тесен, что впоследствии и оправдалось на деле!..

К исходу этого года он, можно сказать, помешан был на равенстве и свободомыслии; часто говаривал: как бы скорее пережить тьму, в коей, по мнению его, тогда находилась наша Россия! Он предсказывал ей в будущности величие и счастие подданных, но не иначе как с изменением законов, уничтожением лихоимства, а самое главное — удалить всех подобных Аракчееву, а на место их посадить Мордвиновых!

Будучи постоянными свидетелями нескольких лет образа жизни и суждений Рылеева, могли ли мы когда думать, чтобы прапорщик конной артиллерии, без средств к жизни, с такими наклонностями, непостоянным характером, мог затевать что-либо, похожее на дело серьезное?

Предаваясь всегда недельным своим занятиям в уединении, никто из товарищей с ним не разделял [так в тексте. — Сост.], да и посторонних лиц, кто бы водил дружбу с Рылеевым, не было; даже друг его, прапорщик Миллер 6, не был посвящен в эти тайны, так он вел дела свои скрытно!

Случалось временами, когда Рылеев начинал говорить о предметах, клонящихся до будущего счастия России, он говорил увлекательно, даже с жаром (причем возражений не терпел). В это время речь его лилась плавно, он казался проникнутым благородными чувствами и твердостию убеждений своих предположений. Он жестоко нападал на наше судопроизводство, карал лихоимство, доказывал, сколько зла в администрации!., и много кое-чего говорил подобного!! Нам же завещал свою мысль: не подчиняться никому, стремиться к равенству вообще и идти путем здравого рассудка, в чем, по его мнению, состояло все счастие каждого. (...)

Так как с 1-го января 1819 года батарея должна была перейти в Курскую губернию в Рыльский уезд на новые квартиры, то дня

[85]

за три Рылеев, оставя невесту свою, приехал в штаб-квартиру проститься с товарищами, но и, тут не обошлось без шумных разговоров, споров, доказательств; наконец началось прощание и обоюдное желание, причем Рылеев просил позволения сказать несколько слов прежде и начал с того: «Г[оспода], я считался несколько лет вашим сослуживцем, но был скверным слугою царю; вы поделом не любили меня как ленивца, но, признаюсь, я любил вас всех, кроме двух, — показал на них, — мы не сошлись с самого начала, следовательно, — и довольно! К тому же я никогда не замечал со стороны их желания сойтиться со мною». Потом, обратясь ко всем, сказал: «Гг., я надеюсь, что при встрече со мною у вас не откажется никто подать мне руку как старому камрату; объятия мои всегда отверсты для каждого из вас. Жалею сердечно, что вы не хотели понять меня (чему, однако ж, я не верю), впрочем, пусть оно и так! По крайней мере, не забывайте тех слов, которые много раз мною были высказаны перед вами как залог будущего счастия того, что для нас дороже всего! (здесь он подразумевал Россию)— легко может статься, что спустя лет пять все изменится к лучшему! — я не теряю надежды видеть кого-либо из вас в благополучной Америке, в моей колонии независимости, куда приглашаю вас!!» А мы пожелали ему скорее соединиться навсегда с бывшею своею ученицей и наслаждаться семейным счастием, бросить неверные идеи свои, не полагаться на судьбу, которая так немилосердна и часто играет участью смертных! Но Рылеев заключил так: «Я не сойду с избранного мною пути, ибо твердо уверен в предприятии своем, и вы увидите скоро! Это время не за горами; кто переживет из вас, тот оправдает меня, а до того, господа,— прощайте, не забывайте ленивца Рылеева».

Мы обнялись, поцеловались и расстались навсегда!

Впоследствии же времени, как мне известно, никто из сослуживцев его переписки с ним не имел, кроме меня, да и то раза дватри в год. На письма же мои отвечал всегда шутливо и уклончиво, между тем каждый раз уговаривал переехать в Петербург, служить вместе, уверяя, что раскаиваться не буду; не переставал твердить и убеждать, что пора нам поверить себя, взглянуть попристальнее на все окружающее нас, ибо, кроме зла, несправедливостей и неслыханного лихоимства, ничего у нас нет,— а потому необходимо думать, дорожить каждым днем и трудиться для будущего счастья России! Чтобы потомство не проклинало нас. «Вот тебе дружеский совет, — писал Рылеев,— приезжай сюда (в Петербург), ты узнаешь много хорошего, а до того подумай и передай мне свои мысли...»

[86]

Цитируется по изд.: Декабристы в воспоминаниях современников. Сост. В.А. Федорова. М., 1988, с. 79-86.

Комментарии

Автор воспоминаний — офицер конно-артиллерийской роты, в которой в 1814— 1818 гг. служил К. Ф. Рылеев, написал свои воспоминания в 1849 г. Здесь они воспроизводятся в сокращении по изданию: Литературное наследство. М.. 1954. Т. 59. Декабристы-литераторы. Ч. I. С. 240—249.

1. Гавриил Романович Державин (1743—1816) — русский поэт, представитель классицизма. Иван Иванович Дмитриев (1760—1837) — русский поэт, представитель сентиментализма.

2. ...в авангард генерала) Чернышева... — В период наполеоновских Ста дней (20 марта — 22 июня 1815 г.) русские войска вновь вступили во Францию, но участия в военных действиях не принимали. Артиллерийская рота Рылеева вступила во Францию 12 апреля, а не 18 марта, как ошибочно указывает мемуарист.

3. Здесь в оригинале зачеркнуты слова: «Сделал сравнение по многим частям, причем- не пожалел Ааже высказать много правды».

4. Указ «О уничтожении масонских лож и всяких тайных обществ» был издан 1 августа 1822 г. В нем строжайше предписывалось: «Все тайные общества, под какими бы названиями они ни существовали, как то: масонских лож или другими, закрыть и учреждения их впредь не дозволять». Все лица, находившиеся на государственной или военной службе, должны были дать подписки о непринадлежности к тайным обществам (ПСЗ. Т. XXXVIII. С. 579).

5. ...вас миновали две пули и спаслись от потопления в реке... — Имеются в виду участие Рылеева в двух дуэлях, кончившихся для него благополучно, и падение за борт лодки при переправе через Дон в 1817 г.

6. Федор Петрович Миллер — один из близких друзей К. Ф Рылеева. После казни Рылеева оказывал поддержку его семье.

Вернуться на главную страницу Рылеева

ХРОНОС: ВСЕМИРНАЯ ИСТОРИЯ В ИНТЕРНЕТЕ

ХРОНОС существует с 20 января 2000 года,

Редактор Вячеслав Румянцев

При цитировании давайте ссылку на ХРОНОС