Родственные проекты:
|
Охапкин Олег Александрович
Охапкин Олег Александрович
[12.10.1944, Ленинград] — поэт,
переводчик. Из крестьян. Воспитывался в
строго православной семье. Окончил 7-летнюю школу и ремесленное училище, где
получил специальность маляра-альфрейщика. В юности пел в хоре Александро-Невской
лавры, учился в музыкальном училище им. Мусоргского на вокальном отделении.
Работал на новостройках Ленинграда, в геологической партии в Заполярье,
библиотекарем Публичной библиотеки, осветителем и статистом в Малом оперном
театре, а также зарабатывал на жизнь и др. случайными профессиями, в частности,
был истопником. Упорно занимался самообразованием. В 1970-е входил в редколлегию
религиозно-философского журнала «Община». 16 апр. 1976 организовал у себя дома
первый в СССР Гумилевский симпозиум.
Стихи начал писать с детства, однако, принадлежа к поэтам ленинградского
андеграунда, печатался поначалу только в самиздатовских журналах. В июне 1965
произошла встреча с только что освободившимся из ссылки И.Бродским. Избежать
подобной участи «тунеядствующего» поэта удалось лишь благодаря участию В.Пановой
и ее мужа Д.Дара, способствовавшим его принятию в профком литераторов при СП (к
тому же он становится личным секретарем обоих писателей). Первые значительные
публикации — за рубежом: альманах «Аполлон-77» и «Каталог Шемякина». В СССР
—около десятка стихотворений в журналах «Нева», «Аврора», «Звезда» (1970-е) и
подборка в альманахе «Круг» (1985). Первая книга — «Стихи» (Париж, 1989), вторая
— «Пылающая купина» (Л.,1990).
В янв.
1992 был принят в члены СП.
Автор
философско-медитативной и пейзажной (преимущественно городской) лирики.
Хотя стихи Охапкина «прелестны, просты, прозрачны. И — тяжелы, прекрасны,
органного звучания» (Топоров В. — С.386), его художественный мир, по утверждению
др. автора, тем не менее характеризуется «противоречивостью и многоплановостью»
(Казак В. Лексикон русской литературы XX в. М., 1996. С.300). С наибольшей
определенностью в нем выступают две доминанты: «Помню, как взволновало это меня
еще четверть века назад: два крыла и сегодня надежно поднимают с земли и держат
в воздухе его поэзию — Россия и Бог» (Кушнер А.— С.27) По поводу поэмы
«Возвращение Одиссея», давшей название третьей книге поэта (1994), исследователь
писал: «Христианская идея переживается Охапкиным как идея, обнаруживаемая во все
времена, в том числе и до рождества Христова. Книга названа по имени языческого
героя принципиально, небо никогда не было пусто, и Одиссей создан по образу и
подобию Божию. Этнографическая родина конечна, также как конечна здесь на земле
конкретная человеческая жизнь. Всякое возвращение на нее столь же желанно, сколь
и обманчиво <...> Ибо истинное возвращение — это возвращение к Богу. Античный
герой Охапкина испытывается всеми мировыми пучинами, чтобы сказать то, что
пристало сказать библейскому Ионе: "С нами Бог". И это не анахронизм, а полнота
христианского миропонимания, как ее выражает в этой книге поэт» (Арьев А.—
с.5,6). «В поэтической религиозности Охапкина отмечаются свойственная ей
актуальность, связь о современностью, а также ее основополагающее влияние на все
стороны человеческой жизни: Охапкин всегда оценивает поступки людей исходя из
принципов нравственного абсолюта, Божественного начала, которое и выражено
совестью человека» (Казак. В. Лексикон русской литературы XX в. М., 1996.
С.300).
Что касается изображения и
разрешения конфликтных ситуаций (как исторического, так и духовно-этического
характера), представленных в разных сюжетах той же самой книги «Возвращение
Одиссея», то исследователь обнаруживает: «Не Восток с Западом сошлись у поэта в
непримиримой схватке, но Восток с Востоком же. Используя популярное сравнение
Владимира Соловьева, можно сказать: Восток Христа борется у Охапкина с Востоком
Ксеркса. И сама русская история бессмысленна у поэта вне контекста библейских
пророчеств.
Над родными лугами, полями
и весями горит у Охапкина на все времена одна звезда — Вифлеема. Из чего не
следует, конечно, что красота звездного неба ею одной и исчерпывается» (Арьев
А.— С.6).
Охапкин присуща способность
путем погружения в мир собственной души сливаться с неким первозданным бытием,
освобождающим, избавляющим поэта от «людской лжи» и «дневного кошмара» («Ночное
дыхание», «Глухие голоса», «Когда поэт не помнит боль...»). С этим сопряжено
отчасти и столь близкое восприятие, ощущение космоса («Дремучий космос космы в
город свесил»), а также нередкое переключение лирической функции с субъекта на
объект: «Мы шли по городу сквозь сон. / Фонтанка, помню, за плечами» / Нас
фонари впотьмах сличали / И встречной лужи взгляд косой». Находит в них свое
выражение и тютчевская тема невозможности высказать словом сокровенный мир души,
тема благодетельного молчания («Воплощение», «Голубая луна» и др.).
По поводу поэтических влияний и традиций: «Олег переболел Пастернаком, переболел
Заболоцким (не ранним, периода "Столбцов", а Заболоцким тридцатых годов),
переболел Бродским, он повел две линии — державинскую и батюшковскую <...> и
вышел туда, где ему стало легче дышать стихом. Туда, где только стихом и можно
дышать» (Топоров В.— С.386). Помимо «громогласного строя держа-винской оды»,
«смягченного последующим сладкогласием элегий Батюшкова», отмечается также
«древнейшая и мощная традиция православной храмовой службы. Церковные гимны,
акафисты, псалмы — все это впитывалось юным поэтом вместе со сладким молоком его
лирической кормилицы, с молоком русской классической поэзии» (Арьев Д.— С.6). В
итоге: «Стихи самиздатского (опять же!) поэта Олега Охапкина один из самых
строгих неоклассицистических путей, каким идут некоторые из новых поэтов. На
фоне разрушения стиха, распада музыки Охапкин в первых своих опытах пытался
вернуть русский стих к "доклассическому периоду : когда в моду лез
самозванец-верлибр, Охапкин хотел возродить силлабику!» (Бетаки В.— С.231).
Поэзии Охапкин «свойственны повествовательность, раздумчивость» (Казак В.
Лексикон русской литературы XX в. М., 1996. С.300). С этим «замедленным» тоном
гармонирует и обилие насыщающих ее архаизмов: «Всеблагодатен огнь Творца»,
«Нужна премногая любовь», «Встречь Духа Божьего возжег», «Всей плоти моея»,
«Последняя зане жизнебоязнь»; лексически: «сей», «тщась», «бысть», «емлю» и т.д.
Особенная новизна и свежесть стихов
Охапкина заключается «в том, что чем строже внешний их вид, тем более неожиданны
образы: "Но есть надежда, что поэт/ Распашет плоть свою, как почву, / И передаст
ее, как почту, / Творцу, оставив свой скелет / Некошеной траве во славу, /
Дождям и ветру на забаву, / Так и не вымолвив секрет" <...> Само сочетание слов
"Творец" и „почта" — их несовместимость — огниво и кремень!» (Бетаки В.— С.231).
По наблюдению этого же исследователя, принцип контрастности играет в поэзии
Охапкин вообще значительную роль. Это контраст между крайней количественной
ограниченностью рифм («сверхскованная рама») и энергией метафор, под напором
которой эта «рама», можно сказать, «взрывается», контраст между высоким стилем и
жаргонной лексикой, контраст между образами Эллады и «болота», с помощью которых
воссоздается поэтом облик Петербурга: «За надрывную муку орфических струн /
Заклинаю тебя, фальконетов бурун: / Вознеси мою душу превыше коня, / Или
призрачный всадник раздавит меня!» «Само понятие призрачности рядом с "раздавит"
— контраст невыносимый! Но он и дает стереоскопическое восприятие стиха» (Там
же. С.232). Подводя итог своим наблюдениям, автор обобщает: «Поэт контрастной
мысли, совсем неклассической метафоры при классической музыке, Охапкин эту свою
двойственность выразил в стихотворении „Сфинкс". Сфинкс — символ неразрешимой
борьбы между двумя началами в каждом человеке <...> Контрастность во всем — вот
облик этого поэта, сказавшего о себе так: "Азиец, славянин, отчасти финн,
варяг... / Олег от имянин и от богатства — наг, / Так от природы гол, как все
вокруг, увы, / По матушке сокол, по отчеству — с Невы"» (Там же. С.231-232).
Обладая столь богатыми, разнообразными средствами выражения, Охапкин в своих
интерпретациях образов мировой поэзии умеет в отдельных случаях достигать
подлинного уровня их оригинала: «О, песнь моя! Завихренная роза! / Ты — выдох
вся, и тут же долгий вздох. / Вся — воздух, трепет вся, простоволоса. / Тебя
вдохнул в меня никто как Бог. / Дыши во мне, душа, о, Суламита! / Пьяни и
преизлейся через край! / Вся плоть моя, вся жизнь тебе открыта, / Лишь этой
розой надышаться дай! <...> Я — твой певец, хвала твоя, певец, / Хвала твоя, и
эта аллилуйя / — Лишь ты сама во власти поцелуя, / И в нас поет незримый нам
Творец» («Семь песен единой песни», 1973).
А.И. Михайлов
Использованы материалы кн.: Русская литература XX века. Прозаики, поэты,
драматурги. Биобиблиографический словарь. Том 2. с. 714-716.
Далее читайте:
Русские писатели и поэты
(биографический справочник).
Сочинения:
Стихи. Париж, 1989;
Пылающая купина.
Л., 1990;
Возвращение Одиссея. СПб.,
1994;
Ночное дыхание. Глухие голоса. В
мире непогода... и др. // Поздние петербуржцы. Поэтическая антология. СПб.,
1995; Письма к К.Кузминскому // У голубой лагуны: Антология новейшей русской
поэзии: в 5 т. НьютонВилл, 1983, Т.2А;
Моление о чаше. СПб., 2004.
Литература:
Кузминский К. Олег Охапкин // У голубой лагуны: Антология новейшей русской
поэзии: в 5 т. НьютонВилл, 1983. Т.2А;
Бетаки В. Гармония контрастов // Бетаки В. Русская поэзия за 30 лет 1956-1986.
Antiquary, 1987;
Кучерявкин В.
[Предисл.] // Охапкин О. Пылающая купина. Л., 1990;
Кушнер А. Незримый свет // Новый журнал. Л., 1991. №4;
Стратановский С. Религиозные мотивы в современной русской поэзии // Волга. 1993.
№6;
Арьев А. Шагнув из темноты //
Охапкин О. Возвращение Одиссея. СПб., 1994;
Топоров В. [Очерк-эссе об Охапкине] // Поздние петербуржцы. Поэтическая
антология. СПб., 1995;
Мартынов И.
[Рец.] // Новый журнал. Нью-Йорк. 1995. Кн.201.
|
