Родственные проекты:
|
Михаил Юрьевич Лермонтов
Странник с «русскою душой»
Лермонтов Михаил Юрьевич (в ночь на 3[15].10. 1814—15[27].07.1841), поэт.
Родился в Москве. По материнской линии происходил из известного в России и
богатого дворянского рода Столыпиных. Бабушка поэта Елизавета Алексеевна (по
мужу Арсеньева) — родная сестра Д. А. Столыпина, внук которого Председатель
кабинета министров П. А. Столыпин приходился троюродным братом Михаилу
Юрьевичу Лермонтову.
По мужской линии род Лермонтовых (отец поэта — Юрий Петрович Лермонтов,
капитан в отставке из небогатых помещиков Тульской губ.) ведет свое начало
от Георга Лермонта (Шотландия). Находясь на службе у польского короля, в
1613 Г. Лермонт перешел на сторону русских, сражался в чине офицера в отряде
Д. Пожарского и за хорошую службу царю получил грамоту в 1621 на владение
землей в Галическом у. Костромской губ. От него и пошли Лермонтовы, уже во
втором колене, принявшие Православие. Поэт Лермонтов является восьмым
коленом от прибывшего в Россию шотландского воина.
Детские годы будущего поэта, с марта 1815, прошли в с. Тарханы
Чембарского у. Пензенской губ. в имении бабушки.
Тарханы. Усадьба. Ныне - Государственный
музей-заповедник М.Ю.Лермонтова.
Прекрасная природа, заботливое отношение бабушки, хорошие условия
домашнего образования способствовали пробуждению эмоционально-творческих сил
мальчика, его высоких нравственно-религиозных чувств: «Моя душа, я помню с
детских лет, // Чудесного искала...» Однако была и др. сторона в развитии
будущего поэта.
Ранняя смерть матери (1817), размолвка Елизаветы Алексеевны, хозяйки
Тархан, с Юрием Петровичем, вынужденный отъезд его в свое небольшое сельцо
Кропотово Ефремовского у. Тульской губ. с целью сохранения за сыном права
наследования Тархан (4081 десятин земельных угодий и 496 крестьянских душ) —
все это омрачало детские годы поэта, породив ощущение дисгармонии своего
внутреннего мира и окружающей среды. Создалась коллизия одиночества,
неприметной для обычного взора отчужденности от внешних стихий жизни. Отсюда
постоянный анализ своих раздумий и вывод, окончательно сложившийся после
смерти отца (1831), о том, что оба они стали «жертвою страданий», осуждены
«толпой» людей, «то злых, то благосклонных» («Ужасная судьба отца и
сына...»).
Вместе с тем ранние стихотворения Лермонтова, значительная часть которых
выходит за рамки литературного ученичества, убеждают в том, что личные
страдания юный поэт осмыслял в широком духовно-мировоззренческом аспекте. Он
глубоко воспринял наказ отца: «...ты одарен способностями ума, — не
пренебрегай ими... это талант, в котором ты должен будешь некогда дать отчет
Богу! ...ты имеешь, мой сын, доброе сердце, — не ожесточай его даже и самою
несправедливостью и неблагодарностью людей, ибо с ожесточением ты сам
впадешь в презираемые тобою пороки. Верь, что истинная, нелицемерная любовь
к Богу, к ближнему есть единственное средство жить и умереть спокойно».
Нелицемерная любовь к Богу и ближним, тяга к совершенному, прекрасному в
человеческих отношениях определили главный «нерв» поэзии Лермонтова.
Отклонение от такой любви в людях (а порою и в самом себе) порождали
страдания у поэта в сочетании с протестом, последовательным и энергичным.
Но это нелегкая миссия — «любить необходимость мне!» Она и накладывала на
поэзию Лермонтова отпечаток тоски и недовольства, мятежной страстности, то
безутешной («И скучно и грустно»), то устремленной к высокому
идеально-надземному, порою сверхчеловеческому («Звезды и люди»). Этим
объясняется также и поразительное по своей точности и эстетико-философской
значимости признание еще совсем юного поэта (1832):
Нет, я не Байрон, я другой,
Еще неведомый избранник.
Как он, гонимый миром странник,
Но только с русскою душой.
Странник с «русскою душой» означает образ человека, устремленного к
Любви, Красоте, Истине, иначе — к Богу.
У Лермонтова были периоды ожесточения и сомнений в святости земного
назначения человека («И скучно и грустно», 1840). Но всегда побеждала вера в
справедливость Божьего решения, непреложность благих его промыслов («Выхожу
один я на дорогу...», 1841). С учетом сказанного в произведениях Лермонтова
следует видеть в качестве доминанты не отрицание (вульгарно-социологическая
точка зрения марксистского литературоведения), а пафос пророчества и
обновления. Пророчества беды в случае засилия злых инстинктов в человеке
(«Предсказание», 1830) и — обновления, если главные компоненты жизни (добро,
совесть, социальная справедливость) будут соединены с любовью к Отчизне, с
ее охранительным Верованием («Родина», 1841).
Творческий путь Лермонтова принято делить на два периода: ранний
(1829—36) и зрелый (1837—41). Такое разграничение можно принять, имея в
виду, что практически до появления в списках стихотворения «Смерть поэта»
(отклик на гибель Пушкина в янв. 1837) имя Лермонтова было неизвестно. Но
действительная эволюция поэта осуществлялась по фазам духовно-нравственного
развития. Таких «фаз» в основном было три.
Первая связана с осмыслением поэтом своего внутреннего «я», личных
отношений с окружающей средой и мирозданием (1828—34).
Этот период оказался насыщенным многими событиями в жизни поэта: приезд в
Москву (1827), подготовка в Московском университетском благородном пансионе
с последующим зачислением в университет на нравственно-политическое
отделение (1830—32), увлечение Е. А. Сушковой, Н. Ф. Ивановой и В. А.
Бахметьевой, тяжелые переживания по поводу смерти отца и огорчительные
неудачи в любовных отношениях, разрыв с «московским» окружением, переезд в
Петербург, неожиданное решение об определении в двухгодичную школу
гвардейских подпрапорщиков (1832—34).
Можно предполагать, что именно эта фаза трудного поиска своего места в
жизни и беспощадного самоанализа оказала решающее воздействие на развитие
того поэтического феномена, о котором скажет впоследствии Л. Толстой
применительно к Лермонтову: «власть имеющий». Власть — в сфере искусства и
самооценки.
В отмеченные годы Лермонтов пытается уяснить тайну своего стремления к
творчеству («Поэт», 1828, «Русская мелодия», «Молитва», 1829, «Песнь барда»,
1830, «1831 июня 11 дня», «Нет, я не Байрон...», 1832, «Когда надежде
недоступный», 1834 и др.). Уже в этот момент он осознает свою
исключительность и высокое назначение как поэт («...Пыл страстей //
Возвышенных я чувствую, но слов // Не нахожу...»). Жизнь меж тем бежит — «И
все боюсь, что не успею я // Свершить чего-то!». Отсюда неодолимое желание
«действовать», превышающее традиционные границы романтического порыва. Но
часто «леденеет быстрый ум», и сам «предмет желаний мрачен». Эта внутренняя
борьба «меж радостью и горем» вносит глубокий диссонанс в ощущения поэта. В
такие минуты — «жизнь ненавистна, но и смерть страшна». Ясно, что перед нами
не столько проба «пера», характерная для начинающих поэтов, сколько поиск
своей духовной константы, необходимой для опоры в вечно меняющемся и
противоречивом внешнем мире. Промежуточные итоги такого поиска определены в
указанные годы поразительно емко:
Находишь корень мук в самом себе,
И небо обвинить нельзя ни в чем.
Отсюда и др. вывод, едва ли не гениальный по точности и масштабности
заключенной в нем мысли:
В одном все чисто, а в другом все зло.
Лишь в человеке встретиться могло
Священное с порочным. Все его
Мученья происходят от того.
Встреча «священного» с «порочным» в человеке раскрывается Лермонтовым
поначалу как личная психологическая коллизия. Центральным для творчества
начинающего поэта становится образ романтически разочарованного юноши, рано
испытавшего страдания, столкнувшегося с обманом и коварством безнравственной
окружающей среды («Мой демон», «Монолог», 1829, автобиографические драмы «Menschen
und leidenschaften», 1830, «Странный человек», 1831, стихотворение «Элегия»,
1830, поэма «Исповедь», 1831 и др.). Сомнения в возможности покоя и счастья
на земле часто в этот период охватывают поэта («Я верю, обещаю верить...»,
«Чаша жизни» и др.). Этим (а не «космическим» происхождением поэта)
объясняется его порыв в надземные сферы — туда, где «ясны далекие звезды,
ясны, как счастье ребенка» («Небо и звезды», 1831) и где бескорыстная и
чистая любовь «предстанет нам, как ангел нежный» («Когда б в покорности
незнанья», 1831).
Однако по мере углубления в действительные причины утраты в человеке
«священного» (нарушение законов Предвечного, ослабление духовно-нравственных
приоритетов) творческая мысль поэта выходила за рамки субъективных ощущений.
В центре внимания оказывается теперь не только личность, но и среда, все то
порочное, что драматизирует общественное развитие человечества.
Романтические краски при этом не приглушаются, но они получают новую
функцию. С опорой на романтическую поэтику Лермонтов глубже и полнее
раскрывает бедственное состояние общества, когда оно под напором «зла»
оказывается во власти нескончаемых противоречий добра и ненависти,
великодушия и эгоизма, искренности и лжи, прикрываемой маской
благовоспитанности. Убедительное, почти безупречное с точки зрения высшей
художественности постижение диссонансов жизни знаменует вторую «фазу в
творческом развитии Лермонтова (1835—39).
В этот период Лермонтов работает напряженно, создавая яркие образцы почти
во всех жанрах: драма «Маскарад» (1835), поэмы «Песня про царя Ивана
Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова» (1837), «Мцыри»
(закончена в 1839), большая часть романа «Герой нашего времени» (1840) и ряд
выдающихся лирических шедевров, принесших поэту всеобщую известность
(«Смерть поэта», 1837, «Дума», «Поэт», 1838, «Три пальмы», «Молитва», 1839 и
др.). В указанные годы поэт близок к завершению своего итогового
грандиозного труда — философской поэмы «Демон», которая будет окончена уже в
третьей, заключительной фазе творчества.
Личная жизнь поэта во второй фазе характеризуется дальнейшим обострением
отношений с окружающей средой, в т. ч. с управленческой властью. В марте
1837 за распространение последних 16 строк стихотворения «Смерть поэта»
Лермонтов был переведен из лейб-гвардии Гусарского полка (располагался в
Царском Селе под Петербургом) на Кавказ в Нижегородский драгунский полк. В
к. апр. 1838 возвращается в Петербург, восстанавливает светские связи,
бывает в литературных салонах семьи Карамзиных, В. Одоевского, на балах
Петербурга, на приемах многих аристократических фамилий (Валуевы, Репнины,
Смирнова-Россет и др.). Т. н. высший свет становится ему «более чем
несносным», потому что «нигде ведь нет столько низкого и смешного, как там»
(из письма к М. А. Лопухиной, к. 1838). Все это порождало новые осложнения,
избежать которые, не поступаясь своей честью, было порою невозможно. В февр.
1840 на балу у гр. де Лаваль поэт был втянут в конфликт с сыном французского
посланника Э. де Барантом и после дуэли с ним вновь отправлен на Кавказ в
боевые расположения Тенгинского полка. Т. о., нескончаемые превратности
личной жизни поэта разбивали в прах его мечты о «счастье и покое». С др.
стороны, они порождали в душе поэта и мощные, совершенно уникальные вспышки
творческих импульсов («…на мысли, дышащие силой, как жемчуг, нижутся
слова»). Однако ни личные страдания, ни бунтарство против пороков света не
заслоняли в порывах поэта Божьей правды как единственной и самой высокой
меры человечности на земле, а заодно и всего сущего в Мироздании. В этом и
состоял нравственно-философский и эстетический смысл протестующих творений
Лермонтова.
Долгое время в радикальном и марксистском литературоведении мотивы
протеста в творчестве Лермонтова рассматривались преимущественно с
политической стороны как прямые выпады против самодержавия, крепостного
права, религиозных убеждений («с небом гордая вражда»). На самом деле его
произведения имеют иной характер. Они обращены к очищению человека (в т. ч.
изуродованного социальными обстоятельствами) от нравственной скверны.
Лермонтов выступал в защиту совершенного и прекрасного, что идет от
промыслительных заповедей Бога и что способствует приближению к красоте и
истине. Тем самым Лермонтов полностью освобождает поэзию от
гедонистически-эпикурейских элементов, что частично было свойственно даже
произведениям Пушкина. Едва ли не эсхатологически — и в этом можно видеть
проявление гениальности поэта — Лермонтов сосредоточился исключительно на
анализах соотношений в человеке света и тьмы, благородной силы и слабости,
идеально-высокого — с низменным и пошлым. Антитеза этих состояний определяет
сюжетно-композиционный строй, своеобразие символов и метафор,
лексико-слоговую организацию произведений Лермонтова второго этапа.
С наибольшей отчетливостью эти признаки поэтического мышления Лермонтова
в указанную пору проявились в «Маскараде».
Обычно содержание «Маскарада» связывают с критикой аристократической
среды, с осуждением «реакции», наступившей якобы в России после разгрома
декабристов. Но это весьма поверхностные и, в сущности, неверные толкования.
Лермонтов не в восторге от морали высших светских кругов, где все есть
«маскарад», порою и сама человеческая честь. И все же главный вопрос,
освещаемый в драме, — вопрос о том, как жить. Жить ли по совести, оправдывая
свое появление на свет добродеянием и трудом, или — за счет изощренности,
«обгона» других, считая, что человеческая жизнь — «игра», ринг, где
побеждает лишь «сильный» да «изворотливый», пренебрегая законами чести.
Обращаясь к теме «игры», «маскарадности», Лермонтов поднимал одну из
самых злободневных социально-философских тем не только своего времени, но и
последующих десятилетий, вплоть до наших дней. Перипетии пьесы убеждают
читателя, что жизнь — отнюдь не игра. Но многие, однако, начинают и понимают
ее, как игру, демонстрируя тем самым трагический смысл существования
человека на земле, когда он расходится с законами Мироздания, нравственными
принципами, данными свыше. В этом глубинная суть «Маскарада» и главная
причина жизненного краха Арбенина. У него был выход из кризисной ситуации
(ложные подозрения в неверности Нины). Но он отверг спасительный вариант
(согласие с доводами супруги), т. к. считал, что все в жизни «игра». В игре
же нет доверия, нет места «чувствам», хотя бы они и были искренни. На первом
плане в игре («карточной» и наяву) — диктат «ума», «опытности», «силы». А
чтобы «здесь выигрывать — Вам надо кинуть все: родных, знакомых, честь». Это
философия эгоизма, дьявольских искусителей, отвергающих Божью
справедливость. Доверившись такой философии, полагаясь на силу своего
«гордого» ума, не принимающего даже клятвы именем Бога, Арбенин гибнет. «И
этот гордый ум сегодня изнемог», — сказано в конце пьесы. Изнемог не только
и не столько в борьбе с «коварствами» света, но в борьбе с самим собой, в
усилиях обозначить посредством своей «гордыни» ложь как истину.
Конфликт сильной, но индивидуалистически настроенной личности (Кирибеевич)
с общепринятыми на Руси нормами бытия раскрыт в поэме «Песня про царя Ивана
Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова». Эта поэма
приблизила творческий дух поэта к подлинной народности вне «лубочного»,
равно как и официального ее восприятия.
Сюжетное ядро поэмы составляет поединок купца Калашникова с царским
опричником Кирибеевичем.
Кирибеевич, будучи профессиональным воином, физически превосходил Степана
Парамоновича. Но побеждает в кулачном бою Калашников. Побеждает морально,
поскольку отстаивал не только честь своей жены, но и общенародную правду,
нерушимость нравственных устоев, освещенных Православной верой.
Образ Калашникова выписан эпическими красками. Это цельная личность. В
нем воплощены лучшие стороны народного характера. Он руководствовался высшим
долгом христианина, устранив «басурмана-осквернителя».
И когда Грозный потребовал изложить причины неслыханной расправы над
любимым опричником, Парамонович отказывается давать объяснения:
Я скажу тебе, православный царь:
Я убил его вольной волею.
А за что про что — не скажу тебе,
Скажу только Богу единому.
Прикажи меня казнить — и на плаху несть.
Мне головушку повинную [...].
Правда, в защиту которой выступил Калашников, выше царского суда, вообще
— выше любого «земного» суда. Поэтому Калашников не только не боится, но и
желает предстать за свое «убийство» перед небесным судом.
Царь понимает, что ответ купца был дан по чести, по совести, и исполнил
все, о чем просил Калашников, не забыв и его малых детушек. Схоронили
удалого купца за Москвой-рекой, на «чистом поле промеж трех дорог»:
Пройдет стар человек — перекрестится,
Пройдет молодец — приосанится,
Пройдет девица — пригорюнится,
А пройдут гусляры — споют песенку.
Смерть за неоскверненность веры, за общенародные идеалы не стирается в
людском сознании — она в ореоле святости. Такова подспудная мысль финала
лермонтовской поэмы, где впервые в отечественной литературе XVIII—XIX вв.
столь наглядно и убедительно раскрыта органическая связь духовной крепости и
чистоты русского человека с Православной верой. В этом смысле поэма
Лермонтова не знает себе равных и по сей день.
Незаурядность поэмы сказывается также в певучести ее языка, где воедино
слились литературные и фольклорные стихии, в композиции, отличающейся
динамизмом и стройностью, в рельефной обрисовке характеров и человеческих
страстей. Историческая конкретика угадывается в верной передаче духа
прошедших времен, в поэтическом изображении (преимущественно реалистического
плана) бытовых и психологических примет ушедшей эпохи.
В 1839 Лермонтов создает еще одну крупномасштабную поэму — «Мцыри», также
отличающуюся красотами стиха, ярким описанием природы Кавказа (место
действия поэмы), тонкой передачей психологического состояния главного
персонажа. Поэма написана в форме исповеди 15-летнего отрока Мцыри,
пытавшегося покинуть монастырь, приютивший его, чтобы отыскать дорогу в
отчий дом, «прижать» свою «пылающую грудь» к «груди другой, хоть незнакомой,
но родной».
В поэме ощущается противоречивость центрального мотива романтического
повествования. С одной стороны, Мцыри стремится обрести гармонию, утвердить
в себе «священное», т. е. вернуться на родину, стать свободным. С др.
стороны, он действует как бунтарь-индивидуалист, отвергая помощь других и
волю Провидения. Мало того, он готов променять и «рай и вечность» за
«несколько минут / Между крутых и темных скал», где он в «ребячестве играл».
Ясна поэтическая условность данного выражения, его символическая окраска.
«Крутые» и «темные скалы», где герой в ребячестве играл — это символ
отчизны, память о которой священна для любого живущего на земле. Рай и
вечность — тоже можно рассматривать как символ благополучия, которого не
хочет получать юноша (как и всякий верующий человек) без необходимых для
того труда и усилий. Но все-таки «рай и вечность» — категория всеобщего,
связанная с промыслительной сущностью Провидения. Замена одного («рая и
вечности») другим (мгновения «свободы») не равноценна. Неравноценна и в том
случае, если учесть, что она выговаривается отроком с воспаленным перед
смертью сознанием. Лермонтов здесь чрезмерно «передоверился» герою,
прибегнул к символике, романтическому гиперболизму не совсем точного
значения.
При всем том в «Мцыри», конечно же, ощущается страстный порыв к идеалу,
прекрасному, не приниженному человеческой заурядностью. Этот мотив связан с
прославлением стойкости Мцыри, его мужества (поединок с барсом) в борьбе за
то, что крепнущему духу кажется «священным».
Многообразно и последовательно преодолевает Лермонтов прагматизм и
порочность современного ему мира в лирических жанрах 1834—39.
Взрывным по тону и силе отрицания «палачей» человеческого гения явилось
стихотворение «Смерть поэта», за которое Лермонтов подвергся опале и был
переведен на Кавказ. Между тем в стихотворении нет и намека на «возмущение»
против политической системы, существовавшей в стране. Поэт клеймит позором
тех, кто прибывает в Россию «на ловлю счастья и чинов», кто презирает «земли
чужой язык и нравы», кому ненавистна честь России и кто «жадною толпой»
теснится у трона, дабы любой ценой, в т. ч. злословия и предательства,
обрести земное благополучие. Глубоко патриотический пафос стихотворения не
был понят аристократическими верхами. Не было принято во внимание и то, что
Лермонтов взывает не к «революции», как утверждали доносчики, а к «Божьему
суду» с тем, чтобы поразить «наперсников разврата».
Через год Лермонтов окончательно приходит к мысли о том, что напоминание
о Божьей каре не может устрашить тех, кто отпал от Бога и поклоняется лишь
«звону злата». Лермонтов как никто до него в планетарных масштабах осознает
страшные последствия безверия — состояния, парализующего не только волю
отдельного человека, но и процессы исторического развития («Дума»):
Печально я гляжу на наше поколенье,
Его грядущее иль пусто иль темно.
Meж тем под бременем познанья и сомненья
В бездействии состарится оно [...]
Осуждается не само «познание», а познание, ставшее орудием сомнения
(сомнение в идеалах прекрасного, по Лермонтову, есть безверие). Оттого — «и
ненавидим мы, и любим мы случайно», т. е. не согласуя свои чувства с
нравственными принципами. Неверие, по Лермонтову, стало психологическим
оправданием собственной бесплодности. Им уже бравируют и — что еще ужаснее —
прикрывают свои «надежды лучшие и голос благородный», если таковые где-либо
и проявляются. Субъективные ощущения поэта смыкались в данном случае с
правдой действительных противоречий, с объективной характеристикой
порочности общества.
В этих условиях перед Лермонтовым вставал вопрос о собственной позиции
как художника и гражданина. Поиск оказался нелегким.
Союза с обществом, все подвергавшим сомнению и отрицанию, ставшим
«игрушкой» низменных страстей, быть не могло, хотя во внешних отношениях
Лермонтов ничем не отделял себя от окружающей среды.
Большое место и в жизни, и в лирике поэта занимала природа. Это
отразилось во всех его произведениях ранней и более поздней поры. Природа не
только сглаживала страдания Лермонтова — она, напоминая ему о вечности,
способна была навеять сладостный «сон» души, в котором на какой-то миг
сглаживались противоречия мира. Именно в такие минуты лирический герой
Лермонтова полнее, чем всегда, мог ощутить присутствие Бога:
Тогда смиряется души моей тревога,
Тогда расходятся морщины на челе, —
И счастье я могу постигнуть на земле,
И в небесах я вижу Бога.
(«Когда волнуется желтеющая нива...», 1837)
Однако природа не все могла дать поэту, и умиротворение наступало
ненадолго. Оставались еще творчество и женская любовь.
Лермонтов не сомневался в высоком назначении поэзии и верил, что были
времена, когда стих поэта
...как Божий дух, носился над толпой,
И, отзыв мыслей благородных,
Звучал, как колокол на башне вечевой
Во дни торжеств и бед народных.
Но время Лермонтова — другое. И в «век изнеженный» поэт, подобно
«заржавевшему» кинжалу, «свое утратил назначенье» («Поэт», 1939). Отсюда:
«Не верь, не верь себе, мечтатель молодой // Как язвы, бойся вдохновенья...»
(1839).
К пониманию того, что истинный поэт — это «пророк», убежденный в
высокости своей миссии, Лермонтов придет лишь незадолго до гибели, в третьей
фазе своего творчества.
Одним из самых впечатляющих и ярких мотивов творчества Лермонтова следует
считать мотив любви, интимных отношений с женщинами. Но как раз в этих
отношениях Лермонтов так и не отыскал желаемого успокоения. Да и не могло
этого случиться, потому что Лермонтов максималистски рассматривал любовь как
«союз» двух сердец, устремленных к высшим, духовно значимым целям. Отсюда
уподобление души возлюбленной «вечному храму» (ранняя вариация темы любви,
оставшаяся в сознании поэта на все годы), от которого можно и должно ждать
«спасенья своего». Между тем реальная жизнь, жизнь в обществе, где не только
«ненавидят», но и любят «случайно» (т. е. «на срок», без всяких нравственных
убеждений), безжалостно развеивала иллюзорные надежды. Этим объясняется
постоянно углублявшееся неверие поэта в возможность обретения счастья в
любви. Предельной силы такое неверие достигает в стихотворении «И скучно и
грустно», написанном в 1840. С этого момента начинается третья и последняя
фаза в развитии Лермонтова, длившаяся всего полтора года.
Суть перемены — в полном осуждении мира порочности и зла, где бы это ни
проявляло себя: в роскошных ли аристократических залах («Как часто пестрою
толпою окружен...», 1840) или в местах обитания провинциальных армейских
романтиков и авантюристов («Герой нашего времени», 1840). С др. стороны,
наблюдается как бы и отрешение от этого мира, погружение в самого себя,
поиск действительных путей к духовному спасению вконец измученной и в чем-то
уже раздробленной души («И жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем
вокруг, — такая пустая и глупая шутка»).
Эти процессы нерасчленимы в творческом сознании поэта и его
художественной практике. Однако их центральные линии ясно просматриваются
почти в каждом произведении последних лет.
В стихотворении «Как часто пестрою толпою окружен» Лермонтов говорит о
своей полной чужеродности бездушному светскому обществу. При «шуме музыки и
пляски // При диком шепоте затверженных речей» мелькают перед ним «приличьем
стянутые маски». Здесь нет живых лиц, здесь — «образы бездушные людей».
Естественно, душа поэта порывается в др. мир — мир своего детства (Тарханы).
Там и осеняет его вольная «мечта» о гармонии и «ладе», где нет фальши, жизнь
не имитируется, а предстает во всей своей полноте. Контраст мечты и
действительности, столь характерный для ранней лирики, приобретает еще более
наглядное изображение. Но мечта теперь получает свою «прописку», свой адрес:
это родина, Россия. На ее дорогах, в ее судьбах надо искать обновления.
Таков объективный смысл знаменитого стихотворения Лермонтова.
Как бы в «перевернутой» конструкции этот смысл сказался и в центральной
идее романа «Герой нашего времени».
Печорин «гоним» своим обществом и презирает его, находя в нем бездушие и
пошлость. Душа его, терзаемая противоречиями, также жаждет обновления
(«...не мелькнет ли... желанный парус»). Но Печорин не Лермонтов. Выученик
абстрактного философизма по западному образцу (отсюда его постоянная тяга к
рефлексии и сама эгоцентрическая сущность), Печорин лишен чувства отчизны,
чувства России. Оторвавшись от «ветки родимой», от отечественных традиций (в
этом смысл скрытой антитезы: Печорин — Максим Максимыч), герой не знает, что
делать с собой. Действительная жизнь, которую он понимал в чем-то глубже
окружающих его людей, нравственные ценности русского народа, воспитанного в
лоне Православия, — все это не затронуло героя, не вошло в плоть и кровь его
деяний, чувств. По возвращении из Персии — многозначительная деталь: знак
чужбины! — Печорин умирает.
Для подтверждения того, как глубоко и верно уяснилась Лермонтовым в
последний период творчества неразрывность идей Отчизны и Бога, важно
обратить внимание не только на стихотворение «Родина» (1841), но и на
«Казачью колыбельную песню» (1840).
Знаменательно, что «Казачья колыбельная песня» была написана в год
завершения работы над романом «Герой нашего времени». С учетом этого
обстоятельства «Песню» можно рассматривать как своеобразный комментарий к
вопросу, который задает себе Печорин и который можно отнести к каждому
человеку, живущему среди своего народа, независимо от занимаемой ступеньки
на общественной лестнице. Печорин спрашивает себя: «Зачем я жил? Для какой
цели я родился? А верно, она существовала, и, верно, было мне назначение
высокое... Но я не угадал этого назначения». Действительно, не угадал. Но
истинно высокую цель жизни и не угадывают, по Лермонтову, ею — живут. Живут
так, как персонажи «Казачьей колыбельной песни». Живут полнокровно и
праведно, любя Бога, отца, мать, Отчизну.
С трогательной простотой поэт раскрывает в гениально найденных
образах-символах спасительную нить поколений, когда их жизнь проходит в
честном, хотя и суровом, служении Богу и Отчизне. Младенец еще в зыбке, но
он охраняем любовью и лаской матери, мужеством отца, закаленного в «боях» за
общее дело. Получит благословение родителей на такое дело и их подрастающий
первенец:
Сам узнаешь, будет время,
Бранное житье;
Смело вденешь ногу в стремя
И возьмешь ружье...
Здесь не обязательно подразумевать лишь «ратное» деяние, хотя речь идет в
первую очередь о нем. Однако важно учесть, как относится сама мать к
исполнению сыном своего долга, во всех случаях нелегкого:
Я сидельце боевое
Шелком разошью...
Это не бравада, а сознание необходимости всем и вместе защищать
благополучие родной земли:
Богатырь ты будешь с виду
И казак душой (т. е. отважный и честный),
Провожать тебя я выйду,
Ты махнешь рукой...
Сколько горьких слез украдкой
Я в ту ночь пролью!
Есть ли надежда на успех и где залог благополучного исхода праведного
служения? По смыслу колыбельной песни, а значит, и по убеждению автора,
такой залог есть:
Дам тебе я на дорогу
Образок святой,
Ты его, моляся Богу,
Ставь перед собой.
Иначе: не отклоняйся от долга и заветов Православной веры!
Да готовясь в бой опасный,
Помни мать свою...
Спи младенец, мой прекрасный,
Баюшки-баю.
В русской литературе нет произведения, где бы столь же органично и
художественно, без назидательности и дидактизма были сведены воедино три
самые фундаментальные основы жизни русского человека: Бог, Отчизна, дом
родной. В этом следует видеть также и высшую точку духовного подъема самого
Лермонтова как поэта. Его последние произведения («Выхожу один я на
дорогу...», «Пророк» и «Демон») подтверждают данное заключение.
В поэме «Демон», имеющей восемь авторских редакций (последняя завершена в
1840, но, видимо, дорабатывалась до самой кончины поэта), необходимо
учитывать три слоя романтико-аллегорического повествования: философский,
социально-исторический и психологический. Уяснить содержание поэмы,
масштабность ее замысла и исполнения можно только с учетом сложного
взаимодействия всех трех линий как в композиционном, так и в
идейно-смысловом плане.
Демон — противник Бога, сатана. Он же в поэме Лермонтова и «царь
познанья», и в то же время — «сеятель зла». Столь противоречивые свойства
образа вполне объяснимы, если принять во внимание, что «познания»,
сопровождаемые «сомнением», Лермонтов считал тяжелейшим бременем своего
поколения и даже злом, поскольку такое познание осуществлялось вне веры и
идеала.
Демон, однако, тяготится своей миссией («и зло наскучило ему»). Он ищет
гармонии, любви и даже с «небом примиренья»: «Хочу любить, хочу молиться, //
Хочу я веровать добру».
Но душа, убитая ядом безверия и отрицания, возродиться не может.
Прикосновение Демона к Тамаре оказалось смертельным для нее, потому что в
любви, «как в злобе», искуситель был и «неизменен и велик». Любовь адского
духа к чему бы то ни было есть, по логике сюжета, та же «злоба», только
большей силы. И все же душа Тамары спасена: «она страдала и любила // И рай
открылся для любви».
В борьбе за душу Тамары, в схватке с Ангелом (посланником Бога) Демон не
одолел благого защитника:
И проклял Демон побежденный
Мечты безумные свои,
И вновь остался он надменный,
Один, как прежде, во вселенной
Без упованья и любви!..
Любовь в поэтике последних лермонтовских произведений становится знаком,
условием достижения подлинной гармонии как самого качественного состояния
мира и человека. Но это уже не только и не столько интимное чувство,
порождаемое духовно-физиологическим влечением к женщине. Это любовь к Добру,
Истине, Богу.
Именно к такой любви окончательно приходит Лермонтов в последней фазе
своего творчества, полностью признав Бога как изначальный источник всех
благих и прекрасных побуждений на земле. В стихотворении «Выхожу один я на
дорогу...», написанном за две недели до гибели на дуэли с отставным майором
Н. С. Мартыновым, Лермонтов выражает желание «забыться и заснуть», т. е.
дистанцироваться от противоречий и тщеты суетного мира, который дал ему лишь
«трудности» и «боли» («Что же мне так больно и так трудно?»). Но преодолеть
невзгоды суетного мира не означало у Лермонтова заснуть «холодным сном
могилы». Напротив:
Я б желал навеки так заснуть,
Чтоб, дыша, вздымалась тихо грудь;
Чтоб всю ночь, весь день, мой слух лелея,
Про любовь мне сладкий голос пел.
О какой любви мечтает здесь поэт? О той, которая врачует душевные раны,
которая может стать залогом беззлобия и силы, постоянной сутью человеческих
отношений, устремленных к гармонии и к Богу.
Все это означает, что поэзия Лермонтова и все его творчество последних
лет не только крик отчаяния, но и мудрый наказ русскому человеку: во что бы
то ни стало воспрянуть духом, стремиться к добру и милосердию. Лермонтов
хотел, чтобы человек обновился, чтобы вечная борьба священного с порочным,
которая проходит в душе каждого из нас и определяет глубинную суть
человеческой жизни, завершалась если не абсолютной победой, то перевесом
священного.
Щеблыкин И.
Использованы материалы сайта Большая энциклопедия
русского народа - http://www.rusinst.ru
|
