Леонтьев Константин Николаевич

1831-1891

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

XPOHOC

ВВЕДЕНИЕ В ПРОЕКТ

ФОРУМ ХРОНОСА

НОВОСТИ ХРОНОСА

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ

ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ

СТРАНЫ И ГОСУДАРСТВА

ЭТНОНИМЫ

РЕЛИГИИ МИРА

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

МЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯ

КАРТА САЙТА

АВТОРЫ ХРОНОСА

Родственные проекты:

РУМЯНЦЕВСКИЙ МУЗЕЙ

ДОКУМЕНТЫ XX ВЕКА

ИСТОРИЧЕСКАЯ ГЕОГРАФИЯ

ПРАВИТЕЛИ МИРА

ВОЙНА 1812 ГОДА

ПЕРВАЯ МИРОВАЯ

СЛАВЯНСТВО

ЭТНОЦИКЛОПЕДИЯ

АПСУАРА

РУССКОЕ ПОЛЕ

Константин Николаевич Леонтьев

ЛЕОНТЬЕВ Константин Николаевич (13[25].01.1831–12 [24].11.1891), религиозный мыслитель и публицист, прозаик, литературный критик. Родился в сельце Кудиново Мещовского у. Калужской губ. Сын небогатого помещика; мать, Феодосия Петровна, – из старого дворянского рода Карабановых. После окончания Калужской гимназии (1849) и кратковременного пребывания в ярославском Демидовском лицее стал студентом медицинского факультета Московского университета. Воспринятые в эти годы навыки философско-натуралистического, «реалистического» мышления (по автохарактеристике: «Ум мой, воспитанный с юности на медицинском эмпиризме и на бесстрастии естественных наук…») позднее скажутся в философско-исторических построениях Леонтьева («Византизм и славянство»). Молодой Леонтьев, по собственному позднейшему воспоминанию, был воспитан «на либерально-эстетической литературе 40-х (особенно на Ж. Санд, Белинском и Тургеневе)…». Первое произведение Леонтьева — комедия «Женитьба по любви», основанная, по автохарактеристике, на «тонком анализе болезненных чувств». Весной 1851 с этой комедией Леонтьев пришел к И. С. Тургеневу и встретил горячий прием и поддержку: «Он наставил и вознес меня». Тургенев ввел Леонтьева в салон Евг. Тур, где он познакомился с Т. Н. Грановским, М. Н. Катковым, А. В. Сухово-Кобылиным, Н. Ф. Щербиной, В. П. Боткиным, А. В. Дружининым, несколько позже — А. А. Фетом, А. Н. Майковым, Н. Н. Страховым и др. Первое произведение в печати — повесть «Благодарность» (1854; первоначально эта повесть, названная «Немцы», была запрещена петербургской цензурой).

В связи с Крымской войной Леонтьев, не окончив курса, с мая 1854 служил батальонным лекарем (делал и ампутации) в прифронтовых госпиталях, при Донском казачьем 65-м полку. По увольнении в 1857 — домашний врач в нижегородском имении барона Д. Г. Розена. В дек. 1860 переехал в Петербург, решившись оставить медицину ради литературы. Своим призванием молодой Леонтьев считал художественную прозу: до 42 лет «…все стремился создать какое-нибудь замечательное художественное произведение» (из письма В. В. Розанову от 13 июня 1891). Наиболее оригинальное и поэтическое сочинение ранней прозы Леонтьева — роман-воспоминание об усадебном отрочестве героя-автора «Подлипки» (1861), допускающее сопоставление с автобиографическими повестями Л. Н. Толстого. Главенствующее в романе лирическое начало доходит до редких в русской литературе XIX в. форм выражения, проявляясь в прихотливом импрессионизме описаний и эмоциональных характеристик и в эксперименте с повествовательным временем, развертывающимся вспять в памяти героя. В романе «В своем краю» (1864) в речах одного из основных персонажей определяется столь значимая для Леонтьева формула: прекрасное как «главный аршин». В дальнейшем это понимание эстетического критерия как наиболее всеобъемлющего, приложимого ко всем явлениям мировой жизни («Я считаю эстетику мерилом наилучшим для истории и жизни…») и в то же время «обреченного» «вступать в антагонизм и борьбу» с двумя иными важнейшими критериями оценки жизненных явлений, нравственным и религиозным, получит разработку у Леонтьева. В обоих ранних романах — непривычная для русской литературы насыщенность чувственно-эротическими мотивами, а в «Исповеди мужа» — необычная трактовка темы «свободной любви».

В ходе событий 60-х («при первой же встрече с крайней “демократией нашей” 60-х годов») и под впечатлением польских событий 1863—64 общая либерально-эстетическая настроенность Леонтьева сменятся эстетически-консервативной. Острым фактором эволюции убеждений Леонтьева стала резкая оппозиция критическому направлению «Современника» («время господства ненавистного Добролюбова» — характеристика Леонтьева эпохи). «Я слишком многое любил в русской жизни», — объяснял он в воспоминаниях эту оппозицию «отрицательному» направлению леворадикальной мысли. В то же время на него влияет почвенническая программа журнала М. М. и Ф. М. Достоевских «Время», который «шел в упор “Современнику”». «Я идеями не шутил, и не легко мне было “сжигать то”, чему меня учили поклоняться и наши и западные писатели», — вспоминал он об этом мировоззренческом повороте. В февр. 1863 Леонтьев определяется на службу в Азиатский департамент Министерства иностранных дел; с окт. 1861 — секретарь и драгоман русского консульства в Кандии (о. Крит). Начинается почти 10-летняя дипломатическая служба в греческой и славянской областях Турецкой империи. После скандального инцидента (ударил хлыстом французского консула за оскорбительный отзыв о России) Леонтьев назначен в Адрианополь (авг. 1864—66), в Белград, затем вице-консулом в Тульчу в низовьях Дуная (1867—68), в Янину в Эпире (янв. 1869 — н. 1871), консулом в Салоники (1871). Служба на Балканах приблизила Леонтьева к сосредоточенным в этой части Европы острым проблемам ее национального и политического будущего (полвека спустя здесь зародилась первая мировая война) и стала важнейшим фактором формирования его историко-философских и политических взглядов.

На Балканах Леонтьев написал (или задумал и начал) целый ряд «восточных» рассказов и повестей («Хризо», «Хамид и Маноли», «Пембе», «Аспазия Ламприди», «Дитя души» и др.), собранных позднее вместе с романом «Одиссей Полихрониадес» в сборнике «Из жизни христиан в Турции» (т. 1—3. М., 1876). Эволюция прозы Леонтьева отвечала развитию его историко-политических взглядов: он «отвернулся» от русской жизни, вставшей с реформами 60-х на путь буржуазно-«эгалитарного» прогресса, по его убеждению, ведший к гибели поэзии русской жизни, «барской и мужицкой» (моделью ее была для Леонтьева гибнущая дворянская усадьба), эстетический противовес этому процессу Леонтьев нашел в слабо затронутом европейским прогрессом патриархальном укладе балканских народностей. Художественно, как и биографически, происходило «величавое удаление среди восточных декораций», подобное эстетическому «бегству» от буржуазной цивилизации европейских романтиков. Смене материала в новой прозе Леонтьева отвечали изменения стиля: автор стремился к эпической простоте и объективности рассказа, к этнографичности описаний, окрашенной эстетическим любованием экзотическим живописным бытом. В отличие от ранних произведений Леонтьева «из русской жизни», его «восточная» проза был оценена в т. ч. (по свидетельству А. Александрова) Л. Н. Толстым: «Его повести из восточной жизни — прелесть. Я редко что читал с таким удовольствием»; в целом, однако, для русской литературы она оказалась малосущественной. На Востоке Леонтьев писал цикл романов «Река времен» (о русской жизни от 1811 до современности); по свидетельству Леонтьева (письмо Розанову от 13 июня 1891), рукопись была сожжена в авг. 1871 (сохранилась одна из частей — «От осени до осени»). Актуальной русской современности касается роман «Две избранницы» (1-я ч. — 1885, 2-я ч. — неопубл.), начатый также на Балканах; политические мотивы (сюжет — любовь блестящего генерала, строй мыслей которого близок взглядам самого Леонтьева, и умной нигилистки) сочетаются здесь с новой вариацией темы свободной любви. Более поздний роман, основанный на балканских впечатлениях, — «Египетский голубь» (1881).

Поворотным в жизни Леонтьева стал душевный кризис лета 1871, приведший к религиозному обращению. После острой болезни и выздоровления, в которое он верил как в чудесное исцеление, покинув консульство в Салониках, он уезжает на Афон, где живет с сент. 1871 до авг. 1872 в русском Пантелеймоновом монастыре, беседуя со старцами и думая о монашестве. Религиозность развивается в миросозерцании Леонтьева на почве острого переживания тленности и обреченности красоты и самой жизни; свое православие он характеризовал как «религию разочарования, религию безнадежности на что бы то ни было земное» («Четыре письма с Афона»). На своем религиозном пути Леонтьев выделял три эпохи: детская вера, сливавшаяся с переживанием красоты церковных обрядов, в котором «религиозное соединялось с изящным»; кризис детской веры в 50—60-е приводит к успокоению «на каком-то неясном деизме, эстетическом и свободном», Леонтьев в эту эпоху — «эстетик-пантеист»; наконец, приход к идеалу строгого монашеского православия в итоге кризиса 1871. После пребывания на Афоне, уйдя с дипломатической службы ( в отставке с 1 янв. 1873), Леонтьев живет в Константинополе и на о. Халки до возвращения в Россию весной 1874.

Жил попеременно в Москве, Кудинове (до 1882, когда, будучи постоянно в долгах, Леонтьев продал его разбогатевшему крестьянину) и монастырях — подмосковном Николо-Угрешском (где он провел послушником зиму 1874—75) и часто посещаемой Оптиной Пустыни. К сер. 70-х становится очевидной неудача художественно-беллетристической деятельности Леонтьева, «приговор» которой он мог прочитать в письме (от 4 мая 1876) Тургенева к нему: «Так называемая беллетристика, мне кажется, не есть настоящее Ваше призвание; несмотря на Ваш тонкий ум, начитанность и владение языком, Ваши лица являются безжизненными»; здесь же Тургенев советовал ему писать не романы, а «ученые, этнографические или исторические сочинения». Но и независимо от этого совета в н. 70-х меняется направление литературной деятельности Леонтьева. Основной его формой стала политическая и философско-религиозная публицистика; печатался гл. обр. в изданиях православно-патриотического направления («Русский вестник», «Московские ведомости», «Гражданин» и др.). В янв.—апр. 1880 Леонтьев — помощник редактора «Варшавского дневника»; там напечатал статью с получившей известность фразой: «надо подморозить хоть немного Россию, чтобы она не “гнила”…». В цикле статей «Записки отшельника» («Гражданин». 1887—91) сказалось влияние «Дневника писателя» Ф. М. Достоевского. Публицистика Леонтьева перерастала в обширные философско-исторические трактаты — «Византизм и славянство» (1875), «Племенная политика как орудие всемирной революции» (1888), «Плоды национальных движений на православном Востоке» (1888—89), «Средний европеец как идеал и орудие всемирного разрушения». Статьи и трактаты Леонтьева единственный раз при жизни собраны автором в книге: «Восток, Россия и Славянство» (Т. 1—2. М., 1885—86).

Философия истории Леонтьева оформилась в работе «Византизм и славянство» (в значительной мере под впечатлением книги Н. Я. Данилевского «Россия и Европа», 1869); свою концепцию Леонтьев называл органической, а о методе ее говорил как о перенесении идеи развития из «реальных, точных наук… в историческую область». Исторические «организмы» — общественные, государственные, культурные — рассматриваются по типу организмов биологических, и развитие их оказывается подвержено «естественным» законам созревания и расцвета (период «цветущей сложности», который для каждого государственно-социально-культурного организма есть его эстетическое состояние), а затем старения и умирания (период «вторичного смесительного упрощения»). Натуралистический детерминизм в объяснении хода истории и преобладающая эстетическая оценка ее явлений [леонтьевский «эстетический позитивизм», по определению С. Н. Булгакова, — статья «Победитель-Побежденный. (Судьба К. Н. Леонтьева)»] характеризуют, т. о., исторически-культурную идею Леонтьева (вслед за Данилевским она явилась русским предвестием «морфологии культуры» О. Шпенглера в н. ХХ в.). Актуальным же импульсом философско-исторических построений Леонтьева является его реакция на современное состояние европейской цивилизации, свидетельствующее о «разрушительном ходе современной истории» — крушении иерархического сословного строя, отличавшего «старую и поэтически разнообразную Европу», и утверждении на его месте «эгалитарного» буржуазного общества с господствующим «серым» типом «среднего человека», европейского буржуа. Свою позицию Леонтьев определяет как «философскую ненависть к формам и духу новейшей европейской жизни»; себя Леонтьев считал диагностом-«патологом» современного общества; в плане же его религиозного сознания патология смыкалась с эсхатологией, острым чувством исторического конца, подчиненности мирового процесса «космическому закону разложения». Писал он и о грядущей «всеземной катастрофе» в результате «прогрессивного физико-химического баловства».

Леонтьев интересовался социалистическими учениями, читал Ж. П. Прудона и Ф. Лассаля и пророчил европейской цивилизации политическую победу социализма, описывая его в виде «феодализма будущего», «нового корпоративного принудительного закрепощения человеческих обществ», «нового рабства». Россию при этом он не исключал, подобно славянофилам, из общеевропейского процесса, предполагая возможность осуществления наиболее радикальных его тенденций на русской почве: «Почва рыхлее, постройка легче».

Со славянофильством Леонтьев всю жизнь не переставал выяснять идейные отношения, называя себя славянофилом «на свой салтык». Связанная со славянофильской традицией (прежде всего отрицанием западноевропейского исторического пути), мысль Леонтьева разошлась с ней тотальным историческим пессимизмом.

Литературно-критические выступления Леонтьева 80-х (о новых произведениях Достоевского, Н. Я. Соловьева и А. Н. Островского, Б. М. Маркевича и др.) тесно связаны с его публицистикой. Характер религиозной философии Леонтьева выразился в статьях — «О всемирной любви. По поводу речи Ф. М. Достоевского на Пушкинском празднике» («Варшавский дневник». 1880. 29 июля, 7, 12 авг.) и «Страх Божий и любовь к человечеству, по поводу рассказа гр. Л. Н. Толстого “Чем люди живы”», объединенных Леонтьевым в отдельной брошюре «Наши новые христиане» (М., 1882). Толстовскую мысль о любви, которою «люди живы», и пафос всечеловеческого братства в речи Достоевского Леонтьев оценил как «общегуманитарное», «сентиментальное», «розовое» еретическое «новое христианство», противопоставив ему свою модель (не одобренную видными церковными писателями — см. статью Антония Храповицкого в сб.: «Памяти Леонтьева») «настоящего церковного православия» как религии «страха Божия» и церковной дисциплины, с признанием единственной целью христианской жизни достижения личного загробного спасения («трансцендентный эгоизм» Леонтьева), в противовес каким-либо земным историческим и общественным чаяниям («Никогда любовь и правда не будут воздухом, которым бы люди дышали, почти не замечая его»). С Толстым Леонтьев несколько раз встречался в 80-е в Москве и Оптиной Пустыни и непримиримо спорил, неизменно в то же время восхищаясь его художественным гением. (Отзыв Толстого о статьях Леонтьева, переданный Александровым: «он в них все точно стекла выбивает; но такие выбиватели стекол, как он, мне нравятся».)

Эстетическая теория Леонтьева и его концепция русской литературы XIX в. наиболее полно выявились в «критическом этюде» — «Анализ, стиль и веяние. О романах гр. Л. Н. Толстого» (1911). На фоне русской литературной критики XIX в. необычность подхода Леонтьева к литературе — как в его исключительном «эстетизме», сосредоточенности на стилистических проблемах литературы, на «внешних приемах (имеющих, впрочем, великое внутреннее значение), так и в парадоксальной сопряженности этого «чисто эстетического» подхода с резкой идеологической и политической тенденциозностью. В сочинении Леонтьева развернута критика «общей манеры» русской «реалистической школы», родоначальника которой он видел в Н. В. Гоголе и именовал манеру «гоголевщиной»; сущность ее — в нарастающей психологии и вещественной детализации, выражающей аналитический и критический «кропотливый дух» послегоголевской литературы; а в этом стилистическом «веянии» (важнейший термин эстетики Леонтьева, усвоенный им из статей Ап. Григорьева) выражается исторический процесс разложения общественно-государственного уклада (твердой социальной, государственной и бытовой «формы») императорской и дворянской России в пореформенную эпоху. В ходе этого историко-эстетического анализа Леонтьев не только дал тонкие разборы произведений Толстого и наметил существенные вопросы их понимания, но и выявил целый узел общих теоретических проблем поэтики, которые стали предметом внимания в филологии XX в. (вопросы психологии и социологии художественного творчества, повествования, соотношения авторской и «чужой» речи, «точки зрения» и др.), вообще обнаружил столь проницательное внимание к собственно историческому содержательному значению художественной формы и стиля, в котором Леонтьева можно считать пионером в русском литературоведении.

В 1880—87 Леонтьев — цензор Московского цензурного комитета. Выйдя в отставку, поселился в Оптиной Пустыни, где жил «полумонашескою, полупомещичьей жизнью» в снятом у ограды монастыря отдельном доме со слугами и женой. Постоянно общался со старцем Амвросием как своим духовным руководителем и занимался литературной работой, благословение на которую получал у старца. Значительную часть поздней литературной продукции Леонтьева составила мемуарная проза, а также обширная переписка, к которой он относился как к литературной работе. В мемуарной и эпистолярной прозе литературный дар Леонтьева проявился свободнее и ярче всего; поэтика не скованного повествовательным сюжетом вольного размышления определяет существенное и мало еще оцененное место в русской литературе, в ряду таких ее явлений, как художественно-документальная и мемуарно-психологическая проза П. А. Вяземского, В. В. Розанова. Мемуарные и религиозно-философские мотивы объединяются с оптинскими духовными впечатлениями в очерке «Отец Климент Зедергольм, Иеромонах Оптиной Пустыни».

Окружение Леонтьева в поздние годы составляют выпускники Катковского лицея (А. А. Александров, И. И. Фудель и др.), Ю. Н. Говоруха-Отрок, В. А. Грингмут, Л. А. Тихомиров и др. Сложные личные и идейные отношения связывают в 80-е Леонтьева с Вл. С. Соловьевым: восхищенное увлечение «гением» нового религиозного философа (самая «возможность появления у нас этого русского самобытного мыслителя» вдохновляла Леонтьева), маскировало до времени глубокое расхождение в религиозных и общественных идеалах (в 1883 Соловьев выступил с защитой Достоевского от обвинения Леонтьева в «новом христианстве»); оно выявилось в резко враждебной реакции Леонтьева на доклад Соловьева «Об упадке средневекового миросозерцания» (окт. 1891), содержавший «гуманитарную» критику традиционного догматического «внешнего» христианства во имя христианства «социально-нравственного», деятельно участвующего в усовершенствовании земной человеческой жизни. Последние месяцы жизни Леонтьева отмечены бурной перепиской с Розановым, в котором он увидел наследователя своих идей. В письме от 13 авг. 1891 содержатся «безумные афоризмы», в которых Леонтьев заостренно формулировал основной внутренний конфликт своего миросозерцания — оставшийся непримиренным антагонизм эстетического и религиозного принципов, разрешение которого видит лишь в подчинении эстетики религии: «Итак, и христианская проповедь, и прогресс европейский совокупными усилиями стремятся убить эстетику жизни на земле, т. е. самую жизнь… Что же делать? Христианству мы должны помогать, даже и в ущерб любимой нами эстетики…».

23 августа 1891 года Леонтьев в Оптиной Пустыни принял тайный монашеский постриг под именем Климента, исполнив т. о. данный еще за 20 лет до того (после исцеления в Салониках) обет; по указанию старца Амвросия ему надлежало сразу же после пострижения перейти в Троице-Сергиеву лавру для прохождения там монашеского пути. В Сергиевом Посаде, куда Леонтьев переехал в конце авг., он узнал о кончине старца и успел на нее откликнуться памятной статьей «Оптинский старец Амвросий» (1891). Здесь, в лаврской гостинице, на пороге монастыря, не вступив в число его братии, Леонтьев внезапно умер от воспаления легких.

Ист.: Русские писатели 1800—1917. Биографический словарь. М., 1994. Т. 3. С. 323—327.

Бочаров С.

Использованы материалы сайта Большая энциклопедия русского народа - http://www.rusinst.ru

Вернуться на главную страницу К.Н. Леонтьева

ХРОНОС: ВСЕМИРНАЯ ИСТОРИЯ В ИНТЕРНЕТЕ

ХРОНОС существует с 20 января 2000 года,

Редактор Вячеслав Румянцев

При цитировании давайте ссылку на ХРОНОС