|
|
|
Клюев Николай Алексеевич |
1884-1937 |
БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ |
XPOHOCВВЕДЕНИЕ В ПРОЕКТФОРУМ ХРОНОСАНОВОСТИ ХРОНОСАБИБЛИОТЕКА ХРОНОСАИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИБИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫСТРАНЫ И ГОСУДАРСТВАЭТНОНИМЫРЕЛИГИИ МИРАСТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫМЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯКАРТА САЙТААВТОРЫ ХРОНОСАРодственные проекты:РУМЯНЦЕВСКИЙ МУЗЕЙДОКУМЕНТЫ XX ВЕКАИСТОРИЧЕСКАЯ ГЕОГРАФИЯПРАВИТЕЛИ МИРАВОЙНА 1812 ГОДАПЕРВАЯ МИРОВАЯСЛАВЯНСТВОЭТНОЦИКЛОПЕДИЯАПСУАРАРУССКОЕ ПОЛЕ |
Николай Алексеевич Клюев
Сергей Есенин и Николай Клюев. Петроград, 1916 г. Клюев Николай Александрович (1887/1937) - русский поэт. В своих произведениях воспевает крестьянскую патриархальность. Для поэзии Клюева характерны религиозные и архаические мотивы, мистическая символика, элементы фольклора. Наиболее известные сборники стихов — «Сосен перезвон» (1912), «Песнослов» (две книги, 1919), «Изба и поле» (1928). Гурьева Т.Н. Новый литературный словарь / Т.Н. Гурьева. – Ростов н/Д, Феникс, 2009, с. 128-129. КЛЮЕВ Николай Алексеевич (10/22.10.1887-23 (25?).10.1937), русский поэт. Из крестьян. В своей поэзии открывал красоту “избяной, православной Руси”, ее великую древнюю культуру, мир возвышенных духовных символов и глубины народной веры — “Сосен перезвон” (1912), “Песнослов” (1919), “Изба и поле” (1928). Убит еврейскими большевиками за свои православные, народные убеждения. Часть его произведений опубликована только через 50 лет после его гибели — “Песнь о Великой Матери”, “Погорельщина”.
Николай Ключе, Сергей Есенин, Всеволод Иванов. Ленинград, 1924 г. Клюев Николай Алексеевич (1884 - 1937), поэт. Родился 10 октября в одной из глухих деревень русского Севера (Олонецкой губернии) в крестьянской семье, тесно связанной со старообрядческими традициями, что оказало большое влияние на характер и творчество будущего поэта. От своей матери, Прасковьи Дмитриевны, унаследовал любовь к народному творчеству - к песням, духовным стихам, сказам, преданиям. Она же научила его грамоте. В 1893 - 95 учился в церковно-приходской школе, затем в двухклассном городском училище, после окончания которого в течение года учился в Петрозаводской фельдшерской школе. Ушел по болезни. Начинаются странствия Клюева по старообрядческим скитам, монастырям. В начале 1900-х начинает писать стихи: в 1904 в петербургском альманахе "Новые поэты" появляются его стихотворения ("Не сбылись радужные грезы...", "Широко необъятное поле..." и др.); в 1905 - в сборниках "Волны" и "Прибой". В 1905 - 07 принимал активное участие в революционном движении крестьян и в 1906 в течение шести месяцев находился за это в тюрьме, после чего за ним был установлен негласный надзор полиции. К 1907 относится начало переписки Клюева с А.Блоком, имевшей большое значение для обоих (сохранилось 37 писем Клюева к Блоку). Блок использовал эти письма в своих статьях, считая их "документом огромной важности - о современной России - народной, конечно" ("Слова его письма кажутся мне золотыми словами"). При содействии А. Блока стихи Н.Клюева печатаются в журналах "Золотое руно", "Новая земля" и др. В 1912 вышли две поэтические книги Клюева - "Сосен перезвон" (с предисловием В.Брюсова) и "Братские песни". До революции вышло еще два сборника - "Лесные были" (1913) и "Мирские д:'мы" (1916). Не только блок и брюсов заметили этого самобытного, большого поэта, но и Гумилев, Ахматова, Городецкий, Мандельштам и др. В 1915 Клюев знакомится с С.Есениным, и вокруг них группируются поэты новокрестьянского направления (С.Клычков, П.Орешин, А.Ширяевец и др.). Октябрьскую революцию Клюев горячо приветствовал, восприняв ее как исполнение вековых чаяний крестьянства. В эти годы он напряженно и вдохновенно работает. В 1919 выходит сборник "Медный Кит", куда вошли такие революционные стихи, как "Красная песня" (1917), "Из подвалов, из темных углов..." глубоким в народе". Решающую роль в судьбе Клюева сыграла критическая статья о нем Л.Троцкого (1922), появившаяся в центральной печати. Клеймо "кулацкого поэта" сопровождает его на протяжении целого десятилетия. Поэт остро нуждается, он обращается в Союз поэтов с просьбами о помощи, пишет М.Горькому: "...Нищета, скитание по чужим обедам разрушает меня как художника". Продолжает работать, создает несколько очень значительных произведений: "Плач о Сергее Есенине" и поэму "Погорельщина". С 1931 Клюев живет в Москве, но путь в литературу для него закрыт: все, что он пишет, отклоняется редакциями. В 1934 был арестован и выслан из Москвы сроком на пять лет в город Колпашево Нарымского края. "Я сослан за поэму "Погорельщина", ничего другого за мной нет", - писал он из ссылки. К середине 1934 Клюева переводят в Томск. Мучительно переживая свой вынужденный отрыв от литературы, он писал: "Не жалко мне себя как общественной фигуры, но жаль своих песен-пчел, сладких, солнечных и золотых. Шибко жалят они мое сердце". 5 июня 1937 Клюев был арестован в Томске "за контрреволюционную повстанческую деятельность" (сибирское НКВД сфабриковало дело о "Союзе спасения России", готовившем якобы восстание против советской власти, в котором роль одного из вождей приписывалась Клюеву). В октябре 1937 в Томске Н.Клюев был расстрелян. Посмертно реабилитирован. Использованы материалы кн.: Русские писатели и поэты. Краткий биографический словарь. Москва, 2000.
Клюев Николай Алексеевич (10[22].10.1884—23 или 25.10. 1937), поэт. Родился в одной из деревень Вытегорского у. Олонецкой губ. Отец — бывший урядник — служил сидельцем в винной казенной лавке. Мать — Прасковья Дмитриевна — ревнительница древнего Православия, песельница и плачея — была духовной наставницей будущего поэта. «Родительница моя, — писал Клюев, — была садовая, а не лесная, по чину серафимовского православия… Памятовала она несколько тысяч словесных гнезд стихами и полууставно; знала Лебедя и Розу из Шестокрыла, Новый Маргарит — перевод с языка черных христиан, песнь искупителя Петра III, о Христовых пришествиях из книги латынской удивительной, огненные письмена протопопа Аввакума, индийское Евангелие и много другого, что потайно осоляет народную душу — слово, сон, молитву, что осолило и меня до костей, до преисподних глубин моего духа и песни…» Биографические сведения о Клюеве начала его жизни крайне скудны. Известно, что в 1893—95 он учился в Вытегорской церковно-приходской школе, затем — в 2-классном городском училище; один год занимался в Петрозаводской школе, которую оставил по болезни. Сам Клюев в своих автобиографических заметках, написанных по образцам житийной литературы, упоминал, что «в Соловках… жил по два раза… Вериги я на себе тогда носил девятифунтовые, по числу 9 небес, не тех, что видел ап<остол> Павел, а других. Без 400 земных поклонов дня не кончал». Что ушел из Соловецкого монастыря с «братьями-голубями» в Самарскую губ.: «Там я жил, почитай, два года царем Давидом большого Золотого Корабля, белых голубей — христов». Упоминал о своих странствиях по Кавказу и о том, что «от Соловков до персидских оазисов знакомы мне журавлиные пути… Жизнь моя — тропа Батыева: от студеного Коневца (головы коня) до порфирного быка Сивы пролегла она. Много на ней слез и тайн запечатленных…» Первые стихи Клюева были опубликованы в петроградском сборнике «Новые поэты» в 1904. В 1907 завязывается переписка Клюева с А. Блоком, которому он присылает свои стихи, как навеянные блоковской книгой «Нечаянная радость», так и вдохновленные народной песней («Песня о соколе и трех птицах Божиих»). При посредничестве Блока публикует стихи в журналах «Бодрое слово» и «Золотое руно». В 1911 вышла первая книга стихов Клюева «Сосен перезвон» с посвящением «Александру Блоку — Нечаянной радости» и с предисловием В. Брюсова, а в 1912 — книга «Братские песни» с предисловием В. Свендицкого. В этот период в поэзии Клюева сосредотачиваются три смысловых и стилистических потока. Стихи, религиозные гимны и песни, не стилизация под фольклор, а сотворенный песенный пласт, органически существующий в музыкальной и обрядовой стихии Русского Севера. Это — одна из характерных черт поэзии Клюева — органическое совмещение в едином творческом мире мотивов, кажущихся несовместимыми. По сути, он явил в русской литературе ХХ в. отношение к Слову, свойственное летописцам и проповедникам дониконовской Руси — стихотворение, проза, публицистические статьи, письмо, дарственная надпись на книге — все это в клюевском мире лишь разные ипостаси одного текста. В его поэтическом мире природа неотделима от храма, а храм от природы, которая в его мире настолько одухотворена, что, кажется, живой Христос незримо проходит среди русских дубов и берез, вязов и кленов, и сам лес становится алтарем, а в его шуме слышатся звуки ектении: «В златотканные дни сентября / Мнится папертью бора опушка. / Сосны молятся, ладан куря, / Над твоей опустелой избушкой». Клюев не подражает народной песне или былине, а творит ее («Обидин плач», «Песня о Соколе и о трех птицах Божиих»), также и творит религиозный гимн, а не подражает уже известным образцам («Путь надмирный совершая…», «Брачная песня», «Радельные песни»). В 1913 выходит его книга стихов «Лесные были», где перед нами предстает уже не поэт откровения и мистических прозрений, а певец северной деревни, глухих олонецких лесов. Здесь особенно густой концентрации достигает его олонецкий говор, органически вплетенный в классический метр русской силлабо-тоники («Водянице стожарную кику: самоцвет, заренец, камень-зель. Стародавнему верен навыку, прихожу на поречную мель. Кличу девушку с русой косою, с зыбким голосом, с вишеньем щек, ивы шепчут: “Сегодня с красою поменялся кольцом Солнопек. Подарил ее зарною кикой, заголубил в ночном терему…” С рощи тянет смолой, земляникой, даль и воды в лазурном дыму»). В 1912—13 Клюев живет в Москве и Петербурге, где нередко выступает на вечерах с чтением собственных произведений, в частности, в салонах собирательницы народного творчества О. Э. Озаровской, графини П. С. Уваровой, в Обществе свободной эстетики, в «Бродячей собаке». Впечатление от этих чтений отразилось в письме Клюева к А. Ширяевцу, с которым у него завязалась переписка весной 1913: «Был я зимой в Питере и в Москве, таскали меня по концертам, по гостиным, но всегда забывали накормить, и ни одна живая душа не поинтересовалась, есть ли у меня на завтрак кусок хлеба, а так слушали, собирались по 500 человек в разных обществах слушать меня… Тяжко мне с книжками, и с дамами, и с писателями, лучше бы не видеть и не знать их — будь они прокляты и распрокляты!» В к. 1912 — н. 1913 Клюев посещает заседания «Цеха поэтов», завязывает тесные контакты с акмеистами, которые рассчитывали на него, как на литературного союзника, хотя сам Клюев держался наособицу и сближение его с акмеистами было достаточно кратковременным. Ближайшим его другом и соратником в поэзии в эти годы становится С. Клычков. А в 1915 завязывается переписка Клюева с Есениным, с которым он встречается осенью того же года. Клычков, Ширяевец, Есенин, П. Карпов создали объединение «новокрестьянских поэтов», духовным наставником которого стал Клюев. «Голубь мой белый, — писал Клюев Есенину, — ведь ты знаешь, что мы с тобой козлы в литературном огороде и только по милости нас терпят в нем… Особенно я боюсь за тебя: ты как куст лесной шипицы, который чем больше шумит, тем больше осыпается… Быть в траве зеленым, а на камне серым — вот наша с тобой программа, чтоб не погибнуть… Я холодею от воспоминаний о тех унижениях и покровительственных ласках, которые я вынес от собачьей публики… Видите ли — неважен дух твой, бессмертное в тебе, а интересно лишь то, что ты, холуй и хам смердяков, заговорил членораздельно…» В 1916 выходит книга Клюева «Мирские думы», сосредоточившая в себе «военные стихи» — выражение народного взгляда на первую мировую войну, былины («Мирская дума», «Скрытный стих», «Беседный наигрыш, стих доброписный») и «Песни из Заонежья». В эти же годы складывается цикл «Избяные песни», посвященный памяти матери, относящийся к вершинным произведениям поэта. В этом цикле всеобъемно воплощен клюевский избяной космос. Изба, как живое существо, тоскует по ушедшей хозяйке, каждый предмет деревенского обихода не может по-человечески смириться с утратой: «Где в красном покое дубовы столы / От мис с киселем, словно кипень белы, / Там Митрий Солунский, с Миколою Влас / Святых обряжают в камлот и атлас, / Креститель Иван с ендовы расписной / Их поит живой иорданской водой». В том же 1916 Клюев пишет цикл «Земля и железо», где поэтическое слово обретает свою изначальную Божественную природу («Звук ангелу собрат, бесплотному лучу») и где мир и дух русской земли предстают, как последний несокрушимый оплот надвигающемуся концу мира — железу, бездушной и расчеловеченной цивилизации, грозящей стереть с лица земли все ее многоцветие, «цветущую сложность». Здесь он воочию являет образ обретшего «цветущий посох»: «Мы внуки земли и огню родичи, / Нам радостны зори и пламя свечи, / Язвит нас железо, одежд чернота, / И в памяти нашей лишь радуг цвета». Клюеву, без сомнения, были известны рассказы о поисках благодатного края, духовной и физической свободы, о походах старообрядцев вплоть до к. XIX в. Знал он также, что имеется в виду не мифическая, а реальная земля — Индия: «Индийская земля, Египет, Палестина — / Как олово в сосуд, отлились в наши сны. / Мы братья облакам, и савана холстина — / Наш верный поводырь в обитель тишины». Не только и не столько «мужицкий рай» предвкушал Клюев в своих мечтаниях о «Белой Индии». К 1916 относятся первые его гимны Белой Индии, что входит неотъемлемой составной частью в избяной космос, созданный творческим воображением поэта. Знакомые с детства реалии обретают космический смысл, вселенское значение, становятся символом вечного счастливого бытия, нисколько не теряя при этом своего земного предназначения, что еще раз подчеркивает реальность существования Града Невидимого в восприятии Клюева. В этом Граде пиршество плоти и духа, вечное бессмертие, мотив которого перекликается с мотивом преодоления смерти. Сокровища мировой философии и культуры, бессмертные творения живописного, музыкального, словесного искусства под пером олонецкого странника становятся в один ряд с нерукотворной красотой северных лесов и восточных пустынь, прелестью русской избы и индийской пагоды. Где же находится этот край чудесный, найденный Град Китеж? Клюев дает точное направление поисков: «На дне всех миров, океанов и гор / Цветет, как душа, адамантовый бор, — / Дорога к нему с Соловков на Тибет, / Чрез сердце избы, где кончается свет…». Яркие картины Избяной Индии соседствуют с духовными воспоминаниями поэта о Тибете и Палестине — воспоминаниями, как бы незаметно переходящими в настоящее, совершающееся на наших глазах, одновременно оставляющее впечатление прекрасной поэтической фантазии, не бывшего в реальности, но не могущего не произойти. Образ цыганки, ворожащей крючнику, при всей своей фантастичности и реальности одновременно, очевидно, та же маска, призванная помочь поэту скрыть то, что не должно быть видно постороннему глазу, посеять сомнение в увиденном, в то время, как сам поэт знает: было это и навечно останется в памяти, как прекрасный сон, как видение будущего счастливого мира. С 1918 по 1923 Клюев живет в Вытегре (с коротким выездом в Петроград в 1922). Источником его вдохновения по-прежнему остается великая культура крестьянской Руси. «Тайная культура народа, — писал поэт, — о которой на высоте своей учености и не подозревает наше так называемое образованное общество, не перестает излучаться и до сего часа. («Избяной рай» — величайшая тайна эстетического мужицкого ведения — сердце избы, конек на кровле — знак всемирного пути)… Направляя жало пулемета на жар-птицу, объявляя ее подлежащей уничтожению, следует призадуматься над отысканием пути к созданию такого искусства, которое могло бы утолить художественный голос дремучей, черносошной России» («Самоцветная кровь»): «Строгановские иконы — / Самоцветный мужицкий рай, / Не зовите нас в Вашингтоны, / в смертноносный железный край». В 1919 в Петрограде выходит двухтомник Клюева «Песнослов» (самое полное его прижизненное собрание) и сборник «Медный кит». В 1921 в Москве выходит сборник стихотворений «Львиный хлеб». «Львиный хлеб это в конце концов — судьба Запада и Востока. Россия примет Восток, потому что она сама Восток, но не будет уже для Европы щитом. Вот это обретение родиной—Русью своей изначальной родины — Востока и есть Львиный хлеб». В 1922 в Петрограде отдельными изданиями выходят поэмы Клюева «Четвертый Рим» и «Мать-Суббота». В «Четвертом Риме» максимальной концентрации достигают мотивы предыдущей книги «Львиный хлеб», и с предельной (точнее, запредельной) отчетливостью выражена вечная клюевская антитеза — «земля—железо». Ощущение полной выбитости из колеи и потери всяких надежд на возрождение крестьянского рая — «Четвертого Рима» — сказывается буквально на всем протяжении поэмы. Пытаясь переломить это настроение, Клюев концентрировал образы в невероятной даже для него сгущенности, устроив в поэме настоящий «пир плоти», а также заложил в ее содержание горчайший антиесенинский заряд. Сближение Есенина с имажинистами, появление «Кобыльих кораблей» и «Исповеди хулигана» стали настоящей трагедией для Клюева, и заново пытаясь построить крестьянский мир на развалинах в его первозданном виде, он отпускает проклятия некогда любимому собрату: «Не хочу быть знаменитым поэтом в цилиндре и в лаковых башмаках. Предстану миру в песню одетым с медвежьим солнцем в зрачках». О поэме «Мать-Суббота» с ее волшебным рефреном — «ангел простых человеческих дел» — Клюев говорил Н. Архипову: «У избы есть корни; они как кондовая сосна: хвоя на ней ржаная, а шишки золотом сычены. Семь чаш пролито на избу: первая чаша — покой, вторая — нетление, третья — духовидчество, четвертая — мир мирови, пятая — жертва Авеля, шестая — победа, седьмая — и во веки веков. Мистерия избы — Голубая Суббота, заклание Агнца и урочное Его воскресение. Коврига — Христос избы, хлеб животный, дающий жизнь верным. Рождество хлеба, его заклание, погребение и воскресение из мертвых, чаемое как красота в русском народе, и рассказаны в моей “Голубой Субботе”. Причащение Космическим Христом через видимый хлеб — сердце этой поэмы». В 1923 Клюев был арестован в Вытегре и доставлен в Петроград. Освободившись, он принял решение больше в Вытегру не возвращаться. В к. 1923 он возобновляет дружеские отношения с Есениным, приезжает к нему в Москву, принимает вместе с ним и с А. Ганиным участие в «Вечере русского стиля». В 1926 после гибели Есенина Клюев пишет поэму «Плач о Сергее Есенине», которая полностью публикуется в 1927. В предисловии к поэме критик и литературовед П. Медведев отмечал, что «это — не поэма. Это — и не похоронная заплачка, дающая выход только чувству личной потери и скорби. Это — именно плач, подобный плачам Иеремии, Даниила Заточника, Ярославны, князя Василька. В нем личное переплетается с общественным, глубоко интимное с общеисторическим, скорбь с размышлением…» В 1926—27 в журнале «Звезда» и в сборнике «Костер» появляются поэмы Клюева «Деревня» и «Заозерье», в которых провидчески предсказывалось зверское уничтожение коренной, народной России. После публикации «Деревни» на Клюева окончательно навесили ярлык «кулацкого поэта», что означало политический приговор. В 1928 вышла его последняя прижизненная книга стихотворений «Изба и поле», и в этом же году была закончена одна из лучших его поэм — «Погорельщина», которую он тщетно пытался опубликовать в журналах, читал на многочисленных писательских собраниях и которая расходилась по рукам в списках. В поэме «Погорельщина» образы Чирина, Парамшина, Андрея Рублева служат своеобразным оплотом избяного космоса, старой деревни, которую грозит опустошить змей. Исчезновение с иконы образа Георгия Победоносца — свидетельство неминуемой катастрофы. «На божнице змий да сине море…» Жители Сиговца станут жертвами чудовища, морские волны поглотят последний оплот старого народного, родного поэту крестьянского мира, живущего по своим древним тысячелетним законам, подобно Китежу, навечно скрытому водами озера Светлояра. Последняя молитва жителей этого сказочного мира — мольба о возвращении Егория, обращенная к Святому Николаю, к Богоматери-Приснодеве, перед иконами гениальных русских мастеров, воплотивших разные лики Богородицы, исполнена силы, поистине трагической. Герои «Погорельщины» — мужики-богомазы под руководством лучшего из них — иконописца Павла — пишут образы красками, ни одна из которых не названа своим именем. Как некогда в стихах Клюева совершалось «Рождество избы», рождение избяного космоса под рукой «Красного Древодела», так теперь совершается «Рождество Иконы», оставляя при этом ощущение нерукотворности. Само Явление Иконы — «прилет журавля» и «Доличное письмо» — антураж, обрамляющий «Видение Лица» — не пишется собственно кистью, а «смиренному Павлу в персты и зрачки / Слетятся с павлинами радуг полки», что выводят «голубых лебедей»… На этом фоне пишется «Видение Лица», которое …богомазы берут Сама природа помогает иконописцам в их работе, отдавая свои лучшие краски образу, который перестает восприниматься, как собственно искусство художника. «Божественный промысел» вбирает в себя все богатство и разнообразие мира внешнего, природного, зримого. Классические строки существовали в сознании Клюева, как адамантовы врата, вход в которые доступен относящимся к поэзии не легкомысленно, но тем, кто готов преклониться перед гением, перед бессмертной традицией Пушкина и Кольцова. Для непосвященных же вечное искусство остается «Нерушимой Стеной», окружающей мир Великого Слова. В 1929 Клюев писал поэму «Каин», сохранившуюся в отрывках, найденных в архиве бывшего КГБ СССР лишь в н. 90-х. Это была поэма покаяния. Братоубийцу Святополка в народе назвали окаянным — «окаинившимся». Раскаяние — освобождение из-под власти Каина. Клюев понимал, что ему самому это покаяние за содеянное с Россией нужнее, чем кому бы то ни было. Сотни стихотворцев, талантливых и бездарных, были в этом отношении безнадежны. Охмелев от крови бессудных расправ, они продолжали петь в том же духе, независимо от того, что одни герои их виршей, вставшие к стенке, сменялись другими, еще не вставшими. Грехи Клюева в этом отношении не сравнить с грехами его поэтических собратьев. Но ему жизненно необходимо было очиститься перед собой и Богом за те минуты, когда он поддался общему опьянению. В результате родилось одно из величайших произведений русской эпической поэзии XX столетия. Поэтическая сила и мощь клюевской поэмы сродни лермонтовскому «Демону», но тем страшнее в ней сам Каин, уже не притягивающий и не завораживающий, а открыто соблазняющий, указывая на дело рук своих. Взгляни на Радонеж крылатый. Вся поэма воспринимается в ключе сновидения, в котором перемежаются картины прошлого, настоящего и будущего. В н. 30-х Клюев пишет эпическую поэму «Песнь о Великой Матери», изъятую у него при аресте. В те же годы создается лирический цикл «О чем шумят седые кедры». Это произведение создавалось большей частью уже после переезда Клюева в Москву в 1932. 2 февр. 1934 Клюев был арестован, и все последние произведения его были изъяты при обыске. К счастью, они сохранились, ибо были подшиты к «делу» в качестве вещественных доказательств антисоветских настроений поэта. Ему инкриминировалось чтение и распространение «контрреволюционной» «Погорельщины». «Я сгорел на своей “Погорельщине”, как некогда сгорел мой прадед протопоп Аввакум на костре пустозерском. Кровь моя волей или неволей связует две эпохи: озаренную смолистыми кострами и запалами самосожжений эпоху царя Федора Алексеевича и нашу такую юную и поэтому много не знающую», — писал он в письме Клычкову из Колпашева, куда был отправлен отбывать 5-летнюю ссылку. После многочисленных хлопот Клюев был переведен в Томск. В ссылке он продолжал писать стихи и написал две поэмы: «Кремль», текст которой сохранился, но до сих пор не опубликован, и неизвестную ныне поэму «Нарым». 5 июня 1937 тяжело больной поэт был арестован в Томске по обвинению в принадлежности к мифической монархической организации «Союз спасения России». А 23 или 25 окт. того же года приговорен к расстрелу в Томской тюрьме. Куняев С. Использованы материалы сайта Большая энциклопедия русского народа - http://www.rusinst.ru Клюев Николай Алексеевич [10(22).10.1884, Коштугская волость Вытегорского уезда Олонецкой губ.— 10.1937, Томск] — поэт, прозаик. Родился в одной из деревень Коштугской волости. Отец — урядник, получивший должность сидельца казенной винной лавки в д.Желвачево Мокачевской волости Вытегорского у., куда семья переезжает в 1890-е. Мать — из старообрядческого рода, ревностная хранительница традиций «древлего благочестия». От матери будущий поэт получает и своеобразное домашнее образование: «Грамоте меня выучила по Часовнику мамушка <...>. Я еще букв не знал, читать не умел, а так смотрю в Часовник и пою молитвы, которые знал по памяти, и перелистываю Часовник, как будто бы и читаю». (Гагарья судьбина // Север. 1992. №6). К матери, по признанию поэта, восходят не толъко истоки религиозно-нравственных основ его личности, но также и его поэтического дара. Была она, как он писал сразу же после ее смерти в 1913 В.Брюсову и В.Миролюбову, «песельницей» и «былинщицей», т. е. своеобразной стихийной поэтессой. Клюев учится в церковно-приходской школе (1893-95), затем в Вытегорском городском училище (1896-97); в 1898 поступает в Петрозаводскую фельдшерскую школу, из которой, проучившись год, уходит. Согласно «автобиографии», в 16 лет по настоянию матери он уходит в Соловки «спасаться» и надевает там на себя «девятифунтовые вериги», затем отправляется оттуда в странствования по скитам и убежищам тайных мистических сект России. В одной из раскольнических общин Самарского края он становится «царем Давидом», т.е. слагателем «песен» на потребу радений тамошнего хлыстовского «корабля». Таково начало поэтического пути Клюев в полумифическом варианте его автобиографии. Исторически же достоверным началом являются стихи, опубликованные в малоизвестном петербургском альманахе «Новые поэты» (1904) и затем в двух московских сб.— «Волны» и «Прибой» (1905), изданных «народным» кружком П.А.Травина, членом которого Клюев состоял. Приняв участие в революции 1905 в качестве агитатора от Крестьянского союза и поплатившись за это 6-месячным тюремным заключением, Клюев вступает на путь интенсивных духовных поисков и творческого самоопределения, прокладывая себе тропу к большой поэзии. Провожатым к ее вершинам избирается им А.Блок. Клюев вступает с Блоком в 1907 в переписку, которая продолжается долгое время. Клюев придерживается двух целей: во-первых, приобщить себя, «темного и нищего, кого любой символист посторонился бы на улице» (из письма Блоку 5 нояб. 1910), к элите жрецов современного искусства; а во-вторых, просветить самих этих жрецов, оторванных от национальной жизненной стихии и истинной культуры, духом добра и красоты, исходящих от потаенной народной России, вестником которой он себя осознает. За такового принимает его и Блок, включая фрагменты клюевских писем в свои статьи, а личную встречу с ним в октябре 1911 назвав «большим событием» в своей «осенней жизни» (Дневник. 1911. 17 окт.). В письме к одной из своих корреспонденток Блок даже признается: «Сестра моя, Христос среди нас. Это Николай Клюев» (Александр Блок в воспоминаниях современников. М., 1980. Т.1. С.338). В конце 1911 (суказанием— 1912) выходит первая книга его стихотворений «Сосен перезвон». В предисл. В.Брюсова говорилось, что «поэзия Клюева жива внутренним огнем», вспыхивающим «вдруг перед читателем светом неожиданным и ослепительным», что у Клюева «есть строки, которые изумляют». В стихах книги ощутимо эхо недавней революции. В экзальтированном облике героини своеобразного лирического романа (единственного у Клюева с адресатом-женщиной) угадывались исполненные жертвенности черты революционерки и одновременно монахини. В 1912 выходит вторая книга стихов Клюева — «Братские песни», составленная, по утверждению автора, из текстов, сочиненных им еще в бытность юным «царем Давидом». Выход этой книги сопутствует сближению Клюева с «голгофскими христианами» (революционно настроенной частью духовенства, делавшими ставку на К. как на своего пророка). Однако, не оправдав их надежд, Клюев отходит от религиозно-пророческой стези, он выбирает путь поэта. В 1913 издает новую книгу стихов «Лесные были». В ней предстает «языческая», народная Русь, веселящаяся, разгульная, тоскующая, высказывающаяся о себе почти естественным (на самом же деле искусно стилизованным) голосом фольклорных песен («Полюбовная», «Кабацкая», «Острожная»). Учитывая этот поворот Клюева от религиозной доминанты своих первых книг, В.Ходасевич иронизировал по поводу несостоявшихся претензий «мистиков» из «Новой жизни» (журнал «голгофских христиан») на Клюев как пророка «нового религиозного откровения»; он подчеркивал, что содержание «Лесных былей» составляет «эротика, довольно крепкая, выраженная в стихах звучных и ярких» (Альциона. М., 1914. Кн.1. С.211). К этому времени Клюев уже признан на отечественном Олимпе. Н.Гумилёв в литературных обзорах определяет основной пафос его поэзии как «пафос нашедшего», как «славянское ощущение светлого равенства всех людей и византийское сознание золотой иерархичности при мысли о Боге», называет самого поэта «провозвестником новой силы, народной культуры», а его стихи «безукоризненными» (Письма о русской поэзии. М., 1990. С.136, 137, 149). В поэзии Клюева акмеистам импонирует словесная весомость, многокрасочность и полнозвучность изображенного в ней патриархального крестьянского мира. О.Мандельштам в «Письме о русской поэзии» (1922) назовет этот мир «величавым Олонцем, где русский быт и русская мужицкая речь покоятся в эллинской важности и простоте» (Слово и культура. М., 1987. С.175). Акмеисты с готовностью причисляют Клюева к своей цеховой группе. С 1913 Клюев становится центром притяжения «поэтов из народа», составивших вскоре ядро новокрестьянской поэзии,— А.Ширяевца, С.Клычкова, С.Есенина. В последнем сразу же при первом знакомстве с ним он увидел «прекраснейшего из сынов крещеного царства» и воспринял его как своего рода мессию глубинной русской поэзии, по отношению к которому себе готов был определить только роль предтечи. В 1916 выходит четвертая книга стихов Клюев «Мирские думы»; в середине 1910-х создается посвященный смерти матери цикл «Избяные песни», вершинное достижение Клюева в этот период. Особую роль в поэзии Клюев получил пейзаж. В совершенстве разработанный поэзией XIX в. реалистический пейзажный образ одухотворяется у него необычайно ярким видением в нем Святой Руси, называемой им «бездонной Русью», «рублевской Русью», Россией «берестяного рая». В живописи подобное же прозрение духовного, религиозно-сокровенного облика России в ее природной ипостаси было сделано «певцом религиозного Севера» М.Нестеровым. Начатое обычно реалистически воссоздание природы поэт затем гармонично переключает в план ее мистического восприятия — через миросозерцание и духовное видение христианской и православной культуры. Природа в таком случае начинает приобретать некий трепет таинственного инобытия, в ее восприятии присутствует элемент церковности: «Набух, оттаял лед на речке, / Стал пегим, ржаво-золотым... / В кустах затеплилися свечки / И засинел кадильный дым» («Набух, оттаял лед на речке...», 1912). Эстетическое восприятие природы соединяется в пейзажной лирике К. с ощущением божественной благодати. При этом обе поэтические «материи» (природы и православной духовности, храма) поэт тонко сближает в точках их наибольших, например, цветовых соответствий: первые весенние листочки — свечки, белизна березовых стволов — бледность лиц монастырских отроков и монахинь, позолота иконостаса — желтизна осеннего леса, киноварь на иконе — заря, голубой цвет на ней — небесная синева, человеческая жизнь — свеча, сгорающая перед иконой, но вместе с тем также и «перед ликом лесов». Клюев принимает революцию 1917 поначалу восторженно, ошибочно предполагая в ней силу, способную содействовать историческому воплощению той Руси, которая была намечена в поэзии Клюев как «берестяной рай», как «мужицкое царство». В 1918 он даже вступает в ряды РКП (б.) Наряду с А.Белым, А.Ремизовым, Е.Замятиным, М.Пришвиным, С.Есениным и др. он входит в литературную группу «Скифы», участники которой придерживались идеи крестьянского социализма, понимаемого в духе христианской утопии (Р.В.Иванов-Разумник и др.). В 1918 выходит книга стихов Клюева «Медный кит», представляющая в основном лицо его революционной музы. Когда же вскоре надежды поэта на то, что «возлюбит грозовый Ленин / Пестрядинный клюевский стих» («Родина, я грешен, грешен...», 1919), не оправдываются, он теряет всякий интерес к вождю мирового пролетариата. В 1919 выходит двухтомник Клюева «Песно-слов», включающий в себя и новые произведения, и в переработанном и дополненном виде стихи предшествующих книг. Доминирующая мысль «Песнослова» родственна христианской идее о том, что «мир лежит во зле» и что только через его духовное «преображение» может быть достигнуто всечеловеческое освобождение от существующих страданий и несовершенства, мир и благоденствие. Но если поначалу такой «преобразующей силой» у К. выступало всецело само учение Христа, то теперь на первый план (не вытесняя, впрочем, Христа) выдвигается мир природный и земледельческий — как некий универсальный космос человеческого бытия, как «плоть» и «дух» национальной жизни. Мир тьмы и зла представлен здесь в значительной мере инфернальными образами — от вполне безобидных «запечных бесенят» до самого «властелина» ада, семирогого «Сына бездны» как воплощения и социального зла, и нравственных терзаний души. Но все-таки самым крайним злом, угрожающим «берестяному раю», «избяной» Руси, предстают здесь технический прогресс и урбанизация всей жизни, несущие «органическому человеку» духовное и физическое оскудение, а природе — гибель. В письме А.Ширяевцу (нояб. 1913) Клюев заклинал: «О, матерь пустыня! Рай душевный, рай мысленный! Как ненавистен и черен кажется весь так называемый Цивилизованный мир и что бы дал, какой бы крест, какую бы Голгофу понес — чтобы Америка не надвигалась на сизоперую зарю, на часовню в бору, на зайца у стога, на избу-сказку...» (Соч. Т.1. С.190). Одним из немногих открывает Клюев в поэзии XX в. тему экологической опасности: «В Светлояр изрыгает завод / Доменную отрыжку — шлаки» («Русь Китеж», 1918); позже он отметит, что и «зыбь Арала в мертвой тине...», и «Волга синяя мелеет...» («Разруха», 1933 или 1934). В центре художественного мира «Песнослова» — крестьянская изба, углубленная и расширенная до пределов некоего «избяного космоса», в которой опоэтизировано все: «Узнайте же ныне: на кровле конек / Есть знак молчаливый, что путь наш далек» («Есть горькая супесь, глухой чернозем...», 1916). Но космическая предназначенность избы — это, по Клюев, только разгаданная часть ее непостижимой судьбы. Для выражения других ее сущностей поэт прибегает к образам, исполненным ощущения и светлой тайны: «Изба — святилище земли / С запечной тайною и раем...» («Поэту Сергею Есенину», 1916-17), и тревожных предчувствий: «...лесная изба / Глядится в столетья, темна как судьба...» («Запечных потемок чурается день...», 1912 или 1913), и, наконец намека на какое-то большое, ожидающее ее несчастье: «Есть в избе, в сверчковой панихиде / Стены Плача, Жертвенной Обиды» («Нила Сорского глас...», 1918). В 1922 выходит новый сборник стихов Клюева «Львиный хлеб», отражающий перелом в его миросозерцании от иллюзий 1917-18 к трагическим мотивам поэзии 1920-х. Полемика с поэтами-урбанистами (Маяковским и пролеткультовцами) чередуется с мрачными картинами гибели России и своей собственной («По мне Пролеткульт не заплачет...», 1919; «Меня хоронят, хоронят...», 1921). В том же 1922 выходит и отдельным изданием поэма «Мать-Суббота», посвященная мистике сотворения крестьянского хлеба. Сущность поэмы сам автор тогда же пояснял: «Рождество хлеба — его заклание, погребение и воскресение из мертвых, чаемое как красота в русском народе, и рассказаны в моей "Голубой субботе"» («Словесное древо»). В сент. 1922 в «Правде» (№224) появляется статья Л.Троцкого о Клюеве (одна из нескольких под общим нозванием «Внеоктябрьская литература»), в которой автор, отдав должное «крупной» индивидуальности поэта, «пессимистически» обобщал: «Духовная замкнутость и эстетическая самобытность деревни <...> явно на ущербе. На ущербе как будто и Клюев» (Литнра и революция. М., 1991. С.62). В этом же году в рецензии на поэму Клюева «Четвертый Рим» (1922) Н.Павлович (псевдоним Михаил Павлов) писала: «За песни его об этой темной лесной стихии мы должны быть Клюеву благодарны — врага нужно знать и смотреть ему прямо в лицо» (Книга и революция. 1922. №4). Со специальной целью разоблачить мистицизм «пахотной идеологии» Клюева выходит в 1924 книга В.Князева «Ржаные апостолы (Клюев и клюевщина)». Заранее уже знающий о работе над нею, Клюев в письме Есенину 28 янв. 1922 по ее поводу пишет: «...порывая с нами, Советская власть порывает с самым нежным, с самым глубоким в народе» (Вопросы литературы. 1988. №2). В середине 1920-х Клюев делается некоторая попытка подстроить свою музу к «новым песням» («Богатырка», 1925; «Ленинград», 1925 или 1926), однако параллельно с ними создаются и «новые песни», в которых звучит мотив «отлета» России из чуждой современности: «По речному таит страница / Лебединый отлетный крик. / Отлетает Русь, отлетает...» («Не буду писать от сердца...», 1925) и проклятия «железу»: «Забодало железное быдло / Коляду, душегрейку, салазки» («Наша русская правда загибла...», 1928). С особой эпической силой мысль о гибели России развивается Клюевым в поэмах «Деревня» (1927), «Соловки» (1926-28), «Погорельщина» (1928), «Песнь о Великой Матери» (между 1929 и 1934), являющихся трагическим эпосом конца России и лебединой песней ее последнего рапсода. К ним примыкают поэмы «Плач о Сергее Есенине» (1926) и «Заозерье» (1927). В «Погорельщине», назвавшись «песнописцем Николаем», поэт берет на себя миссию свидетельствовать далеким потомкам о неповторимой красоте сожженной «человечьим сбродом» «нерукотворной России». Только «Плач о Сергее Есенине», «Деревня» и «Заозерье» публикуются при жизни поэта, все же остальные поэмы появятся в печати на его родине лишь более чем через полсотни лет. В 1928 выходит последний сборник стихов Клюева «Изба и поле», всецело составленный из ранее напечатанного. Однако следующие 5 лет — период наиболее интенсивного и даже как бы «отчаянного» творчества. Кроме трагического эпоса «отлетающей» России, создается значительный пласт лирики, объединенный именем Анатолия Яр-Кравченко — героя его последнего лирического романа («Вспоминаю тебя и не помню...», 1929; «Моему другу Анатолию Яру», «Из предсмертных песен», «Повесть скорби» 1933), а также большой цикл стихов «О чем шумят седые кедры», отмеченный драматизмом личной жизни (одиночество) и конфликтным противостоянием современности. Неизменно подчеркивавший свое духовное (и даже генетическое) родство с «огненным именем» несгибаемого протопопа Аввакума, Клюев отнюдь не намерен уступать в неравной борьбе своих позиций. В «Погорельщине» под видом исторически давних, легендарных врагов Руси половцев и сарацин рисуется облик нынешних разрушителей ее духовности и красоты. Он не только яростно защищает своего собственного «берестяного Сирина», но и в страстной инвективе «Клеветникам искусства» (1932) берет под защиту от погромщиков русской поэзии наиболее преследуемых ими С.Клычкова, С.Есенина, А.Ахматову, П.Васильева. В конце 1933 или начале 1934 Клюев создает уже открыто направленный против злодеяний существующего режима цикл «Разруха», со страниц которого встает потрясающая картина народного страдания: голода, массовой гибели вывезенных на Вологодчину раскулаченных украинцев, рытья печально знаменитого канала: «То беломорский смерть-канал, / Его Акимушка копал, / С Ветлуги Пров да тетка Фекла, / Великороссия промокла / Под красным ливнем до костей / И слезы скрыла от людей, / От глаз чужих в глухие топи». Многие строки из «Разрухи» оказались пророческими, в частности о России будущей (к сожалению, о России настоящей ): «Ей вести черные, скакун из Карабаха...» Наряду с поэмами и стихотворными циклами неопубликованной (за некоторым исключением) осталась и проза Клюев, в основном небеллетристического, скорее маргинального характера, но тем не менее занимающая в русской литературе XX в. свое определенное место (в силу запечатления в ней уникальной личности и судьбы ее автора, с его исключительно своеобразным индивидуальным стилем). Это автобиографические рассказы («Из записей 1919 года»; «Гагарья судьбина», 1922; «Праотцы», 1924, и др.), составляющие в совокупности некое «житийного» характера повествование поэта о своих «древлеправославных», «аввакумовских» корнях, о знаках своего избранничества на этом пути, о своем поэтическом генезисе, восходящем к сокровенным и вещим силам земли и природы («медвежья сопель», «заклятое певучее» перо гагары — «царицы» водяных птиц и проч.), о скитаниях по духовным перепутьям России, о встречах с известными современниками. Широта охвата личностью рассказчика разных социальных и духовных сфер жизни составляет особенность этих рассказов: «Так развертывается моя жизнь от избы до дворца, от песни за навозной бороной до белых стихов в царских палатах» («Гагарья судьбина)». Более повезло публицистике: полностью были опубликованы статьи самого активного «октябрьского» периода деятельности Клюев в этой области (в уездной газете «Звезда Вытегры». 1919-22). Многие из них свидетельствовали о том, что «действительность 1919 года была окрашена для Клюева в красно-золотые, солнечные тона, что мир он воспринимал тогда, скорее, однополярным, моноцветным» (Пономарева Т.— С.73), Вместе с тем, приветствуя революцию, Клюев в этих статьях брал под защиту многое из того, что ею уничтожалось: церковное искусство — как национальную, призванную спасти Россию «красоту», а также крестьянский мир с его традициями и культурой (статьи «Порванный невод», «Сдвинутый светильник», а также пересказанное в газете содержание его устных выступлений «Медвежья цифирь» и «Слово о ценностях народного искусства» — все 1919). Их пафос, направленный на соединение «Матери-Красоты» с революционной «новью», не был понят, и поэт был исключен из рядов РКП (б) (1920). Масштабнее всего как прозаик Клюев выразил себя в письмах, ставших «его дневником, его философией, этикой и эстетикой, его исповедью» (Базанов В.Г. — С.47). В них раскрывалась многозначная связь поэта с окружающим миром, современниками, диктовавшаяся потребностью в общении на высоком духовно-интеллектуальном или сердечном уровне (А.Блоку, В.Брюсову, В.Миролюбову), поисками родственной души в чуждом мире (А.Ширяевцу, С.Есенину, А.Яр-Кравченко). В письмах к каждому из адресатов находил отражение какой-то из весьма существенных моментов жизненного и творческого пути Клюева. В письмах к Блоку утверждалось право быть равным среди равных в русской поэзии, к Есенину — он раскрывался как борец за сохранение в национальной духовности ее самых глубинных корней, чистых родников творчества как раз в период разрушения основ народного бытия. В письмах к Яр-Кравченко преодолевался драматизм как личной жизни (одиночество), так и конфликт с отвергающей поэта современностью, утверждалась связь с общечеловеческими ценностями (наставничество, сердечная привязанность). В исполненных трагизма письмах из Сибири (С.Клычкову, В.И.Горбачевой, Н.Ф.Христофоровой-Садомовой) запечатлены все подробности заключительного (страдного, мученического, исповедального) этапа жизненного пути поэта. В 1920-е проза Клюев заявляет о себе своеобразным жанром эссеистики, в виде записанных его другом Н.И.Архиповым высказываний о классиках, современниках и себе. Это сентенции о своих духовных ориентирах, выборе жизненного поведения, а также об отдельных собственных произведениях, их смысле (род комментариев), о своей отверженности от современности, о горестных приметах нынешнего гибельного состояния России. Особый раздел составляют носящие шокирующий характер преимущественно негативные суждения о Есенине, вызванные, несомненно, горечью автора по поводу своих неоправдавшихся надежд на мессианский путь младшего «песенного собрата» как выразителя светлых творческих сил и самой «звездной» судьбы России, поддавшегося, к сожалению (по мысли Клюева), влиянию чуждых ей сил. Так, в записях собеседников Клюев (того же Архипова и Христофоровой-Садомовой) сохранились и рассказанные им в 1920-30-е сны, в которых нашли отражение тревога за жизнь, предчувствие неизбежной гибели, неизменно сопровождаемые мотивом бегства и поиска укрытия от преследователей — убийц и палачей. Иногда они разрешаются радостью обретенного спасения под знаками то православных святынь («Вдруг где-то далеко, далеко, в далях святорусских ударил колокол...»), то благодатного крестьянского то-поса, «избяного космоса» («Вошел я в хлев, темень меня облапила, удойная добрая мгла»), то уже за пределами совр. России («Ну,— думаю,— с меня теперь взятки гладки: в Египте я, в земле древней, неприкосновенной!..»). Но чаще же всего героя ждет гибель: из сна в сон его расстреливают, режут, вешают, душат. Однако для него (за которым стоит автор — подлинный художник-мистик) и смерть, уничтожающая всего лишь физическую оболочку («Не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить», Мф.: 10,28), оказывается в итоге все тем же спасением через приобщение к вечным ценностям духовного бытия: «Как оком моргнуть, рухнула крыша-череп <...> Порвал я на себе цепи и скоком-полетом полетел в луговую ясность, в Божий белый свет <...> лебяжьим летом лечу над великим озером. Тихи и безбрежны воды озера, высокая заря над ними, о которой поется "Свете тихий" по церквам русским». В прозе Клюев сильно ощутима генетическая связь с древнерусской литературой, прежде всего с жанром «духовного завещания», а также самоуничижительного и покаянного тона. «Поэтика клюевской прозы является мифоро-мантической. Его образы опираются одновременно на тексты Священного Писания, апокрифы, народные легенды и фольклор. Мифологемы Голгофы, распятия (сораспятия), воскресения, "последних дней", преображения, огня, пожара, света, тьмы, Красного коня, Змея становятся центром его художественного мира» (Пономарева Т.— С.124-125). Она пронизана также унаследованным от древнерусских и библейских текстов, ритмическим, стиховым («версийным») началом (см.: Орлицкий Ю. Проза и стих в творчестве Н.Клюева и других поэтов новокрестьянского направления // Вытегорский вестник. 1994. №1). 2 февр. 1934 Клюев (в это время он проживает в Москве) подвергается аресту за антисоветскую агитацию. На допросах он не скрывает своего решительного неприятия «политики компартии и советской власти, направленной к социалистическому переустройству страны», которое он рассматривает «как насилие государства над народом, истекающим кровью и огненной болью». Октябрьская революция, высказывается он, «повергла страну в пучину страданий и бедствий и сделала ее самой несчастной в мире». «Я считаю, что политика индустриализации разрушает основу и красоту русской народной жизни, причем это разрушение сопровождается страданиями и гибелью миллионов русских людей...» (Огонек. 1989. №43). Сосланный поначалу в пос. Колпашево (Западная Сибирь), Клюев вскоре переводится в Томск, где с весны 1937 теряется с ним связь, уступая место версиям и легендам о его кончине. И только в 1989 из ставших доступными материалов томского НКВД выясняется истинная картина его гибели: 5 июля 1937 его, уже завершающего срок ссылки, вторично арестовывают как активного, «близко стоящего к руководству» участника «монархо-кадетской» повстанческой организации Союз спасения России (никогда не существовавшей); приговоренный к высшей мере «социальной защиты», он был расстрелян в один из трех дней — 23-25 окт. 1937. Последним из известных произведений Клюев является стихотворение «Есть две страны: одна — Больница...». Посланное с последним письмом А. Яр-Кравченко (25 марта 1937), оно свидетельствует о том, что, несмотря на все страдания и бедствия, творческие силы не оставляли поэта. А.И.Михайлов Использованы материалы кн.: Русская литература XX века. Прозаики, поэты, драматурги. Биобиблиографический словарь. Том 2. З - О. с. 206-211. Далее читайте:Русские писатели и поэты (биографический справочник). Спецсообщение секретно-политического отдела ГУГБ НКВД СССР «О ходе Всесоюзного съезда советских писателей». 31.08.1934 (См. фрагмент о Клюеве). Религиозно-философское и стилевое своеобразие лирики Николая Клюева. (Глава из кн.: Гречаник И.В. Религиозно-философские мотивы русской лирики рубежа XIX – XX столетий: Монография. - М., 2003.) Виктор ПЕТРОВ. Последний дом поэта. Жизнь и смерть Николая Клюева. - 29.09.2008 Стихотворения:Набух, оттаял лёд на речке, 1912 г.
Сочинения:Сочинения. В 2 т. Мюнхен, 1969; Стихотворения и поэмы. Л., 1977; Письма к А.Яр-Кравченко // Север. 1993. №10; Сердце Единорога. Стихотворения и поэмы. СПб., 1999; Словесное дерево: проза СПб., 2003. Песнослов. Петрозаводск, 1990; Стихотворения и поэмы. М., 1991; Литература:Николай Клюев. Исследования и материалы. М., 1997; Филиппов Б. Николай Клюев: Материалы к биографии // Клюев Н. Соч. Мюнхен, 1969. Т.1; Грунтов А. Материалы к биографии Н.А.Клюева // Русская литра. 1973. №1; Базанов В. Г. С родного берега: О поэзии Николая Клюева. П., 1990; Кравченко Б. Через мою жизнь // Наше наследие 1991 №1; Киселева Л. Христианство русской деревни в поэзии Николая Клюева // Православие и культура. Киев, 1993. №1; Михайлов А. История и судьба в зеркале сновидений (по снам Николая Клюева) // Мера. 1994. №2; Мекш Э. Образ Великой Матери: Религиозно-мифологические традиции в эпическом творчестве Николая Клюева. Даугавпилс, 1995; Пичурин Л. Последние дни Николая Клюева. Томск, 1995; Николай Клюев. Исследования и материалы. М., 1997; Маркова Е. Творчество Николая Клюева в контексте севернорусского словесного искусства. Петрозаводск, 1997; Михайлов А. Николай Клюев и мир его поэзии // Николай Клюев. Сердце Единорога. Стихотворения и поэмы. СПб., 1999; Пономарева Т. Проза Николая Клюева 20-х годов. М., 1999; Николай Клюев: Образ мира и судьба. Томск, 2000; Солнцева Н. Странный эрос. Интимные мотивы поэзии Николая Клюева. М , 2000, Азадовский К. Жизнь Николая Клюева. Документальное повествование. СПб., 2002; Михайлов А. О прозе Николая Клюева // Клюев Н. Словесное древо. СПб., 2003; Михайлов А. В «Гранитных зрачках» Петербурга. Неизвестное о Николае Клюеве в городе на Неве // Рог Борея. СПб., 2003. №18; Венок Николаю Клюеву. 1911-2003 / сост., предисл. и примеч. С.И.Субботина. М., 2004; Николай Клюев глазами современников / сост., прим. В. Гарнина СПб., 2005.
|
|
ХРОНОС: ВСЕМИРНАЯ ИСТОРИЯ В ИНТЕРНЕТЕ |
|
ХРОНОС существует с 20 января 2000 года,Редактор Вячеслав РумянцевПри цитировании давайте ссылку на ХРОНОС |
