|
|
Иванова-Борейшо, София Андреевна. Кличка "Ванька". (1856-1927). В 1874 г. работала в типографии Мышкина в Москве. Арест. в том же
году и через 7 мес. освобождена на поруки. В декабре 1876 г. арестована по
делу Казанской демонстрации, в январе 1877 г. присуждена к ссылке на
поселение, но оставлена в тюрьме и вторично судилась по процессу 193-х.
Выслана в Кемь, Арханг. губ., откуда 22 марта 1879 г. бежала в Петербург. В
мае 1879 г. была вместе с А. А. Квятковским хозяйкой конспиративной квартиры
в Лесном. В мае же вступила в группу "Свобода или смерть". Вошла в состав И.
К. "Нар. Воли". Была хозяйкой типографии в Саперном пер. с сентября 1879 г.
по 17 января 1880 г., когда была арестована, оказав вооруженное
сопротивление. Военно-окружн. судом 30 окт. 1880 г. приговорена к 4 г.
каторги, отбывала на Каре. Скончалась 22 июня 1927 г.
"Семидесятница":
"Софью Андреевну Иванову-Борейшо я знала ровно 51 год: в тюрьме, на
каторге, на поселении, дивилась ее выносливости в периоды страшных
переживаний и, затем, долгие годы знала ее в частной жизни.
Все эти годы мы были связаны нераздельной дружбой. Отличительной чертой
характера этой строгой женщины была ее прямота, вытекавшая из вполне ясного
сознания как основ собственной души своей, так и тех условий, в которых ей
приходилось жить и действовать. Она не переоценивала ни того, ни другого, а
бралась только за то, что могла выполнить безукоризненно. Она была выше
всякой лжи и малейшего притворства—перед людьми и перед собой. Натура,
выкованная из цельного металла, а потому несколько суровая.
Родилась Соня далеко и высоко. Над самым Каспийским морем, на высокой,
пустынной скале у городка Шуша, в местечке Хан-Кенды, населенном татарами и
армянами. В половине прошлого столетия там стоял отряд русского войска, а
начальником его был майор Иванов. Человек он был добрый, солдаты его любили.
После смерти осталась его большая библиотека с книгами на разных языках.
Майор был женат, детей имел 10 человек: трех дочерей, остальные мальчики.
В то время офицеры, служившие в полудиких местах Кавказа, имели большие
привилегии и льготы, в виду окружавших опасностей. Шуша была окружена
враждебными племенами; днем и ночью часто подымались тревоги.
Дома, в Шуше, оставались три девочки при матери, уже овдовевшей. Старшей
было 17 лет, и оказалась она светской девицей, увлекалась нарядами и
офицерскими балами, к ученью и книгам была равнодушна. Кончила свою юную
жизнь от скоротечной формы туберкулеза. Средняя, Соня, 15-ти лет, решила
следовать за братьями, т.-е. учиться. Она много читала, пользуясь отцовской
библиотекой, переписывалась с уцелевшими братьями и умоляла их выручить ее
из безнадежного захолустья. Студент-медик послал ей денег на дорогу; отца и
матери уже не было в живых. Летом 1872 г. Соня распростилась с горным
гнездом своим и в таком же фургоне, как возились кадеты, тронулась в далекий
путь, мечтая о новой жизни среди книг и учащихся. Бодрая, остроумная, живо
воспринимала она новые, красивые впечатления в ожидании новой жизни в
Москве. В то время одним из виднейших революционных деятелей в Москве был
Ипполит Мышкин, гениальный самородок-оратор. Он глубоко верил в благо
просвещения и все свои средства, заработанные тяжелым трудом, обращал в
книги и их напечатанье. В Москве, на Арбате, он уже имел свою типографию и
первый открыл двери женскому труду в этой области.
В это время приехали в Москву из далекого Архангельска несколько молодых
девушек, дочерей ссыльных поляков, и их приятельниц искать в Москве труда и
просвещения и поступили наборщицами в типографию Мышкина, уже имевшего
близкие сношения с Коваликом и Войнаральским. В типографии отведено было
особое помещение для набора революционной литературы.
В поисках труда Соня Иванова сначала попала к немке-портнихе, платившей 8
руб. в месяц за 11-часовой ежедневный труд, а затем, по рекомендации
квартирного хозяина, поступила наборщицей в типографию Мышкина, не
подозревая, каким роковым этот шаг окажется — и скоро.
Архангельские девушки весело встретили «новенькую», участливо расспросили, и
юная, симпатичная Соня, всегда находчивая и прямая, завладела их доверием."
Соня была не только принята, но и поставлена на работу в комнате, где
набиралась нелегальная литература. Смышленая, сообразительная и
начитанная—Соня скоро поняла, с какой работой она имеет дело, и не только не
обеспокоилась, а, напротив, удвоила усердие свое. Дружная, бодрая компания
работала весело, ни в ком и ни в чем не возбуждая подозрения. Кипы готовых
листов отправлялись ящиками в Саратов в распоряжение Ковалика и
Войнаральского, распределявших их по Волге.
В.Н.Фигнер:
"С. А. Иванова очень мило рассказывает, как она попала в эту дружескую
коммуну. Провинциальная барышня с Кавказа, она оставила родных, чтобы
увидеть свет и найти тех умных, развитых людей, о которых говорили хорошие
книжки. Они-то и потянули ее вдаль из глуши с ее мелкими интересами. Приехав
в Москву без средств, но с желанием работать, она с первых же дней должна
была искать занятий и после нескольких более или менее удачных попыток
устроиться наткнулась на указание — просить работы в типографии Мышкина.
Мышкин принял ее. Мало-помалу она научилась ремеслу наборщицы, освоилась с
молодой компанией, которая по развитию была выше ее и понемногу подтягивала
новоприбывшую к своему уровню."
"Семидесятница":
"Увы, так шло недолго. Саратов провалился, а с ним и адрес типографии
Мышкина.
Работали спокойно, когда недоумевающая полиция вошла в помещение, не
понимая, в чем дело. Это замешательство дало время нелегальным работникам
сговориться, и до прихода жандармов было условлено никаких показаний не
давать. Но вот явились жандармы, всех арестовали и рассадили по «частям».
Соня знала лишь одно: показаний не давать, и на все вопросы и допросы
неизменно отвечала: «Ничего не знаю, ничего не могу сказать».
Одна, без переписки и без денег, просидела она семь месяцев, когда получила
письмо от брата-медика, вернувшегося после трудного лечения из Крыма. Им
дали свидание, и жандармы уговаривали молодого Иванова убедить сестру дать
показания.
— Мы бы ее давно отпустили на свободу, в виду ее молодости и неопытности.
Пусть только ответит на вопросы.
- Сестра моя уже не маленькая, сама сознает, что делает. Я не могу
насиловать ее воли.
В то же время он стал хлопотать о том, чтобы Соню выпустили на поруки.
Либеральный купец Хлудов вложил деньги, и Соня свободна. Но ее ждал еще
удар. Брат быстро хирел и скончался.
Снова одна, без средств и работы. Но Соня уже не та. Она уже знакома не
только с жизнью бездомного и бескровного человека— уже имеет обширное
знакомство среди опальных девушек и мужчин и смело берет в свои руки
дальнейшую судьбу свою. Надо перебираться в Петербург, чтобы иметь свидание
с братом, арестованным по делу 50-ти. Но Соня уже не смущается незнакомого
большого города. Ремесло в руках имеется, и среда идейная там много шире.
Значит, найдется приложение и физическим, и духовным силам.
И вот она в Питере, в самой гуще революционной молодежи. Она хорошо принята,
у нее уже имеется рекомендующее ее прошлое. Соня числится за«делом» великого
«хождения в народ» и в ожидании суда состоит на поруках. Но жизнь не
дремлет, организация готовится к Казанской демонстрации, и вместе с
подругами наша девушка шьет красное знамя, распевая своим прекрасным грудным
контральто революционные песни.
Конец 1876 года. Люди постарше плотно сидели по тюрьмам, когда в Дом
Предварительного Заключения привезли Соню, уже 20-летней девушкой,
обвиняемой по двум преступлениям: печатаньи нелегальной литературы и участии
в революционной демонстрации.
Тогда впервые я с ней познакомилась. Меня удивил несколько
развязно-иронический тон, с каким Соня говорила о себе, о своем участии в
делах организации. Но вскоре я поняла, что это происходило от нежелания
откровенности с мало ей знакомым человеком. Сближение наше пошло быстрым
темпом, перейдя в крепкую дружбу.
Спокойная уверенность и прирожденное благородство С. А. действовали
обаятельно положительно на всех. По делу о демонстрации ей дали Сибирь, а
когда через год она судилась вместе с нами по процессу 193-х, ее приговорили
по какому-то недоразумению по совокупности преступлений к ссылке в
Архангельскую губернию, к большому всех удивлению. Ни единой бумаги
начальству она не писала, ни с какой просьбой не обращалась, на суде держала
себя с неподдельным спокойствием и всегда и везде несколько гордым видом.
Никогда никакой аффектации.
Прозванная Шушкой за свое происхождение из неслыханного города Шуша, Софья
Андреевна уже могла померяться опытом и стойкостью со «старыми»
революционерами и от них ни в чем не отставала.
Последние три месяца перед отправкой все женщины были переведены в Литовский
Замок и жили в строгом заключении, но в одном помещении. Свободно могли
обмениваться условными адресами и всевозможными шифрами. С. А. Иванова, она
же и Шушка и «Ваничка», говорила, что не позже, как через год, она вернется
в партию на «работу». Ей можно было поверить, и она слово сдержала. Она из
первых далеких ссыльных была уже в Питере следующей зимой.
Хорошо встретили Соню товарищи. Об этом она дала мне знать в далекий
Баргузин. Наш большой процесс и многие малые процессы сильно разредили
организационный состав революционеров испытанных в работе и в заточениях. На
воле осталось немного, и ясно, что возвращение Ивановой в ряды борющихся
было большой радостью для организаторов, среди которых уже тогда выдающееся
место занимал Лев Тихомиров, как теоретик и литератор. Живы и сейчас
немногие лица из будущих народовольцев, встретивших Соню, как равноправного
сотрудника. А так как дело кипело, то она и вошла в него целиком.
Одной из труднейших отраслей конспиративных учреждений всегда была работа и
управление нелегальной типографией. Связанная множеством нитей с
деятельностью партии, эта обязанность требует не только знания самого
типографского дела, но и тончайшей осмотрительности и крайней
конспиративности. Софья Андреевна обладала всеми этими качествами. Но она
была не одна, типография нуждалась в немалом штате.
При аресте члены типографии оказали вооруженное сопротивление в то время,
как хозяйка, т.-е. С. А., уничтожала хранившийся у нее архив «Народной
Воли», который мог служить уликою против многих Там же были сведения,
полученные от Клеточникова, которые могли провалить этот драгоценный для
народовольцев источник их осведомленности о замыслах врагов.
Она уже была женою нашего блестящего товарища Александра Квятковского. После
ареста стала матерью прелестного ребенка. Как и всегда, не давала никаких
показаний, а когда во время суда ее муж и несколько других участников были
приговорены к смертной казни, Иванова потребовала такого же приговора себе
лично. Судьи же дали ей всего четыре года каторжных работ. Зато тюрьма
наградила ее страшными страданиями."
С.Иванова - Ю.Квятковской., письмо из тюрьмы во время "процесса
16-ти", от 7 октября 1880:
"Я уже снова собиралась писать вам, чтоб узнать, почему Вы мне не
отвечаете — думала, что мое письмо не дошло до Вас. Цветы и угощение
получила, спасибо за память, только напрасно Вы затрачиваете для меня
столько денег. Я в этом отношении чувствую себя не совсем ловко, так как и
теперь приходится взвалить на Вас заботу о более существенных и даже
необходимых вещах. Дело в том, что для моего сынишки* нужно теплое платье,
ибо не в чем его выносить гулять, да и на волю ему будет выдти не в чем.
Нужно, следовательно, шапку, платок на голову и теплое пальто, которое я
могу соорудить сама, если Вы пришлете матерьялу, так как такие маленькие
вещи, вероятно, не продаются готовыми. Впрочем, я об этих вещах имею весьма
смутные понятия и думаю, что Вы лучше знаете, что именно нужно закупить для
этого, и потому указаний не делаю. Мне самой нужен какой-нибудь теплый
платок на плечи — если можно, принесите. Деньги у меня еще есть и хватит на
весь этот месяц, так что Вы пока не присылайте. За медицинские книги большое
спасибо; Нимейера я Вам уже возвратила, другие же пока читаю. Больше ничего
не нужно, кроме журналов. Сын мой теперь так вырос, что Вы его не узнаете. К
моему великому удовольствию его теперь уже можно кормить кашей, бульоном и
поить молоком прямо из чашки, так что Вам или тому, кто будет с ним возиться
после меня, трудно будет справиться с ним только ночью. Больше писать
некогда и потому пока до свиданья. Крепко Вас целую и желаю быть здоровой.
С. Иванова.
С.Иванова, письмо товарищам, 29 октября 1880 г.:
"Милые, дорогие друзья. Посылаю вам кое-что из матерьяла для ясного
представления о суде. Посылаю только то, что умели собрать. Меня просили
пересмотреть и дополнить, если не полно восстановлены речи и объяснения
Александра и Степана, но сейчас я этого сделать не могу, по недостатку
времени (мы распущены в ожидании приговора), а после, может быть, я не буду
иметь возможности передать все это. Потому посылаю в настоящем виде.
Относительно себя самой и других сообщу, если будет возможность, теперь же
голова у меня совсем пуста, так что я даже ничего не могу сообразить.
Трудные минуты приходится переживать, мои дорогие. Писать больше не могу.
Ваш Ванька.
С.Иванова, письмо товарищам, 2 ноября 1880 г.:
"Дорогие друзья! Степан просил передать вам относительно его карточки: в
1878 г. он снимался в Париже у Клячко; карточка есть у П. Л. Лаврова, А.
Линева, Л. Б. Гольденберга и у др., проживающих за границей. Когда карточки
переснимете, то снабдите непременно его жену... а так же дайте карточки его
личным друзьям землякам...
Затем передаю его последний привет всем друзьям, здешним и заграничным. —
Их, пятерых, отправили в крепость в ту же ночь, так что мне даже не дали
проститься с Александром, хотя и обещали. Страшно мучительно ждать известия
о том, что с ними сделают. Нельзя ли поскорее уведомить? Просили передать
вам, чтобы вы 19. 13. 21. 5. 15. 13. 7. 14. 20. 10. 20. 18. 21. 22. 30. 7.
22. 10. 25. 11. 10. 14. 17. 13. 9. 5. 25.* как и прежде. Говорилось ли это о
них самих, на всякий случай, или об оставшихся там, — не знаю, вам лучше
понять. Они, т.-е. приговоренные к смерти, просили, чтобы им позволили
последний день пробыть вместе, но и в этом было отказано, также отказали
всем, кто просил в последний день свидания с ними (дали только мне с
Александром), и после окончательного приговора мы только силой захватили
себе право проститься со всеми друзьями в коридоре. Говорят, будто их не
казнят, но я не верю этому, да и не знаю, лучше ли будет для них, и притом
не поверю никому из посторонних, так что достоверным известием буду считать
только то, которое получу от вас. Во всяком случае за них не страшно — они
сумеют показать, как должны умирать за идею. — Прощайте, милые."
* шифр - "писали в крепость в тех же книгах"
Перед казнью А.Квятковскому так и не дали проститься с С. А. Ивановой.
"Семидесятница":
В «Доме Предварительного Заключения» свидания давались в темных клетках,
и посетители не могли видеть сквозь чугунную решетку лица заключенного.
Долго роптали, наконец, разрешили брать с собой свечу и зажигать ее. К С. А.
ходила на свидание сестра Квятковского, курсистка-медичка; она воспитывала и
ребенка ее. Как уже осужденная, Иванова была одета в толстую арестантскую
юбку и легкое платье поверх.
Она зажгла свечку, бросила спичку назад и не заметила, как платье вспыхнуло.
Осветилась вся клетка, поднялась тревога. Надзирательница с ключами от
клеток ушла в коридор, а пожар продолжался. Наконец, прибежали с ключами, и
Соня выбежала, объятая пламенем.
Вместо того, чтобы тушить, все расступились и дали ей выбежать на двор., где
она и упала. Только тогда жандарм стал набрасывать тяжелые шинели на
горящую, которую жгла тлевшая суконная юбка. Семь месяцев пролежала Соня в
постели, покрытая ранами, мясо отпадало клочьями, нестерпимая боль не давала
заснуть, но жалоб от нее никто не слыхал. И когда в 1884 году привезли ее к
нам на Кару,—тело ее сверху донизу было покрыто рубцами, точно рельефами
горных хребтов. Последствия сказались в постоянной слабости ног. Ее
бодрость, ее юмор остались прежними. Но и здесь не прошло без удара. Вскоре
она получила известие от Юлии Квятковской о смерти ребенка, не перенесшего
дифтерита. Я видела портрет и локон этого Саши Квятковского и едва поверила
его внеземной красоте. Соня только воскликнула: «Чтобы я делала, если бы ты
не была со мной?!»
1886 год застал ее на поселении в Киренске, на Лене. Оторванная от России,
от дел дорогой партии своей, С. А. не решалась предпринять что-либо на свой
страх и окольными путями обратилась к Л Тихомирову с запросом: будет ли
своевременно возвращение в Россию и куда именно лучше направиться? Тихомиров
ей ответил длинным письмом, которое я читала в Селенгинске, куда Соня
переслала его с Н. Чарушиным. На меня оно произвело тяжелое впечатление.
Тихомиров уже сожалел о своей недавней деятельности и уговаривал Иванову
заняться изучением крестьянской «общины» в Сибири, утверждая, что никакая
социальная работа не будет иметь успеха без этого фундамента; умолял Иванову
оставаться на месте.
Добросовестная в высшей степени и строгая к себе всегда и во всем, она не
брала на себя решений в вопросах, ею не изученных, и отложила свой побег до
более подходящих условий. Письмо же Тихомирова возымело свое действие среди
утомленных, не уверенных в себе и много содействовало их душевному
разложению.
«Уж если сам Тихомиров разочаровался»...
Иванова до конца жизни своей оставалась на стороне борющихся за право и
свободу и была лучшим из друзей своих единомышленников, но не в ее характере
лежала сила организационного таланта, столь необходимая в годы разгрома и
безвременья.
В своей бесконечно долгой ссылке она страдала от бездействия и отдалась
семейной жизни с той же преданностью, с какой в юные и молодые годы отдалась
борьбе за честь народа своего. Но семья и в самые тяжелые годы ссылки не
мешала Софье Андреевне Ивановой-Борейшо следить за нуждами товарищей
далеких; своими заботами о нас она много скрашивала суровую жизнь нашу. Для
меня она всегда оставалась одним из самых близких членов революционной
семьи.
Ф. Морейнис - Муратова:
"Она была прекрасным товарищем. Худенькая, хрупкая и подвижная, она то и
дело врывалась в какую-нибудь из тех каморок, где находилась болящая или
хандрящая, и вскоре оттуда уже слышен был смех".
Из предисловия к изданию воспоминаний С. А. Ивановой-Борейши, 1927 г.:
"В старости С. А. сумела сохранить те черты, которые отличали ее в
молодости: всегда спокойная и ясная, остроумная и вместе с тем благодушная,
она вносила много хорошего в окружающую жизнь. Люди, которые с ней
соприкасались, испытывали на себе ее благотворное влияние, и про нее с
полным правом можно сказать, что она прожила свою жизнь недаром".
Использован
материал с сайта "Народная Воля" -
http://www.narovol.narod.ru/
Здесь читайте:
Персоналии "Народной Воли", "Земли и Воли", деятели
революционного движения 1870-80-х гг. и другие действующие лица
Народная воля,
революционно-народническая организация, образовалась в августе 1879 г.
Земля и воля,
тайное революционное общество, существовало в 1870-е гг.
Петрашевцы, участники кружка М. В. Петрашевского (1827-1866).
|
