Гингер Александр Самсонович

1897-1965

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

XPOHOC

ВВЕДЕНИЕ В ПРОЕКТ

ФОРУМ ХРОНОСА

НОВОСТИ ХРОНОСА

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ

ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ

СТРАНЫ И ГОСУДАРСТВА

ЭТНОНИМЫ

РЕЛИГИИ МИРА

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

МЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯ

КАРТА САЙТА

АВТОРЫ ХРОНОСА

Родственные проекты:

РУМЯНЦЕВСКИЙ МУЗЕЙ

ДОКУМЕНТЫ XX ВЕКА

ИСТОРИЧЕСКАЯ ГЕОГРАФИЯ

ПРАВИТЕЛИ МИРА

ВОЙНА 1812 ГОДА

ПЕРВАЯ МИРОВАЯ

СЛАВЯНСТВО

ЭТНОЦИКЛОПЕДИЯ

АПСУАРА

РУССКОЕ ПОЛЕ

Александр Самсонович Гингер

Гингер Александр Самсонович [1897, Петербург — 28.8.1965, Париж] — поэт. Муж поэтессы А. С. Присмановой (с 1926).

Достоверных сведений о жизни до эмиграции не установлено. В Париже обосновался, видимо, в 1921. Один из членов учрежденной В. Я. Парнахом в Париже «Палаты Поэтов», участник ее первого вечера в кафе «Хамелеон» (7 авг. 1921); входил и в др. парижские лит.-худож. объединения 1920-х: «Через», «Гатарапак», «Кочевье», Союз молодых поэтов и писателей в Париже. Принадлежал к числу «звезд раннего периода» (Яновский В. С. Поля Елисейские. Книга памяти. Нью-Йорк, 1983. С. 237) эмигрантской поэзии. Одно стих. Г. («Ветер», 1922) было напечатано в СССР (Недра. М„ 1924. Кн. 3. С. 132-133).

В издании «Палаты поэтов» вышла в свет первая книга стихов Г. «Свора верных» (Париж, 1922). Составившие ее 17 стих, свидетельствуют об усвоении уроков акмеистической школы с ее витальным пафосом и — шире — символистской поэтической традиции, от которой, однако, автор дистанцируется, подвергая негативному перетолкованию семантико-стилевые приоритеты, характерные для мифопоэтики модернизма: «Мой Петербург, родны мне все трущобы / Твоей зловонной, гнилостной утробы — / Милей душе, чем сказки мудрецов» («Мой Петер-бург», 1913). Вторая книга стихов Г. «Преданность» (Париж, 1925) уже свидетельствовала о полном обретении поэтом своей, резко необычной манеры самовыражения, которая, однако, многих озадачивала своим «юродством» — шокирующим сочетанием сарказма с шутовством, «крепкой, плавной и органической строки», «высокого тона» — с «чудачествами, оригинальничаньем, нарочитым косноязычием», «суконными, умышленными оборотами речи» (Терапиано Ю. Парижские молодые поэты // Своими путями. Прага. 1926. № 12/13. С. 45). Заключая, что Г. «выразил лирически физиономию Смердякова», Б. Б. Сосинский (Б. С.), однако, признавал: «Прозаизмы, вульгаризмы и словесные вывихи у него внутренне оправ-даны. Содержание и форма, неприемлемые, может быть, в отдельности, воспринимаются как нечто законченное и цельное в своем соответствии друг другу» (Там же. С. 70). «Растрепанный, придурковатый», «отчаянный, но жадный стих», по автохарактеристике самого Г., был способен к отражению глубокого поэтического волнения, целостного мировидения, ощущения приятия жизни, передаваемого в одически-торжественной тональности: «Я пылаю беспрестанной страстью / К дару, к дару, к радостной земле» («Повесть» // Преданность. С. 44, 45). За нарочитым отвержением устоявшихся поэтических норм, за пристрастием Г. к словесным «вывертам» и архаизмам таилось любовное отношение к фактуре русского языка, постижение его скрытых резервов и возможностей. «Русский язык был его страстью и заботой, едва ли не главным предметом его раздумий, размышлений и даже раздражений,— свидетельствует Г. В. Адамович,— Внимание к языку было у него неустанное, а чутье необыкновенно острое» (Об Александре Гингере // Мосты. 1966. № 12. С. 267).

В 1930-е Г. выступал с единичными прозаическими (рассказ «Вечер на вокзале» // Числа. Париж, 1930. Кн. 2/3) и экспериментальными опытами («Рассказ часового», имитация косноязычного сказа // Числа. Париж. 1933. Кн. 9), издал третью книгу стихов «Жалоба и Торжество» (Париж, 1939), в которой его индивидуальный поэтический облик выступал окончательно сформировавшимся. Заключавшее книгу стих. «Сердце» (1937) — один из шедевров эмигрантской поэзии, признание «о великом, о тайном», осеняющем «безграничное поле любви»; по замечанию Н. Д. Татищева («Солнце и сердце. О стихах Александра Гингера»), с этого стих, «начинается новая музыка и новая устремленность к общей всечеловеческой религиозности» (Возрождение. Париж. 1965. № 168. С. 116).

В кругу российских парижан Г. производил «впечатление блаженного» (Берберова Н. Курсив мой. Автобиография. М., 1996. С. 533), чудака, что, возможно, помогло ему, еврею, уцелеть в годы немецкой оккупации: будучи убежденным фаталистом, он остался в Париже, не скрывался, неоднократно чудом избегал ареста. Считал себя солнцепоклонником: «Отец мой, солнце, я с тобой сегодня / Лицом к лицу — / К тебе влекусь любовней и свободней, / Чем сын к отцу» (Памяти Е. А. Баратынского // Жалоба и Торжество. С. 8) — и буддистом; Г. Газданов передает в этой связи признания Г.: «Меня всегда привлекало это непрекращающееся пантеистическое движение, это понимание того, что ничто не важно и что важно все, этот синтез отрицания и утверждения, который дает нам единственную возможность гармонического видения мира. Собственно, не мира, а миров, которые возникают, исчезают, появляются вновь в преображенном виде, и время — это только бессильный свидетель их бесконечного смещения» (Памяти Александра Гингера // Новый ж. 1966. Кн. 82. С. 128). Похоронен Г. был по буддийскому обряду.

В послевоенные годы Г. выпустил в свет четвертую книгу стихов «Весть» (Париж, 1957), состоявшую из 12 стих. 1939-55, и итоговый сб. «Сердце. Стихи. 1917-1964» (Париж, 1965), включавший избранные 36 стих., в большинстве своем из ранее изданных книг, частично переработанные. В своеобразном риторико-молитвенном стиле Г., получившем новое развитие в «Вести», обнаруживались параллели как с поэзией русского авангарда (Ю. П. Трубецкой подмечал «какое-то тайное сродство с Хлебниковым, даже с Пастернаком» // Новый ж. 1957. Кн. 50. С. 286), так и с поэзией мысли Баратынского (В. Р. [В. А. Рудинский] // Возрождение. 1957. № 66. С. 130-131) и с одической стилистикой XVIII в.: «Его традиция дер жавинская и отчасти футуристическая. Именно поэтому в Париже его как-то чуждались, хотя и признавали <...> муза Гингера — громкая, важная (в значении не современном, а в том, которое важности придавалось в 1 8-м веке). Гингер — торжественно вещающий энтузиаст этой своей важной музы» (Ю. Иваск// Опыты. Нью-Йорк. 1957. Кн. 8. С. 135). Не созвучные основной тематико-стилевой и эмоциональной тональности эмигрантской поэзии, стихи Г. в ряду творческих опытов его современников — русских парижан — стояли особняком; Н. Д. Татищев обнаруживал ближайшую аналогию им не в поэзии, а в живописи М. Шагала, своеобразного двойника Г.: «Оба они воспринимают этот мир и нашу жизнь под солнцем как некую радостную и невинную игру <...>. Все в этом искусстве настолько оригинально, что вряд ли кто-нибудь решится ему подражать <...> оба с первых же шагов нашли себя, свой стиль, как играющие дети» (Возрождение. 1965. № 168. С. 114).

А. В. Лавров

Использованы материалы кн.: Русская литература XX века. Прозаики, поэты, драматурги. Биобиблиографический словарь. Том 1. М., 2005, сс. 477-478.

Литература:

Бахрах А. По памяти, по записям: Лит. портреты. Париж, 1980. С. 140-145;

Померанцев К. Сквозь смерть: Воспоминания. Лондон, 1986. С. 53-60;

Терапиано Ю. Лит. жизнь русского Парижа за полвека (1924-74). Париж; Нью-Йорк, 1987. С. 227-231;

Чагин А. «Насквозь мужественный мир» А. Гингера // Евреи в культуре Русского зарубежья. Т. 4. Иерусалим, 1995.

ХРОНОС: ВСЕМИРНАЯ ИСТОРИЯ В ИНТЕРНЕТЕ

ХРОНОС существует с 20 января 2000 года,

Редактор Вячеслав Румянцев

При цитировании давайте ссылку на ХРОНОС